Текст книги "Муравьи революции"

Автор книги: Петр Никифоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)

– Стражники вот у нас появились, ингуши. С чего бы это?

– Не спокойно, – отвечали мы равнодушно. – Бастуют рабочие…

– Бастуют? С чего бы это?

– С чего? Работа тяжёлая и заработка нахватает. Изменить хотят.

– Чижало, что и говорить. От шести-то до шести ломим, аж спина трещит, а заработков-то, верно, нехватка: всё на хлеб проешь. Не то, чтоб купить что – семье не пошлёшь… Изменить, говоришь, хотят? Вот оно что, с чего ингуши-то появились: русским-то веры нет, значит.

– Ну что там нет; и русские вон стражники ездят; нагайки-то одни.

– А у вас тут как, ребята? – переходили мы на вопросы. – Думаете вы что-нибудь?

– Что думать-то? Дело ясное, – на пятнадцать рублей не проживёшь. Посмотрим, как по мельницам-то… А мы что же, хоть сейчас, не отстанем…

– Ну, всего вам, хлопцы! Иттить надо… Двенадцать-то часов работать многовато. Если того… давите… сбавят… Ну, прощайте…

– Счастливо вам. Петухово-то обогните, не заходите туда, а у Песочшкова на мельнице, если завернёте, Фёдора спросите – парень добрый. Ну, счастливо вам…

Мы с Виктором по межам, по просёлкам терпеливо пробирались от одной мельницы к другой, вели отрывочные, но весьма ясные беседы. Иногда натыкались на заведующих, те косились на нас, а иногда грубо цыкали.

На одной мельнице мы задержались и решили ночевать с рабочими. Долго беседовали. Было тепло по южному. Звезды усеивали небо и моргали. Мельница глухо гудела своими вальцами, в трубу с чёрным дымом вылетали искры. За мельницей играла гармошка, молодёжь пела, громко и весело смеялась, визжали девчата. Мы тихо вели разговоры. Часть рабочих и работниц спала под открытым гостеприимным небом.

– Далёко идёте?

– Да так вот, работёнки ищем, трудновато теперь стало.

– Кусается она теперь работёнка-то; ищешь – не найдёшь, а найдёшь – бросить хочется…

– Не прибыльно, што ли?

– Как не прибыльно; мозоли натрёшь… и спину тоже понатужишь – всё польза.

– Зимой-то вон, говорят, народу попортили много и истребили тоже… не добились…

– Кое-где добились. Даром-то ничто не пропадает: часы сбавили и заработок подняли. Не везде только. Вы вот всё ещё двенадцать часов работаете. В стороне стоите, не дошло ещё до вас, а дойдёт, обязательно дойдёт.

– Дойдёт, непременно дойдёт… Эх… Ну, давай спать – в шесть-то на работу.

Утром нас разбудили ингуши, слегка постёгивая нас нагайками.

– Много спишь… Ставай, ходить надо… Мы поднялись.

– Чего вам надо?

– Ничаво. Ходим начальник.

– Ну что же, ходим. Куда ходить-то?

– Пирямо.

Ингуш махнул нагайкой по направлению к железной дороге. Ингуши ехали по бокам, а мы шагали по пыльному просёлку. До линии было километра полтора. Привели к избушке. Вокруг избушки на привязях стояли кони, а перед избушкой сидели стражники и пили чай.

– А-а. Заоблавили? На мельнице?

Ингуш кивнул головой:

– Мельница спал.

– Чего по мельницам шляетесь?

– А где же нам – по вашим казармам, что ли, шляться-то? Работы, чай, не дадите.

– Знаем мы вас… работники. Павло, прими их, да пошарь – нет ли чего.

Павло нас тщательно обшарил, заглянул в узелки.

– Что там? – опросил старшина.

– Сподники та хлеб… Ничего нима. – Он отпихнул узелки ногой. – Собирай.

Мы завязали узелки и ждём.

– Павло, возьми ещё двух хлопцев, отведи этих на станцию, там жандарму отдашь.

