Текст книги "Княгиня"

Автор книги: Петер Пранге

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 34 страниц)

23

Укрепленным на длинном штыре светильником Кларисса зажигала свечи в часовне палаццо Памфили. С каждой новой зажженной свечой резные фигуры алтаря становились отчетливее, воодушевленные светом, они, покидая царство мрака, начинали жить подлинной жизнью.

Княгиня отправилась к вечерне одна. Царившее в ее душе одиночество как нельзя лучше помогало сосредоточиться перед молитвой; девушка перекрестилась, собираясь обратиться к Отцу Небесному. Как и всегда по вечерам, слова молитвы и ее просьбы к Всевышнему были заранее тщательно продуманы Клариссой.

– Пресвятой Дух Божий, – тихо начала она, подняв взор на алтарь, – смилуйся надо мною, просвети разум мой, направь сердце мое в молитве этой во славу Твою и ради моего блага…

– Аминь! – прозвучал мужской голос.

Кларисса в смятении огляделась. У исповедальни маленькой часовни стоял улыбающийся Лоренцо Бернини. Вот так сюрприз! Кларисса уже несколько недель не видела его. Благочестивого настроя как не бывало. Кларисса поднялась поприветствовать кавальере.

– Слушая ваши молитвы, получаешь воистину божественное удовольствие, – касаясь губами ее руки, произнес Лоренцо. – Уверен, самому папе не подобрать более проникновенных слов. Да, Бог ценит наше усердие и находит отраду в смирении нашем.

От этих слов Кларисса вновь ощутила знакомое покалывание в спине и на затылке.

– Я молюсь, как учила меня мать, – с достоинством ответила девушка, поправляя вуаль на собранных в узел на затылке волосах. А затылок тем временем отзывался на близкое присутствие Лоренцо Бернини.

– В таком случае воздайте благодарность матери, ибо молитвы ваши дошли до Господа.

Кларисса почувствовала, как отчаянно заколотилось ее сердце.

– Уж не означает ли это, что мой образ в камне завершен? Не мой, конечно, а святой Терезы, – спохватившись, поправилась девушка.

– Разве только об этом вы молили Вседержителя, княгиня? – Бернини удивленно приподнял бровь. – Вы не можете вообразить себе, как я был бы рад сообщить вам это, однако, к своему величайшему разочарованию, вынужден пока что огорчить вас. Да не смотрите на меня так! У меня для вас в запасе куда более радостная весть.

– Весть? Для меня?

Приняв его руку, Кларисса выбралась из-за скамьи.

– Сегодня я виделся с его святейшеством. Смотрители города Рима готовы назначить Франческо Кастелли главным архитектором Сапьеицы.

Кларисса была вне себя от охватившего ее счастья.

– Это… это чудесно! Просто великолепно! – Девушка не могла подобрать слов, чтобы выразить свой восторг. – От души благодарна вам, кавальере! Вы… вы – ангел!

Даже не отдавая себе отчета в том, что делает, девушка приподнялась на цыпочки и чмокнула его в щеку.

– Княгиня!.. – ахнул Лоренцо.

Только прочитав на его лице крайнее изумление и радость, Кларисса сообразила, что натворила. Как это могло произойти? Как могла она, поддавшись чувствам, позволить себе подобную несдержанность? Где был ее разум? Если бы Олимпия сейчас увидела ее!.. Девушка устыдилась, будто нашкодивший ребенок. Что проку от темного платья и строгой прически, если она способна так забываться?

– Я… я прошу прощения, – пролепетала Кларисса. Щеки ее окрасил румянец стыда.

Темные глаза участливо смотрели па нее, рот растянулся в улыбке.

– Если молитвы ваши восхитительны, то ваш способ благодарить восхитительнее во сто крат.

Не успела девушка и слова сказать, как Лоренцо привлек ее к себе и страстно поцеловал.

