Текст книги "Княгиня"

Автор книги: Петер Пранге

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 34 страниц)

15

– Нельзя голосовать против него! Это повредит вам самому. Вам как раз необходимо предпринять все ради спасения колокольни! Это ведь и ваше детище!

Вот уже добрую четверть часа Кларисса пыталась втолковать Франческо Борромини свою идею, но у нее складывалось впечатление, что она говорит с каменной кладкой. Архитектор демонстративно повернулся к ней спиной и стоял, скрестив руки на груди. Ему даже не пришло в голову предложить гостье сесть.

– Мое детище? – пробурчал он. – Весь Рим свято верует в то, что это произведение великого Бернини и очередное подтверждение его гениальности. А теперь, когда весь фасад собора в трещинах и все напропалую дивятся, как подобное могло произойти, вы хотите, чтобы я бросился ему на выручку, заслонил имя Бернини своим! К чему мне это? Чтобы меня высмеивали на каждом углу?

– Вас никто не собирается высмеивать. Напротив, римляне будут вам благодарны.

– Я знаю, что такое благодарность римлян.

Повисла тягучая пауза. Кларисса понимала, к чему клонит Франческо, она понимала и то, что он имел все основания так судить.

На улице сгущались сумерки, крохотное окошко пропускало так мало света, что книжные полки темным рельефом выделялись на фоне побелки стены. Кларисса взяла со стола подсвечник и с ним в руке направилась к плите на другом конце комнаты.

– Именно поэтому вам теперь и стоит расставить все точки над i, синьор Борромини, – убеждала его Кларисса, зажигая свечу от лучины. – Второго такого раза, как с алтарем, быть не должно. Кто знает, сколько труда вы вложили в его создание? Никто. Вы что же, хотите, чтобы вновь пели хвалу несправедливости?

Когда Лоренцо повернулся, Кларисса в мерцающем свете свечи разглядела прежнюю печаль.

– Зачем вам все это нужно? – спросил он. – Он снова послал вас ко мне?

Вокруг его темных глаз кожа подергивалась, и создавалось впечатление, что Франческо желал задеть княгиню побольнее не только словами, но и взглядом. Откуда такая непримиримость? Кларисса всем своим существом чувствовала, что нынешнее положение отнюдь не удовлетворяет его, но в этом человеке будто сидел демон, подстрекавший его на поступки, которые были наперекор и самому Франческо. И что же ей предпринять, чтобы умиротворить этого демона?

– Я видела вашу колоннаду в палаццо Спада, – сообщила Кларисса. – И представляете, попалась на удочку вашего приема, хотя и видела проект. Вы создали настоящее чудо. Верно говорит монсеньор: она приводит в смятение чувства и поучительна для разума.

– Вы и до палаццо Спада добрались? – В голосе Франческо отчетливо звучала неприязнь. – Что вам там понадобилось?

– Мы с монсеньором говорили о вас. О вас и о синьоре Бернини. Монсеньор полагает, что вам и кавальере Бернини следует…

– С какой стати вы вмешиваетесь в мои дела?! – взорвался Борромини. – Думаете, мне без вашей помощи не обойтись?

– Разумеется, не обойтись, – спокойно ответила Кларисса, ставя подсвечник на стол, – и, если я действительно вмешиваюсь в ваши дела, как вы изволили выразиться, так исключительно ради вашего произведения. Не надо выплескивать ребенка вместе с водой. Необходимо отыскать компромисс с Бернини! Иначе римляне, глядя на вашу башню, будут испытывать чувства, схожие с теми, которые они испытали бы, попав в вашу колоннаду: ага, все, оказывается, не так, как представляется сначала.

– И ради этого мне предстоит наняться в подручные к шарлатану?

Кларисса покачала головой:

– Понимаю, что ждет вас. Люди ведь терпеть не могут таких, как вы, тех, кто не желает подделываться под чужое мнение, тех, кого может удовлетворить лишь совершенство.

– Мне нет дела до людей!

– Вы столького достигли, синьор Борромини, вы же начинали каменотесом, а теперь вы – человек известный. Но если вы сейчас не уступите, однажды снова окажетесь каменотесом.

– С чего это вам пришло в голову? Абсурд!

