Текст книги "Княгиня"

Автор книги: Петер Пранге

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 34 страниц)

Петер Пранге
Княгиня

Серпиль, моей жене

«Время обнажает истину»

Лоренцо Бернини, незавершенная аллегория

Пролог

1667

– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа!

Дело происходило в первые утренние часы, когда ночь испускает свой недобрый дух. Торжественный перезвон часов на башне церкви Санта-Мария-делла-Витториа уже призвал прихожан воздать благодарение Господу. Однако в темной церкви пока не было ни души, лишь в тени бокового придела преклонила колено знатная дама. Сквозь тончайшую кружевную вуаль, прозрачным нимбом окутавшую ее лицо и светлые волосы, была различима некогда совершенная красота. То была леди Маккинни, урожденная Кларисса Уитенхэм, которую римляне величали княгиней.

Проведя в Риме почти всю жизнь, она до сих пор воспринимала этот крохотный храм Божий как прибежище посреди чужбины. Когда Кларисса, собравшись с силами, осенила себя крестным знамением, из груди ее вырвался вздох.

Что привело ее сюда в столь ранний час? Потребность обратиться к Богу?

Глаза Клариссы широко раскрылись. Перед ней на алтаре в неверном отблеске свечей возвышался мраморный женский лик. На каменном лице запечатлелся благоговейный восторг, поникшее же тело, казалось, было отдано на милость ангела, целившегося в женщину копьем. Из-за этого изваяния Клариссу некогда считали святой, из-за него же папа заклеймил ее как падшую. Ибо лик статуи был ее ликом, тело статуи – ее телом.

Сложив руки, леди Маккинни собралась воззвать к Богу, но тщетно. Уста ее помимо воли шептали фразы, принадлежавшие оставшейся навеки молодой, сотворенной из мрамора женщине. «Стрела пронзила сердце мое… Неисчерпаема была сладость боли той, и любовь захватила меня без остатка…»

Торопливые шаги вырвали ее из полузабытья.

– Прошу простить, княгиня, но мне сказали, что я найду вас здесь.

Перед Клариссой стоял молодой мужчина – волосы взъерошены, камзол распахнут, сорочка выбилась из штанов, будто он провел ночь, не сняв одежды. Бернардо Кастелли, племянник и помощник ее друга – единственного, кто мог считаться ее другом. Отметив тревогу на лице Бернардо, Кларисса поняла, что худшие ее опасения подтверждаются.

– Все так плохо?

– Даже еще хуже! – отозвался Бернардо, опуская руку в чашу со святой водой.

У входа в церковь Клариссу дожидался экипаж. Чуть ли не галопом помчались они по узким переулкам постепенно пробуждавшегося города. Тут и там распахивались окна, заспанные лица выглядывали на улицу через щели притворенных дверей, по своим делам торопились мальчишки-булочники. Внезапно взору Клариссы предстала огромная площадь: горной вершиной вознесся собор Святого Петра к небу, где догорали последние звезды.

Увиденное заставило ее сердце похолодеть. Именно здесь тот, кого она любила и ненавидела больше всего на свете, пережил свой триумф и свое падение. Площадь до сих пор усеивали следы празднества, привлекшего сюда две сотни тысяч человек. Кларисса попыталась уследить за тем, что говорил ей Бернардо, – а тот повествовал о вещах ужасных, о чертях и демонах, будто бы атаковавших его дядю, – но сосредоточиться не могла. В ушах непрестанно звучал один и тот же вопрос: побывал ли на этой площади ее друг?

Наконец экипаж свернул в Виколо дель Аньелло. На крыше скособоченного от ветра дома, над которой уже проступала блеклая сероватая полоса – предвестник нового дня, – рассерженно щебетала стая воробьев. Кларисса вышла из экипажа. Двери стояли раскрытые настежь. Нагнувшись и подобрав подол платья, она вошла в дом. В нос ударил резкий и пугающий смрад пожарища.