Клариссе показалось, что она подхвачена и унесена прочь стремительным водоворотом. Она чувствовала на губах губы Лоренцо, кожей ощущала его разгоряченное дыхание, сильное тело, прижавшееся к ней. Она была во власти неведомого ей чувства – ощущения энергии и нежного томления в груди, неизъяснимого восторга и упоения, – она словно возносилась на небеса, и ради того, чтобы продлить хоть на миг это чувство, Кларисса готова была даже принять смерть.

– Пусть мир хоть завтра рухнет в преисподнюю, – шептал Лоренцо, – я все равно не окажусь в проигрыше: теперь я понял, что есть высшее счастье.

Сколько же времени успело миновать, пока губы их расстались? Секунда? Вечность?

Когда Кларисса, открыв глаза, увидела перед собой это лицо, его лицо, ее обуял ни с чем не сравнимый, сияющий всеми цветами радуги восторг.

– Теперь я знаю, кто ты, – сказал он. – Ты – Ева, женщина, которую Бог создал первой. Клянусь небесами и всем, чем пожелаешь, Кастелли получит Сапьенцу – она его! Все дворцы, все соборы и церкви пусть будут его, лишь бы я мог вечно держать тебя в своих объятиях.

Внезапно из-за двери послышались голоса, вернувшие Клариссу на землю.

– Пресвятая Мать Богородица! – испуганно произнесла княгиня, вырываясь из объятий Лоренцо. – Уходите, пожалуйста!

В мгновение ока Лоренцо подхватил с пола упавшую вуаль Клариссы и умчался. Девушка поспешно оправила на себе платье и подошла к скамейке. Опускаясь на колени, она задыхалась, ей казалось, что корсаж не выдержит и вот-вот лопнет. Кларисса снова перекрестилась и стала смотреть на алтарь.

Несчетное число раз она видела перед собой этот рельеф над дарохранительницей, но только сейчас разобрала изображенное на нем чудо святой Агнессы. Римские солдаты толкнули женщину наземь, в пыль, намереваясь надругаться над ней, однако сила ее веры сотворила чудо: тело святой покрыл непробиваемый власяной панцирь, спасший ее от бесчестья.

Из коридора доносился голос Бернини, перемежавшийся смехом донны Олимпии. Со вдохом девушка закрыла глаза.

Куда подевалась ее вера?

24

Она его поцеловала! В каком-то опьянении, точно после целой бутылки вина, Лоренцо покинул палаццо Памфили. Переполненное воспоминаниями только что пережитого непередаваемого момента тело трепетало. Неужели все это произошло на самом деле? Любит ли он ее? К чему этот вопрос – главное, он завоевал ее сердце!

На пьяцца Навона кипела жизнь. В свете бесчисленных факелов фланировали парочки, переходя от одной раскинутой по случаю наступившего вечера палатки к другой, обращались к гадалкам, освежались прохладительными напитками. Факиры выдували в ночное небо струи огня изо рта, на натянутых высоко над площадью канатах балансировали акробаты, а разряженные в пух и прах всадники пробивали в толпе путь богато убранным каретам с одетыми в ливреи лакеями на запятках.

Что за ночь! Вообще-то Лоренцо собирался навестить мать, в одиночестве коротавшую старость в большом доме прихода Санта-Мария Маджоре, где хотел отужинать. После смерти отца он регулярно раз в неделю навещал ее. У Луиджи в голове одни только шлюхи, он почти не видит мать. Но разве можно потратить такой вечер на скучный ужин у матери?

Лоренцо вдруг замер, осененный идеей. Кровь в жилах заструилась сильнее. Да, куда лучше было бы и проводить этот счастливый день как полагается! Его душа вожделела новых ощущений. И вместо того чтобы направить стопы к Санта-Мария Маджоре, он свернул в небольшой переулок, шедший к Тибру.