– Хотелось бы мне, чтобы это было так, но, поверьте, вы ошибаетесь. Вы считаете, что эскиз колоколен – ваш великий шанс? Отнюдь, синьор Борромини, он станет вашим смертным приговором. Вас возненавидят, вас уничтожат – а мне совершенно не хочется становиться свидетельницей этого. Но что это? – невольно вырвалось у Клариссы, стоило ее взору упасть на разложенный рядом с подсвечником на столе план. – Это ведь… да это ведь башня!

– Это не для посторонних, – объявил Борромини, демонстративно положив поверх эскиза толстенный переплетенный в кожу фолиант.

– Мне кажется, вы поступаете вопреки утверждениям вашего друга, – сказала Кларисса, отложив в сторону книгу. – И нечего смотреть на меня таким недобрым взглядом – между прочим, я прочла книги вашего Сенеки и теперь знаю, чему он учит: кто хочет оставаться верным себе, не может позволить чувствам властвовать над собой, а должен следовать зову рассудка. Да что я здесь рассуждаю? Вы сами все уже сделали, так что мне вас просить не о чем.

Придвинув к себе подсвечник, княгиня склонилась над рисунком. Да, сомнений быть не могло, перед ней лежал план перестройки колокольни – на сангине были тщательно отмечены графитом необходимые изменения.

– Я так рассчитывала на это. Отчего вы сразу не сказали?

– Это всего лишь эскиз, и он еще ничего не означает.

Не скрывая недовольства, Франческо взял лист со стола, свернул его в рулон и водрузил на полку.

– На самом деле ничего не означает? Не верю. – Кларисса посмотрела на Борромини. – Предположим, папа Иннокентий официально объявит, что в проекте колокольни ваши заслуги и заслуги кавальере Бернини равноценны. Тогда вы готовы предпринять все возможное для ее сохранения?

– С чего бы это папе заявлять такое?

– Я могу переговорить с донной Олимпией. Не сомневаюсь, что, если я попрошу ее…

– Вы намерены просить за меня донну Олимпию? Я запрещаю вам! Я никогда в жизни еще ни о чем и ни у кого не просил. Тем более о том, что принадлежит мне по праву.

– Боже милостивый, синьор Борромини, неужели вы не в силах хоть на миг расстаться с гордыней?

– Мне не нужны подачки, мне нужна справедливость.

– А как же ваша мечта? – повысила голос Кларисса. – Когда я впервые встретилась с вами, у вас было столько планов, у вас и у синьора Бернини. Нет-нет, и не думайте мне перечить! Вы вместе с ним мечтали возвести новый Рим, врата рая, затмить самого Микеланджело. А теперь у вас есть все, чтобы воплотить свою мечту. Вы оба – величайшие архитекторы этого города, возможно, и мира. И если вы станете сотрудничать, а не нападать друг на друга, нет ничего, чего бы вы не сумели сделать. Башня колокольни – знак Божий! Не медлите больше – сделайте то, что вам предначертано судьбой!

Франческо с каменным лицом взирал на княгиню, будто та говорила с ним по-английски. Лишь неизменная складка на лбу свидетельствовала о том, что ее слова доходят до архитектора. Если бы не проклятая гордыня, размышляла Кларисса, худшая из его черт, из-за которой она, возможно, и уважала его. Решительно взяв Борромини за руку, княгиня сказала:

– Помиритесь с Бернини! Если не ради вашей мечты, то по крайней мере ради меня! Прошу вас! Вы не представляете себе, что все это для меня значит…

16

9 октября 1645 года состоялось второе по счету заседание архитектурной конгрегации. Иннокентий приветствовал присутствующих кардиналов, а также членов экспертной комиссии, затем в наступившей тишине собравшиеся услышали щебетание птиц за наглухо закрытыми окнами. Взоры всех были прикованы к Франческо Борромини – в этот день ему предстояло огласить свое заключение. С серьезным лицом он разложил перед собой бумаги. Сейчас все зависело именно от его мнения.

– Прошу вас, начинайте, – предоставил ему слово Вирджилио Спада.

Формально такой же, как и остальные, собравшиеся здесь, участник заседания, а фактически отделенный от них незримым барьером, если встает вопрос об обвинении и ответственности, под бдительным взором кардиналов и папы на дальнем углу стола сидел Лоренцо Бернини. Нервы его были натянуты как струна. Ему грозил штраф в размере десяти тысяч скуди, и если папа наложит его, сюда следует приплюсовать и покрытие расходов на возведение башни, а эта сумма составит уже сто двадцать пять тысяч скудо. Это означало бы, что он навеки разорен.