– Пресвятая Матерь Богородица!

Кухня выглядела так, будто здесь похозяйничала шайка разбойников. Стол и стулья перевернуты, по полу разбросаны манускрипты и свитки, в плите бился и гудел огонь.

– Тсс! Что это?!

Кларисса затаила дыхание. Наверху послышалось громыханье, затем последовал глухой удар, словно упало что-то тяжелое. В следующее мгновение Кларисса услышала леденящий душу вопль, визг – так кричит животное на бойне. Женщина метнула на Бернардо полный ужаса взгляд. Тот, перекрестившись, пробормотал молитву. Оттолкнув его, Кларисса бросилась наверх, в спальню.

Отодвинув засов и войдя в комнату, она услышала негромкий хрип. Чтобы разобрать, что происходит, Кларисса распахнула окошко. Спальню заполнил призрачный свет нарождавшегося дня.

Заметив своего друга и заступника, она вынуждена была ухватиться за косяк рамы, чтобы не упасть: побелевшее лицо, на котором четко выделялись темные, вопросительно смотревшие глаза. Глаза эти уставились на Клариссу как на привидение. На долю секунды ей показалось, что она вот-вот лишится чувств.

– О Боже мой! Нет!

Ее друг, этот сильный человек, лежал на полу скрючившись, беспомощный, словно новорожденное дитя, у которого еще не успели перерезать пуповину. Ночная рубашка потемнела от крови, в груди торчал меч, в который он судорожно вцепился руками. Чтобы выйти из охватившего ее оцепенения, княгине пришлось призвать на выручку всю свою выдержку.

– Сюда, Бернардо! Помоги мне! Скорее!

Дрожа всем телом, княгиня склонилась над лежащим, пытаясь разжать сцепленные на рукояти пальцы. Раненый не спускал с женщины остекленевшего взора, следя за каждым ее движением. Уголки рта безвольно опустились. Дышит? Или нет? Руки его оставались еще теплыми, как и застывавшая на них кровь. При помощи Бернардо Кларисса все же извлекла клинок из груди. Ощущение было такое, будто меч пронзил ее саму. Затем они осторожно, как только могли, приподняли мужчину с пола и перенесли на кровать. Тот никак не реагировал, будто жизнь уже рассталась с его плотью.

– Беги за лекарем! – велела Кларисса Бернардо, наскоро перевязав рану на груди попавшимися под руку тряпицами. – Пусть немедленно явится сюда! И еще, – тихо добавила она, – пусть и священник придет.

Оставшись одна, Кларисса опустилась на кровать. Неужели перед ней тот, кого она знала вот уже столько лет? С бескровной маской вместо лица.

– Почему? – прошептала она.

Искаженное болью лицо мужчины заострилось, щеки впали, а запавшие глубоко-глубоко глаза уставились в пустоту. И все же каким-то непостижимым образом от него исходила умиротворенная расслабленность. Может, он уже встречен ангелами и сейчас обращается к Богу? Кларисса готова была смириться с тем, что друг ее обрел наконец вечный покой, тот, который тщетно искал на протяжении всей своей жизни. Даже складка на лбу между бровей, и та куда-то исчезла.

– Почему? – шепотом повторила она вопрос, взяв его ладонь в свою.

Внезапно женщина почувствовала, что раненый ответил на ее пожатие, едва заметно, но все же она ощутила его движение. Блуждавший еще секунду назад взор замер на ней. Он жив, жив, он в полном сознании! И по его лицу было видно, что он силится что-то сказать. Склонившись над раненым, Кларисса приложила ухо к его губам и расслышала вымолвленные из последних сил слова:

– Я… я был там, на площади… Я видел чудо… Это… совершенно…

Кларисса закрыла глаза. Он раскрыл тайну! И снова его губы зашевелились, он пытался сказать что-то еще.

– Такое озарение… Моя идея… Он похитил ее у меня… Как… как он мог догадаться?

