Текст книги "Княгиня"

Автор книги: Петер Пранге

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 34 страниц)

Книга вторая
Трещины на фасаде

1641–1646

1

С открытия обелиска на площади Святого Петра в 1586 году римляне не удостаивались столь впечатляющего зрелища, поэтому даже самые отъявленные домоседы устремились сюда поглазеть на диковинные вещи. Заполнивший площадь народ затаил дыхание. Удастся ли задуманное чудо?

Не слезая с белоснежного неаполитанского жеребца, кавальере Бернини с плетью в руках гарцевал перед собором Святого Петра, отдавая распоряжения, будто полководец перед решающим сражением: у только что возведенной колокольни на северной стороне фасада базилики десятки рабочих с помощью огромных и мощных подъемников поднимали выполненную в натуральную величину деревянную модель крыши колокольни для монтажа ее на верх каменной стены.

Описываемые события происходили в день 29 июля 1641 года. К тому времени Лоренцо Бернини обрел над всеми художниками, скульпторами и зодчими Рима власть, ничуть не меньшую, чем его могущественный покровитель папа Урбан VIII над своим понтификатом. Возвеличенный народом, поощряемый благоволившими ему кардиналами и князьями, он слыл непререкаемым авторитетом и величайшим гением со времен великого Микеланджело. Из прежнего вундеркинда выпестовался самодержавный глава громадного объединения живописцев и ремесленников, творивших под его руководством новый облик Вечного города.

Папа Урбан вместе со своими племянниками, внуками, двоюродными братьями и иными представителями рода Барберини буквально заваливал Бернини заказами, так что другие фамилии, также жаждавшие, чтобы знаменитый зодчий потрудился для них, вынуждены были уходить от маэстро несолоно хлебавши, что, в свою очередь, вызывало растущее недовольство в кругах римской знати. Поскольку за годы правления папы Урбана VIII род Барберини прибрал к рукам все ключевые посты и теплые местечки в Ватикане, то поручить работу Бернини стало чуть ли не делом чести не только для самого понтифика, но и для его ставленников. Укоренившаяся за период понтификата Урбана порочная система протекционизма разъедала государственную систему, как домовой грибок точит каменные стены зданий, и, хотя бедный люд и так стонал под бременем непомерных налогов, папские поборы росли непрерывно, добираясь до каждого, принимая порой самые уродливые формы, как, например, налог на зерно, соль и дрова, – строительная лихорадка жаждавших увековечить в мраморе период своего правления Барберини требовала новых и новых финансовых вливаний.

С трудом справлявшийся с наплывом заказов кавальере Лоренцо Бернини пожинал обильные плоды славы. По мере роста славы приумножалось и его богатство. Наряду со статуями и бюстами, которые он высекал из мрамора для его святейшества, наряду с работой над склепом Урбана, затянувшейся уже более чем на десятилетие, Лоренцо Бернини пытался предвосхитить образ Рима как врат рая, о котором грезил его высокий покровитель, учиняя то там, то здесь очередную стройку. Едва успели завершиться работы по созданию главного алтаря собора Святого Петра, как кавальере начал перестройку мощных колонн, поддерживавших купол собора, пожелав превратить их в часовни для хранения четырех главнейших священных реликвий церкви: Христова креста, вуали Вероники, копья Лонгина и главы апостола Андрея. Одновременно он создавал главный алтарь Сант-Агостино, часовню Раймонди церкви Сан-Пьетро в Монторио и для разнообразия часовню Анналена в церкви Сан-Доменико в Маньянаполи. Само собой разумеется, что работы в палаццо Барберини, равно как и в палаццо Пропаганда Фиде, где он восстанавливал обветшалые фасады и возводил часовню в честь трех волхвов, любезно пожертвованную одним из папских братьев кардинальского ранга, Антонио Барберини, по настоянию самого Урбана, не должны были прерываться ни на минуту.

Однако сооружение колоколен собора Святого Петра оставляло далеко позади все перечисленные стройки и проекты. Для финансирования этого строительства понтификат повысил подушную подать и снизил процентную ставку государственных ценных бумаг. Упомянутые колокольни должны были решить проблему, возникшую вследствие слияния главного здания, возведенного самим Микеланджело, и нефа собора, автором которого был Мадерна: проблему зрительного эффекта купола. Если смотреть издали, последний доминировал над всем собором, но стоило только приблизиться к порталу, как создавалось впечатление, будто фасад и гигантский притвор затмевают купол. Из-за этой диспропорции самый знаменитый из храмов христианского мира казался туловищем без головы. Поэтому было решено добавить башни, которые в ближней перспективе подчеркивали бы величие купола, обрамляя его, а в дальней – не заглушали бы его.

