Текст книги "Княгиня"

Автор книги: Петер Пранге

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 34 страниц)

11

В одну из ночей лета 1656 года папа Александр увидел сон: укутанный в черное ангел поднялся над башнями крепости Сант-Анджело и, выхватив огненный меч из ножен, замахнулся им на город Рим. Понтифик в ужасе пробудился. Не было ли подобного видения и папе Григорию, давным-давно, в пору Великой чумы? Может, предшественник желал таким способом предостеречь его?

В тот же день папа издал указ крепко-накрепко запереть городские ворота. Никто, за исключением тех, кто предъявлял письменное свидетельство о том, что здоров, не мог попасть в город, тех же, кто все же рискнет проникнуть в город без подобного документа, ожидал сорокадневный карантин – помещение в чумной изолятор.

Разумно ли в такие времена общаться с большим количеством людей, в особенности незнакомых? Лоренцо, кто был одним из первых, кому папа поведал о своем сновидении, сомневался, последовать ли приглашению княгини, как всегда, в первую пятницу месяца почтить своим присутствием кружок Paradiso. С другой стороны, их последняя встреча вышла явно многообещающей… Публичное примирение с Борромини, как позже выяснил Лоренцо, было не единственной причиной, по которой он оказался в числе приглашенных; не случайно ведь за столом все принялись обсуждать заданный им вопрос: что же все-таки лучше – быть достойным настоящего счастья или же быть по-настоящему счастливым? Княгиня подводила итог – и делала это восхитительно, одаривая его такими откровенными взглядами, при воспоминании о которых Лоренцо до сих пор в жар бросало. Да, разумеется, заявила княгиня, хорошо быть счастливым, хорошо и заслуживать большого счастья, однако самое лучшее – стараться стать счастливым, чтобы в конце концов иметь полное право назвать это счастье своим.

Следовало ли расценивать эти слова как аванс ему, Лоренцо? Ответ на вопрос мог быть получен как раз сегодня, на обсуждении. Тему упомянутого обсуждения избрала сама княгиня: любовь и ненависть – не единственные ли это по-настоящему истинные чувства? У Лоренцо на сей счет имелось твердое мнение. Ответить на этот вопрос для него не составляло труда – стоило лишь вспомнить о двоих: той, кто выдвинул этот вопрос, и о Франческо Борромини.

Прижимая ко рту носовой платок, он все же отправился к княгине. На сей раз роскошная коляска преследовала совершенно иную цель – речь шла не о похвальбе, а о чистой предосторожности – избежать зловредных миазмов, витающих над улицами Рима.

Борзые встретили Лоренцо, приветливо повиливая хвостами, но их энтузиазм объяснялся в первую очередь не самим гостем, а принесенным им подарком.

– Если вы оцените меня хотя бы вдесятеро ниже, нежели ваши собачки – эти фрукты, считайте, что я самый счастливый человек на свете!

– Присланные вами фрукты я люблю ничуть не меньше, чем они, – ответила княгиня, угощаясь гроздью винограда из корзины. – Ваши ежедневные знаки внимания доставляют мне большую радость.

– В таком случае обещаю впредь не позволять себе дерзости и не стану предвосхищать события касательно обсуждаемого сегодня вопроса.

– Вы совершенно правы, кавальере, – ответила княгиня с очаровательно грустной улыбкой. – Для начала послушайте, что на эту тему говорят поэты!

Разговоры смолкли, и пока Лоренцо усаживался вместе с остальными гостями, зазвучала лютня. Затянутый в черное трико музыкант, откинув голову, прошелся по струнам и затянул сонет. Мягким голосом он воспевал любовь к женщине, сравнивая свои чувства с артишоками: острые листки – страдания сердечные, нежная зелень – надежда на то, что чувства эти не останутся безответными, а горьковато-сладкий вкус – постоянная смена радости грустью.

Песня вызвала у Лоренцо лишь усмешку. Что за неуклюжее сравнение: любовь и артишоки? Почему не яблоки или не сливы?