Широко раскрытыми глазами Кларисса посмотрела на умирающего. Ее встретил спокойный, испытующий взгляд, стремившийся заглянуть ей прямо в душу. Знал ли он ответ на свой вопрос?

Вдруг выражение его лица мгновенно стало другим – губы скривились в едва заметной улыбке, а темные глаза засветились удовлетворенностью: маленький, хрупкий, но все же триумф.

– Я… я все сжег… – прошептал он. – Все планы, все… он… больше ничего… у меня не похитит.

Кларисса припала губами к покрытой пятнами запекшейся крови руке, погладила мертвенно-бледное лицо, на котором, казалось, все еще блуждала отрешенная улыбка.

Она попыталась повернуть ход судьбы этого человека, присвоив себе полномочия, бывшие под силу лишь небу, а он решил пропороть себе грудь мечом. Разве кто-нибудь мог взвалить на свои плечи бремя большей вины? Такова правда, беспощадная и горькая. И, пытаясь улыбнуться в ответ, Кларисса вдруг расслышала звучавший откуда-то изнутри назойливый и недобрый вопрос, вопрос, подводивший черту под всей ее жизнью: разве шедевр, будь он даже величайшим в мире, стоит подобной жертвы?

Книга первая
Сладкий яд красоты

1623–1633

1

Полуденный зной свинцовой тяжестью опустился на город Рим. Он клубился в безлюдных заулках, проникая в пазы стен, раскаляя тысячелетние камни. На небе, откуда нещадно палило солнце, словно пытаясь превратить мир в пустыню, не было ни облачка. Даже величавый купол собора Святого Петра, извечного прибежища всех христиан Рима, казалось, осел под грузом зноя.

Это было в шестой день августа 1623 года. Вот уже три недели в Сикстинской капелле заседал конклав, которому предстояло избрать нового папу. Вышло так, что большинство кардиналов свалила малярия, кто-то из них находился между жизнью и смертью, так что выбор, похоже, должен был пасть не столько на самого благочестивого, сколько на самого выносливого из кандидатов.

Но судьбоносный день, судя по всему, лишь отдалялся. Даже площадь перед собором, которую в дни заседания конклава обычно заполняли толпы переполненных ожиданием верующих, и та опустела – один лишь босоногий мальчуган на палящем солнце играл с черепахой. Ведя ее на самодельном поводке по камням площади, ребенок вдруг замер. Прикрыв глаза рукой, он поднял взор на небо, и рот его невольно раскрылся – не веря себе, мальчик смотрел на поднимавшуюся свечой из трубы Сикстинской капеллы тонкую струю белого дыма.

– Habemus Papam! – Высокий детский голос прорезал знойное безмолвие. – Да здравствует папа!

Какая-то женщина, высунувшись в этот миг из окна, чтобы вытрясти одеяло, услышала крик мальчика и тоже вперила взор в синее небо. И тут же многоголосое эхо стало вторить сначала в домах по соседству, а вскоре охватило уже весь квартал до самых его отдаленных проулков.

– Habemus Papam! Да здравствует папа!

Уже несколько часов спустя улицы и площади Рима кишели народом. Паломники на коленях пробирались через город и, громко молясь, прославляли Господа, прорицатели на рынках, гадалки, астрологи второпях предсказывали будущее. Будто из ниоткуда возникали живописцы уже с готовыми изображениями наместника Божьего на холсте. Их возгласы тонули в многоголосии бродячих торговцев, предлагавших за пару медяков одежду и церковную утварь, побывавшую якобы только вчера в руках его святейшества.

Сквозь толпу, нетерпеливо расталкивая стоящих у него на пути, пробирался молодой мужчина с роскошными черными локонами и изящной формы усами: Джованни Лоренцо Бернини, который, несмотря на молодость – ему было двадцать пять лет от роду, – сумел стать одним из почетных членов цеха ваятелей из мрамора. Он был охвачен волнением, будто спешил на свое первое ночное свидание, – неудивительно, его призвал к себе не кто иной, как сам Маффео Барберини, кардинал, избранный папой и взошедший на престол понтифика как Урбан VIII.

