Текст книги "Княгиня"

Автор книги: Петер Пранге

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 34 страниц)

20

Весна – в Рим пришла весна!

Дни удлинялись, мир постепенно окрашивался в пастельные тона, словно небесный живописец чуть прошелся кистью по лугам, полям, лесам. Земля и деревья подернулись первой робкой зеленью, вдруг будто из ниоткуда появились нарциссы и тюльпаны, а затем распустилась, а вскоре уже буйствовала сирень, погрузив все вокруг в фиолетовую и белую пену. Воздух наполнился полузабытыми ароматами, сладкими и манящими, напоминавшими о плодородии. Веселое жужжание пчел перемежалось с радостным щебетом птиц.

Вместе с природой к новой жизни пробуждались и люди. После страшного чумного года они воспринимали весну как избавление. Настежь распахивались окна, дабы изгнать зловредные испарения зимы, повсюду на улицах торговцы разворачивали свои палатки, крестьяне потянулись на поля и виноградники, а в погожие вечера возрождалась жизнь и у Тибра – вновь в темноте зазвучали шепотки и приглушенный смех, отгонявшие все мрачные думы.

А Франческо Борромини? Кларисса была несказанно счастлива – за считанные недели этот человек преобразился. Подсказанная ею идея о совместном написании книги окрылила его. Они часто были вместе – предстояло обойти все здания, возведенные или перестроенные им, побывать у Сан-Карло-алле-Куаттро-Фонтане, Сант-Иво-Сапьенца, в храме Сан-Джованни-Латерано. Рассказывая ей о каждом из них, Франческо увлекался, и княгиня замечала, как в глазах его загорается былой блеск гордости, как все чаще уже ставшая привычной скорбь во взоре сменяется восхищением, очаровавшим Клариссу в день их первой встречи в соборе Святого Петра.

– Я был первым, – сказал Франческо, указывая на фасад Сан-Карло, – кто заменил правый угол закруглениями.

– А вам не приходилось испытывать приступы мучительного одиночества? – спросила она, – ведь тогда все были настроены против вас.

– Все архитекторы, желавшие пойти новым, неизведанным путем, оставались в одиночестве. И никто из них не пытался угодить кому-либо, каждый следовал своему внутреннему убеждению. Но впоследствии одиночки оказывались победителями.

– Как вы находили заказчиков?

– Да никак, – с гордостью ответил Борромини. – Это они меня находили.

И всегда во время этих экскурсий по Риму между ними царило единодушие, от которого становилось тепло на сердце. Словно живя под неким незримым общим кровом, они делили между собой все самое ценное, что имели: мысли, мнения, чувства. Они достигли такого душевного родства, что не возникало потребности в какой-то иной, телесной близости. Оба инстинктивно избегали прикоснуться друг к другу, боясь уничтожить, раздавить нечто хрупкое и ценное.

– Вы действительно намереваетесь снести часовню Трех волхвов? – поинтересовалась Кларисса во время осмотра Колледжио Пропаганда Фиде, одной из последних крупных строек, которой продолжал руководить Франческо.

– Понимаю, почему вы спрашиваете, – ответил он. – Вы думаете, я собрался унизить Бернини, навредить ему. Но это не так. Часовня вот-вот рухнет и без посторонней помощи, под ней во многих местах произошли и происходят прорывы грунтовых вод. Кроме того, Ватикан требует строить больше церквей – с каждым годом число паломников возрастает.

– И никакого иного решения не существует?

– Вы считаете, что, будь такое решение, папа Александр одобрил бы снос? – вопросом на вопрос ответил Франческо. – Нет, княгиня, в архитектуре все в точности так же, как и в жизни: что-то рождается, а что-то умирает.

– Но часовня – самое прекрасное из ранних творений Бернини. В ней – восторженность, порыв молодого зодчего. Неужели одного этого мало, чтобы уберечь постройку? Из уважения к нему как к художнику и творцу? Вспомните ту, созданную вами часовню?

