Текст книги "Княгиня"

Автор книги: Петер Пранге

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 34 страниц)

10

Трагический инцидент на строительной площадке епископальной церкви Латерана вызвал в палаццо Памфили переполох. После того как Камильо, вернувшись вечером в мирскую резиденцию папы, ввел всех в курс дела, об этом только и говорили.

– На то, что Борромини насмерть забил рабочего, – произнесла допна Олимпия, – еще можно закрыть глаза, подобное не редкость. Куда хуже, что он прекратил работать над базиликой.

– Как? Он отказывается работать? – недоверчиво спросит Иннокентий. – Откуда это известно?

– Он сам сказал, – ответил Камильо за мать, пока лакей ставил перед ним вот уже третью порцию жаркого. – Он покинул строительную площадку и не желает больше притрагиваться к камню.

– Этот человек имеет дерзость отказываться от работы? – Иннокентий был вне себя. – Выходит, архиепископу Рима придется проводить юбилейные торжества в недостроенной церкви?

– По-моему, он оскорблен тем, что вы так и не появились на стройке, – с полным ртом попытался объяснить Камильо. – Он, как женщина, падок на похвалы.

– И что нам предпринять сейчас? – гадал Иннокентий.

– Если ты… вернее, вы, – спохватилась Олимпия, – спрашиваете меня, ваше святейшество, я знаю простейшее решение.

– Вот как? Что за решение?

– Отдать Борромини под суд. Пусть суд приговорит его за умышленное убийство. И мы отделаемся от этого интригана.

– Так не пойдет! Кто же будет завершать работы в Сан-Джованни?

– Бернини, кто еще? Кавальере – человек испытанный и благонадежный.

Иннокентий с кислой миной возразил:

– Хотя я ему решил поручить строительство фонтана, ваше мнение об этом человеке я разделяю лишь отчасти. Это скульптор, художник, но никак не архитектор. Забыли, что он натворил с колокольней собора Святого Петра?

– Если вы желаете, чтобы все работы в церкви были завершены в срок, иного выхода нет. А кого еще назначить вместо него? – Донна Олимпия принялась загибать пальцы. – Райнальди состарился, его сын, напротив, слишком молод, а вместе они работать не могут, поскольку постоянно спорят друг с другом. Альгарди не архитектор, он куда слабее Бернини. Пьетро да Кортоне недостает характера руководить такой важной и крупной стройкой. Таким образом, остается один лишь кавальере. – Она покачала головой. – Нет, иного быть не может, тем более что нет и времени на поиски. Или, возможно, вы готовы что-нибудь предложить?

Кларисса, которая так и не вымолвила ни слова за всю беседу, была удручена настолько, что едва притронулась к еде. Франческо Борромини, тот, которого она считала своим другом, поднял руку на человека! Как могло произойти такое? Как он мог совершить столь ужасное преступление? Руки княгини дрожали, и ей пришлось отложить вилку. Отчаянно пытаясь сохранить самообладание, Кларисса задавалась еще одним коварным вопросом, таившимся где-то глубоко-глубоко: была ли и ее вина в катастрофе, разразившейся в храме Латерана?

– А что, если, – предложила она, – синьор Борромини возобновит работы на Сан-Джованни?

На следующий день княгиня отправилась в палаццо Пропаганда Фиде. Она не сомневалась, что найдет там Борромини, так как строительство семинарии, которой предстояло готовить миссионеров Рима, считалось вторым по значению после епископальной церкви Латерана. Проезжая через пьяцца Спанья, у которой возвышался этот мрачноватый, мощный фасад, Кларисса ощутила беспокойство – буквально в двух шагах отсюда располагался палаццо Бернини.

Выйдя из кареты, Кларисса старалась не смотреть в сторону Виа Мерчеде. Воспоминания о том, как она однажды пасмурным утром шла по этой улице, были невыносимы. Впрочем, отделаться от воспоминаний о человеке, которого сейчас она считала воплощением всех зол, было непросто – рядом возвышался фасад палаццо Ферратини, автором которого был тоже Бернини. Лоренцо Бернини возвел и часовню Трех волхвов, которую пришлось миновать княгине, чтобы попасть туда, где возводилась жилая секция семинаристов. И она действительно застала здесь Борромини, рассуждавшего о чем-то с каменщиком.