Царившее в зале для аудиенций папского дворца напряжение достигло пика. Прелаты и епископы, князья и посланники перешептывались между собой, время от времени украдкой бросая взоры на огромные двустворчатые двери в конце зала В ожидании быть призванными к его святейшеству. Среди этого многообразия роскошных, вытканных позументом бархатных одежд Лоренцо чувствовал себя бедняком в своем скромном черном наряде рыцаря ордена иезуитов. Смахнув со лба пот, он опустился на стул неподалеку от выхода. Наверняка его очередь быть приглашенным подойдет никак не раньше полуночи.

Для чего папа вызвал его? Однако обдумать ответ на этот вопрос он так и не успел – едва Лоренцо занял место, как дворцовый лакей пригласил его последовать за ним. Лакей провел

Лоренцо через дверь, а затем они пошли длинным прохладным коридором. Шаги звучным эхом отдавались на мраморных плитах пола, но куда громче казался Лоренцо стук его сердца. Он проклинал охватившее его волнение и пытался взять себя в руки.

Вдруг распахнулась вторая дверь, и, не успев осознать, что происходит, Лоренцо оказался лицом к лицу с папой. Не мешкая, молодой человек опустился на колени и застыл в глубоком поклоне.

– Святой отец, – прошептал он, совершенно сбитый с толку происходящим.

Тем временем взявшаяся откуда-то болонка принялась обстоятельно обнюхивать его лицо. И тут Лоренцо осенило – папа принимает его в своих личных покоях! А все чванливые господа просители вынуждены дожидаться его соизволения там, в общем зале!

Припав губами к протянутой руке в белой перчатке, Лоренцо расслышал слова понтифика:

– Велико твое счастье, рыцарь, лицезреть перед собой Маффео Барберини на папском престоле. Но наше счастье сознавать, что такой славный рыцарь Бернини принадлежит к нашему понтификату, куда значительнее.

– Я всего лишь скромный слуга вашего святейшества, – произнес в ответ Лоренцо и откинул голову, поцеловав, как того требовал этикет, перстень и туфлю папы.

– О скромности твоей мы наслышаны, – продолжал Урбан с хитроватым выражением голубых глаз, пока болонка забиралась к нему на колени. И тут же сменил тон на менее официальный: – Я ведь помню, как ты во время последнего выезда попытался обойти меня на своем коне.

Лоренцо почувствовал себя гораздо менее скованно.

– Это произошло не из гордыни, святой отец, просто я не сумел вовремя справиться с лошадью.

– С лошадью или же со своим темпераментом, сын мой? Мне помнится, ты, вместо того чтобы взнуздать кобылу, напротив, поддал ей шпорами в бока. Но прошу тебя, поднимись с колен. Я надевал на тебя одеяние рыцаря не для того, чтобы ты им здесь полы вытирал.

Лоренцо поднялся. Человек, который нынче стал папой, был ровно вдвое старше его. Он терпеть не мог показной преданности, однако куда сильнее ему претило всякое неповиновение. Бернини знал его как своего покровителя. С тех пор как Лоренцо вместе со своим отцом Пьетро отреставрировали фамильный склеп Барберини в Сант-Андреа, Маффео всячески поддерживал их, а когда его посвящали в рыцари, собственноручно набросил на плечи Лоренцо плащ ордена, что должно было служить знаком особой признательности. И все же Бернини не покидало чувство тревоги в обществе этого могущественного человека – Лоренцо понимал, что отеческая доброта вмиг может перевоплотиться в безудержный гнев; и даже теперь, когда над широким, угловатым лбом Маффео Барберини вознеслась папская митра, это обстоятельство вряд ли могло серьезно изменить характер новоиспеченного понтифика.

– Тешу себя надеждой, что ваше святейшество и впредь найдут время прогуляться верхом в лесах Квиринала.