Лоренцо полной грудью вдыхал насыщенный приключениями и тайнами ночной воздух. Исходивший от ветхих домишек запах сырости перемешивался с удушливо-нежным, густым ароматом летних цветов, запахом приправ, ветчины и пармезана, духов, граппы и вспотевших тел, ядреным духом людских и скотских выделений. Этот дух, густой и неподвижный, разогретый солнцем ушедшего дня, заставлявший пороки расцветать пышным цветом, не давал людям покоя и по ночам, распаляя их воображение. По мере приближения к Тибру веселый смех пьяцца Навона сменялся пьяными выкриками, доносившимися из харчевен, и шепотками в укромных уголках.

Вскоре Лоренцо миновал мост Понте Систо. Воды реки отливали серебром в свете луны. По тротуару то и дело шмыгали крысы, разило нечистотами и фекалиями. Крепко сжимая в руке рукоятку шпаги, Лоренцо ускорил шаг. Здесь, в районе Трастевере, на другом берегу Тибра блеск стали клинка вспыхивал ничуть не реже улыбки красавицы.

Наконец показался знакомый дом – цель его странствий. Над дверью в защищавшем от ветра колпачке поблескивала свеча, ставни стояли настежь. Добрый знак: стало быть, Маттео дома нет.

Словно почувствовав появление Лоренцо, Констанца открыла дверь. На женщине была лишь сорочка. Лоренцо заметил, что она кого-то дожидается, вглядываясь во тьму. «Черт побери, как же она хороша!» – промелькнуло в голове у скульптора. И он поспешил, гонимый желанием оказаться в объятиях этих нежных рук, прильнуть к роскошным, черным как смоль кудрям.

Но что это? Лоренцо, скрывшись за выступом стены, сверлил взглядом темноту. Констанца была не одна, рядом с ней возник силуэт мужчины. Дьявол, неужто Маттео вернулся? Отчего тогда Констанца озирается, точно вор?

На мгновение мужчина оказался в полосе света, падавшего из раскрытой двери, и Лоренцо убедился, что это не Маттео! После несчастного случая в литейной его помощник хромал, и довольно заметно, а этот парень шел ровно. Констанца, обхватив руками шею незнакомца, слилась с ним в страстном поцелуе.

– Ну погоди, сейчас ты у меня поплатишься! – скрипнул зубами Бернини.

Выхватив из ножен шпагу, Лоренцо выскочил из тени. В ужасе вскрикнув, Констанца скрылась в доме, а незнакомец молниеносно повернулся и тоже выхватил шпагу. В следующее мгновение клинки скрестились. Лоренцо стал теснить противника сначала вверх по переулку, затем через небольшую площадь к Тибру. Бернини, знакомый со шпагой еще с детских лет, фехтовал умело, крепко удерживая рукоятку оружия. Но и соперник его умел постоять за себя, сражаясь, как разъяренный тигр, время от времени совершая отчаянные и неожиданные для Лоренцо прыжки. Противник мощными ударами парировал атаки Бернини вопреки всем правилам фехтовального искусства, тут же дерзко контратакуя. Лоренцо стал в четвертую, затем в третью, потом перешел в первую позицию. Резким движением подняв шпагу на головой, он размахнулся, чтобы нанести незнакомцу страшный удар сверху, однако, поскользнувшись на камнях мостовой, упал. В ту же секунду его соперник развернулся и бросился наутек.

Поспешно встав на ноги, Лоренцо со шпагой в руке бросился за ним в погоню по темным улочкам и переулкам. Он гнал соперника по каким-то лестницам, перемахивал через перекрестки и площади до самой Санта-Мария Маджоре. Незнакомец в отчаянии попытался найти спасение в церкви, однако ворота ее оказались на замке.