Франческо покачал головой:

– Хотя ни один архитектор без боли не расстается со своим детищем, чувства архитектора не должно принимать во внимание. Это противоречит самой природе зодчества. Зодчество требует лишь одного – уважения к произведению. Имеет ли оно право на существование или нет – вот что самое главное.

– Иными словами, творение художника важнее его самого как человека?

– В архитектуре – безусловно! Такова ее древняя суть. Ведь архитектура – не просто искусство наряду с многими, она есть сумма искусств. Ни один храм, ни один дворец не являются произведением одного-единственного человека. Чтобы возвести здание, необходим коллективный труд многих и многих людей – каменотесов, каменщиков, плотников, кровельщиков, художников – все они способствуют его появлению на свет. В результате коллективного труда возникает не только здание, но и само зодчество переходит как бы на новую ступень, совершенствуясь и обогащаясь в каждом новом творении каждого отдельного архитектора.

Клариссе потребовалось какое-то время для обдумывания сказанного Франческо.

– То есть, – проговорила она после паузы, – как само творчество, которое постоянно совершенствуется и обновляется нами, людьми?

– Я пока что не рассматривал вещи под таким углом, – признался Франческо, порозовев от смущения. – Но вы правы, это вполне можно сформулировать и таким образом – обновление и возрождение творчества. Потому что в любом памятнике архитектуры, заслуживающем такого названия, природа сама распоряжается своими извечными, ею же созданными законами, знаниями, накопленными человечеством за минувшие тысячелетия, достижениями античных мастеров с их безукоризненным вкусом и чувством пропорции, равно как и достижениями современности, зодчеством разных стран и времен, начиная от творцов семи чудес света и кончая Микеланджело. Именно они были и остаются вечными учителями и спутниками каждого истинного зодчего. Нет, княгиня, – повторил Франческо, – здесь речь идет не о Бернини и не обо мне, не о наших с ним чувствах и ощущениях – речь идет исключительно об архитектуре. Но прошу простить меня, – вдруг спохватился он со смущенной улыбкой, – я вещаю и вещаю, будто какой-нибудь профессор Сапь-енцы с кафедры, а мы-то ведь пришли взглянуть на площадь.

Он уже хотел взяться за разложенные на столе чертежи, когда княгиня дотронулась до его руки.

– Вы хоть понимаете, какой вы счастливый человек, синьор Борромини?

Когда они покидали Пропаганда Фиде, заходящее солнце окрашивало небо в нежное золото. На площади под надзором бабушек и матерей резвились детишки – нынешний весенний вечер выдался особенно погожим, и люди спешили насладиться им.

– Вынужден здесь проститься с вами, княгиня, – сказал Франческо. – Мне еще необходимо дать указания каменщикам насчет завтрашнего дня.

Садясь в экипаж, Кларисса украдкой бросила взор на палаццо Бернини, располагавшийся на другой стороне площади. Над входом в него из стены торчало нечто, продолговатой формы выступ, до сих пор Кларисса ничего подобного не замечала. Довольно большой, в рост человека, выступ, будто ствол пушки, нацелен был прямо на Пропаганда Фиде, на строительную площадку Борромини. Двое рабочих, покатываясь со смеху, тыкали пальцами в каменного монстра. Смутная догадка охватила княгиню и заставила ее отвести глаза, но когда экипаж проезжал мимо знакомого палаццо, она все же против воли снова взглянула на здание.

И тут же ее охватило чувство гадливости – то, что издали Кларисса приняла за ствол орудия, представляло собой исполинский фаллос из мрамора.

21

На Вечным городом лежала ночь, погрузив его в безмолвие. За письменным столом в свете лампы одиноко сидела Кларисса, вновь проглядывая свои записи. Вот уже несколько месяцев она проводила вечерние часы, записывая впечатления о том, что за день ей показал Франческо, перерисовывая его планы и эскизы – их предстояло снабдить комментариями в будущей книге.