– Боюсь, пора выездов канула в прошлое, – со вздохом ответил Урбан. – Как безвозвратно миновали и часы праздности. Должность моя вынудила меня позабыть даже о завершении моих только что начатых од.

– Горе для поэзии, – заключил Лоренцо, – зато благо для всего христианского мира. – И, когда брови папы удивленно доползли вверх, поспешно добавил: – Осмелюсь утверждать, что отныне ваше святейшество сможет без остатка посвятить себя службе церкви.

– Да услышит Господь слова твои, сын мой. Но и ты должен помочь мне в этом. – Произнеся это, Урбан продолжал раздумчиво поглаживать восседающую у него на коленях болонку. – Знаешь, почему я решил пригласить тебя сюда?

– Вероятно, для того, чтобы поручить мне изготовить бюст вашего святейшества, – помедлив несколько мгновений, ответил Лоренцо.

Морщины недовольства прорезали лоб Урбана.

– Разве тебе не известно решение римского народа никогда впредь не ставить папе прижизненные памятники?

«Ах ты, старый лицемер!» – мелькнуло в голове у Лоренцо. Разумеется, он знал и помнил об этом, но что могло значить какое-то там решение? Ведь и папы, в конце концов, люди! Вслух, однако, он произнес следующее:

– Все так, но решение это не должно распространяться на такого папу, как вы, ваше святейшество. И не следует лишать народ его законного права увековечить в камне облик вашего святейшества.

– Я подумаю об этом, – отозвался Урбан, и Лоренцо уже послышался перезвон золотых монет из папской казны. – Да, возможно, ты и прав. Но не это я хотел обсудить с тобой. У меня есть кое-какие планы, великие планы… И ты не должен оставаться в стороне.

Лоренцо насторожился. Что за великие планы, если это не бюст? Что же? Уж не саркофаг ли для погребения папы, когда придет его время почить вечным сном? Лоренцо раскрыл было рот, чтобы спросить об этом, но в самый последний момент сдержался. И, памятуя о том, что Маффео Барберини, прежде чем заявить о чем-то серьезном, все как подобает взвешивал и прикидывал, безмолвно дожидался, пока папа не наговорится о всякой ерунде, прямого касания к делу не имевшей: о наглых выпадах севера Европы против Священной Римской империи, о еретиках-протестантах, подстрекаемых этим дьяволом Мартином Лютером и объявивших войну единственно праведной вере, о господствовавшем в самом Риме гнетущем настроении, о постоянно сокращавшихся поступлениях в государственную казну, о нерадивости его предшественников-пап, об упадке хозяйства, шерстяных и ткацких мануфактур, о ночных бесчинствах остающихся безнаказанными бандитов, о распутстве позабывших о своем долге прелатов, даже о смраде в переулках и утопающих в нечистотах общественных уборных не позабыл упомянуть Урбан.

– И тебя, конечно же, удивляет, – наконец перешел к заключению Урбан, – мол, какое до всего этого дело мне, скульптору, ваятелю? Не так ли?

– Безграничное почтение, питаемое мною к вашему святейшеству, не позволяет мне задать подобный вопрос.

Папа осторожно опустил собачку на пол.

– Нам предстоит подать этому миру знак.

Понтифик снова перешел к официальному Pluralis Majestatis.[1]1
  Pluralis Majestatis – форма множественного числа, употребляемая коронованными особами для обозначения себя и своих действий.


[Закрыть] В голосе папы звучала твердость, заставившая Лоренцо невольно вздрогнуть.

– Знак, доселе невиданный в мире. Рим обязан вернуть себе былое величие столицы мирового христианства и оплота против грозящей с Севера опасности. Нами принято решение превратить этот город во врата рая, в земной и благословленный Господом символ во славу католической веры. Камень за камнем предстоит нам сложить стены этой твердыни, и ты, сын мой, – уточнил папа, ткнув перстом в стоящего перед ним Лоренцо, – ты, будучи первым в Риме творцом и художником, Микеланджело нового времени, и станешь тем, кто ее возведет!