– Кельи воспитанников должны быть отделены от лавчонок коридором. Иначе любая явившаяся сюда за покупками домохозяйка будет глазеть, как они молятся в саду, – объяснял Франческо. Заметив Клариссу, мастер посуровел. – Что вам здесь понадобилось? – резко спросил он. – Здесь не высекают мраморные скульптуры.

Кларисса мгновенно поняла намек.

– Вы были в Санта-Мария-делла-Витториа? – спросила она.

Борромини продолжал неприязненно смотреть на нее.

– Если вы ждете, что я сейчас примусь отрицать очевидное; в таком случае вы ошибаетесь, синьор Борромини. Но я пришла сюда не затем, чтобы обсуждать с вами тему святой Терезы.

– А для чего? Я как раз был бы вам весьма благодарен за краткую справку по этой теме. А сейчас, простите, у меня мало времени.

Франческо повернулся, собираясь уйти, а Кларисса лихорадочно прикидывала, как начать разговор. Угрожать ему ни в коем случае нельзя – ни папским гневом, ни другими последствиями, которыми чреват отказ от проведения работ. Если действовать подобным образом, можно добиться как раз противоположного – о чем, о чем, а уж о его гордыне Кларисса имела представление. И княгиня решила действовать напрямик.

– Нельзя ставить под удар то, чего вы сумели добиться за все эти годы.

– Понятия не имею, о чем вы тут рассуждаете. Извольте выражаться яснее!

– Я имею в виду ваш отказ от работ в Сан-Джованни. Прошу вас, возобновите их! Папа доверил вам самую главную свою церковь, мне кажется, он не только высоко ценит, но и любит вас. И если вы сейчас после всего, что произошло… вы ведь сделаете его своим врагом…

– Весьма признателен за совет. Но усилия ваши напрасны. Я сам хозяин своему слову.

Кларисса молча смотрела на Франческо. И это ее добрый друг? Княгине приходилось делать над собой усилие, чтобы не принять навязываемого ей тона.

– Могу себе представить, – сказала она, стараясь говорить как можно мягче и искреннее, – что вы испытали, когда вас лишили права строить фонтан. Но вы не должны опускать руки. Я видела ваш проект, поняла ваши блестящие замыслы. Я собираюсь обратиться к донне Олимпии, она уговорит его святейшество вернуть вам фонтан. Он обязан пересмотреть свое решение. Не сомневаюсь, что, если вы представите на его суд ваш проект, у вас будет куда больше шансов оказаться принятым папой Иннокентием. Однако никто не в состоянии ничего для вас сделать, если вы и впредь будете игнорировать работу в Латеране.

Клариссе казалось, что она уперлась в глухую стену. Скрестив руки на груди, Борромини смотрел куда-то вдаль, сквозь нее.

– Вы убили человека, синьор Борромини, – прошептала она. – А сейчас стремитесь разрушить и свою жизнь? Для чего?

Наконец он удостоил ее взглядом. Опустил руки. Глаза его наполнились слезами. На лице Франческо были такое страдание, такая боль, что Клариссе показалось, будто и она ощущает ее.

– «Стрела пронзила сердце мое… Неисчерпаема была сладость боли той, и любовь захватила меня без остатка…»

Проговорив это, он повернулся и оставил ее одну. Княгиня, не пытаясь остановить Франческо, смотрела ему вслед, видела, как он исчез за дверью. Да, теперь Кларисса поняла, что и она несет на себе часть греха, который Борромини взвалил на свои плечи. Насланное на него проклятие было и ее проклятием. Теперь оставался лишь один человек, способный помочь.

11

– На карту поставлена его жизнь!

– И жизнь, и спасение души, – кивнув, добавил Вирджилио Спада. – И нам предстоит сделать все, чтобы спасти хотя бы его самого. Если удастся уберечь от эшафота тело, можно будет позаботиться и о спасении души.

– Поговорите с ним, святой отец! Он должен понять, какая опасность ему грозит. Меня он больше не слушает.

Монсеньер Спада принял княгиню в своем любимом месте – у памятника воителю в небольшом садике в конце ряда колонн-обманщиц, созданных Борромини для фамильного палаццо Спада.