Лоренцо предпринял все, что было в его силах. Артузини и Райнальди, представившие свое заключение еще на прошлом заседании, были на его стороне. Фонтана, Лонги и Больджи – те художники, для них главное – эстетические критерии, таким образом, и в них сомневаться не приходилось. Но были и колеблющиеся, к примеру, Марицелло, Мола и Моцетти. На счастье Бернини, Мола и Моцетти пребывали в хроническом безденежье, посему Лоренцо еще до заседания одарил каждого пятьюстами скуди. Но хватит ли им этого? Он обратился с молитвой к Всевышнему, в такие моменты Лоренцо не сомневался в его существовании, прося решить его судьбу ему во благо.

– Начнем с вопроса о строительном грунте, – приступил к докладу Борромини. – Грунт под фундаментом состоит из плотного суглинка, осадка на него не больше, чем на других участках. Хотя на одном участке фундамента известь вымыло из раствора, самый нижний слой в относительно хорошем состоянии…

У Лоренцо вырвался вздох облегчения. Борромини говорил спокойно и по существу дела, не позволяя никаких личных выпадов. Разумеется, на критику он не скупился, смело перечислял и вскрывал ошибки в проектировании, допущенные Лоренцо, не пощадил Борромини и небрежность при проведении отдельных строительных работ, но – и это было самое главное – он тут же предлагал и способы уберечь башню колокольни от разрушения.

– Колокольня соединена с фасадом железными крючьями и каменной кладкой. Вследствие оседания фундамента возникло напряжение, которое через анкеровку передалось фасаду. Что и вызвало появление трещин. Как же устранить воздействие этих сил? Прежде всего усилением и постановкой дополнительных опор южного участка фундамента…

Неужели Господь внял его мольбам? На Лоренцо накатила волна теплого чувства. Тот, кто излагал свое мнение на другом конце стола, не был ему соперником – это его былой спутник! Речь Франческо каждой новой фразой переносила Бернини в прошлое: все очень напоминало тот день, когда он зашел в тупик с возведением главного алтаря собора и Франческо объяснил ему, как именно изменить конструкцию балдахина, чтобы не дать колоннам переломиться. Бернини отчетливо помнил, какой непомерный груз мигом свалился с его плеч. Сейчас на глаза Бернини невольно наворачивались слезы, и несколько раз кряду он судорожно глотнул. Он всегда знал: в их встрече с Франческо было что-то судьбоносное. Они как двое близнецов, связанных провидением на вечные времена.

– Таким образом, подведем итог, – объявил сидевший на троне папа после того, как Франческо завершил доклад.

На лице Иннокентия отчетливо читалось облегчение. Не вдаваясь в технические тонкости, его святейшество указал монсеньору Спаде взять на себя руководство и контроль за всеми предстоящими работами.

Лоренцо во второй раз за это утро обратился к Вседержителю, пообещав заодно до скончания века за свой счет поливать покрытую струпьями физиономию папы отваром из подорожника, как тут его святейшество совершенно неожиданно и весьма строгим тоном вопросил Лоренцо Бернини:

– Следовательно, не существует более причин для твоего отъезда из Рима, кавальере Бернини?

Преисполненный самого искреннего раскаяния, Лоренцо преклонил голову.

– Я приложу все свои силы, ваше святейшество, ради устранения допущенных мною огрехов.

– Отъезд из Рима? – недоуменно спросил Борромини. – Честно говоря, я ничего не пойму.

– Французский королевский двор, – пояснил Вирджилио Спада, – приглашает кавальере в Париж.

– Для выполнения заказа по изготовлению скульптурного портрета короля, – не удержался Лоренцо, горделиво тряхнув локонами, – и по личному приглашению первого министра Мазарини.

По выражению лица Франческо Бернини мгновенно понял, что лучше бы ему промолчать. Франческо стоял бледный, часто-часто помаргивая от охватившего его гнева.

– Об этом и речи быть не может, – решительно произнес он с так хорошо знакомой миной, делавшей его похожим на мула. – Во всяком случае, пока не будет оглашен окончательный результат расследования. Иначе есть опасения, что обвиняемый попытается уйти от ответственности.