Княгиню в особенности интересовали проекты тех зданий, которые так и не были возведены. Пусть в таком случае они обретут бессмертие хотя бы на страницах книги: церковь Сант-Агостино, склеп Маркези-ди-Кастель-Родригес, монастырь капуцинов в Риме, фонтан на пьяцца Навона и в первую очередь, конечно, Форум Памфили, самое значительное и самое смелое произведение Франческо. Какая трагедия, что этой площади не суждено предстать в новом и чудесном обличье! Тут же пришел на ум чудовищный отросток над входом в палаццо Бернини. Может, если бы не вековечная вражда Бернини с Борромини, площадь все же имела бы шансы преобразиться?

Когда колокола церкви Сант-Андреа-делла-Балле пробили полночь, Кларисса уложила записи в папку, а ее заперла в шкафу. Затем, подойдя к окну, бросила взгляд на объятый сном город. Ночь выдалась звездная. Может, удастся разглядеть и белую поволоку Млечного Пути? Хотя Кларисса устала, она все же распахнула окно и стала настраивать телескоп.

Сорок пять градусов – вот самый удобный угол. Припав к окуляру, она стала вглядываться в усеянное звездами небо. До сих пор картина эта внушала Клариссе благоговейный трепет, не охватывавший ее даже в церкви. Ни одному собору, ни одной базилике не сравниться по величию с небесным сводом: он – обиталище Бога, чертог Всемогущего. Звезды появлялись, чтобы вскоре исчезнуть, затеряться в бесконечном пространстве, затем, направляемые по отведенным им небесным тропам, вновь возвращались туда, где были, одни – спустя десятилетия, другие – месяцы и годы…

Может, и судьбы человеческие, как звездные пути, тоже определяются там, на небесном своде?

Минувшим днем Кларисса побывала в соборе Святого Петра, чтобы сделать наброски главного алтаря. У базилики несколько сотен рабочих очищали площадь от строительного мусора, скапливавшегося здесь еще с тех пор, как были снесены башни колоколен. Выходит, кавальере Бернини вот-вот начнет работы по реконструкции площади в соответствии с поручением папы Александра. Кларисса невольно вздохнула. Да, у Бернини будет своя площадь, а вот у Франческо – нет.

Отрегулировав окуляр, она сменила угол, и вскоре в кружке возник Млечный Путь. Он и правда очень напоминал туман! Невообразимо далекий – и все же такой близкий! Таинственное голубоватое сияние, среди которого мерцали крохотные светлые точки. Что это? Кометы? Или же нарождавшиеся звезды? Отдельные точки сливались вместе, как мелкие штрихи на чертеже.

Тут Кларисса задала себе вопрос. Произошло это совершенно спонтанно, будто возник он не в ее разуме, а был прочитан ею на небесах. А может, все же существовала возможность воплотить идею Франческо в действительность? Вопреки всем препонам?

Вопрос этот застал княгиню врасплох и поразил ее гак, что даже звезды, казалось, пустились в пляс в кружочке телескопа. Оторвавшись от окуляра, Кларисса подошла к окну. Мысль показалась ей настолько безумной, что от волнения задрожали колени и ей пришлось опереться о подоконник, чтобы не упасть. Нет, она не ошиблась – такая возможность есть. Именно Клариссе Маккинни предстоит бросить вызов судьбе, обеспечив архитектору Франческо Борромини вечное место па Олимпе. Безумство! Но что же небо потребует от нее взамен? Что произойдет, если она, ведомая порывом, последует дальше? Ясного ответа на вопрос у княгини не было, одни лишь смутные догадки. Ей предстояло сделать выбор между искусством и жизнью.

– Возможно, это и есть тот случай, когда судьба произведения становится куда важнее судьбы его творца? – невольно вырвалось у нее.