Под конвоем трёх стражников мы тащились под жарким солнцем вдоль полотна железной дороги. Во рту высохло, губы потрескались, налитые свищом ноги еле передвигались. Отдыхать нам не давали. К полудню мы добрели до станции. Нас заперли в жандармской комнате. Через некоторое время дверь отворилась, и жандарм впустил торговку, которая поставила на стоп молоко и хлеб.

– Жандарм, а добрая душа, – в восхищении выпалил Виктор комплимент жандарму. – Сколько, бабка, стоит?

– Шесть копеек молоко да две копейки хлеб.

– На, благодетельница, получай. – Мы стали есть и с жадностью по очереди тянули прямо из крынки через край молоко. Когда покончили с едой, жандарм выпроводил торговку и сел за стол.

– Ну, давайте паспорта и говорите, зачем вы на мельницу забрели.

– Мы безработные, работу ищем, затем и на мельницу пошли. Вот и паспорта наши…

– Покажите ваши вещи. – Он поверхностно осмотрел наши узелки, потом постучал в стенку. Вошёл второй жандарм.

– Что, поймал?

– Стражники привели. Таскают кого ни попало. Ты, Василий Иванович, довези их до Курска и пусти их там на все четыре стороны. А вы, если появитесь в нашем районе, – упрячем.

– Чего нам появляться-то? Везите дальше. Места хватит. Чай, и там молоком кормят, – не унимался Виктор.

Через полчаса пришёл поезд. Мы подхватили свои узелки, в сопровождении Василия Ивановича пошли в вагон и уместились в служебном купе. Нас обоих жандарм посадил на нижней полке, а сам забрался на верхнюю и лёг стать.

– Не сбежите? – спросил он, свесив с полки голову.

В Курске нас высадили из вагона. Денег у нас на руках было два рубля. На Самару ехать надо было через Воронеж. Мы решили опять двинуться пешком и дорогой цепляться за товарные поезда. На подъёме влезли в пустой вагон. Закрылись и легли спать. Проснулись мы ночью, открыли дверь. Вдали сверкало много огней. Кажется, Воронеж. Медленно же мы двигаемся.

– Наверное, на станциях отстаивались. Похоже, мы как будто не вперёд, а назад едем, – заметил Виктор.

– Это тебе со сна кажется.

Наконец подъехали к станции. Вагоны тихо плывут мимо перрона.

– Саратов! Вот-те фунт.

В Саратове мы решительно сели на мель: денег мало, явки нет, от Самары укатили солидно. Пошли пошляться по городу. Купили хлеба, печёнки и пошли на берег завтракать. По берегу в разных позах сидели и лежали крючники – не грузчики, а именно крючники: сутулые, грязные, с огромными крепкими кистями рук, они были как бы люди другой, необыкновенной циклопической породы. Потом я убедится, что по всей Волге тип крючника был такой же необыкновенный. Позавтракав, мы стали раздумывать, как бы нам добраться до Самары. У меня было пальто в роде полусезонного и ещё доброе, у Виктора только тужурка, с порванной подкладкой. Решили моё пальто загнать на барахолке. Дали нам за него шесть рублей.

Пошли на пристань.

– Сколько стоит билет до Самары?

Кассир посмотрел на нас через очки:

– Четыре восемьдесят.

– Идём к капитану, попросим: может, скинет.

Мысль была явно нереальна, но я решил попробовать – может, подвезёт. Поднялись на пароход, спросили матроса, где капитан.

– Вон на мостике. Я поднялся на мостик.

– Здравствуйте, господин капитан.

Капитан молча посмотрел на меня и ничего не ответил.

– Мы к вам с просьбой: мы не имеем работы, а денег у нас семь рублей. Нужно доехать до Самары. Сделайте скидку.

– Нельзя.

– Мы поможем работать в пути.

– Работать? А что ты умеешь делать?

– Я – электромонтёр, а товарищ – слесарь…

– Электромонтёр? Электричество можешь поправить?

– Могу.

– Всю ночь без огня шли: монтёра не найдут никак. А ну посмотри и скажи. Справишь – обоих даром довезу и обед дам.

– Не надо смотреть – исправлю. Своё дело знаю хорошо.

– Ну, смотри. Иди и скажи, что будет нужно. Пока стоим, можно купить.