– Я? – воскликнул до глубины души задетый Лоренцо. – Уйти от ответственности? От какой ответственности? Вы же сами утверждали только что, представляя ваше заключение…

– Как бы то ни было, – перебил его Франческо таким тоном, будто перед ним сидел не Бернини, а кто-нибудь из его учеников, – французский двор подождет!

– Кому-кому решать, но уж не моему бывшему помощнику! – взъярился Лоренцо, тут же во второй раз проклиная свой слишком скорый язык.

Боже, что на него нашло? Да не собирался он ни в какой Париж, напротив, он был безмерно рад остаться в Риме. Но ему меньше всего хотелось, чтобы здесь за него решали, что ему нужно, а что нет.

– Я волен ехать куда пожелаю!

– Французский двор подождет! – упрямо повторял Борромини. – Или найдет себе другого скульптора! В конце концов, кавальере Бернини не один на свете мастер.

А вот это уже был открытый вызов. И тут Лоренцо вдруг стал спокойным и хладнокровным.

– Может, у вас есть какие-нибудь предложения, синьор Борромини? Если, по вашему мнению, первый художник Рима не волен покинуть Рим, кого же тогда мы пошлем к королю Франции? Может, – тут он сделал краткую, но достаточно значимую паузу, – каменотеса?

– Мне кажется, – вмешался монсеньор Спада, – мы несколько отклонились от обсуждаемой темы.

– Разумеется, – согласился с ним Франческо. – И, если позволите, мне хотелось бы все же завершить мое заключение.

– Завершить? – изумился Спада. – Как мне показалось, вы его завершили.

– Отнюдь, – ответил Франческо. – Самое главное еще предстоит сделать.

Лоренцо обмяк. Какой же он все-таки идиот! Знал ведь, что сейчас произойдет, – и произошло! Краткими, сжатыми фразами, каждая из которых кинжалом впивалась в сердце Бернини, Борромини продолжил изложение своих доводов: башня втрое выше и вшестеро тяжелее допустимого предела – и это на прежнем фундаменте! Без усиления последнего! Словно не насытившись, Борромини продолжал: да, существует еще одна проблема, основная, суть ее в том, что все надстройки никак не согласованы с базовыми постройками Мадерны – колокольня стоит не только на горизонтальных соединительных балках башни, но и создает нагрузку на южный угол фасада и внутреннюю поперечную стену притвора. Для наглядности Франческо передал сидящим эскиз, где была представлена горизонтальная проекция южной башни на северный нижний ярус. Даже самому несведущему в строительстве становилось ясно, что речь идет о чрезмерной нагрузке.

– Одним словом, – закончил Борромини свой доклад, – в любое время может начаться обрушение башни. Колокольню надо сносить! Только это спасет собор Святого Петра и убережет его фасад от разрушения.

– Ах ты, лицемер несчастный! – Лоренцо вскочил с места. – Меня-то тебе не провести! Я знаю, почему ты затеял все это: тебе не терпится выстроить свои башенки и стать главным архитектором собора!

С почти безучастным лицом Франческо выдержал переполненный яростью взгляд Лоренцо Бернини.

– Заблуждаетесь, – сухо ответил он, – как, впрочем, и раньше заблуждались во всем, что касается строительства, кавальере. У меня нет ни малейшего желания выставлять свой проект на конкурс. Меня пригласили сюда в качестве эксперта, никаких собственных интересов я здесь не преследую.

Наступила пауза, никто из сидящих в зале не проронил ни слова. Кардиналы многозначительно, до самых своих плоских головных уборов поднимали брови, эксперты смущенно переглядывались, косясь на соперников; Чиприано Артузини покашливал в кулачок, Андреа Больджи выписывал закорючки на листке бумаги.

– Что мы решим теперь? – прорезал тишину скрипучий голос Иннокентия.

– Предлагаю, – со вздохом произнес монсеньор Спада, – перенести принятие решения на следующее заседание комиссии.