Ожидая увидеть на лицах улыбки, Лоренцо огляделся. К его великому удивлению, все будто зачарованные неотрывно смотрели на певца. А княгиня? От ее вида Лоренцо ощутил укол в сердце – со страдальческим лицом, словно сама переносила тяготы, выпавшие на долю несчастного влюбленного, она вслушивалась в пение. Как это объяснить? Лоренцо сидел почти вплотную к ней, княгине стоило лишь протянуть руку, чтобы коснуться его, но не его близость занимала эту женщину, а подвывания начисто лишенного вкуса субъекта. Оказывается, какой-то комедиант, шут несчастный способен разбередить ей душу, а он, Лоренцо Бернини, первый художник Рима, торчит здесь, дожидаясь, пока она соблаговолит взглянуть в его сторону!

Отзвучал последний аккорд, певец поклонился публике, та наградила его аплодисментами. Медленно, как будто с трудом избавляясь от навеянных сонетом грез, княгиня поднялась с места.

– Благодарю вас, маэстро. Вы прекрасно пели.

Вот этого Лоренцо уже вынести не мог.

– С радостью отмечаю, княгиня, вашу любовь к искусству, – произнес он. – Однако еще больше меня удивляет, что вы за целый месяц так и не побывали в моей мастерской. Вы получили посланные мною приглашения? Насколько мне помнится, их было, наверное, пять.

– Разумеется, я их получила, кавальере. Но в последнее время я довольно часто недомогаю, так что приходится больше времени уделять отдыху.

– Уж не по причине ли слишком рьяного увлечения музыкой? Нет, княгиня, эта отговорка меня не устраивает. Королева Кристина – куда более занятая женщина, нежели вы, тем не менее никак не могла отказать мне в визите.

Публика была явно поражена монологом Бернини. «Кристина? Королева Швеции? Собственной персоной…» – стали перешептываться вокруг.

Со злорадным удовлетворением Лоренцо отметил, что на певца уже никто внимания не обращал.

– Да, Кристина, ее величество королева Швеции, вместе со своей свитой, – подтвердил Бернини. – Я как раз занимался проектом площади перед собором Святого Петра. Дело в том, что мне приходится ежевечерне отчитываться перед папой Александром. Его святейшество предпочитает за ужином узнавать о том, как продвигаются работы. Так что я не был удивлен, когда в один из вечеров кто-то постучал в двери моего скромного палаццо. Супруга посоветовала мне переодеться, однако я, не придав этому значения, продолжал работать. И тут открывается дверь, и ко мне в мастерскую входит Кристина. Я только и смог вымолвить: «Прощу прощения, ваше величество, за мой вид – я за работой». Но думаю, что для королевы предел мечтаний увидеть художника в его рабочем халате – ведь именно в нем он творит свои шедевры.

Сгрудившись вокруг Лоренцо, гости принялись забрасывать его вопросами:

– Королева на самом деле такая необычная, как утверждают? А верно, что голос у нее, как у молодого человека?! То есть она вовсе не женщина, а мужчина, переодетый в женскую одежду?

– Сплошь вранье и недобрые домыслы, – заявил Бернини. – Не спорю, голос у Кристины низковат, иногда она совершенно на мужской манер вытягивает ноги, сидя в кресле, что на первый взгляд действительно странно. Но если познакомиться с ее величеством ближе, как это удалось мне…

Речи явно увлекшегося Бернини были прерваны собачьим повизгиванием. Дьявол, этим тварям понадобилось прервать его на самом интересном месте, когда все внимание приковано к нему!.. Лоренцо раздраженно обернулся и тут в ужасе вздрогнул.

– Княгиня! Боже мой! Что с вами?

Опершись о столик, Кларисса отирала взмокший лоб. Было видно, что она еле держится на ногах.

– Выпейте воды! Мне позвать кого-нибудь?

Среди сидящих гостей кто-то в испуге вскрикнул, и в этот момент женщина бессильно опустилась на пол. Бросившись к ней, Лоренцо склонился над княгиней. На мертвенно-бледном лице отчетливо виднелись красноватые пятна сыпи.