Еще в период правления папы Павла V Карло Мадерна изготовил первые проекты и даже довел строительство до аттика, однако Урбан, не питавший доверия к зодчим своих предшественников-пап, всячески затягивал возобновление строительных работ вплоть до смерти Мадерны. В 1637 году ведавшая вопросами строительства конгрегация наконец приняла решение увенчать постройки Мадерны башнями, но созданными уже по проекту Бернини, сменившего покойного Мадерну. Проект Бернини предусматривал возведение не скромных башен, как намеревался Мадерна, а величественной трехэтажной постройки высотой в сотню метров. Вместо первоначально запланированной суммы в тридцать тысяч скуди потребовалось чуть ли не вдвое больше. В этой связи Урбан в 1640 году указал конгрегации бросить средства, выделенные на строительные работы в Риме – все до последнего скуди, – на постройку этих башен: папа жаждал еще при жизни лицезреть их. Под давлением возражений, выдвинутых завистниками Бернини против его планов, папа велел Лоренцо изготовить деревянную модель венчающих построек в натуральную величину, дабы воочию увидеть, как они впишутся в архитектурный ансамбль собора.

– Вот! Вот! Что за чудо!

Когда деревянная крыша башни, скрипя, заняла место на верху стены, собравшийся на площади собора Святого Петра народ стал громко выражать восторг. Люди становились на цыпочки и, вытянув шеи, глазели на высокую стену, где каменщики и плотники, стуча молотками, закрепляли башню. Кавальере Бернини скакал на белом жеребце взад и вперед по площади, стремясь оглядеть свое творение и вблизи, и издали.

Чуть поодаль от толпы зевак стоял одетый на испанский манер в черное мужчина и пристально следил за ходом работ. И хотя теперь он носил имя Борромини, это был не кто иной, как Франческо Кастелли. Перекреститься в Борромини (в честь миланского святого Борромео) его подвигло желание навсегда расстаться со своим прошлым, включая и прежнюю фамилию Кастелли, неприятно напоминавшую ему период пребывания в унизительном статусе assistente Лоренцо Бернини. Борромини пришел сюда едва ли не засветло, желая понаблюдать за установкой деревянного макета. Лоренцо в отличие от подавляющего большинства здесь присутствующих, исходя из данных собственных расчетов, прекрасно понимал, что за нагрузку вызовет эта конструкция на здание собора и каковы могут быть ее последствия.

Борромини был настолько захвачен происходящим, что почти не замечал ничего вокруг, пребывая в своего рода прострации. Даже вид спешившегося для принятия знаков почтения от разодетых в пурпур представителей церковной знати автора проекта, ненавистного ему кавальере Бернини, не вызвал у Франческо ровным счетом никаких эмоций – в эту минуту Борромини было не до него. Какое же великолепное решение! Обрамление мощного фасада собора придавало постройке величественность и равновесие. Впечатления величественности не убавляло даже отсутствие у башни сплошных стен – она была открыта взору подобно залу со стенами из колонн. Легко, почти невесомо поднимались они двумя ярусами, сужаясь на третьем, украшенном статуями и завершавшимся причудливо изгибавшимися куполами. Насколько же уравновешенным смотрелось это сооружение благодаря его соразмерности с тяжеловесным фасадом и грузным аттиком! И какая мощь исходила от купола! Его могучая выпуклость излучала величие – символ надежной защиты, символ могущества. Да, это был пример поразительного успеха. И великое преступление…

Внезапно Борромини замер. Внимание его привлекла выходившая из собора женщина. Она на мгновение приостановилась поправить вуаль, и Франческо успел разглядеть ее лицо: лицо ангела… Сердце его нырнуло куда-то вниз, в пустоту. Как? Не может быть! Она ведь покинула Рим много лет назад!.. Не обращая ни малейшего внимания на разыгрывавшееся зрелище, женщина обвела взором площадь, будто ища кого-то, затем повернулась. Ее лицо вновь скрыла вуаль. Подобрав подол платья, дама поспешила к поджидавшему экипажу с опущенным верхом.

