Текст книги "Княгиня"

Автор книги: Петер Пранге

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 34 страниц)

– Вы должны расстаться с вашим мастером, – заключила она, – и открыть собственную мастерскую!

– У меня уже есть собственная мастерская.

– Мастерская каменотеса – да. Но докажите папе с его кардиналами, что вы больше чем ремесленник! Вы – архитектор от Бога! В этом ваше призвание и предназначение. Лишь последовав ему, вы создадите то, что должны: церкви и здания по вашим проектам.

И, чтобы придать вес сказанному, Кларисса невольно сжала руку юноши. Внезапно все слова, которые она собралась сказать, исчезли; девушка была целиком во власти одного чувства – не отпускать эту руку, большую, сильную и в то же время такую гладкую и нежную… Наверное, приятно, когда такая рука гладит тебя.

Франческо снова улыбнулся.

– Мисс Уитенхэм! – прохрипел позади нее чей-то голос. – Боже мой, наконец-то я вас нашел!

– Уильям! – Кларисса испуганно выпустила руку Кастелли. – Как вы здесь оказались? Я думала, вы больны и лежите в постели!

Перед девушкой стоял ее наставник; огромный шарф укутывал его голову, так что снаружи оставался лишь покрасневший нос крючком, украшенный большущей каплей.

– А я и лежал в постели, – просипел он, смахнув каплю с носа. – Италия!!! – Тут он бросил взгляд на Кастелли. – Даже погоду, и ту иезуиты заказывают. Солнце на небе палит так, что до самых мозгов добирается, а человек подхватывает простуду легче, чем в самый промозглый туман. Вот, – Уильям подал Клариссе письмо, – только сегодня пришло. От ваших родителей. – Прикрыв глаза, он испустил тяжкий вздох. – Из Англии, доброй старой Англии.

14

Уитенхэм-Мэнор,

апреля 29-го числа 1625 года.

Дорогая Кларисса!

Приветствую тебя именем Отца, и Сына, и Святого Духа!

С горечью и болью сообщаю тебе, дитя мое, о кончине нашего дорогого короля Якова. Да смилуется Господь над душой его, призвав в царствие небесное.

Как ни горька для меня боль невосполнимой утраты, считаю долгом своим, осушив от печали очи, устремить взор в грядущее. Тебе известно, как разгневал Якова твой отъезд в Рим, преднамеренный и озорной? Однако нынче твоему возвращению преград более не имеется. Дядя Грэхем, которому в новом кабинете предложена должность, уверил меня в этом. Ты с радостью будешь принята при дворе короля Карла – заходила неоднократно речь и о том, что ты после свадьбы станешь придворной дамой при королеве Генриетте.

Стало быть, не медли и возвращайся к родному очагу! Твой будущий супруг лорд Маккинни, этот почтенный человек, ждет не дождется твоего прибытия, чтобы заключить тебя в объятия. С тем чтобы ты не испытывала недостатка в наличных средствах в пути, я поместил нужную сумму в одном из итальянских банков Лондона. По предъявлении приложенного к письму аккредитива тебе в любом крупном городе, не чиня препятствий, выдадут затребованную тобой сумму.

Торопись, дитя мое, и выезжай еще до наступления зимы! Да благословит тебя Господь на благополучное возвращение.

Твой любящий отец,

лорд Уитенхэм, граф Брекенхэмширский.

Когда Кларисса дочитывала письмо, у нее тряслись от волнения руки, да так, что буквы расплывались перед глазами, как чернила на мокрой бумаге.

– Теперь мне и правда не суждено будет увидеть ваши башни, – подняв глаза, тихо заключила девушка.

Но Кастелли уже не было.

– Просто взял да ушел, не сказав ни слова, – фыркнул Уильям. – Даже не соизволил попрощаться. Ну и нравы здесь, в Италии!

Впрочем, как ни тщился наставник Клариссы выглядеть недовольным, получалось это плохо. Предстоящий отъезд на родину переполнял Уильяма радостью, так что он забыл и о погоде по заказу иезуитов, и о своей хвори. Глава последняя его труда, озаглавленного «Путешествие по Италии, с описанием и учетом всех многочисленных искусительных и манящих соблазнов и обольщений, каковые в этой стране встречаются», обретала наконец зримые очертания. Бессмертная слава была ему обеспечена!