– Ну вот ты и попался! – торжествующе крикнул Лоренцо. Незнакомец стоял, прижавшись спиной к стене в грязной, глухой улочке, куда его загнал Лоренцо. Бернини ощутил накатившую на него темной волной жажду прошить негодяя клинком, неукротимую, как похоть. В этот миг он не чувствовал ни усталости, ни боли, лишь одно только лихорадочное возбуждение. Лоренцо с криком бросился к своему пленнику, готовясь вонзить оружие в его презренное тело. Тот, увернувшись, сумел избежать рокового удара.

– Пощади, Лоренцо! Смилуйся надо мной! – выкрикну тон.

Вышедшая в этот миг из-за облака луна осветила лицо незнакомца, Лоренцо увидел расширившиеся от страха глаза… И в незнакомце, которого только что едва не заколол, Бернини с ужасом узнал своего родного брата Луиджи. Рука, в которой Лоренцо держал шпагу, вдруг отяжелев, безвольно повисла.

25

Шел 1633 год. Праздновались именины святых апостолов Петра и Павла, день в день неделю спустя после того, как еретик Галилео Галилей перед судом святой инквизиции признал ошибочность своего учения о том, что Земля имеет форму шара, вращающегося вокруг своей оси. Во главе торжественной процессии на плечах верных ему гвардейцев следовал верховный пастырь всего христианского мира, папа Урбан VIII. Под многоголосое пение высокопоставленные представители церковной знати – кардиналы в пурпурных мантиях, епископы и архиепископы в фиолетовом облачении шествовали в собор Святого Петра. Замыкали процессию прелаты в скромных черных сутанах. Весь христианский мир, верный истинной римско-католической вере, счел своим долгом выслать делегацию в Рим на торжества по случаю освящения главного алтаря, недавно сооруженного над могилой первого апостола и пока что скрытого от взоров белым полотном драпировки.

Подобно мощному океанскому приливу по залу собора прокатился гул восхищения, когда по знаку папы с алтаря спало гигантское покрывало и он предстал во всем неохватном для глаза величии – на тридцать метров вверх до самого купола вздымалось фантастическое сооружение, увенчанное балдахином из сверкающей бронзы, подобно колоннам храма царя Соломона. Несмотря на огромную массу, оно казалось легким, почти невесомым – торжество воли художника и веры христианина, хвалебная песнь Создателю, сотканная из ликующего света, свидетельство изобретательности и творческой фантазии человека, воздвигнутое в новейшие времена целой армией безвестных зодчих, художников, скульпторов, литейных дел мастеров, рисовальщиков и каменотесов, каменщиков, плотников и токарных дел мастеров за астрономическую сумму в сто восемьдесят тысяч скуди – почти равную годовому бюджету Ватиканского государства.

Пение смолкло, и офицер-гвардеец, троекратно хлопнув в ладоши, призвал присутствующих к молчанию.

– Кавальере Лоренцо Бернини!

По команде гвардейца Бернини, одетый по этому случаю в парадную форму рыцаря-иезуита, вышел из толпы гостей и сквозь строй кардиналов последовал к папскому трону. Когда он преклонил перед Урбаном колено и припал к перстню на руке его святейшества, в храме Божьем стало так тихо, что можно было разобрать шелест облачения понтифика.

– Риму приходилось быть свидетелем чудес, – папа возвысил голос, – но это чудо – одно из величайших и достойно самого Микеланджело.

Клариссу, сидевшую рядом с донной Олимпией посреди заметно прибавившей в величии и численности фамилии Памфили, распирало от гордости. Человек, создавший такое чудо, такую невиданную красоту, перед которой склонил голову весь мир и которого папа поставил вровень с гениальным Микеланджело, – этот человек целовал ее! Ей страстно хотелось криком возвестить об этом, чтобы все вокруг знали, что между ней и творцом алтаря протянулись незримые узы; девушке даже подумалось, что папа, прознав об этом, непременно вознаградил бы и ее наряду с Лоренцо Бернини. Мысль сия настолько захватила Клариссу, что она торжествующим взором обвела присутствующих, приветливо кивнула донне Олимпии, будто та обязана была понять и разделить ее гордость, и одарила улыбкой монсеньора Памфили, который с хмурым достоинством носил свою новенькую кардинальскую мантию.