– Господи… – пробормотал он, поняв, в чем дело.

И тут же в панике вскочил и, торопливо достав носовой платок, прижал его ко рту.

12

Костры святой инквизиции, на которых сжигали еретиков и колдунов, часто пылали в то невыносимо жаркое лето. Лекари рассуждали о неких гуморах и зловредных миазмах, витавших в воздухе и способствовавших распространению пришедшей с юга чумы. Эпидемия добралась до Рима. А на заболоченных берегах Тибра, у выгребных ям и уборных палаццо тем временем плодились истинные переносчики смертельной болезни – крысы, заражавшиеся чумой от блох. Сбиваясь в стаи, эти отвратительные, не переносящие дневного света твари с наступлением темноты заполоняли городские улицы и переулки, повсюду сея черную смерть.

Эпидемия не могла не повлиять на ход реконструкционных работ на пьяцца Навона. Все усилия Франческо Борромини были теперь направлены на завершение Санта-Агнезе, фамильной церкви Памфили, непосредственно примыкавшей к палаццо Памфили. Прежний проект, автором которого был почивший с миром Райнальди, никогда не нравился папе, и Франческо еще при жизни Иннокентия было велено снести старый фасад и заложить фундамент нового. Его проект предусматривал вогнутый пролет фасада, что давало возможность отодвинуть на несколько шагов наружную лестницу и обеспечивало гармонию с фонтаном четырех стран света. Но пьяцца Навона, центр будущего Форума Памфили, до сих пор была свалкой, где возвышались кучи строительного мусора, оставшиеся после сноса прежнего фасада, и громоздились сложенные блоки известкового туфа, предназначавшиеся для сооружения нового. Блоки эти вытесывались на пьяцца Мадама, затем доставлялись сюда.

– Каменщики отказываются работать, – сообщил Бернардо Кастелли, племянник и первый помощник Борромини. – Два мастера из их группы уже не выходят на работу.

– Не выходят, так не выходят. Пусть отправляются на все четыре стороны, – коротко бросил Франческо.

– А кому тогда работать? – вмешался в разговор Камильо Памфили, как раз прибывший на стройку на кресле-носилках.

– Речь идет не о нерадивости, люди просто боятся.

– Не имеет значения, – отрезал князь. – Папа Александр поручил мне лично передать вам, чтобы здесь работали все семь дней в неделю, включая праздники.

– А какова причина такой внезапной спешки? – желал знать Франческо. – Две недели назад я сам обращался к вам с просьбой прислать сюда еще людей, но тогда ваша супруга сказала, что…

– Его святейшество решил таким образом дать народу понять, что его опасения напрасны. Народ в нелегкие времена нуждается в ободряющем жесте. В этой связи Александр принял решение о том, что августовские празднества вопреки всему состоятся и в этом году.

– Несмотря на мор?

– Несмотря даже на него, причем с еще большим размахом. Кавальере Бернини преобразит площадь в море, мне кажется, он задумал устроить здесь и гонки. Так что необходимо незамедлительно очистить площадь от всего этого хлама.

– Так, значит, Бернини надумал создать здесь море, – не скрывая раздражения, отметил Франческо. – А как мне, позвольте полюбопытствовать, очистить площадь от этого хлама, как вы изволили выразиться, без рабочих?

– А вы обратитесь за помощью к сбирре – те мигом втолкуют им, как и сколько нужно работать! Помнится, вы в свое время не очень-то миндальничали с саботажниками на ваших стройках. Или я что-то путаю?

Франческо вынужден был сдержать себя, чтобы не нагрубить. Он с величайшим удовольствием харкнул бы этому выскочке прямо в физиономию… Но лишь произнес:

– Смею напомнить, дон Камильо: тот, кто страшится чумы, вряд ли убоится палки.

– Ах вот вы как считаете! – Князь с вызовом посмотрел на Борромини. – Значит, вас пугает чума? Это из-за нее вы вдруг решили вступиться за ваших рабочих?