Не успели они усесться в экипаж, который должен был доставить их от собора Святого Петра на пьяцца Навона, как Уильям завел речь о приготовлениях к отъезду, сравнивая всевозможные маршруты следования в Англию. Кларисса же силилась сдержать подступившие слезы.

– На тебе лица нет, – испуганно отметила донна Олимпия, как только они прибыли в палаццо Памфили. С озабоченным видом Олимпия отдала няне малыша Камильо, которого держала на руках. – Ты, случайно, не заболела?

Прикрыв двери гостиной, она обняла Клариссу. Стоило донне Олимпии прикоснуться к ней, как Кларисса разрыдалась.

– Я должна возвращаться в Англию! – объявила она сквозь слезы, показывая письмо отца.

Девушка стала сдавленным голосом переводить на итальянский отцовские строки. Олимпия, пытаясь успокоить Клариссу, гладила ее по волосам.

– Ты же знала, что в один прекрасный день тебе придется уехать отсюда.

– Да, конечно. Но сейчас… сейчас… все так… внезапно.

– Однако это не повод, чтобы так расстраиваться! Тебе разрешили вернуться в Англию. В Лондоне готовы даже принять тебя в придворные дамы. Любая, окажись она на твоем месте, была бы безмерно счастлива. А перед этим состоится твоя свадьба!

– Я не хочу за этого человека! – вдруг выпалила Кларисса. – Я… я совсем его не знаю! Как я могу выйти за него замуж?

– Не говори глупостей, дитя мое. Родители подобрали тебе жениха, и ты им за это должна быть благодарна. Поверь мне, тебя ждет счастье, большое счастье. Замужество – природное предназначение женщины.

– Ах, Олимпия! – всхлипывала Кларисса. – Я боюсь. Жить с этим человеком, остаться с ним один на один!.. Да я в глаза его не видела. Знаю только, что он лорд, и что стар как мир – ему уже больше тридцати, – и что живет он на каких-то там шотландских болотах.

Уткнувшись лицом в грудь кузины, Кларисса дала волю слезам. Поглаживая девушку по спине, Олимпия стала нашептывать ей что-то по-итальянски. Нежные, будто шелк, мелодичные слова скоро успокоили Клариссу. Вынув из рукава платочек, она вытерла глаза.

– А что ты сегодня делала в соборе?

– Я… я осматривала купол, с галереи…

– Ты была на галерее? А как ты туда попала? Ведь для этого нужен ключ.

Взяв кузину за подбородок, Олимпия посмотрела ей прямо в глаза:

– Кто тебя провел под купол?

Кларисса медлила с ответом. Почему же так трудно выговорить это имя?

– Ты должна мне сказать, дитя мое.

– Синьор… синьор Кастелли…

– Кастелли? Тот каменотес? – поразилась Олимпия.

Кларисса судорожно сглотнула.

– Да, синьор Кастелли, – повторила она, теперь уже уверенным тоном и вполне отчетливо. – И никакой он не каменотес, а архитектор. Он показал мне купол. И купол, и алтарь, и потолочную роспись – все! – вдруг стала перечислять Кларисса. – И фонарь, и четырех евангелистов с их символами – он все мне объяснил, так чудесно объяснил, мне никто до него ничего так не объяснял. Он такой умный, образованный и при этом очень скромный, до боязливости. Но потом все равно мне улыбнулся, даже два раза улыбнулся…

Так же внезапно, как и разговорилась, девушка умолкла. Кларисса вдруг показалась себе несдержанной, глупой девчонкой. Олимпия кивнула.

– Помнишь, когда ты только приехала, я пообещала тебе, что буду твоей старшей подругой, как была подругой твоей матери? Помнишь?

– Да, Олимпия.

– Я хочу сейчас спросить тебя кое о чем. Обещай, что будешь отвечать на мои вопросы честно, без утайки. Обещаешь?

Когда Кларисса кивком подтвердила согласие, донна Олимпия взяла девушку за руку.

– Ты всегда рада видеть синьора Кастелли?

– Больше, чем кого-либо другого, – тихо произнесла Кларисса в ответ. – Мне хотелось бы видеть его каждый день.