Я осмотрел динамомашину, испробовал на лампу – работает. Провозившись часа два, пустили свет.

– Здорово! Вот молодцы. Кок, накорми их! Боцман, отходим…

Поплыли. Медленно уходили назад низкие берега. Саратов сначала покрылся дымкой, потом исчез.

Хорошо было на душе: ехали легально, голод не терзал желудка, с приволжских лугов тянуло вечерней прохладой. Когда-то бесстрашные ушкуйники бороздили мутные воды Волги и смолили бороды воеводам. Теперь тихая Волга мирно катила свои воды в Каспий. Только пароходные колёса глухо ухали по воде, а свистки эхом разносились «по окрестным берегам». Как в мареве, всплывают картины прошлого и гаснут. Канула в историю разгульная вольница. Теперь не то: Волга занята делом, ей не до баловства.

В Самаре мы намеревались осесть, пристроиться в железнодорожные мастерские. Однако осесть в Самаре нам не удалось: Самары коснулась рука карательного отряда Ренненкампфа. Железнодорожные партийные и профессиональные организации были разгромлены. Принимали рабочих в мастерские с жёстким отсевом; всё мало-мальски подозрительное решительно отсеивалось и в мастерские не допускалось.

В комитете нам предложили в Самаре не задерживаться, а ехать в Уфу. Из Уфы прошли прислать работников для Урала, и обязательно рабочих, а не интеллигентов, которых на Урале быстро вылавливали и высылали.

– Ну, что же, в Уфу, так в Уфу. – Виктор был доволен. – Кочуем, Авив. Нечего тут киснуть. В горах Урала – сказка-мечта.

– Тебе бы всё мечтать да кочевать. Как цыган.

– А ты думаешь, цыгане плохо живут. Какие у них красивые песни.

Поехали в Уфу. Начиная от Самары, уже чувствовалось, что реакция захватила все железнодорожные рабочие очага; рабочие были замкнуты и необщительны. Ходил слух, что в Кинели расстреляли всю головку рабочих организаций. Становилось не по себе. Здесь мы едва ли встретим такое отношение, как под Харьковом. На всех больших станциях стояли эшелоны с солдатами. Это были карательные отряды для «успокоения населения».

– Ну как, брат, что чувствуешь? – спросил я Виктора.

– Жутко, – ответил он мне одним словом. Подавленность была очевидная и отчаянная. В Уфе нас приняли с радостью.

– У нас так выскребли работников, что на Урал послать некого. На уральских заводах – брожение, а мы организаторов послать не можем. Отдохните немного – и на Урал.

Три дня мы отдыхали, катались вечерами на лодке по Дёме – тихая речонка, глубокая, увитая роскошной дикой яблоней, черёмухой, ивой, нежным зелёным бархатом склонившимися на тихие воды Дёмы, играли на мандолине и пели песни. Чудесно проводили вечера. В комитете нам заготовили литературу, дали явки, немного денег. Мы уложили литературу в дорожные котомки, надели их за спину и покинули гостеприимную Уфу.

Путь нам лежал на Усть-Катав, а оттуда пешком на Катавивановские заводы, где мы и должны были обосноваться.

Усть-Катав – станция небольшая. Хотя вблизи и находился большой завод, но карательного отряда на станции не было. На перроне торчал один жандарм.

Вся охрана станции состояла из пяти жандармов и стольких же стражников. Никаких военных частей не было. Это обстоятельство нас обрадовало: «обстановка нормальная», и мы не рисковали попасть «в чрезвычайные обстоятельства». Вышли из поезда, огляделись. Виктор потолкался, понюхал вокруг станции. Всё спокойно. Спустились к речке Катав и расположились завтракать. Солнце пекло. Стражники лениво валялись на пригорке и не обращали на нас внимания. Мы позавтракали, выкупались, выстирали бельё и растянули его на траве для просушки, положили под головы котомки и заснули. Опали часа два. Сквозь сон я почувствовал, что кто-то тычет меня под бок. Открыл глаза: передо мной стоял стражник и толкал меня носком своего сапога в бок.

– Чего вы нагишом развалились? Проваливай отсюда. Шляются тут.

Стражник что-то ещё недовольно побурчал себе под нос и отошёл лениво на пригорок. Я разбудил Виктора.