Сцена эта заняла считанные секунды, но Борромини они показались вечностью, будто время замедлило ход.

Толпа, заполнявшая площадь, вдруг зароптала, и Борромини очнулся от грез. Не вполне сознавая, отчего так поступает, он, резко оттолкнув двух широкоплечих мужчин, загородивших ему путь, под аккомпанемент брани стал протискиваться к базилике. Не отрывая взора от фигуры, словно пытаясь таким образом остановить, задержать женщину, Франческо, отчаянно работая локтями, пробирался через людскую массу, желая рассмотреть ее вблизи.

И вот он уже в какой-то паре десятков метров от экипажа… Но тут вновь по толпе прошел ропот – на сей раз в нем слышался испуг. Борромини невольно посмотрел вверх и в следующую секунду понял, что повергло собравшихся в такой ужас: поперек фасада собора Святого Петра пролегли две изогнутые наподобие молний трещины!

На мгновение Борромини позабыл обо всем на свете. Его переполняло чувство странного и мрачного удовлетворения. Он знал, он ждал этого: фундамент был слишком слабым, чтобы вынести тяжесть огромной конструкции.

И тут, будто спохватившись, обернулся… Поздно! Не в силах пошевелиться, он с какой-то полуобморочной отстраненностью наблюдал, как загадочная женщина, прикрыв лицо вуалью, усаживается в экипаж. Кучер стегнул лошадей, и экипаж двинулся с места. Люди расступались, давая ему дорогу.

2

Вот уже не одно столетие продолжалась традиция, согласно которой папы с наступлением наиболее жаркого периода лета искали спасения от зноя на холме Квиринал в северной части старого города, где во времена Цезаря стоял храм здоровья. Однако несмотря на благотворный воздух, которым славился холм еще со времен античной древности, в этот августовский вечер папа Урбан чувствовал себя неважно. Едва притронувшись к ужину, он предпочел удалиться на отдых. Препроводить его святейшество в прохладу опочивальни было доверено лишь кавальере Бернини.

После того как слуги уложили его на мягкие подушки, понтифик, сняв с головы митру, задумчиво провел ладонью по лысой голове. Едва Лоренцо уселся на обитый бархатом стул, как к нему на колени вспрыгнул Витторио, любимый песик его святейшества.

– Кто позволил тебе сесть? – с недовольством в голосе вопросил Урбан.

– Прошу простить, ваше святейшество! – Лоренцо вскочил будто ужаленный, держа на руках собачку. – Я лишь заботился о благе Витторио.

– Лучше бы тебе позаботиться о собственном благе. Папа, откинувшись на подушки, прикрыл глаза.

– Мы сегодня распорядились приостановить работы на колокольнях.

– Ваше святейшество! – в ужасе вскричал Лоренцо. – Ни в коей мере не подвергая сомнению вашу вполне оправданную осмотрительность, мне все же хотелось бы, чтобы вы выслушали и мое скромное мнение…

– Умолкни! – отрезал Урбан.

Лоренцо замолчал и виновато опустил голову. Он слишком хорошо знал папу и понимал, когда можно говорить, а когда лучше прикусить язык.

– Нас осведомили о сложившемся положении, – утомленно произнес Урбан. – Хотя прозвучали разные мнения, нас убедили в одном: ты подверг фундамент слишком большой нагрузке, он не выдержал ее, отсюда и трещины на фасаде. Отчего ты не прислушался к тем, кто пытался предостеречь тебя?

– Я действовал исключительно в соответствии с пожеланиями вашего святейшества, – ответил Лоренцо. – Ваше святейшество, должно быть, помнит, я сам указывал на то, что придется вести строительство на слабом фундаменте. Еще при его закладке моим предшественником работы затруднялись прорывами грунтовых вод, не говоря уже о неподходящей структуре самого грунта…

– Да, да, да, – нетерпеливо перебил его Урбан. – Но мы тебе доверяли. И поэтому сегодня спрашиваем с тебя. Выходит, ты злоупотребил нашим доверием?

Урбан вперил в Лоренцо стеклянный, точно у пресмыкающегося, взор.

– Будь это так, – ответил Лоренцо, – моим единственным желанием было бы, чтобы меня освободили от занимаемой должности. Однако я действовал из самых лучших побуждений и даже теперь готов заверить вас, что никаких серьезных повреждений нет. Вы только подумайте, ваше святейшество, какой благой цели вы посвятили себя – возведению нового Рима!