Взор Клариссы рассеянно блуждал по толпе верующих и вдруг замер. Невдалеке, у подножия одной из массивных колонн, стояла на коленях женщина, лицо которой показалось Клариссе странно знакомым, хотя она не могла вспомнить, где и при каких обстоятельствах видела ее. Женщину эту отличала несомненная красота, если бы не свежие багровые шрамы, исполосовавшие лицо.

Из раздумий ее вырвал голос папы.

– В ознаменование твоих заслуг, – громко произнес Урбан, обращаясь к коленопреклоненному Бернипи, – мы даруем тебе титул uomo universale нашего понтификата и объявляем первым художником Рима.

– Это означает, – шепнула Клариссе донна Олимпия, – что его святейшество одаривает его восемью тысячами скудо – в качестве знака особого благоволения.

Названная кузиной сумма напомнила Клариссе о Кастелли. Кстати, а где же он сам? Тут переполнявшая ее гордость исчезла, уступив место возмущению. Почему здесь никто и словом не обмолвился о заслугах Франческо Кастелли? Почему он не удостоился ни наград, ни щедрых воздаяний? Вытянув шею, Кларисса стала разглядывать цеховые знамена ремесленников, участвовавших в возведении главного алтаря.

И вскоре увидела того, кого искала. Франческо Кастелли стоял у входа в Григорианскую капеллу, скрестив руки на груди, и с каменным лицом наблюдал за ходом церемонии. И хотя архитектор стоял в самой гуще людей, он казался одиноким и всеми покинутым.

Картина эта болезненным уколом отозвалась в сердце девушки. Ее вдруг охватило чувство великого стыда. В суматохе чествования Бернипи она совершенно забыла о нем, как, впрочем, и организаторы торжеств.

В этот момент Кастелли повернул голову, и взгляды их встретились. Кларисса улыбнулась ему, но Франческо опустил глаза.

26

– Восемь тысяч скудо! – повторила донна Олимпия, когда они по завершении празднества покидали собор. – Вместе с остальными премиями это составит в общей сложности более двадцати тысяч. Кавальере Бернини – богач! Пойдем поздравим его!

Лоренцо стоял в окружении папского семейства у портала базилики, купаясь в лучах солнца, – казалось, даже главное небесное светило не осталось равнодушным к его достижениям.

– Да, – согласилась Кларисса, – надо его поздравить. И напомнить о том, что не он один создавал этот алтарь.

Теперь и Бернини заметил их, глаза его радостно засветились. Сняв шляпу, он одарил обеих женщин улыбкой.

– Восхищена вашим мастерством, синьор кавальере, – сказала донна Олимпия. – Однако откройте нам свой секрет: что послужило вам мерилом для создания произведения такого размаха?

– Мой глаз, – ответствовал Бернини, гордо вскинув голову. – И ничего более.

– Только ли ваш глаз? – не поверила Кларисса. – А может, еще и чья-нибудь рука помогала вам?

В этот момент вокруг зашумели, и улыбка на лице Бернини мгновенно погасла. Из церкви выскочила женщина и, бросившись перед кавальере в пыль, стала целовать его сапоги, отчаянно вопя:

– Прости меня, пожалуйста, Лоренцо! Пощади! Прости мне позор мой! Смилуйся!

Кларисса невольно попятилась. Умалишенная? Ей до сих пор не приходилось сталкиваться с умалишенными, однако, судя по рассказам других, эта женщина вела себя именно так… И вдруг Кларисса увидела шрамы. Пресвятая Богородица! Да это ведь та самая женщина, что стояла на коленях у колонны! И снова Кларисса не могла отделаться от ощущения, что уже видела где-то это лицо. Но где же, где? Тут Кларисса вспомнила: несколько лет назад во дворце английского посланника она впервые увидела это так поразившее ее лицо, эти широко раскрытые, полные ожидания глаза. Мраморная статуя работы Бернини!