– Идём, братуха, «дух» прилетал, «проваливать» приказал.

Мы надели наши вымытые рубахи, вскинули за спины котомки и пошли по направлению к нашей цели.

Дорога шла всё время по берегу речки, и потому мы жары особой не чувствовали. Уральские горы грядами тянулись на север. Некоторые хребты были покрыты щетиной ельника, который резко выделялся на небе, отчего хребты походили на гигантские расчёски.

К заводу мы стати подходить перед вечером. Из завода навстречу нам выехал отряд стражников. Мы от неожиданности растерялись. Литература, чтобы ей провалиться, сразу стала что свинец. Виктор выругался: и здесь «духи». Сколько же этой нечисти на Руси развелось!

– Кажется, сели, – невесело ответил я.

Шли мы, однако, не останавливаясь.

Стражники подъехали и окружили нас со всех сторон.

– Куда идёте?

– На завод работать.

– Ваши документы.

Мы вытащили документы и предъявили.

– Зачем на завод прёте?

– Зачем? Работы ищем. Зачем больше на завод пойдёшь?

Старший вернул нам паспорта, скомандовал, и стражники ускакали к заводу.

– Сошло, кажется?

– Похоже, что сошло. Вот идиоты, не догадались в лесу зарыть нашу кладь. Хорошо, что балбесы… – На этом я оборвал. Навстречу нам скакал стражник.

– Идём, старший велел в канцелярию.

Пришлось идти. Под конвоем верхового стражника мы шествуем мимо завода. Рабочие, только-что окончившие работу, разглядывали нас с любопытством.

– Чего это их зацапали?

– Беспаспортные, должно быть.

Пришли в канцелярию. За столом сидит урядник.

– Откуда, пташки?

– Из Самары.

– Зачем?

– Работы ищем.

– Документы смотрел? – обратился он к старшему.

– Смотрел. В порядке кажись.

– Давайте!

Мы подали наши документы. Он внимательно просмотрел их и вернул нам обратно.

– Что в котомках?

– Известно что: бельё, хлеб.

– А ну, посмотрите, – обратился он к стражникам. Сняли с нас наши котомки, стражник запустил туда свою лапищу и извлёк целую кипу прокламаций. Второй тоже. Так они, не торопясь, выпотрошили обе наши котомки, навалив на пол пруду разной литературы. Урядник глядел на кучу, вытаращив глаза.

– Вот так бельё! – вскрикнул он и стремительно выскочил из-за стола. Нагнувшись над кучей, он стал с любопытством рассматривать литературу.

– Смотри, и «барышни» есть. Он с торжеством поднял кверху пачку прокламаций.

– Пахомов, две тройки мигом!

Один из стражников выбежал из канцелярии, по-видимому выполнять приказ. Урядник как будто забыл про нас, извлёк ив груды книг ещё и ещё прокламации и читал вслух заголовки.

– «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Что же это – всего мира значит? – говорил он вслух, ни к кому не обращаясь.

– Забастовочку, значит, устраивать? – обратился он уже прямо к нам.

– Зачем забастовку? Мы это на всякий случай. Продать хотели, – спокойно ответил ему Виктор.

– Продать? – удивлённо спросил урядник. – Где это видано, чтобы прокламациями торговали? Городишь, парень.

– Готово, господин урядник, – громко оказал вошедший стражник.

К канцелярии подкатили две тройки, запряжённые в большие фаэтоны.

– Едем к приставу, там разберут. – Стражники уложили в котомки всю нашу литературу, связали нам назад руки и посадили в экипажи. Со мной сел урядник, с Виктором стражник. Двенадцать человек верховых окружили наш поезд, и мы вихрем помчались куда-то через горы, лесами.

Ехали часа два по склону горы. С обеих сторон надвигался дремучий лес. «Хлопнут, – думал я, – и никто не спросит».

– Почему вы этой дорогой везёте?

– Ближе. А потом здесь людей меньше. Там любопытствовать будут.

– Что же, вы людей боитесь?

– Не боимся, а приказ есть – лишнего шума не делать, чтобы разговоров не было.