– Бывает иногда, что, перед тем как заснуть, ты думаешь о нем?

– И сразу же, как проснусь, тоже.

– А когда он перед тобой, что ты чувствуешь? Странное покалывание в затылке? Или мурашки по спине?

Кларисса покачала головой.

– Сердце начинает биться сильнее? Во рту пересыхает? И в желудке бог знает что творится? Колени подгибаются?

– Нет-нет, – ответила Кларисса. – Ничего такого я не испытываю.

Олимпия удивленно подняла брови:

– Что же в таком случае ты испытываешь?

– Это немножко другое – приятное чувство теплоты. И… мне становится так спокойно на душе, такое умиротворение охватывает меня всякий раз, как я увижу его или он заговорит со мной. Тогда я забываю обо всем, и мне становится хорошо, только хочется, чтобы это не кончалось никогда.

Олимпия снова кивнула, и на сей раз лицо ее посерьезнело.

– Тогда все гораздо хуже, чем я могла предположить. – Кузина обняла девушку за плечи. – Бедное, неразумное дитя…

– Почему ты так говоришь, Олимпия? Ты меня пугаешь. – Кларисса высвободилась из ее объятий. – Ты говоришь, будто лекарь с тяжелобольной.

– А ты и есть тяжелобольная. Ты больна самой страшной из болезней, какие только могут свалиться на женщину.

– И что же это за болезнь? Я ничего такого не чувствую, разве что… разве что…

Девушка стала подыскивать подходящее слово, но не нашла.

– Разве что ты в него влюблена! – подытожила Олимпия. – И это все, что ты хочешь мне сказать?

Хотела ли она сказать что-то еще? Кларисса была в таком смятении, что и понять не могла. Возможно, хотела, а может, и нет. Но даже если так: разве любовь – что-то дурное? Это что же – болезнь такая? Кларисса любила Бога, все ее за это хвалили, она любила своих родителей, донну Олимпию она тоже любила, что же в том плохого? И отчего полюбить мужчину – плохо? Неужто любовь эта отличается от любви к Богу или к родителям?

– Олимпия, – со страхом спросила у своей кузины Кларисса, – а что мне теперь делать?

– Сама знаешь, – уклонилась от ответа Олимпия.

– Я? Я знаю?

– Ты должна прислушаться к тому, что велит рассудок, но не твое сердце, Кларисса! Прежде всего рассудок.

Кларисса посмотрела на озабоченное лицо донны Олимпии, и вдруг ей вспомнилась сцена: Олимпия и монсеньор Памфили, погруженная в предрассветную мглу часовня палаццо, их объятия на скамье подле исповедальни… Так вот какова тайна мужчины и женщины?

Кларисса, закрыв глаза, глубоко вздохнула.

– Да, – сказала она после паузы. – Ты права. Мы уедем сразу же, как только Уильям поправится.

15

Карло Мадерна, великий зодчий собора Святого Петра, вынужденный в последние годы передвигаться на носилках, почил вечным сном в один из мрачных январских дней. Так завершился его более чем четвертьвековой период пребывания главным архитектором крупнейшего и самого известного христианского храма мира. Царивший в Риме холод дал возможность не спешить с похоронами. Бренные останки маэстро были преданы земле лишь на седьмой день после смерти – на кладбище Сан-Джованни-деи-Фьорентини неподалеку от цепного моста на правом берегу Тибра.

Генерал Барберини, болезненный брат папы, возглавлял похоронную процессию, что медленно следовала за катафалком, запряженным четырьмя вороными. Траурный перезвон разносился в воздухе. Под набрякшими от дождя знаменами своих цехов медленно тянулись каменотесы, каменщики и плотники, ваятели и архитекторы. Престарелый, согбенный под тяжестью прожитых лет шел, опершись на руку младшего сына, Луиджи, Пьетро Бернини. Шел Франческо Кастелли, ученик и помощник Мадерны, в последние годы часто замещавший своего учителя на строительных площадках; за ним следовали молодой и честолюбивый Пьетро да Кортона, умевший обходиться с кистью ничуть не хуже, чем с долотом; Алессандро Альгарди, об изваянных им на фасаде Сан-Сильвестро-аль-Квиринале фигурах сейчас говорили все. Плечом к плечу с Алессандро шагал Мартино Лонги, завершивший начатый десять лет назад его отцом проект в Санти-Аброджио-э-Карло, за ними – Франсуа Дюкюни, фламандец, запечатлевший своей кистью лик не одного святого.