– Меня? Меня пугает чума? – Франческо даже задохнулся от возмущения. – Да как вы смеете вообще…

Он не закончил фразу. Надсадный хрип тут же перешел в приступ тяжелейшего кашля, Франческо казалось, что грудь его вот-вот лопнет, разорвется на части.

– Да вы в своем уме? Вы же заразите меня! – в ужасе отшатнулся Камильо, пытаясь прикрыть лицо платком, и тут же бросился прочь, к своему креслу. Добежав до него, он повернулся. – Позаботьтесь о том, чтобы ваши люди снова вышли на работу! Если не сумеете, считайте, что вы больше не мой архитектор!

Франческо, вконец лишившийся сил после приступа, еще до полудня покинул стройку. Бернардо каким-то образом удалось убедить его обратиться к лекарю, но Франческо сам лучше всякого эскулапа знал, что в подобных случаях предпринять. Он решил отправиться домой и немного успокоиться, занявшись чертежами, – работа была для него лучше всяких лекарств.

Стоило ему лишь подумать о своих проектах, как напряжение стало спадать. Пьяцца Памфили, как центр Форума Памфили, ожила в воображении Франческо с поразительной четкостью – он видел ее перед собой, как когда-то Сатурн в объективе подзорной трубы княгини. Это было самое настоящее вдохновение, оно и породило замысел, который заставит позеленеть от зависти самого Бернини. А воплотит его он, Франческо Борромини, остальным такое не по плечу – замысел был с секретом, основывавшимся на точнейшем математическом расчете, однако сама идея возникла лишь как результат его воображения художника. Франческо возблагодарил Бога за то, что он наделил его и тем, и другим.

У Кампо-деи-Фьори он остановился. Перейти через площадь? Несмотря на чуму, там продолжали торговать цветами, однако народу на необъятном пространстве было мало, и на всегда шумной площади стояла непривычная тишина. Франческо решил не испытывать судьбу и свернул в какой-то переулок – слишком велика была вероятность столкнуться с княгиней. Не поднимая головы, Франческо продолжил путь домой. Выходило, что княгиня и Бернини – пара, которую не порушить ничем. Франческо никак не отреагировал на ее повторное приглашение и в будущем поступит так же. Эта женщина – величайшее разочарование его жизни.

Придя в свой небольшой домик на Виколо-дель-Аньелло, он обнаружил там дожидавшегося его Вирджилио Спаду.

– Монсеньор? Что привело вас ко мне? Неужели дон Камильо успел наябедничать?

– Если бы это! – воскликнул Спада, поднимаясь со стула. На стене позади него странно блеснул меч Франческо, врученный ему вместе с титулом рыцаря иезуитов. – Нет, друг мой, у меня для вас вести куда хуже.

13

Римляне не желали ни замечать очевидного, ни слышать о том, что их так страшило. Слишком много страданий доставлял им голод, и в нынешнем году свалившийся на них, чтобы еще забивать головы другой, невидимой и неосязаемой бедой. Они выпекали хлеб из молотых желудей, варили суп из крапивы и трав, забивали на улицах павших лошадей, но тот, кто сознательно или же нет упоминал о чуме, вызывал бурю возмущения; в лучшем случае на слова его отвечали издевками. Даже колеса телег, на которых перевозили погибших от мора, стали обтягивать кожей, чтобы не пугали своим грохотом людей.

– Стоять! Именем сената!

Двое сбирре с алебардами преградили Франческо путь, когда он собрался войти в палаццо на Кампо-деи-Фьори.

– Мне необходимо видеть леди Маккинни.

– Нельзя! Никому не позволено входить в этот дом.

– Я кавальере Борромини, главный архитектор Латерана.

– Да будь вы хоть сам папа Александр! Вы что, не видите, что происходит?

Солдат кивнул на укутанную с головы до ног фигуру, малевавшую известью крест у входа в здание, где высилась куча зловонных отбросов.

– Да спасет нас Господь!

Франческо извлек кошель и сунул каждому солдату в ладонь по серебряной монете.