Когда приехали в Усть-Катаз, было уже темно. Нас сейчас же посадили в каталажку. Стражник спросил, есть ли у нас деньги и предложил купить нам поесть.

Мы дали ему немного денег, и он принёс нам колбасы и хлеба, а потом дал кипятку. Мы с удовольствием поели и растянулись на грязных нарах. Виктор вдруг расхохотался.

– Ну, и везёт же нам: по Волге нас бесплатно везли и здесь на тройках. Пожалуй, так губернатора не возят.

– Как дальше повезут… Хорошо, что карательного отряда нет. Недалеко бы уехали. В камеру к нам зашёл пристав.

– Здравствуйте, господа агитаторы.

Мы молча ждали, что будет дальше.

– Если что вам понадобится купить, дайте стражнику денег – купит. Я вас допрашивать не буду: завтра утром сдаю дела новому приставу. Ему вам придётся отвечать, – проговорил он как бы с сожалением.

На другой день вас вызвал пристав и стал расспрашивать, но мы сразу же ему заявили, что, собственно, опрашивать ему нас не о чем.

– Да, да… По вашей литературе и так ясно. Что тут говорить?

Пристав любовно перебирал брошюры, прокламации и искоса поглядывал на нас, потом из груды прокламаций вынул программу нашей партии, отпечатанную на белом шёлке, которую поднесли мне керченские наборщики.

– Социал-демократы, значит. Ну, это не так страшно. Я знаю: социал-демократы убийств не признают.

Мы сидели молча и ждали. Потом пристав поднялся. Поднялись и мы.

– Знаете что, господа; я только сегодня принял мой стан и человек ещё новый. Мне не хотелось бы первые дни моей службы омрачать посылкой вас в тюрьму. Поэтому я предлагаю вам выехать отсюда, но не в сторону Уфы, а туда, в Сибирь. А чтобы вы меня не обманули, я пошлю с вами двух стражников, которые проводят вас станций четыре-пять.

Мы, понятно, возражать не стали, только я обратился к любезному приставу с просьбой вернуть мне программу на шёлковом лоскутке.

– Ну, нет. Вы ещё где-нибудь с ней попадётесь. Пускай лучше она останется у меня.

Через полчаса мы в сопровождении двух стражников катили в поезде по направлению к Сибири. Станции через четыре стражники вышли из поезда и остались. Мы проехали ещё станции три.

Я написал письмо уфимскому комитету. Решили, что Герман повезёт его в Уфу, а я поеду до Кургана и буду ждать его там. Герман через три дня приехал в Курган. Мы встретились на вокзале. Оказалось, что мы уже являемся четвёртыми, которые пытались проникнуть в Катав-Ивановский завод. Предыдущие все провалились и сидят в тюрьме, а мы счастливо отделались. В Уфе Герману дали ещё немного денег и явку в сибирский союз в Красноярск.

Нижнеудинские солдатские митинги

Секретарём сибирского союза в то время был «Николай большой». Он мне сообщил, что все сибирские железнодорожные партийные организации разгромлены, что публика ещё не очухалась и что теперь приступают к восстановлению организации. Мне он предложил поехать в Нижнеудинск наладить там партийную организацию, и, кстати, попробовать наладить работу среди артиллеристов, которые были там расквартированы.

Получив связи, мы поехали в Нижнеудонск.

В Нижнеудинске я нашёл небольшую группу партийцев, которые не решались начинать работу. Нужно было проверить настроение рабочих. Решили созвать небольшое собрание надёжных рабочих и за их счёт увеличить состав организации. Собралось человек шестьдесят. Настроение было подавленное: на соседней станции Тайшет расстреляли группу рабочих. В нижнеудинских мастерских арестовали группу и куда-то увезли.

На станции в вагонах стоял карательный отряд. При такой обстановке трудно было вести работу.

Из группы собравшихся человек пятнадцать влилось в организацию.

На первом же партийном собрании избрали комитет из трёх человек, с которым мы и разработали план работы.