– Нового Рима? – Урбан вздохнул. – У меня хлопот полон рот с тем, как уберечь старый! Столько лет нам удавалось избегать войны на севере, а теперь она грозит вспыхнуть в самом Риме. Мои верноподданные еще не забыли ландскнехтов Карла V и боятся нового разграбления города. Я вынужден заменять мраморные памятники на железные.

Лоренцо рассчитывал, что разговор пойдет именно в этом русле. Сейчас Урбан начнет плакаться но поводу своего братца Таддео, надумавшего тягаться с Одоардо Фарпезе, герцогом Кастро. Тот напал на Романью, когда Урбан лишил его права повышать налоги, и теперь Одоардо с его войском стоило лишь перебраться через Апеннины, чтобы подвергнуть Рим третьему по счету за столетне разрушению и разграблению… Все это Лоренцо знал, как «Отче наш», и срочно изобразил на лице удрученность, готовясь услышать непременные в подобных случаях причитания.

Но по-видимому, в намерения Урбана не входило доставить Лоренцо такое удовольствие.

– Теперь мы лишены права на промахи, – лаконично подытожил он. – А история с твоими башнями – не промах, а гораздо хуже! Это скандал! Трещины на фасаде собора Святого Петра стали символом уязвимости и слабости Рима.

Утомленный своим монологом, папа умолк. Однако Лоренцо, прекрасно понимая, что Урбан еще не выговорился, продолжал безмолвствовать, время от времени поглаживая прильнувшую к его руке собачонку – пока любимчик папы полизывал ладонь Бернини, кавальере чувствовал себя вне опасности.

– Чего ты ждешь? – нетерпеливо буркнул Урбан. – Раскрой же рот наконец!

Подняв глаза, Лоренцо заметил устремленный на него испытующий взор папы.

– Когда строился главный алтарь собора Святого Петра, – помедлив для проформы, заговорил он, – кое-кто тоже высказывал опасения. Ну и что? Что было бы, прислушайся мы тогда к разглагольствованиям всяких маловеров? И что имеем сейчас? Алтарь, непоколебимый, как и сам собор.

– То были другие времена, – вздохнул Урбан. – Тогда мы располагали деньгами, а ты – верными помощниками. Ты остался один, а проблемы дня нынешнего куда значительнее. Как ты собираешься решать их?

Лоренцо уже раскрыл было рот, намереваясь перечислить папе примеры и доказательства своего усердия, когда почувствовал, что собачонка принялась мочиться прямо ему на рукав. Вот же проклятие! Ему отчаянно захотелось вышвырнуть эту маленькую дрянь прямо в окно, но Урбан обожал гаденыша больше, чем апостолов Петра и Павла, вместе взятых. И Лоренцо ничего не оставалось, как продолжать делать вид, будто ничего не произошло, чувствуя, как теплая влага расползается по рукаву, подбираясь к груди.

– Рискую показаться дерзким, однако вынужден напомнить вашему святейшеству, что нынче в одиночку, без какой-либо помощи со стороны я все же сумел возвести в Риме ряд зданий, и, смею предположить, зданий полноценных и величественных. Палаццо, принадлежащий фамилии вашего святейшества, палаццо Пропаганда Фиде…

– Да, да, – уже в третий раз перебил его Урбан. – Но что с них пользы, если тебя перестанут уважать? Меня уже и так подбивают заменить главного архитектора собора. Как мне доложили, в Сан-Карло есть один хороший архитектор, который подошел бы нам, тот самый, кому предстоит строить Сапьенцу. Если мне не изменяет память, в свое время ты сам рекомендовал его мне?

Лоренцо побелел как полотно. Вот это уже угроза! И если он допустит подобное, тогда прощай репутация!

Не обращая внимания на протестующее тявканье Витторио, Бернини опустил болонку на пол.

– Король Франции Людовик прислал мне депешу, – сообщил он. – Мне не хотелось отвлекать внимание вашего святейшества, но теперь, если…

– Ну, и чего ему надо? Что пишет этот безбожник?