– Ах, так у вас, оказывается, пропуск! – совершенно другим тоном ответил все тот же солдат. Видимо, из них двоих именно он выполнял функции переговорщика. – Что ж вы сразу не сказали?

Франческо миновал аркады двора, спугнув стаю крыс, и вошел в здание. Входная дверь была не заперта. Белый с золотом зал встретил его гробовым молчанием.

– Эй, есть здесь кто-нибудь?

Никто не отозвался, лишь его шаги отдавались гулким эхом под цилиндрическим сводом расписанного гербами потолка.

К парадной гостиной примыкала библиотека, стены которой занимали книжные полки, затем шел рабочий кабинет с камином, декорированным фигурами ангелов и потолком маркетри. Но и здесь было пусто.

Внезапно Франческо замер на месте. Что это? Откуда-то доносилось тихое повизгивание и царапанье. Он открыл дверь слева от него, и в следующую секунду рядом оказались две борзые. Собаки принялись настороженно обнюхивать его.

– Княгиня!

Вид Клариссы потряс его. Она лежала на диване. Лицо ее, покрытое красными пятнами, было белым как мел, взмокшие от пота, спутанные волосы прилипли к вискам. Княгиня узнала его и едва заметно улыбнулась.

– Вы… все же решили… прийти, – прошептала она. – После стольких лет. Я… так надеялась… видеть вас.

– Почему вы одна? Где ваша прислуга?

– Стойте! – Из последних сил она предостерегающе подняла руку. – Оставайтесь там, где стоите… У меня… чума… Вы заразитесь…

– Это было бы справедливым наказанием!

Не слушая княгиню, Франческо бросился к ней, упал у дивана на колени и схватил ее за руку.

– Простите меня за то, что я не пришел к вам раньше, прошу вас, простите!

Чтобы княгиня не заметила навернувшихся ему на глаза слез, Франческо низко склонил голову.

С этого дня Франческо взялся выхаживать княгиню, невзирая на явную угрозу для себя. Первым делом он нанял новых посыльных вместо прежних, удравших, когда у ворот палаццо был выставлен пост сбирре. Новой прислуге он наобещал золотые горы. Люди были не прочь извлечь выгоду из чужого горя, и отныне у постели княгини круглые сутки нес дежурство один из слуг. Затем он разыскал самых известных в городе врачей, пригрозив собственноручно выпороть их, если они не согласятся избавить княгиню от недуга. Впрочем, толку от них было мало. В длиннющих, до самых пят одеяниях из пропитанной воском ткани, в масках с клювами, выложенными смоченными в уксусе салфетками они, будто огромные птицы, гордо вышагивали по гостиной, держась на почтительном расстоянии от больной, длинным прутом лишь указывая, что требовалось взять и что делать. Одни лекари рекомендовали пить как можно больше воды, другие – строжайше соблюдать предписанную диету, дескать, это должно отделить дурную кровь от доброй. После их ухода ничто не менялось, кроме содержимого кошелька Франческо.

А Кларисса? Она была слишком слаба, чтобы говорить, – Франческо мог лишь догадываться о том, каково ей. Очень часто ему казалось, что ее изводят страшные боли – в конечностях, в кишечнике. Хотя княгиня почти ничего не ела, каждые два часа у нее начинался приступ рвоты. Но как бесстрашно она вела себя! Когда их взгляды встречались, Франческо улыбался Клариссе, стараясь ободрить ее. Он готов был поступиться всем на свете, лишь бы ее муки прекратились.

Начавшийся на второй день жар, как ни странно, пошел ей на пользу. Тихо постанывая, княгиня металась на постели, пребывая в полубреду, лишь ненадолго засыпая, иногда она что-то бессвязно бормотала, иногда внезапно вскакивала и усаживалась в постели, вперив во Франческо невидящий взор, явно не узнавая его.

Франческо одолевали сомнения. Сомнения во всем, что прежде казалось ему неоспоримым и само собой разумеющимся. Как может Господь спокойно взирать на женщину, переносящую ужасные муки? В чем она перед Ним провинилась? Беспомощность, с которой он был вынужден терпеть страдания больной княгини, доводила Франческо до исступления, сменявшегося безмолвным отчаянием, – недоговоренные молитвы так и увядали у него на устах, будто высаженные в зловредный грунт цветы.