Переведя дух, Урбан изложил Лоренцо свои планы. И когда час спустя он наконец завершил свою речь, голова скульптора шла кругом. Лицо понтифика расплывалось перед его взором, и молодой человек уже готов был пожелать, чтобы этой аудиенции вообще не было.

Ибо речь шла не просто о парочке золотых и пустячной славе. Речь шла о вечности.

2

– Какое приключение, Уильям! И все же мы здесь! В Риме!

– Приключение, нечего сказать! Чистейшее безумие, а не приключение, вот как это называется! Боже мой, ну почему я не остался в Англии? Горе нам, если кто-то из проклятых шпионов пронюхает о том, что к нашим бумагам доверия здесь нет.

– Подумаешь! Они все равно с чтением не в ладу! Вверх ногами все бумаги читают!

Заходящее солнце золотистым цветом заливало Порта Фламиния, северные ворота в Рим, когда два жителя туманного Альбиона подъезжали к городу. Один из них – очаровательный, безусый молодой человек в широкополой шляпе, его гордая самоуверенность отпрыска знатного рода бросалась в глаза, другой, которого звали Уильям, высокий, сухощавый, с крючковатым красным носом, явно принадлежал к породе старых холостяков, был в три раза старше своего спутника и, вне всякого сомнения, являлся его слугой. Оба англичанина слезли со своих увешанных сумками и дорожными мешками коней – им преградил путь таможенник-лейтенант, чья борода по пышности успешно соперничала с плюмажем на шлеме. Напустив на себя важность и неприступность, что отразилось на его физиономии, лейтенант занялся проверкой свидетельств, без которых въезд в Рим был заказан. Два солдата начали осматривать багаж прибывших с целью обнаружения контрабанды. С нагловатой будничностью они расстегивали притороченные к седлам сумки, бесцеремонно ворошили их содержимое и даже заглядывали под хвост лошадям, будто там могли укрыться запрещенные к ввозу товары.

– Столько лет я ваш наставник и учитель, – брюзжал старший путник, пока офицер, кипя от раздражения, складывал их бумаги, – но то, на что вы осмелились и подбили меня, не сравнимо ни с чем: отправиться в папскую столицу, куда, согласно высочайшему повелению короля Британии, въезд его подданным строго-настрого запрещен! Если наши с вами земляки прослышат об этом и доложат посланнику, как нам в таком случае возвращаться домой?.. Эй ты, бандит, может, все же хватит?

Возмущенно размахивая руками, англичанин бросился к таможеннику, судя по всему, намеревавшемуся ощупать его подопечного.

– Не тревожьтесь, Уильям, я знаю, что ему нужно, – ответил молодой господин по-английски и тут же обратился к офицеру на почти безупречном итальянском: – За сколько ты готов пропустить нас?

К его вящему удивлению, офицер в ответ даже взглядом не удостоил юношу, а решил наброситься на Уильяма:

– Раздеться!

Хотя Уильям владел итальянским ничуть не хуже своего молодого спутника, в первый момент он не уразумел, о чем идет речь.

– Раздеться! – снова рявкнул офицер и тут же принялся расстегивать пуговицы и прощупывать швы на одежде Уильяма.

– Именем короля Англии протестую! – дрожащим от возмущения голосом выкрикнул Уильям.

Прохожие вовсю забавлялись при виде его жалких попыток прикрыть наготу ладонями.

– А теперь твоя очередь! – крикнул таможенник молодому господину. – Личный досмотр!

– Только попробуйте прикоснуться ко мне! – предупредил тот. Юноше бросилась кровь в лицо. – Никакой контрабанды я с собой не везу!

– А это что?

Офицер ухватился за золотой крест на груди молодого человека.

– Только посмейте! Этот крест освящен самим папой!

– Папой?