17

Нынешняя зима стала суровым испытанием для жителей Рима; чем сильнее укорачивались дни и становились длиннее ночи, тем крепче в домах простых римлян утверждалась нужда. Прошлогодний урожай был настолько низок, что закрома опустели еще в ноябре; его святейшество в связи с опустошительными для государственной казны войнами и размахом строительства в период понтификата Урбана не видел возможности вновь поднять налоги на основные виды продовольствия, такие как мука и масло. К Рождеству каждая римская семья столкнулась с проблемой, что подать на стол. Из-за голода зимний карнавал был скромен, как никогда. По распоряжению папы Иннокентия отменили все помпезные шествия, кавалькады и тому подобные дорогостоящие зрелища, в прошлые годы составлявшие кульминацию празднеств. Было решено ограничиться лишь теми увеселительными мероприятиями, которые стоили немного или же вовсе ничего. И карнавал 1646 года начался, как обычно, с публичных казней преступников, затем, как и в прежние годы, ради забавы горожан по Корсо прогнали раздетых догола калек, стариков и евреев – зрелище, пользовавшееся у римлян куда большей любовью, чем какие-то там скачки или турниры. Однако театрализованные представления были отменены – везде, кроме одного места: палаццо Памфили, дома донны Олимпии.

Там в карнавальный вторник давали спектакль, сочиненный и поставленный самим кавальере Бернини. У зрителей глаза разбегались. Сцена, расположенная в большом зале палаццо, становилась как бы центром двух театров: настоящего, где играли лицедеи, и рисованного, расположенного тут же, включавшего и видимую через раскрытые окна празднично освещенную пьяцца Навона. Действие комедии «Фонтан Треви» было настолько запутанным, что зрители вскоре потеряли его нить, однако вовсю потешались над фантастическими эффектами, изобретенными Бернини: волны, каскадами обрушивавшиеся из фонтанов, выглядели настолько реально, что люди невольно подбирали под себя ноги, чтобы не замочить их. Над уставленной десятками повозок и будок рыночной площадью полыхали молнии, и не успели стихнуть громовые раскаты, как с небес вдруг излился огонь, к великому ужасу публики, воспламенивший площадь, но уже в следующую секунду ужас сменился восхищением, и под восторженные охи и ахи площадь преобразилась в сад с мирно плещущим в лучах солнца фонтаном.

Только одной из зрительниц было не до праздничных эффектов: Клариссе Маккинни, кузине владелицы палаццо. Княгиня безучастно взирала на разыгрывавшиеся перед ней сцены, в то время как мысли ее неотвязно вертелись вокруг одного: как мог синьор Борромини выступить за снос колокольни? Неужели она что-то упустила в своем стремлении убедить его?

Кларисса попыталась сосредоточиться на зрелище, однако не смогла. Ко всем заботам княгини добавлялась еще одна: с каждым месяцем зимы вести из ее родной Шотландии поступали все реже и реже, а в немногих дошедших письмах содержались туманные намеки, упоминались разного рода «особые обстоятельства», из чего Кларисса могла заключить, что дома ее ничего хорошего не ждет и что ей и далее следует оставаться в Риме.

Как объяснить подобное поведение мужа? В его болезнь Кларисса уже не верила. Что же могло служить причиной столь явного нежелания видеть ее? Может, он разлюбил ее? Может, у него есть другая женщина, моложе, которая в состоянии подарить ему наследника?

– Смотрю, вы даже не аплодируете, княгиня. Вам не понравилась моя комедия?

Кларисса с трудом очнулась от охвативших ее тягостных дум. Перед ней возник Бернини, лицо кавальере сияло.

– Простите, что вы сказали?

Тут княгине пришла на выручку донна Олимпия.

– Ваша комедия чудесна! – похвалила она, поднимаясь со своего места в первом ряду. – Вот не знала, что вы еще и комедиограф.

– В редкие свободные минуты, да и то исключительно разнообразия ради, – ответил явно польщенный Бернини. – До сей поры никто, кроме моей жены, не знал об этом, я никогда не предлагал свои комедии на суд публики, да и не стал бы, если бы княгиня не сообщила мне, что у вас возникли затруднения.

– Какое счастье, что вы не цепляетесь слепо за свои принципы, – констатировала Олимпия, беря кавальере под руку. – Мне кажется, ужин уже подан. Не будете ли вы так любезны проводить меня к столу?