– Боже, что произошло с ней? – в страхе прошептала Кларисса.

– Ты разве не знаешь? – спросила донна Олимпия, отводя Клариссу в сторону. – Весь город лишь о том и говорит. Это Констанца Бонарелли, бывшая пассия Лоренцо Бернини и жена его первого помощника. Она изменила кавальере с его же родным братом и поплатилась за это. Он подослал к ней своего человека, и тот разукрасил бритвой ее личико. – В голосе донны Олимпии чувствовалось явное одобрение. – Ах, да брось ты печалиться, – поспешила она успокоить Клариссу. – Его святейшество простил кавальере, обвинение снято. А вот исполнитель так легко не отделался, того отправили в изгнание.

Кларисса вполуха слушала витийства донны Олимпии, когда та уводила ее прочь. Девушка то и дело оглядывалась на Бернини и лежавшую ниц у его ног женщину. Подумать только: еще какой-нибудь час назад она испытывала гордость за этого человека, а теперь Клариссу переполнял жгучий стыд: Боже, ведь она целовала этого человека, его губы, хладнокровно отдавшие бессердечный приказ изувечить женщину, навсегда лишить былой красоты.

При этих мыслях Клариссу прошиб холодный пот и обуял страх, сравнимый разве что с думами девушки о вечном проклятии.

27

– Сто восемьдесят тысяч скудо за один только алтарь! – разорялся Уильям. – Какое тщеславие! Какое безумное расточительство! Теперь мне ясно, откуда у них деньги на все эти красоты – из карманов честных людей! Мошенники! Бандиты!

Они давно миновали Порта Фламиния, северные ворота Рима, но Уильям никак не мог успокоиться. Офицер-таможенник несколько часов кряду перерывал их багаж, изобретая всевозможные способы обобрать путешественников. Только за дюжину обеденных вилок, преподнесенных Клариссе донной Олимпией, этот жулик потребовал целое состояние.

Они отправились в путь спустя десять дней после освящения нового главного алтаря собора Святого Петра. Никто не мог объяснить, чем вызван столь поспешный отъезд Клариссы, – ни Уильям, ни донна Олимпия, ни лорд Уоттон. Кларисса сослалась на слишком жаркий климат и тоску по родине. Английский посланник со вздохом подписал их проездные бумаги.

Не обращая внимания на продолжающего ворчать Уильяма, Кларисса смотрела в окно. Они ехали по дороге Виа Фламиния.

Над прорезавшими холм виноградниками ярко-синим куполом поднималось небо, тут и там поблескивала серебристая листва оливковых рощ, а на лежащей вдали реке поднимали свои белые паруса лодки. Да, здешний пейзаж был восхитителен, все здесь, в Италии, было красивым, как говаривала ее мать, и здания, и города, однако красота эта порой скрывала ужасы подобно роскошному кусту розы, скрывающему притаившуюся в его гуще ядовитую змею.

Кларисса бросила прощальный взгляд на удалявшийся город. На фоне остальных шпилей церквей выделялся лишь огромный купол собора Святого Петра, остальные здания сливались в каменное море цвета охры. Она провела в Вечном городе столько лет, едва не пав жертвой сладкого яда красоты в этом так и оставшемся ей чужим мире.

Как мог тот, кто творил красоту, которая не под силу и самому Богу, пойти на такое преступление, низкое и подлое?

Кларисса задернула шторку окна. Теперь ей хотелось лишь одного – поскорее вернуться на родину, в Англию, обрести там покой и еще в нынешнем году выйти замуж.

– Возблагодарим небеса, – пробурчал Уильям, забившись в свой угол кареты, – за то, что мы наконец вырвались из этой Гоморры!