– Его величество, – продолжал Лоренцо, с достоинством откинув голову, – выразил мне благодарность за бюст Ришелье, изготовленный мною по настоянию вашего брата, и зовет меня в Париж. Его величество желает, чтобы я изготовил и его портрет. Если в Риме в моих услугах более нет нужды, покорнейше просил бы ваше святейшество позволить мне…

Лоренцо намеренно не стал договаривать фразу до конца и посмотрел Урбану прямо в глаза. Лицо понтифика оставалось безучастным, папа, казалось, в упор не замечал даже повизгивавшего у его ног Витторио. Миновали секунды, затем и минуты. Лоренцо сознавал, что сейчас поставил на карту все: здесь, в Риме, он – божество, а в Париже, пусть даже прибыв туда по приглашению самого короля, он так и останется никем.

Наконец Урбан нарушил тягостное молчание.

– Мы рады, что король Франции способен оценить произведения нашего первого и признанного маэстро, – раздельно произнес папа, подтверждая сказанное благосклонным кивком, хотя в глазах отчетливо читалась ирония. – Однако мы воспрещаем тебе принять это приглашение. Ты руководишь строительством собора, а потому нужен нам здесь. Сын мой, ты создан для Рима, как и Рим для тебя! Что же до колоколен, – строго добавил он, – то все работы на них приостановить и до конца сего месяца надстройку убрать. Их вид невыносим для нас.

На том аудиенция и завершилась. Лоренцо преклонил колено для принятия благословения. Поднявшись, он, не поворачиваясь к его святейшеству тылом, проследовал к распахнутым двумя лакеями дверям опочивальни и уже почти у самого выхода вдруг был остановлен грозным напоминанием своего покровителя:

– Ты забыл задернуть полог. Лоренцо испуганно вскинул брови.

– Непростительная оплошность, ваше святейшество, сию же минуту исправлю ее.

Торопливо вернувшись к постели папы, Бернини взялся за золотой бант, удерживавший тяжелый полог из красного бархата на стойке балдахина, ощущая на себе пристальный взгляд папы.

– Тебе известно, что такое одиночество? – едва слышно спросил Урбан.

Бернини затаил дыхание. Лицо папы покрывала смертельная бледность, отчего оно почти сливалось с подушкой. Урбан выглядел точь-в-точь как отец Лоренцо, Пьетро Бернини, на смертном одре. Неожиданно Лоренцо почувствовал прилив теплоты к этому человеку.

– Весь христианский мир… любит вас, ваше святейшество, – заикаясь от волнения, произнес скульптор. – Вы не один. У вас есть братья и…

– Братья, говоришь? – с горькой усмешкой переспросил Урбан. – Таддео – рыцарь, не умеющий и шпаги выхватить из ножен. У Франческо, может, и отыщутся задатки святого, но звезд он с неба не хватает. Что же касается Антонио, он честный и порядочный монах, но ему недостает терпения.

Урбан на мгновение умолк. Было видно, что ему трудно говорить. Потом продолжил:

– Нет, сын мой, хотя фамилия моя и насчитывает добрую сотню человек, у меня никого нет, кроме тебя.

– Мне неловко слышать такое, ваше святейшество.

Урбан вяло махнул рукой.

– Как там дела с моим саркофагом? Продвигаются?

– Я еще раз переработал скульптуру на постаменте, – ответил Лоренцо. – В жесте бедняка – и царственное повеление, и пасторское благословение.

– А князь тьмы? Он уже заточил свой грифель?

– Хотя его книга и раскрыта, на странице пока что ни одного имени.

– Это хорошо, сын мой, – кивнул Урбан. – Пусть потерпит еще немного. А теперь оставь меня одного, я должен помолиться Вседержителю! Ступай с миром!

Немощной старческой ладонью Урбан хлопнул по шелковому покрывалу, и Витторио тотчас же вскочил на постель. Задернув полог, Лоренцо покинул папскую опочивальню. Когда лакеи бесшумно закрыли за ним двери, Бернини вдруг почувствовал странный озноб. Поеживаясь, он зашагал по мраморным плитам бесконечного коридора. Ему не терпелось выйти в тепло погожего летнего вечера.

У входа во дворец дожидался слуга, державший под уздцы жеребца. Почувствовав под собой налитые силой мышцы нетерпеливо пританцовывавшего на месте коня, Лоренцо успокоился и даже повеселел.

Ничего, Урбан пробыл сколько лет на престоле, и дай ему Бог пробыть на нем еще столько же.