К работе решили привлечь сына какой-то местной чиновницы студента Томского университета, естественника, заявившего себя марксистом, заставили его заниматься с кружком молодёжи. Но занимался он весьма плохо; молодёжь жаловалась, что плохо его понимает, но заменить его было некем. К нашей работе примкнула Аня, дочь местного дьякона, социал-демократка. Она была арестована Мёллер-Закомельским и сидела в Александровском централе. Позже по болезни она была освобождена на поруки отца.

Чтобы притянуть рабочих к политической жизни, мы стали систематически устраивать в лесу рабочие собрания, по возможности конспиративные. Тайга нас скрывала надёжно, и жандармы неохотно лезли туда на поиски собраний. Поэтому работа массовой агитации протекала успешно. С Аней мы изготовили гектограф, и я составил прокламацию, призывающую рабочих вновь направить свои силы на борьбу с самодержавием. Печатню мы устроили у студента, по ночам тискавшего нам прокламации, которые он находил не особенно литературно изложенными, но, несмотря на все свои усилия, ничего лучшего написать не мог. Появление прокламаций вызвало среди рабочих оживление, а среди жандармов – сильное волнение. Жандармы, уверенные, что революция в Нижнеуданске вырвана с корнем, недоумевали, откуда взялась эта прокламация. Произвели несколько обысков среди рабочих, но следов не нашли.

Наладив работу среди железнодорожных рабочих, я занялся солдатами. В Нижнеудинске стояли четыре горных батареи, и солдат было довольно много. Связавшись через рабочих с группой солдат, я организовал с их помощью солдатский митинг за городом на берегу реки. На первом митинге уже создалась группа, которая поставила передо мною вопрос о систематическом политическом воспитании солдат. Решено было по ночам заниматься в помещениях, занимаемых солдатами, по кружковому принципу, собирая время от времени массовки.

После проверки офицеры расходились по своим квартирам или шли в клуб играть в карты. Я надевал солдатскую форму и шёл к солдатам. Собирались группой человек в тридцать в сарае, зажигали огарок свечи и кружком усаживались около меня. Говорили главным образом о земле, о налогах, рассказывали о революционной борьбе рабочих и т. д. Во время одного из таких занятий я заметил, как к нам подошёл офицер. Я было растерялся, но, видя, что офицер остановился, продолжал свои занятия. Так как ночь была тёплая, я несколько раз снимал с головы солдатскую фуражку и не заметил, как из-под неё вывалились мои длинные волосы. Когда я кончил, офицер подошёл ко мне и спросил:

– Какой вы батареи?

– Шестой, – ответил я неуверенно.

– А что же, у вас в шестой батарее у всех такие длинные волосы?

«Пропал», – мелькнуло у меня в голосе. Я оглянулся; солдаты все исчезли, только группа человек в пять плотнее сгрудилась вокруг меня и тревожно смотрела на офицера,

Офицер помолчал немного, потом сказал солдатам, чтобы они шли спать. Солдаты, однако, не пошли и остались возле меня.

Он с удивлением посмотрел на них, но ничего не сказал и обратился ко мне:

– Вы слишком неосторожны. Можете попасть и подвести солдат. Ваше счастье, что я, а не другой наткнулся на вас. А теперь, ребята, идите. Мне нужно переговорить с… солдатом шестой батареи.

Солдаты переглянулись, и один из них сказал, чтобы все ушли, а он останется. Солдаты ушли, а мы остались втроём. Тогда офицер обратился к оставшемуся солдату:

– Вот что (он назвал его фамилию). Я знаю, что у вас ведётся политическая работа. Я давно уже это заметил. Я вам буду помогать. Когда у вас будут занятия, вы говорите мне об этом заранее, и я буду брать тогда на себя дежурство по батарее, иначе вы скоро будете арестованы. А вы, молодой человек, с вашими волосами, будьте осторожны. Не всякий поверит, что вы солдат шестой батареи.

Бывают в жизни случаи, когда чувствуешь себя провинившимся мальчишкой. Так чувствовал я себя в эту минуту.

Кончилось всё благополучно. Офицер иногда слушал мои беседы с солдатами. Сочувствовал ли он революционному движению, или было это результатом скуки живущего в глуши офицера – трудно было оказать. Солдаты считали его «добрее других», – этим и ограничивалась его характеристика.