Жестом пригласив княгиню присесть на скамейку рядом, монсеньор со вздохом ответил ей:

– И вы полагаете, у меня больше возможностей воздействовать на него, чем у вас? С сожалением вынужден признать, что грозящая синьору Борромини опасность вряд ли произведет на него впечатление, и не важно, кто будет с ним разбираться. Если уж этот человек что-то вбил себе в голову, очень трудно заставить его переменить мнение. Поверьте, я знаю, с кем имею дело.

– В палаццо Памфили уже поговаривают о суде.

– Тем не менее ради спасения себя самого он ни за что не возобновит работ. Он горд настолько, что даже деньги за работу ему не нужны, он берет только то, что ему дают на добровольных началах. Помочь может лишь страх вечного проклятия. В конце концов, на его руках кровь.

– То есть, при условии, что он закончит церковь Латерана, ему можно пообещать отпущение грехов?

– Попытаться, во всяком случае, стоит, княгиня. Коли людям выпало преступить Божьи законы, они, призвав на помощь все земные средства, стараются достичь спасения души – обычай сей полезный и добрый. Хотя, – Спада развел руками, – принадлежит ли к таким людям синьор Борромини? Тут меня одолевают сомнения. Иногда мне кажется, что в него слишком глубоко въелось еретическое учение Мартина Лютера. К тому же при любой возможности он читает труды этого опасного Сенеки.

– Ах, если бы он послушался Сенеку, ничего подобного не произошло бы!

Спада удивленно поднял брови:

– Не понял, простите?

– Разве не Сенека утверждает, что мы не должны поддаваться чувствам? А вот синьор Борромини как раз и идет на погоду у чувств. Будто ему ничто в этом случае не грозит – ни земная кара, ни небесная.

– Так вот о чем проповедует Сенека! Точнее не скажешь! – взволнованно воскликнул Спада, вскочил на ноги и принялся расхаживать по саду. – Что нам нет нужды бояться смерти. И наш приятель Борромини усердно подражает ему в этом. Знаете, что говорит Сенека о смерти?

Монсеньор Спада остановился. Кларисса кивнула:

– «Нас страшит не сама смерть, а мысли о ней…»

– Мне больно слышать весь этот кощунственный вздор из ваших уст, княгиня! возопил Спада с гневно пылающим взором и снова забегал взад и вперед по саду. – Если мы такие храбрые, что не боимся смерти, то есть еще и Страшный суд! Однако он, похоже, мало заботит философов. Как говорит Сенека? «В жизни надлежит равняться на других, но не в смерти…» Тут только умереть и остается! Потому что дарованная нам Господом жизнь со всеми обязанностями перед Ним и ниспосланными Им испытаниями, с необходимостью готовить себя к вступлению в царство небесное представляется ужасной докукой, и пусть ей поскорее придет конец. Вседержитель небесный! Раз уж смерть неспособна устрашить человека, что в таком случае способно? Удивляться ли нам тому, что друг наш не внемлет угрозам и предупреждениям?

Спада, вновь остановившись перед Клариссой, сокрушенно покачал головой:

– Сколько раз я советовал Борромини оставить своего Сенеку, но он и слушать меня не желает.

Княгиня с трудом узнавала в Вирджилио Спаде прежнего исповедника, всегда рассудительного и спокойного, а сейчас… И тут поняла, что неожиданная в священнике буря эмоций коренится именно в тревоге за участь ее друга. Мысль эта вызвала новую боль.

– Значит, у нас не остается никакого выхода? – едва слышно спросила Кларисса. – Донна Олимпия уже уговаривает его святейшество перепоручить работы на церкви Латерана кавальере Бернини. И думать не хочется, что будет, если такое произойдет! Мне кажется, это окончательно добьет синьора Борромини. Вот, пожалуй, единственное, чего он по-настоящему страшится

– Да, мне тоже так кажется, – согласился Спада. – Нет-нет, этого ему уже не выдержать, тут никаких сомнений быть не может, это означало бы его конец.

Монсеньор продолжал кивать, будто стараясь найти все новые подтверждения трагедии Борромини. Внезапно Спада замер и взглянул на Клариссу:

– Что вы сказали? Единственное, чего он по-настоящему страшится?