В последний путь отправлялся выдающийся зодчий, одним из первых отважившийся увековечить триединого Бога в мраморе и камне, в динамике пышных форм которых отчетливо проглядывала физическая сила сотворившего их мастера, работавшего еще с Джакомо-делла-Порта, последним из учеников великого Микеланджело.

Среди тех, кто пришел отдать дань Мадерне, отсутствовал лишь один человек: Джованни Лоренцо Бернини. Он прибыл, когда гроб уже опустили в могилу. Не заговаривая ни с отцом, ни с братом, Бернини поспешил прямо к Франческо, стоявшему в одиночестве у разверстой могилы. Молодой скульптор застыл, сложив руки в молитвенном жесте.

– Побереги слезы, тем более что особого повода для скорби нет. Скорее уж наоборот, – с места в карьер начал Бернини. – Я сейчас прямо от папы. Урбан назначил меня главным архитектором собора – пожизненно! Денег прорва! Я имею право включать в счет даже дорогу на стройку.

– Ты что, не можешь подождать, пока гроб будет зарыт? – не поворачиваясь, мрачно спросил Франческо.

– Ну-ну, не будь святошей! Мое назначение и для тебя не пустой звук. Ты хоть понимаешь, что это означает? Нет? Так вот, у нас всегда будет на хлеб с маслом, отныне и до конца дней. – Бернини кивнул на могилу: – А отчего отправился на тот свет этот старый хрыч?

– Да помолчи же ты наконец! – прошипел Франческо. – Или я тебя сейчас прикончу!

– Вот с этим, пожалуйста, повремени! Или у тебя совесть нечиста? Уж не из-за того ли, что ты в последнее время много внимания уделял моей стройке?

Франческо не удостоил его ответом. Лоренцо покосился на помощника. Что это у него на лице? Капли дождя, или он и правда плачет?

– Ну какой же ты потешный! – заговорил Лоренцо, взяв Франческо за локоть. – Мы с тобой обеспечены на вечные времена. Представь, я унаследовал от Мадерны не только собор, но и палаццо Барберини. А ты мой assistente – и на этих двух стройках, и на всех остальных, включая и те, на которых нам еще только предстоит работать. Обещаю тебе.

Наконец Франческо повернулся к нему. Глубокая складка на переносице не сулила ничего хорошего.

– Не выйдет, – объявил он. – Подыщи себе кого-нибудь другого.

– То есть? Ты что, обиделся на меня?

– Нет. Просто хочу открыть свою мастерскую – как архитектор.

– Что ты хочешь открыть? Мастерскую? Интересно, а на что ты будешь жить?

– Выполню пару заказов, завещанных мне Мадерной. Тех, что он передал мне, уже будучи при смерти.

– Сейчас разревусь от умиления! – в бешенстве воскликнул Лоренцо. – А обо мне ты подумал? Как завершить начатое без тебя? Алтарь, палаццо, новые башни Пантеона, которые предстоит выстроить из-за того, что Мадерна надумал взять бронзу из стропильных ферм? Не говоря уже о бюсте короля Англии, который мне навязал Урбан!

– Ничего, как-нибудь выкрутишься. Ты всегда доводил до конца начатое. К тому же ты не один – у тебя есть отец и брат.

– Неблагодарный! Кто обеспечивал тебе заказы для твоих каменотесов, для Пантеона и для собора? Я! Я! Я! Да без меня вы бы все подохли с голоду! Господи, что я здесь делаю? – вдруг опомнился Бернини, хлопнув себя по лбу. – Может, и я уже спятил? Нет, я даже обсуждать это не желаю. Ты – мой лучший друг.

Лоренцо снял шляпу, преклонил колено перед могилой и, перекрестившись, стал бормотать слова молитвы по усопшему. Тысячу раз повторенные слова пролились бальзамом на его душу. Он шептал их на кладбище, наверное, уже в десятый раз, после чего поднялся, взялся за воткнутую в кучу земли лопату и бросил на гроб. Затем оба снова стали на колени и, безмолвно поклонившись, в последний раз простились с усопшим.