Вопрос этот неотступно донимал ее, будто наваждение. Княгиня нервно расхаживала взад и вперед по комнате. Мнение Франческо на сей счет было ей известно – именно так он и полагал. Но речь шла об общем принципе, а не о частном случае. Как он отреагирует, если придется приложить этот принцип к себе? Клариссе предстояло принять решение за него. Одолевавшие ее сомнения разъедали душу, словно кислота. Кто она такая, чтобы принимать подобные решения? Может, все это лишь гордыня, самомнение, греховное вмешательство в дела провидения?

Она посмотрела в окно. Небо выглядело, как и пять минут назад: мерцавшие на нем звезды ничуть не отличались от тех, что подсказали ей эту идею. А они ли подсказали? Выходит, она сумела постичь их законы? Те вечные, таинственные законы, направлявшие их путь начиная от сотворения мира? Княгиня закрыла лицо ладонями. Нет, никогда еще она не чувствовала себя такой одинокой, как в эту ночь.

«Не знаю, вправе ли я избрать такой путь. Это все равно что вмешиваться в таинства из таинств Божьих без Его на то позволения».

Теперь и она поняла мысли Авраама, донимавшие его накануне жертвоприношения. Неужели искусство столь же жестоко, как и Бог? У Клариссы разрывалось сердце при мысли о необходимости принять решение. Можно, конечно, прикинуться глухой, трусливо откреститься от всего, отказаться внять призыву Божьему, обращенному именно к ней, а не к кому-нибудь еще, но разве это не соучастие в убийстве произведения Франческо? Если небеса подсказывали ей способ увековечить дерзновеннейший проект Франческо, его уникальную, фантастическую идею, затмевавшую все созданное им до сих пор, – разве не ее долг перед Богом этой возможностью воспользоваться? Не ее миссия? С другой стороны, предприми она такой шаг, какую же катастрофу он будет означать для Франческо! Могла ли она взять на себя ответственность за последствия его, всю без остатка? А последствия не заставят себя ждать – на сей раз Лоренцо безоговорочно восторжествует над ним, навеки сокрушит его. Перенесет ли это Франческо? Она знала его честолюбие, его завистливость к сопернику, по милости которого он подобно Каину обречен на вечные невзгоды.

«И он здесь, у меня в голове, до последнего камня. И все же миру, вероятно, придется обойтись без этой площади. И нет для меня испытания тяжелее, чем сознавать это…»

Да, искусство, оказывается, ничуть не добросердечнее Бога, вынудившего Авраама принести ему на алтарь самое дорогое. Спасая от забвения идею Франческо, она навеки потеряет в нем друга. Кларисса пыталась размышлять, молиться, но не могла – разум ее превратился в один сплошной вопрос, ставший для нее суровым испытанием. Она видела перед собой лицо Франческо, его темные глаза, а в них – меланхолию, душевную тоску. Нет более тяжкого наказания, как быть обреченным вечно смотреть в эти глаза – глаза утопающего, гибнущего.

«И когда Бог призовет меня в свой рай, там я буду оплакивать сие нерожденное дитя».

Чтобы избавиться от навязчивого видения, Кларисса вернулась к телескопу. Ярко сияла Спика, главная звезда созвездия Девы, она видела и красноватый Антарес. И вдруг Кларисса замерла, не дыша: между двух этих звезд она заметила Сатурн, как раз входивший в созвездие Девы. Матово-желтый, окруженный кольцом, взирал он на нее, такой далекий и вместе с тем такой близкий. «Чашка с двумя ручками» – именно этот образ подсказал Франческо идею площади. Слова, сказанные им, когда он впервые увидел в подзорную трубу планету, под знаком которой родился, до сих пор звучали в ушах у Клариссы.

«А чем вообще должно заниматься искусство? Бог дозволяет нам его не ради нашего самоуспокоения и возвышения себя над другими, а ради утешения души нашей. Он наделил нас, смертных, способностью творить ради преодоления нами нашего непостоянства на земле. …И поэтому любое произведение искусства намного ценнее его создателя».