– Да, – ответила Кларисса. – Если, кроме фонтана, Бернини достанется еще и Сан-Джованни, это уж слишком!

Лицо Спады просияло.

– Возможно, – с едва заметной улыбкой произнес он после краткой паузы, – возможно, дочь моя, мы еще сумеем что-то предпринять.

– На самом деле? – спросила Кларисса. В голосе ее звучала надежда, крохотная и зыбкая. – У вас появилось решение?

– Решением это назвать пока что трудно, однако это по крайней мере один из путей к нему. Как ни рассматривай вещи, все равно возвратишься к перспективе – доказано самим Борромини. – Спада сделал жест в сторону колоннады. – Ничто не бывает таким, каким видится. И то, что нам представляется сейчас концом синьора Борромини, вполне вероятно, станет его избавлением.

– Да, но что может быть хорошего в том, что папа передаст выполнение работ на Латеране Бернини?

– Нас страшит не сам конец, а мысли о нем, – ответил Спада, чуть переиначив высказывание Клариссы. – Нет, Сенека кто угодно, только не глупец. И если наш друг ежедневно глотает страницу за страницей, то не потому, что разделяет взгляды этого философа, а скорее оттого, что смутно предполагает необходимость внять его предостережениям. Мы же оба знаем, княгиня, что как синьор Борромини ни старается сохранить стоическое спокойствие и разум, проповедуемые Сенекой, все равно постоянно срывается в пропасть своих чувств. И как мне кажется, если гнев был и остается смертным грехом, то нам надлежит обратить сие обстоятельство себе на пользу.

– Должна вам признаться, святой отец, что я чего-то недопоняла.

– Вы сами подсказали мне путь, дочь моя! – воскликнул Спада, теперь его лицо выражало уже плутоватую радость. – Сам Бог ниспослал мне вас, чтобы вы раскрыли мне, слепцу, очи и помогли отыскать способ помочь другу.

– Значит, у вас все же есть надежда? – спросила Кларисса.

– Всегда остается вера, надежда и любовь, – изрек Вирджилио Спада и взял ее ладонь в свою. – Дорогая моя княгиня, я верю, я надеюсь, я люблю. И рассчитываю отыскать средство заставить синьора внять доводам рассудка. Спасем ли мы его душу, такое я не осмелился бы утверждать безоговорочно, но вот что касается его жизни – определенно. Могу даже сказать, что в этом я уверен.

12

– И вы, начиная портрет, просто следуете первой идее? – желала знать донна Олимпия, усевшись так, чтобы профиль ее смотрелся лучше. – Независимо от того, какова эта идея?

– Гений, – ответил Лоренцо Бернини, не поднимая головы от пюпитра, – доверяется прежде всего своей первой идее, в противном случае какой же он гений?

Давно Бернини не пребывал в столь приподнятом настроении. Не он ли утверждал, что время обнажает истину? И теперь оно, судя по всему, торопилось ее обнажить, если уж сам Иннокептий Слепец прозрел и по части искусства, и по части того, кто все же первый в Риме художник. Сначала папа поручил ему строительство фонтана, а Спада даже пообещал доверить руководство стройкой епископальной церкви Латерана, правда, на время. Вот это триумф! И Лоренцо сумеет воспользоваться случаем, уж он постарается, чтобы эти сведения стали достоянием всего Рима.

Мысли сии, какими бы радостными ни были, не давали ему сосредоточиться на работе. А между тем именно она сейчас выдвигалась на первый план. С трудом отогнав тягостные мысли о том, как отреагирует на его «ренессанс» Борромини, Лоренцо сравнивал профиль донны Олимпии с наброском на бумаге. Эта женщина была негласной владычицей города: именно она решала, как поступать папе. И если ему, Лоренцо Бернини, удастся завоевать ее расположение, дела его очень скоро снова пойдут в гору. Поскольку Лоренцо был осведомлен об алчности этой женщины, он ради пользы дела всучил ей смарагд и вдобавок серебряную модель фонтана. Все было, разумеется, принято, но с условием, что резец Бернини увековечит в мраморе ее облик. Да с превеликим удовольствием! Однажды он на своей шкуре почувствовал, что означает гнев этой женщины, и навеки запомнил урок.