Поскольку врачи оказались бессильны, Франческо закупил всю имевшуюся в книжных лавках вокруг пьяцца Навона медицинскую литературу. Дрожащими руками он перелистывал тяжеленные фолианты. Оставалась ли хоть какая-то надежда? Может, в книгах отыщется то, чего не ведают лекари?

До глубокой ночи штудировал он труды медиков, прерываясь лишь для того, чтобы отереть пот со лба Клариссы или сделать ей компресс. Джироламо Фракасторо отличал чуму от других видов горячки, как, например, сыпной тиф и отравления, а переносчиками болезни считал так называемые saminaria morbis, указывая на опасность якобы наследственного характера чумы. Джеронимо Меркуриале предостерегал от миазматических испарений, исходивших от платья заразных больных, советуя благородным дамам, носившим на шее меховые повязки для защиты от насекомых, все-таки время от времени вытряхивать их. Пастор-иезуит Атанасиус Кирхер также утверждал, что чумные миазмы представляют собой скопления мельчайших червей, витающие в воздухе, вредоносные для желез и попадающие в человеческий организм через легкие при дыхании.

Истерзанный обилием противоречивых сведений, Франческо продолжал глотать книгу за книгой. К чему весь этот ученый бред о возможных причинах недуга? Какие меры необходимо принять для исцеления княгини?

А вот их как раз отчаянно недоставало в объемистых трудах ученых эскулапов! Да, конечно, изоляция больных и соблюдение чистоты – пожалуй, единственные рекомендации, которые он сумел выудить, переворошив гору книг. Но окажут ли они эффект?

Пока что не оказывали – с каждым днем состояние княгини ухудшалось. Тот самый жар, сначала принесший некоторое облегчение, продолжал усиливаться – предвестник близкого конца. И чем меньше надежд оставалось на выздоровление, тем сильнее Франческо предавался отчаянию. Какая же вопиющая несправедливость! Он, Франческо Борромини, заслужил смерть – он, но никак не княгиня! Сколько раз она снова и снова протягивала ему руку дружбы, сколько раз он, ослепленный тщеславием, высокомерно отвергал ее! Неужели когда-нибудь он сможет загладить свою вину перед ней? Ради того, чтобы княгиня осталась в живых, он готов был отдать все – славу, почет, деньги, работу, искусство… все, лишь бы она была жива!

Франческо не сдавался, воспротивившись слепой и свирепой участи, которая, вместо того чтобы покарать его самого, столь несправедливо карала княгиню. Из прочитанных книг он знал, что оставалась еще одна-единственная надежда – на то, что после вскрытия чумных бубонов на теле княгини и истечения гноя из них жар спадет. Когда Кларисса, обессиленная, засыпала, Франческо ощупывал паховый сгиб, зажмурившись и прося у больной прощения за столь непозволительную, хоть и обусловленную жестокой необходимостью вольность, однако бубоны оставались по-прежнему крохотными, едва обнаружимыми.

Медики взывали к терпению – Франческо давным-давно потерял его. Чтобы хоть как-то отвлечься, он ушел с головой во всякого рода активность, нередко бессмысленную. Накупал противочумной воды – настой, которым бойко торговали аптекари, снадобье, представлявшее собой чаще всего обычный уксус, но с добавлением лечебных трав и ароматических эссенций, – окропляя этим зельем мебель в помещении, где находилась больная, ее постель. Иногда, следуя предписаниям врачей, раскрывал настежь все окна, чтобы проветрить помещения, велел обмахивать княгиню пальмовыми ветвями, настоял на ее ежедневном туалете, следил, чтобы она регулярно употребляла в пищу побольше свежих фруктов.

Кстати, в последних недостатка не было – ежедневно в палаццо доставлялась объемистая корзина, доверху наполненная фруктами, – дар кавальере Бернини. С пожеланиями скорейшего выздоровления.