Когда Франческо говорил это, Кларисса заметила на его лице великое изумление, глаза его сияли, как Спика и Антарес, которые она только что наблюдала на небосводе. Так могли сиять глаза лишь счастливого человека.

Кларисса отошла от телескопа.

Теперь она знала, как ей поступить.

22

– Не забудь положить и шубу, Рустико, в Париже такой холодище! – бросил слуге через плечо Лоренцо.

Рустико, стоя в дверях, дожидался дальнейших распоряжений.

– Я не забыл, кавальере. Кроме того, я вычистил ее щеткой и избавился от блох.

– И не забудь шелковые домашние халаты! Нам предстоит жить при дворе короля.

Он снова склонился над бумагами. Итак, через два дня в путь – Людовик XIV собственноручно написал два письма, сообщив в них о сроке прибытия и разъяснив Ватикану причины, по которым приглашал зодчего к себе. Проекты реконструкции Лувра, предложенные его августейшему вниманию отечественными мастерами, его величество не удовлетворяли, ничто не изменилось и после проведения повторных конкурсов, и монарх в великой нужде решил призвать на помощь Рим. Дабы устранить напряженность в отношениях между Францией и Ватиканом, папа скрепя сердце все же подписал разрешение на выезд Лоренцо.

Со вздохом Бернини сложил документ. Что же на самом деле заставляло его отправиться в Париж? Неужели лишь призыв монарха? Что мог предложить ему Париж из того, чего он не имел здесь, в Риме? Со дня восшествия на папский престол Александра статус кавальере снова стал непоколебим – он, и никто другой, был первым архитектором Рима. Новый папа, что ни день приглашая Лоренцо к себе, расспрашивая его обо всем на свете, советуясь с ним, ценил его куда выше, чем даже Урбан, могущий по праву считаться его крестным отцом.

Нет, тут речь шла об ином. И хотя Бернини отчаянно противился признаться себе в том, какова истинная причина, гнавшая его из Рима, в глубине души он прекрасно понимал ее. То был страх, страх перед подкрадывавшейся старостью, боязнь смерти. Каждый взгляд в зеркало, каждый взгляд в глаза молоденькой красавицы говорил Бернини о том, что годы его сочтены. Все, отчего жизнь становится прекрасной, мало-помалу исчезало – кожа утрачивала моложавую упругость, становясь дряблой, волосы седели, в глазах угасал блеск жизнерадостности. И при этом Лоренцо не покидали радостное волнение, предощущение будущего счастья и жажда любить. При помощи пудры и мазей пытался он противостоять незримому и коварному врагу – времени, оставлявшему вполне отчетливые следы на его челе и теле, глотал отвратительные эссенции и настои, столь же мало помогавшие отделаться от навязчивого и досадного чувства обреченности и конечности жизни, как и бесчисленные попытки побороть страх смерти высеканием из мрамора произведений искусства. А Париж хоть и не мог вернуть ему былую молодость, но, может, на год-другой приостановил бы процесс необратимого тления.

– Говорят, вы собрались покинуть нас, кавальере?

– Княгиня! Как я рад видеть вас!

Лоренцо и не услышал, как она вошла в его мастерскую, настолько был погружен в свои мысли. Княгиня была бледна, в глазах ее трепетал блеск, напоминавший горячечный, – вид ее мгновенно вызвал у кавальере укор совести. Бросив собирать вещи, он склонился поцеловать ей руку.

– Я ни за что не уехал бы из Рима, не попрощавшись с вами. Но вы по своему опыту знаете, сколько времени занимают приготовления к такому вояжу. О, что же это? Подарок? – спросил он, смутившись, когда княгиня, даже не присев, вручила ему свернутый в рулон лист. – Вы заставляете меня краснеть, княгиня!

Кларисса отрицательно покачала головой.