– Не сомневаюсь, – известила его донна Олимпия, – что у вас все получится куда пристойнее, чем у Альгарди. Откровенно говоря, бюст, изготовленный вашим коллегой, никогда мне по-настоящему не правился.

– Не принижая таланта и мастерства Альгарди, донна, должен сказать, что он ограничился тем, что подчеркнул в своей работе лишь ваше достоинство, не взяв в труд отметить и ваше обаяние. И это его необъяснимая и непростительная ошибка.

– Ах, кавальере! – Донна Олимпия вздохнула. – Где вы углядели обаяние?

– Признаюсь честно, это было нелегко., – ответил он. И после обдуманной паузы добавил: – Нелегко из-за того, что взор мой был не в состоянии охватить это обилие обаяния.

Если первая часть высказывания вызвала недоумение на лице донны Олимпии, то от второй она воссияла.

– Мне кажется, синьор Бернини, только такой художник, как вы, способен столь глубоко заглянуть в душу женщины. – И тут же радостно защебетала: – Прелесть ваших слов ничуть не уступает мастерству ваших произведений.

Не в силах устоять перед лестью, она, совсем как маленькая девочка, откинула голову, и скользкий шелк платья сполз вниз, обнажив плечо и часть груди.

– Изумительно, донна, превосходно! Вот так оставайтесь! Впрочем, просьба было совершенно излишней: донна Олимпия и не думала оправлять роскошное одеяние. При этом улыбка ее была настолько прельстительна, что у Бернини пересохло во рту от охватившего его приятною волнения Лоренцо прочел в ее взгляде единственное желание – обнажиться перед ним здесь и сейчас. И маэстро не собирался препятствовать этому желанию.

– Если вот только вырез чуть глубже…

– А не слишком ли это будет откровенно? – Вопрос прозвучал исключительно проформы ради, потому что донна Олимпия с поразительной быстротой выполнила указание. – Его святейшество подумывает о том, чтобы запретить женщинам носить декольте.

– Уверен, он допустит и исключения. Сам Бог сотворил эти несравненные плечи. Разве не грех скрывать их от взоров людских?

Набрасывая очертания ее фигуры, Лоренцо пользовался возможностью получше рассмотреть донну Олимпию. Сколько же ей? Наверняка сильно за пятьдесят. Волосы основательно поседели, да и морщинки па лице – отнюдь не следы улыбок. И все же она еще хороша, чертовски хороша, и ей есть чем одарить мужчину. Неудивительно, что папа пляшет под ее дудку. Единственное, что поражало Бернини: как такая роскошная женщина всю жизнь провела рядом с брюзгливым старцем? То, что Олимпия с Иннокентием жили как муж и жена, ни для кого в Риме секретом не было, людям даже надоело забавляться этим обстоятельством. Может, все дело во власти и могуществе? Может, они каким-то образом придают особую привлекательность человеку?

– Так хорошо, синьор Бернини? Или еще немного обнажить плечи?

– Великолепно, донна, – пробормотал скульптор в ответ, продолжая рисовать, – просто великолепно.

– Как волнительно, кавальере! Вот вы рисуете меня, и мне кажется, что вы заново меня создаете. Нет-нет, никому бы этого не позволила, кроме вас.

Лоренцо, улыбнувшись, уже собрался надлежащим образом откликнуться на комплимент, но, взглянув на донну Олимпию, слегка оторопел. Она, обнажив грудь до всех мыслимых и немыслимых пределов, в кокетливой позе возлежала на оттоманке, изящно и красноречиво вытянув вдоль бедер руки. Голова ее была откинута, на лице отчетливо проступало желание отдаться некоему незримому партнеру. Медленно повернув голову к художнику, Олимпия, полураскрыв рот, хитровато подмигнула ему: гротескная картина святой Терезы.

– Донна…

– Что это с вами, кавальере? Вы сейчас какой-то сам не свой. Голова закружилась?

Она стала подниматься с кушетки, и Лоренцо видел, как стремительно меняется выражение ее лица. Настолько стремительно, что его охватили сомнения – а может, все это игра его распаленного воображения? Бернини будто язык проглотил.