Ужин на самом деле был подан. Длинный стол в столовой ломился от обилия блюд на серебре. Телячьи котлеты, куриные, тушеные окунь и семга, жареные вальдшнепы и перепела, чирки и павлины, карбонад, запеченные в тесте мозги, говяжий язык, ко всему этому еще и горы овощей и салаты замысловатых рецептов. Камильо Памфили, пару недель назад ставший самым молодым кардиналом коллегии на том основании, что, будучи бесплодным, может быть причислен к Божьим избранникам и, следовательно, готов целиком посвятить себя жизни духовной, восседал во главе стола в новеньком, с иголочки пурпуре в обществе своей матери и Клариссы. Камильо Памфили представлял здесь папу Иннокентия и с неумеренной прожорливостью поглощал выставленные на стол яства, будто и ему в эту зиму вместе с беднотой пришлось страдать от недоедания.

– Честно говоря, я сначала принял все эти кушанья за муляжи, – признался Бернини, усаженный бок о бок с донной Олимпией, когда оба добрались до десерта в виде варенья из айвы и марципана. – Такая роскошь и изобилие в нынешние времена!

– Поскольку я в отличие от вас, – с очаровательной улыбкой ответила на это хозяйка дома, – не горазда на сценические волшебства, мне ничего не оставалось, как раздобыть то немногое, что еще можно купить на рынке, и предложить гостям.

– Но это наверняка обошлось вам в целое состояние. – Бернини поднял в честь донны Олимпии бокал с вином. – Ваше здоровье, донна Олимпия!

– Не будем об этом, кавальере! – вздохнула синьора Памфили, и лицо ее враз омрачилось. – Если бы вы только знали, сколько пожирает дом! Скромных средств, поступающих его святейшеству, явно недостаточно для покрытия расходов. А тут еще ремонт палаццо и перестройка площади! Одни фонтаны встанут нам в целую уйму денег. Я часами лежу без сна в постели по ночам. Лишь то, что все это происходит по воле Божьей, и утешает меня.

– И недосыпаете вы тоже согласно воле Божьей? – с деланным возмущением произнес Бернини. – Тяжкий грех с моей стороны не проявить участия.

– Кавальере, как мне понимать подобные заявления? – вполне серьезным тоном ответила донна Олимпия, заглянув Бернини прямо в глаза. – Что же вы намерены сделать для того, дабы исцелить меня от бессонницы?

Улыбнувшись, Лоренцо выдержал взгляд хозяйки вечера.

– Меньше, чем мне бы хотелось, – ответил Бернини, – но наверняка больше, чем вам может показаться.

– Вы будите во мне любопытство. Ваши слова так же загадочны, как и ваши сценические эффекты.

– В таком случае поясню, – ответил Бернини, отставив бокал. – Если его святейшество позволит мне соорудить фонтан на пьяцца Навона, я готов сам покрыть все расходы. И за фонтан, и за прокладку водопровода.

Брови донны Олимпии удивленно поползли вверх.

– Вот как! Вы действительно готовы пойти на такое?

– Да, и пусть это будет моим скромным вкладом во славу папской фамилии, – подтвердил Бернини. – И в особенности ее очаровательной представительницы, – нагловато усмехаясь, добавил он.

Кларисса со смешанными чувствами слушала разговор Бернини и донны Олимпии. С одной стороны, она была рада, что ее кузина простила кавальере; в том, что примирение наконец свершилось, заслуга в первую очередь ее, Клариссы. Необходимо было заручиться поддержкой донны Олимпии в деле примирения Бернини и Борромини, что, в свою очередь, было невозможно без восстановления добрых отношений кузины и кавальере. Но с другой стороны… Что-то смущало княгиню в поведении обоих, а что именно, понять она не могла. Их беседа за ужином вдруг напомнила ей двух собачонок, которые играют на улице, сначала обнюхиваются, потом даже покусывают друг другу, но не больно, а скорее ради взаимного удовольствия. Взгляды, которыми обменивались кавальере Бернини с Олимпией, сидя за столом вдвоем, смех, прикосновения как бы невзначай – тысяча булавочных уколов.

Княгиню вырвал из размышлений голос Бернини.

– А вы, донна Олимпия, – спросил он, – вы готовы замолвить за меня слово перед его святейшеством? Чтобы конгрегация не стерла меня в порошок раньше времени?

Подняв бокал за здоровье хозяйки дома, Лоренцо отхлебнул тягучего вина.

– Кто знает, кавальере, – многозначительно ответила Олимпия, – кто знает.