На одном из солдатских митингов, происходившем на обычном месте на берегу реки Уды, случилось происшествие: я уже окончил свою митинговую речь, и мы беседовали сидя. Я отвечал на вопросы солдат. Тут же было несколько рабочих. Вдруг в темноте послышались какая-то возня и умоляюще просящий голос. Я поднялся и громко спросил:

– Что там такое?

В ответ послышался хриплый голос.

– Господин оратор, спасите…

У самой реки кучка солдат тащила к воде человека. Я подбежал к ним и спросил:

– Что вы делаете?

– Жандарма раскрыли, – послышалось из кучки. – Куда же вы его тащите?

– Куда? Топить. Куда его, стерву, больше? Солдаты обступили нас плотной стеной.

– Топить его, стерву… Шпионит.

Я велел солдатам отойти от жандарма. Жандарм со стоном поднялся на ноги и стал, всхлипывая, уверять, что он не шпионить пришёл, а послушать и переоделся он потому, что иначе бы на собрание не пустили.

– Знаем, в воду его… – загудели солдаты.

Жандарм трясся, как лист. Жалко было человека – утопят. Я стал уговаривать солдат, чтобы его отпустили. Жандарм упал на колени и стая клясться, что у него и в уме не было шпионить, что он это докажет, что будет предупреждать, если кого вздумает полковник арестовать. Солдаты смягчились. Решено было его, после того как все разойдутся, в сопровождении двух солдат довести до города.

На другой день на мосту меня остановили два жандарма. Один из них взял под козырёк:

– Господин, я хочу сказать вам спасибо, что вы за меня вчера заступились. А вот это – мой товарищ. Мы оба служили в одном полку полевых жандармов. Мы бы хотели, чтобы вы нам рассказали о том, что вы рассказывали солдатам. Нам никто не верит, а мы ведь тоже люди.

Их просьба меня немного ошеломила, однако я им обещал. Потом я рассказал солдатам о моей встрече, и они категорически запротестовали против того, чтобы я стал заниматься с жандармами. Я с ними не занимался, но один рабочий взялся за это дело. Жандармов, желавших заниматься, оказалось человек шесть. Они внимательно слушали беседы рабочего, а потом стали приносить ему литературу, конфискованную в разных местах, которой мы снабжали солдат, меня же всё-таки перевели на другую квартиру: «Подальше от греха», как говорили рабочие-партийцы.

Однажды мы получили известие, что через Нижнеудинск проезжает группа женщин, осуждённых на каторгу. Рабочие решили устроить встречу и стали готовиться: приобрели большой букет из цветов с шёлковой красной лентой. Жандармы и начальник карательного отряда, узнав о намерениях рабочих, также стали приготовляться. Рабочие предложили артиллеристам принять участие во встрече. Однако на другой день, когда должны были проехать каторжанки, артиллеристов с утра угнали на ученье за шесть километров от станции. Они сообщили об этом комитету и просили известить их, в какое время будет проходит поезд.

Рабочие с утра бросили работу и ждали. Телеграфисты сообщили, что вагон с арестованными будет отцеплен и оставлен на предыдущей станции, а поезд пройдёт без арестованных. Действительно, со следующей станции потребовали из Нигжнеудинска паровоз, потому что нужно сменить испортившийся пассажирский. Паровоз ушёл. Рабочие знали, в чём дело, но не подавали виду. Действительно, поезд пришёл с нижнеудинским паровозом. К машинисту никого не подпускали, поезд был окружён солдатами карательного от ряда. Рабочие издалека посмотрели на поезд, один даже пробрался к поезду «проверить на всякий случай»: в поезде женщин не было. Жандармы поняли, что рабочие знают о том, что вагон с женщинами отцеплен.

Через час на станцию на всех парах влетел паровоз с одним вагоном. Рабочие штурмом бросились к вагону, набросали на путь шпал. Делегация с букетом проникла в вагон и вручила каторжанкам букет. Рабочие кричали женщинам, чтобы они вышли из вагона, но конвойный офицер разъяснил, что в Нижнеудинске ему запрещено кого бы то ни было подпускать даже к окнам арестованных. Солдаты карательного отряда начали разгонять рабочих. Они были подпоены и начали действовать прикладами. Рабочие отбивались палками, камнями, у нескольких солдат отняли ружья и разбили о рельсы. Обозлённые солдаты подняли стрельбу. Поезд двинулся. Часть рабочих, прицепив к паровозу товарный вагон, пустилась вдогонку за каторжанками. Офицер отряда направил два вагона команды в погоню за рабочими.