– Конечно, он был великим архитектором, – задумчиво произнес Лоренцо, глядя на присыпанные землей цветы на крышке гроба. – Поверь, я бы пришел раньше, но, знаешь, не переношу я похорон. Как представлю себе, что однажды и меня запихнут вот в такой же деревянный ящик, зароют, а потом меня будут жрать черви… – Тряхнув головой, будто пытаясь избавиться от жутковатых мыслей, Лоренцо взглянул на Франческо. – Теперь скажи честно, почему ты не хочешь больше работать со мной? Тебя что, заставляют горбатиться без передышки? Может, я плачу тебе мало?

Казалось, Франческо не слышит своего работодателя. С непокрытой головой, с намокшими от дождя волосами он продолжал стоять над могилой Мадерны, устремив взор куда-то вдаль, словно пытаясь разглядеть что-то среди серых туч. Бернини подумалось, что Франческо – самый чудной из всех, кого ему доводилось встречать. Насколько же разными они были: Кастелли – никогда не улыбавшийся, своенравный упрямец, вечно углубленный в себя, временами даже казавшийся каким-то омертвевшим, зачерствелым, и в то же время гордый и вспыльчивый. Несмотря ни на что, Лоренцо любил его, любил даже больше, чем родных братьев, – Франческо был единственным, кто мог возразить Бернини. А почему? Может быть, потому, что Кастелли обладал качествами, отсутствовавшими у Лоренцо? Нет, дело здесь было не только в знании техники, скрупулезности, аккуратности и усердии. В их отношениях присутствовало нечто потустороннее, ниспосланное обеим свыше. Так близнецы обречены быть вдвоем на все времена.

– Есть одна женщина, – будто про себя произнес Франческо, – которую я ждал с тех пор, как ощутил себя мужчиной. И вот теперь встретил. Но она презирает меня за то, что я – каменотес. Избегает встреч со мной.

– Ах вот в чем дело! – присвистнул Лоренцо. – Это я по крайней мере еще могу понять. – И тут же очень осторожно и деликатно стал допытываться: – И ты думаешь, что она вмиг зауважает тебя, стоит тебе только доделать то, что не успел Мадерна? Стеночку пристроить? С домовым грибком расправиться? Дорогой мой, женщины обожают героев, а не мелких ремесленников. Тех, перед кем можно преклоняться.

Лоренцо ожидал, что его слова озадачат Франческо, но этого не произошло.

– Вот что, пойдем-ка! – нетерпеливо воскликнул Бернини. – Здесь, над могилой твоего учителя, мы заключим с тобой пакт! Мы должны объединиться! Чтобы возводить еще невиданные в мире церкви и дворцы!

– Пойми, Лоренцо, я очень ценю твое предложение, но…

– Никаких «но»!

– Нет-нет, – настаивал Франческо. – Я должен работать один.

– Ерунда! Ты считаешь, что наша встреча – случайность? Нет, она… воля Божья! – с жаром воскликнул Лоренцо. – Богу угодно, чтобы мы с тобой творили сообща. Каждый из нас – ноль без палочки. Вместе же мы можем создать по-настоящему великое! И алтарь – только начало. Да мы этот проклятый собор заново отстроим – его фасад, площадь перед ним.

– Оставь Бога в покое, Лоренцо! Если ты в кого и веришь, так только в папу. И он назначил ведущим архитектором собора тебя. Не меня.

– Вспомни о колокольнях для собора Святого Петра! Великолепный проект! И он имеет шансы стать реальностью.

Схватив Франческо за плечи, Лоренцо тряхнул его.

– Ты что же, готов отказаться от своих колоколен ради того, чтобы строить общественные нужники?! И похваляться тем, что, мол, ты сам себе хозяин? – Бернини протянул Кастелли руку. – Давай, не будь глупцом! Принимай предложение!

Франческо медлил. На небе вдруг прояснились тучи, выглянуло солнце, и над кладбищем во всем многоцветий протянулась огромная радуга.