Гримаса крайнего изумления выступила на лице офицера-таможенника. Если еще мгновение назад он лютовал, будто намереваясь перебить всех на свете англичан, то теперь его лицо засияло, словно он вдруг обнаружил в этом юноше своего пропавшего сына.

– Так вы не еретики? Хвала Господу нашему Иисусу Христу!

И прежде чем оба британца сообразили, что к чему, он бросился к ним с объятиями, тыча своей бородищей им в лицо.

– Что же вы ждете, друзья мои? Садитесь на лошадей и скачите в город! Празднуйте вместе с нами! Да здравствует Урбан, новый папа!

Не успел офицер договорить, как оба уже были в седле. Едва они выехали за каменную стену, как молодой человек рассмеялся и поцеловал свой крест.

– У-ух, и на этот раз сошло с рук!

– Сошло с рук, говорите? Да мы едва избежали катастрофы! – бушевал Уильям, приводя в порядок свое платье. – Что, если бы вам пришлось обнажиться перед ними! И что же это за страна – Италия! Одни бандиты и мошенники!

– Перестаньте браниться, Уильям! Лучше посмотрите кругом! Какой прекрасный город! – Высокий голос юноши дрожал от восторга, когда он вертелся в седле и размахивал руками, будто желая показать своему слуге и наставнику враз весь Рим. – Вон туда взгляните, на этот сад! Вы когда-нибудь видели такие растения? А здания? Что ни дом, то дворец! А как одеты женщины! Куда богаче и красивее, чем наша с вами королева! Вы только вдохните воздух! Так, наверное, пахнет в раю!

– Вот-вот, сладкий яд красоты, он самый, – пробурчал в ответ Уильям. – Не зря король воспретил своим подданным показываться в этом городе. Да, поневоле голова пойдет кругом от всех этих красот, а что за ними? Гниль и распад! А римляне – да они же сплошь иезуиты! Стоит им только раскрыть рот, как они налгут вам с три короба. А если улыбнулись вам, знайте – задумали вас укокошить. Всюду сладкоголосые распевы сирен, и все для того, чтобы оторвать от мачты крепко-накрепко привязанного к ней узами истинной христианской веры благочестивого человека. Но горе тому, кто к ним прислушается и последует за ними! Определенно его ждет участь хрюкать в свинарнике Цирцеи!

– Ого! Вы только посмотрите на этих двоих!

Юный господин, пришпорив коня, уставился вслед промелькнувшим в толпе двум красавицам с ярко-красными губами и черными как смоль локонами высоких причесок.

– Ядовитые цветы, произрастающие в трясине нечестивой похотливости, – наставительно заключил Уильям.

– Зато сколько в них достоинства! А что это вон там? – Рука юноши указывала уже в другую сторону. – Вон у той будки, где тьма народу?

– Полагаю, прорицатель. – Крючковатый нос наставника презрительно сморщился. – Хотя здешние люди по три раза на дню ходят в церковь, они продолжают верить в колдовство.

– Прорицатель? – Юноша был явно заинтригован и даже остановил лошадь. – Надо с ним побеседовать!

– Вы желаете оскорбить меня? – взвился Уильям. – Что же, по-вашему, я зря потратил столько лет на то, чтобы воспитать вас в благочестивом духе, а вы тут собрались туманить свой разум разными нелепицами?

– Мне необходимо знать, какая судьба меня ждет!

– Ну вот что, хватит! – Уильям схватил под уздцы коня своего господина, на что лошадь ответила протестующим ржанием и поднялась на дыбы. – Видите, в конце площади постоялый двор? Туда мы сейчас и направимся. Там и переоденетесь. Или вам больше по душе предстать перед кузиной в подобном наряде?