На следующей станции каторжанок ждал поезд. Конвойный офицер разрешил женщинам выйти на площадку, и там устроили импровизированный митинг. Подъехавшие солдаты карательного отряда арестовали всех рабочих, посадили в вагон и повезли обратно в Нижнеудинск. Артиллеристы, услышав стрельбу на вокзале, бросили ученье и, кто на лошадях, кто пешком, помчались на станцию. Но там уже всё кончилось. Узнав, что карательный отряд атаковал рабочих, они заявили: «Карателей из Нижнеудинска выживем». Несколько рабочих оказалось ранено, но не тяжело. Убитых не было. Артиллеристы решили ждать на вокзале возвращения уехавших рабочих. Через несколько времени рабочие, запертые в товарных вагонах, под конвоем солдат карательного отряда прибыли на станцию. Мы уговорили артиллеристов не устраивать пока дебоша, а обождать, чем вся эта история кончится. Артиллеристы послушались и ушли с вокзала. Рабочие пошли к своему начальству и потребовали освобождения арестованных, заявив, что они не приступят к работе до тех пор, пока арестованные не будут освобождены. После долгих пререканий всех арестованных освободили.

Вечером солдаты по собственной инициативе собрали у себя в казарме открытый митинг, на котором требовали увода «карателей» из Нижнеудинска. Офицеры пытались выступить с уговорами, но делали это так нерешительно, что было похоже, что и они не прочь прогнать карателей. Я на этом митинге не был. Вечером же была напечатана прокламация по поводу происшедших событий.

На другой день утром обнаружили двух убитых солдат карательного отряда. Усилили патруль, но на следующий день из засады были убиты три солдата из патруля. Начальство струсило и передвинуло эшелон на другую станцию. Артиллеристы сдержали слово: карательный отряд из Нижнеудинска выжили.

Политическая работа значительно оживилась. События со встречей женщин-каторжанок сильно встряхнули рабочих и привлекли их к политической жизни. Решительные действия артиллеристов очень ободрили рабочих. Видно было, что теперь работа наладилась и пойдёт дальше. Однако события последних дней тревожили нас. Мы решили ехать опять в Крым. Ясно было и другое, что развернувшиеся события даром не пройдут, и нужно быть готовым ко всему. Собрали партийный актив, где решили переизбрать комитет, так как старый себя значительно расконспирировал. Я решил, что свою работу я сделал и мог уехать дальше. В Красноярск я послал с новым председателем комитета информацию и просил разрешить мне уехать в Иркутск. Из Красноярска мне прислали явку и денег и я уехал в Иркутск, где ждал меня Виктор.

В Иркутске я решил не останавливаться. Повидав своего брата, я сговорился с бывшим моим хозяином, владельцем иркутской электрической станции Поляковым, и в качестве старшего электромонтёра уехал в Читу, с явкой в читинскую организацию.

В Чите я пробыл недолго; в декабре получил от керченских моряков письмо, в котором они описывали развернувшееся движение среди керченских портовых грузчиков и требовали моего немедленного приезда.

Я, несмотря на условия, заключённые мною с Поляковым, получил расчёт, получил около 400 рублей заработанных денег и уехал обратно на юг. В Чите в течение четырёх месяцев, которые я там пробыл, моя партработа ограничивалась ремесленной школой, где я проводил беседы с учениками. Мои встречи в Чите ограничивались небольшим кругом молодёжи, собиравшейся постоянно у Криворучко, семьи, приютившей меня на время моего пребывания в Чите. Была ли мать Криворучко партийной – не знаю, но все дети причисляли себя к различным партийным группам. Александр, потом расстрелянный, и его сестра Феня причисляли себя к социал-демократам, двое других детей – к эсерам. Там мы впервые встретились с Моисеем Губельманом. Я также принимал деятельное участие в материальном снабжении аккатуйской каторги.