– Видишь? – Лоренцо захохотал как безумный. – Да это знак! Знак нам с тобой! Чего ты ждешь? Согласись хотя бы ради той, которую ждал всю жизнь!

Но Франческо продолжал пребывать в нерешительности.

– Обещаешь мне, что колокольни на самом деле будут построены? – спросил он.

– Конечно, будут! Если хочешь, можешь хоть весь их фасад залепить своими чокнутыми херувимами.

– И ты никогда не станешь выдавать мои проекты за свои?

– Никогда, слово даю! И пусть Мадерна будет мне свидетелем.

Тут наконец Франческо протянул ему руку:

– Тогда с Божьей помощью… попробуем.

– Ну вот! – возопил Лоренцо. – Бог ты мой, как я рад! И чтобы ты знал, что мои намерения вполне серьезны: я уже обговорил все с папой. Урбан готов за твою работу над алтарем выплачивать тебе ежемесячно двадцать пять скудо. Почти на целых десять скудо больше, чем мне – ведущему архитектору!

Прижав к себе Франческо, Бернини расцеловал его в обе щеки.

– Мы с тобой горы свернем! Возведем новый Рим, Врата Рая! Сам Микеланджело покажется пигмеем по сравнению с нами!

16

Портпледы и сумки для платьев были упакованы в огромный деревянный сундук, туда же положили дюжину серебряных вилок – подарок донны Олимпии к свадьбе Клариссы. В Англию решили отправиться экипажем, а не верхом на лошадях – через Милан, мимо озера Маджоре, через Симплонский перевал, оттуда на Лион, затем на север Франции к побережью Ла-Манша, оставив в стороне Фландрию и Германию, где никак не утихали религиозные войны.

Вопреки намерению Клариссе все же пришлось провести зиму в Риме. И причиной тому стал, как ни странно, Уильям, который спал и видел, как возвратится в Англию. Его продиктованный нетерпением визит в собор обернулся воспалением легких, так что к началу зимы ни о какой поездке через Альпы и говорить не приходилось.

Монахи-капуцины в черных сутанах ставили Уильяму клистиры, делали кровопускание, усеивали его хилое тело банками и пиявками… все напрасно – англичанин хирел на глазах и не сомневался, что искусство римских эскулапов вот-вот отправит его к праотцам. Вероятно, именно так бы и случилось, если бы он в один прекрасный день, собрав в кулак еще остававшиеся силы, после кубка забористо приперченного бренди, по неосторожности прописанного ему одним профессором медицины в качестве «укрепляющего средства», не двинул бы по черепу упомянутому профессору своим произведением – переплетенным в кожу фолиантом о странствиях по Италии. Сей эпизод навсегда отпугнул от постели больного и беднягу профессора, и коллег оного.

А Кларисса? Несчастная Кларисса! Она вняла зову рассудка, но не сердца и больше не виделась с Франческо Кастелли, за всю зиму ни единого раза. Трижды в день она обращалась с благодарственной молитвой к Богу – утром, в полдень и вечером. Когда же мастер являлся в палаццо Памфили спасать здание от домового грибка, девушка в сопровождении кузины или Уильяма покидала свое римское пристанище. Благодаря этому она увидела Сикстинскую капеллу и «Страшный суд» Микеланджело, папский дворец, по святости превосходивший даже собор Святого Петра, собрание древностей Ватикана, Большой цирк и Kолизей. Она постояла у колонны, возле которой, по преданию, Брут заколол Цезаря, прошлась по тому самому мосту, где некогда римский солдат в одиночку сдерживал целую армию неприятеля, на коленях одолела Святую лестницу, по ступеням которой восходил к дворцу Понтия Пилата в Иерусалиме Иисус Христос после того, как был приговорен к смертной казни. На экипаже Кларисса объехала все семь римских холмов, откуда открывались изумительные виды на город, – девушка осмотрела и могла назвать все архитектурные памятники Рима.