В трактире постоялого двора народу за столами было немного. Уильяма это ничуть не удивило. Ведь, как все нормальные мошенники, итальянцы предпочитают обедать за полночь, когда люди достойные десятый сон видят. И когда молодой господин с портпледом в руках направился в свою каморку, Уильям велел хозяину позаботиться о лошадях. Сам же, не теряя времени, уселся за путевые заметки. Однако из этого ничего не вышло. Едва он с дорожным письменным прибором устроился за столом, как хозяин легонько дотронулся до его плеча:

– Scusi,[2]2
  Прошу прощения (ит.)


[Закрыть] синьор, могу я узнать, откуда вы?

– Откуда я могу быть? – Сказав это, Уильям для пущей верности плюнул на покрытый опилками пол. – Оттуда, откуда прибывают все почтенные и порядочные люди, – из Англии.

– О, из Англии? – Физиономия хозяина засияла, будто сама Дева Мария поведала ему свою тайну. – Обожаю Англию! Великий и бесстрашный народ! Ваше путешествие прошло благополучно?

– Путешествие? Да это был чистейший ад, а не путешествие! – Уильям звучно вздохнул. – Вам об Альпах слышать приходилось?

– Si,[3]3
  Да (ит.)


[Закрыть] синьор. Это высочайшие в мире горы!

– Не спорю. Только вот люди не созданы для того, чтобы по ним карабкаться.

– Обычные люди, наверное, нет, синьор, но только не англичане! Англичанам все под силу!

Уильям был поражен: и здесь, оказывается, иногда встречаются разумные люди.

– Прошу вас, синьор, расскажите! – не отставал хозяин. – Как вам удалось перебраться через Альпы? В экипаже?

Присутствующие уже подвигались вместе со стульями поближе к диковинному чужеземцу. Уильям счел своим долгом просветить их насчет горных перевалов, а заодно и насчет того, что под силу англичанам. Что поделаешь – беднягам, наверное, просто не выпадало счастья встретиться с цивилизованными людьми.

– Нет, разумеется, – буркнул он в ответ. – Какой же экипаж с кучером проедет там, где дорог и в помине нет? Понадобилось натягивать ботинки с шипами на подошвах и взбираться самим, на четвереньках карабкаться через все эти каменья да скалы под стать горным козлам по вечному снегу и льду до самых до облаков, до которых там, на горных вершинах, просто рукой подать – как дома до сливового пудинга, если он на столе. Впрочем, обо всем этом вы скоро сможете прочесть в моем труде. – С этими словами Уильям похлопал по лежавшему на столе дневнику. – «Путешествие по Италии, с описанием и учетом всех многочисленных искусительных и манящих соблазнов и обольщений, каковые в этой стране встречаются…»

– Сливового пудинга, синьор? – переспросил слегка изумленный хозяин таким тоном, будто именно в этих незнакомых ему словах и заключалась загадка путешествия чужестранца. – Что это такое?

– Да пирог такой, отменный на вкус!

– Так вы проголодались! Эй, Анна, послушай, синьор желает макарон! – Хозяин проворно повернулся, собравшись выйти в кухню, но вдруг замер как вкопанный. – Porca miseria! Черт подери! Вот это красавица!

Уильям невольно поднял взор. Все уставились на дверь каморки, за которой несколько минут назад исчез молодой человек. Теперь в свете последних лучей вечернего солнца показалась молоденькая девушка несказанной красоты, одетая в длинное платье со сборками на рукавах и бедрах, – надушенное колышущееся облако из муслина, кружев и бантов, и посреди всего этого великолепия золотым блеском возвещал о себе крест на груди.

– Так, Уильям, теперь можно отправиться и к моей кузине.

– Ну, что я вам говорил? – спросил хозяин, невольно протирая глаза. – Англичане могут все!

Уильям обреченно развел руками:

– Боже мой! Вот теперь-то и начнутся проблемы.

Гордо откинув голову в светлых локонах, девушка прошествовала через зал трактира и, остановившись, вызывающим взглядом зеленых глаз окинула сидевших за столами.

– Кто-нибудь из синьоров разъяснит нам, как проехать к палаццо Памфили?