– Как… как вы внимательны, донна Олимпия, – наконец смог пробормотать он. – Нет, на самом деле вы правы, все верно… Тут мне в голову пришла одна не очень приятная мысль…

– Так поделитесь ею со мной. Чего вы мешкаете? – Встав с оттоманки, она подошла к нему почти вплотную. – Или не решаетесь?

– Нет, конечно, нет. Только это вопрос, скажем, чисто технический, – смущенно пробормотал Лоренцо, будучи безумно рад, что сумел выкрутиться. – Все дело в фонтане, вернее, не в нем самом, а в подаче воды к нему, – продолжал он, с облегчением отметив, что к нему возвращается утраченный было дар речи. Тему подачи воды к фонтану он затронул не случайно, в последние дни она не давала ему покоя. – Водопровод не в силах обеспечить нужное количество воды для бесперебойной работы фонтана, а я понятия не имею, как выйти из положения.

– Это так сложно для вас? – удивилась донна Олимпия. – Для вас, первого художника Рима?

С явным облегчением Лоренцо отметил, что женщина снова перешла на деловой тон – теперь это была знакомая ему по аудиенциям, вполне привычная донна Олимпия. Нет-нет, все это просто чушь и фантазии! И как подобное только могло взбрести ему на ум?

– Ну да, – вздохнул он, – фонтаны, как правило, работают на воде.

– Насколько мне помнится, синьор Борромини давным-давно справился с этой проблемой.

– Возможно. Но что с того? Планы заперты у него в столе И мне ничего не остается, как самому изыскивать решение.

– Ну не всерьез же вы так убиваетесь, кавальере! Не к чему вам забивать голову всеми этими техническими тонкостями! Если планы, как вы утверждаете, лежат в столе у синьора Борромини, следует забрать их оттуда.

– Я и сам, как вы понимаете, не против, донна, но, боюсь, он мне их не отдаст. Не забывайте – когда монсеньор Спада попросил их у него, так он пришел в такую ярость, что под горячую руку прикончил рабочего.

– Вероятно, было неосмотрительно и просто требовать их у него. Видимо, разумнее было бы на время… одолжить их у него. – Донна Олимпия заговорщически подмигнула Бернини. Понимаете, ему вовсе не обязательно знать об этом, – добавила она, решив поставить точки над i.

– То есть? – глуповато спросил Бернини.

– Ах, должно быть, вы и вправду художник до мозга костей! – Донна Олимпия от души рассмеялась. – Самый тупоголовый секретарь Ватикана знал бы, как поступить в данном случае. Я слышала, у синьора Борромини есть соседка, которая ведет его хозяйство, не так ли?

Теперь Лоренцо понял, к чему клонит допна Олимпия.

– Но ей же уже за шестьдесят! – невольно вырвалось у него.

– И поэтому вы считаете ее невосприимчивой к комплиментам? Ошибаетесь, кавальере. И разочаровываете меня. Мне казалось, вы лучше знаете женщин.

– Нет-нет, вы не так меня поняли! – запротестовал Бернини. Вот черт, лучше бы язык откусить! – Я имею в виду, что женщина, которая прислуживает Борромини столько времени, вряд ли осмелится обворовать своего хозяина.

– А кто здесь говорит о воровстве? – удивленно подняла брови донна Олимпия. – Если бы речь зашла, ну, скажем, о какой-то уникальной идее, творческом замысле – тогда да. Тогда не составило бы труда обвинить вас в этом. Нет, речь идет о чисто техническом вопросе, деталями которого один не совсем разумный человек из простого упрямства отказывается поделиться, даже несмотря на требование его святейшества Бог ты мой, да что здесь такого, если кто-нибудь из ваших людей на пару часиков заглянет к той самой синьоре, соседке Борромини?

В ее темных глазах было такое откровенное и неприкрытое желание, что Лорепцо уже начинало казаться, будто он тает, точно выставленный на солнце кусок масла. Строго говоря, она совершенно права: никакое это не воровство, а стремление поскорее исполнить волю папы. Перспектива, что его проблема может быть решена столь несложным способом, выглядела в высшей степени заманчиво. Тут же Лоренцо припомнил и человечка, который бы взял на себя наиболее пикантную часть задания, того, который и родную мать за понюшку табаку продал бы.