Но вот радовали ее по-настоящему эти вылазки? Нет, конечно. Красоты и достопримечательности волновали девушку ничуть не больше, чем вечно кислая физиономия князя Памфили, с которой тот встречал ее по возвращении в палаццо. Каждая церковь, каждый дворец напоминали девушке о Кастелли. Кларисса готова была отдать все за то, чтобы он сопровождал ее в этих экскурсиях по городу. Слушать его объяснения, постигать скрытый смысл и упорядоченность в кажущейся неразберихе римских улиц, переулков и площадей… Как же ей недоставало Франческо! Ласкового, мелодичного говора, восхищения в глазах. Его благоговения, его серьезности, его гордости. И больше всего – его улыбки…

В те дни Кларисса возвращалась домой, лишь окончательно убедившись, что мастер Кастелли успел покинуть палаццо, хотя в душе страстно желала встречи с ним. Он был так близок ей и так далек – сможет ли она когда-нибудь вновь ощутить себя счастливой? Поскольку Олимпии, к тому времени уже освоившей науку чтения и письма, более занятий не требовалось, Кларисса коротала долгие зимние вечера за переписыванием набело путевых заметок Уильяма. Это позволяло хоть немного отвлечься от мучительных раздумий и вопросов, нередко доводивших ее до слез, и к концу зимы, за которую, как ей казалось, она на все времена разучилась смеяться, Кларисса уже с явным облегчением воспринимала близящийся день отъезда из Рима, еще совсем недавно города ее надежд.

И вот в ближайший понедельник этот отъезд должен был состояться. Но до того Клариссу ждала еще одна миссия. По инициативе кузины ей предстояло от имени королевской семьи принять участие в чествовании британским посланником одного скульптора, о котором рассказывали, что он, еще будучи ребенком, покорил Рим своими работами. Клариссе все уши прожужжали о нем, ей приходилось видеть и кое-что из его работ, однако представлены они друг другу не были. Если прислушаться к доброхотам прославленного скульптора, можно было подумать, что никто, кроме него, в Риме не может претендовать на статус истинного художника.

– Есть такая поговорка: «Где сытнее, там и искусство», – вздохнул лорд Генри Уоттон в зале приемов римского дворца английских королей, – но коли вы желаете знать, что я по этому поводу думаю, то скорее как раз наоборот. Шесть тысяч скуди! И такое сокровище вручают скульптору!

Лорд раскрыл перед Клариссой шкатулку, и девушка невольно ахнула. На устланном черным бархатом дне сверкнул смарагд величиной с крупный лесной орех.

– А вот и наш виновник торжества! – отметил английский посланник.

Головы присутствующих повернулись в сторону вошедшего. Через распахнутые двери, у которых застыли лакеи, в зал вошел молодой мужчина с гордо вскинутой головой, со шляпой в руке и развевающимися от стремительной ходьбы волосами. В сопровождении свиты, достойной любого правителя, он направился прямо к ним. Разговоры в зале смолкли, отчетливо звучали возгласы восхищения. Казалось, даже выставленные здесь по случаю торжества мраморные фигуры, и те замерли перед маэстро в почтительном поклоне. Кларисса поймала себя на мысли, что именно таким и представляла себе человека по фамилии Бернини.

– Склоняю голову перед величием английской нации. Перед ее могуществом и ее красотой.

Сначала приветствия скульптора удостоился лорд Уоттон, затем Бернини с лукавой улыбкой, подчеркиваемой его усиками, повернулся к стоявшей чуть поодаль Клариссе. Какое высокомерие! Самомнение сквозило даже в его поклоне. И это при том, что он ни на вершок не был выше ее, хотя на французский манер надел к своим штанам до колен и чулкам туфли с пряжками на высоких каблуках. Ничего подобного на мужчинах Клариссе видеть до сих пор не доводилось. Вдруг она ощутила непреодолимое желание как можно скорее покончить с этой церемонией.

– Позвольте мне от имени моей королевы выразить вам благодарность за созданный вами бюст ее супруга, короля Карла I. Поражает полнота сходства его величества с тем, как он изображен на портретах господина Ван Дейка.

– Прошу вас передать его величеству мои извинения за темные пятнышки на лбу бюста – это произошло вследствие особой структуры мрамора. Однако могу вас заверить, что они исчезнут, стоит его величеству перейти в католичество.

Что за бестактное пожелание! Кларисса решила воздержаться от дальнейших похвал в адрес маэстро и в завершение своего краткого монолога привела слова самого Карла I:

– «И пусть камень сей украсит руку, создававшую это произведение!»