– Это не от меня, – хрипловато ответила она. – Мне… мне лишь велено передать вам это.

Не скрывая любопытства, Бернини размотал скреплявший бумагу шнурок и развернул лист. Разглядев, что на нем, он откровенно изумился:

– Чертежи!

Это был проект площади в форме овала, от центра которого в соответствии с визирными линиями расходились охватывавшие площадь четыре ряда колонн.

– Да, кавальере, – прошептала в ответ она.

Наморщив лоб, Лоренцо Бернини рассматривал план: это была законченная система пересекавшихся окружностей и осей. Почему аркады четырехрядные? И что должны обозначать эти визирные линии? Все выглядело просто, ясно и вместе с тем как-то загадочно. И вдруг у Лоренцо точно пелена с глаз спала – он едва не ахнул. Вот так задумка! Гениально! Какой же смелый и великолепный замысел!

– Кто автор проекта? – охрипшим от волнения голосом спросил он.

– Имя роли не играет.

– Замысел гениален, это проект идеального места. Но почему вы решили показать его мне? Вам нужны от меня рекомендации? Для заказчика? – Лоренцо уже взялся за перо. – С величайшим удовольствием! В любое время!

Кларисса вновь покачала головой:

– Нет, кавальере, теперь этот проект – ваш. Беритесь за него и стройте по нему площадь!

– Вы серьезно?! Не может быть!

– Вполне, – ответила княгиня. – Сделайте это вместо того, кому принадлежит замысел. У него нет ни средств, ни возможностей для его осуществления.

Лоренцо вернул ей чертежи:

– Очень жаль, но не могу.

– Я если я вас очень попрошу об этом?

– От чьего имени?

– От имени искусства.

– Исключено! Моя честь никогда не позволит мне пойти на подобное.

– Честь или же тщеславие?

– И то и другое. – Откашлявшись, Бернини добавил: – Мне кажется, я догадываюсь, кто автор проекта. Я… мне знакома эта творческая манера.

– В таком случае примите мои заверения в том, что я действую от его имени и по его поручению.

Она снова подала ему рулон и посмотрела прямо в глаза. Лицо Бернини раскраснелось от волнения. Нетрудно представить, какая борьба сейчас шла в душе этого человека! То, что ему пыталась вручить княгиня, было проектом, воплощение которого в жизнь навек обессмертило бы его творца, на все времена, пока на земле будут обитать зрячие люди. То был потрясающий полет фантазии, творческий порыв, которого Лоренцо тщетно дожидался столько лет, идея, способ воплощения, на поиски которого ушла вся его жизнь… Вдруг он заметил, что у княгини дрожат руки.

– Нет, – решительным тоном произнес Лоренцо. – Это невозможно!

– Таково ваше последнее слово?

Бернини молча кивнул.

– В таком случае принуждать я вас не могу и не стану, – заключила княгиня, кладя свиток на его письменный стол.

И тут же, повернувшись, направилась к дверям. Уже взявшись за ручку двери, она снова обернулась:

– Да, и еще одно, кавальере…

– Да?

– Прошу вас, уберите этого монстра, что красуется над входом в ваш палаццо, – это же явная безвкусица, неужели вы и сами не понимаете!

Лоренцо показалось, что княгиня хочет еще что-то сказать, но она лишь кивнула ему на прощание и отворила двери.

– Желаю вам удачного путешествия.

И исчезла из мастерской, не успел Бернини опомниться от охватившего его оцепенения. Когда он пришел в себя, до него донесся цокот копыт.

Бернини машинально подошел к окну. Неужели эта их встреча – последняя? Нет-нет, не навсегда же он едет в чертову Францию. К тому же что мешает ему до отъезда навестить княгиню? И он непременно навестит ее, даже нынче, после обеда. Почему бы и нет, в конце концов? И заодно вернет ей проект.

Пусть знает, что он выше всех сомнений.