– Так вы действительно считаете, что мне следует так поступить? Я думаю, мой брат Луиджи…

Донна Олимпия пожала плечами:

– Решать вам, кавальере. А теперь, пожалуйста, признайтесь мне, – она резко переменила тему, – в чем заключается главный замысел моего портрета. Или нет, лучше ничего мне не говорите, я хочу угадать сама.

Взяв эскиз у него из рук, она сосредоточенно стала вглядываться в черные линии, потом покачала головой – черные с серебром локоны исполнили хорошо знакомый Лорепцо танец и подвела итог:

– Чудесно, на самом деле чудесно! Сочетание достоинства и очарования. И каждый это заметит. Я не права?

– Если что в вашем характере и восхищает меня сильнее, помимо двух составивших замысел моего портрета качеств, разумеется, так это ваш ум! Ум, способный проникать в самую суть вещей.

– Да, ничего не скажешь, вы умеете подобрать нужное слово, кавальере! – воскликнула донна Олимпия, как бы невзначай приблизившись к нему. – Кстати, хотела поблагодарить вас за корзины с фруктами. Они прибывают каждый день и доставляют мне массу радости.

– Я счастлив сознавать, что способен доставить вам радость. Распоряжусь, чтобы отныне присылали вам две корзины.

– И все это только мне одной? – спросила донна Олимпия. Нежное щебетание сменилось воркованием. Она была настолько близко, что Лоренцо ощущал на лице ее разгоряченное дыхание. – Вы ведь совсем позабыли мою кузину, не так ли?

И прежде чем Лоренцо успел опомниться, ее ладонь уже ласкала его щеку, взяв его за подбородок, Олимпия устремила на художника полный ожидания взгляд. Лоренцо почувствовал, как отчаянно заколотилось его сердце. Нет, он не ошибся! Слишком много женщин смотрели на него так, чтобы он ошибался. В эту минуту донна Олимпия жаждала лишь одного – его поцелуя.

– А что, если сейчас войдет княгиня? едва слышно спросил он.

Вместо ответа она закрыла глаза и чуть приоткрыла губы. Бернини был близок к панике. Ему отчаянно захотелось освободиться из ее объятий! Но как? Если он ей не уступит то погиб! Такого оскорбления донна Олимпия ему не простит и возненавидит его до скончания века! Пресвятая Мать Богородица, что же делать?

Вдруг его осенила идея, и хотя идея эта была спонтанной, Лоренцо все же решил не упускать случая.

– Я… У меня к вам одна просьба, донна Олимпия. Вот только не знаю, могу ли я к вам обратиться без опасения показаться бестактным…

– Тсс! – прошипела она. Губы ее были у самых губ Лоренцо – Не сомневаюсь, что мне будет приятно выполнить ее. И не важно, о чем вы собрались меня просить, – пролепетала она.

– Я хотел бы просить вас надевать для меня этот перстень со смарагдом.

– Перстень?

Тут, к великому облесению Лоренцо, донна Олимпия отстранилась от него, округлив глаза.

– Вы имеете в виду перстень короля Англии?

Задав этот вопрос, она отшатнулась от него, будто от прокаженного, и принялась нервно оправлять на себе платье и сбившееся декольте. Вмиг куда-то исчезли, улетучились и ее страсть, и ее всегдашняя уверенность в себе.

– Да, – повторил Бернини, поражаясь странной реакции. – Мне кажется, камень этот придаст портрету завершенность, поскольку столь же безупречно сочетает в себе очарование и достоинство. Как и вы.

– Вероятно… вероятно, вы правы, – пробормотала она. – Но… сейчас у меня его просто нет под рукой. Боюсь, моя горничная куда-то переложила его…

Не успела она договорить, как дверь распахнулась. Лоренцо вздрогнул, но это была не княгиня. Это был лакей. Поклонившись, он обратился к донне Олимпии, которая, судя по всему, также восприняла его появление с радостью.

– Какой-то монах, он не назвал своего имени, желает говорить с вами, донна. Он еще сказал, что вы должны помнить, по какому поводу.