– Камень этот цвета ваших глаз, княгиня, – ответил Бернини. – И он куда лучше подошел бы вам, чем мне! Но боюсь, что не смогу отказаться от такого подношения из-за опасений разобидеть его величество.

Проворным жестом карманника Бернини схватил шкатулку со смарагдом, и она тотчас же скрылась в полах его расшитого золотом сюртука. По знаку лорда Генри Уоттона расположившийся на подиуме неподалеку от входа оркестр заиграл, и гости стали выстраиваться для танца. Кларисса уже обреченно подняла руку, собираясь протянуть ее Бернини, однако скульптор, к ее удивлению, тут же пригласил на танец… нет, не ее, а донну Олимпию.

– Что за манеры! – вырвалось у Клариссы.

– К сожалению, не могу отомстить за них, – со вздохом высказался Уоттон. – Как танцор я плох настолько, что уже сама попытка пригласить вас – преступление. А сейчас прошу великодушно простить – гости.

Возмущенная и растерянная, Кларисса рассеянно потянулась за бокалом вина, предложенным лакеем. Сделав глоток, девушка заметила, что руки у нее предательски трясутся. Глядя поверх бокала, Кларисса наблюдала за тем, как Бернини в паре с ее кузиной ведет сарабанду. Что ее так взволновало? Что этот спесивый итальянец попытался высмеять ее короля? Или что не пригласил ее танцевать? Но разве можно это считать оскорблением? Напротив, она без памяти рада, что сей павлин пригласил не ее. Как он семенит ножками в своих туфлях на высоких каблуках! Манерный, будто дама. И в танце обмахивается веером, беспрерывно что-то нашептывая Олимпии! Хотя из такта все же ни разу не выбился. Да, так танцевать дано лишь итальянцам. Господи, и что они только там обсуждают?

Внезапно их взгляды встретились, но прежде чем Бернини успел кивнуть Клариссе, та демонстративно повернулась к нему спиной.

На нее полным ожидания взором смотрели огромные глаза: мраморная статуя женщины. Чуть наморщив лоб, она полураскрыла полные губы, будто в этот момент ей привиделось нечто любопытное. Выражение лица статуи и волновало, и притягивало. И хотя женщина внешне ничуть не походила на Клариссу, девушке вдруг необъяснимым образом стало казаться, что она видит свое отражение в зеркале.

– Вас заинтересовала моя работа?

Кларисса так резко повернулась, что выплеснулось вино из бокала. Это вызвало улыбку Бернини.

– Для меня было бы большой честью, – произнес он, – видеть вас у себя в мастерской.

– Я послезавтра отъезжаю – навсегда.

– Тогда у вас еще целый день в запасе – вы вполне можете успеть.

– Уверена, что не смогу.

Только сейчас Кларисса заметила, что мраморный бюст залит вином. По каменному лицу расползались красные потеки.

– О, что я наделала! – виновато воскликнула девушка. – Я готова возместить причиненный ущерб. Назовите сумму!

– Ущерб? – воскликнул Бернини. – Ей богу, мне стыдно! Именно сейчас этот бюст достиг совершенства! Вы только взгляните, как восхитительно покраснела красавица! Будто ее застигли за прегрешением. Будьте уверены, я бы никогда не додумался подкрасить ее.

И снова эта улыбка. Он что, потешается над ней? Сердце Клариссы почему-то застучало, а во рту пересохло. Что все это означает?.. Поднеся к губам бокал, она залпом опорожнила его.

– Так вы не придете ко мне в мастерскую? – не отставал Бернини, помахивая веером.

Кларисса твердо решила сменить тему:

– Все выставленные здесь скульптуры – ваши?

– Вы имеете в виду этот дворец или же Рим?

Она пропустила мимо ушей очередное свидетельство бахвальства Бернини и, призвав на помощь все свою светскую надменность, отчужденным тоном сказала:

– Представляю себе, скольких сил стоит высечь из камня подобное.

– Сил? Ровным счетом никаких! – рассмеялся Лоренцо. – Все уже и так на месте! Что бы от тебя ни потребовалось высечь, благословляющего паству кардинала или купающуюся женщину, они уже и так заключены в мраморе.