Текст книги "Княгиня"

Автор книги: Петер Пранге

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 34 страниц)

4

– О Боже, помоги мне!

Подавляя зевок, одна из сестер затянула начало молитвы, и община отозвалась жиденьким хором: «Господь, поторопись помочь мне!»

Как всегда, по вечерам в час девятый монахини собирались в церкви для завершения дня полуночной, последней из семи ежечасных молитв, освящавших заведенный в этом монастыре порядок. Однако одна из достойных женщин вот уже неделю как была исключена из сообщества воздающих хвалу Господу: сестра Кьяра. В миру – леди Маккинни. Подобно прокаженной, вынуждена она была стоять отдельно от всех в темноте, превозмогая холод в сандалиях на босу ногу, вполголоса вторя доносящейся из-за дверей храма хвале триединому Господу. «Славим Отца, и Сына, и Святого Духа!»

Постепенно обретая душевное спокойствие в молитве, Кларисса, однако, не могла обрести спокойствия внешнего, поскольку в храме этом, по-видимому, давным-давно забыли о благоговейном трепете, даруемом молитвой, как, впрочем, и о благочестии. Вместо того чтобы отдаться ходу часов службы, дабы побороть в себе искушение соблазнами дня, монахини, казалось, только сейчас и оживали. Протирая глаза от сна, в котором пребывало большинство из них с самой вечерней трапезы, они рассеянно и невпопад подпевали звучащему канону, хихикали, перешептывались во время чтения псалма проповедником. О благоговейном настрое и душевной умиротворенности по завершении молитвы и говорить не приходилось – монахиням явно не терпелось поскорее принять благословение, дабы воспользоваться – по своему, разумеется, усмотрению и вполне на мирской манер – немногими часами между полунощной и хвалитнами, когда слово Божье умолкало.

– Benedicat vos omnipotens Deus: Pater et Filius et Spiritus sanctus!

– Аминь!

С громким скрежетом отворились врата церкви. Как требовала того суровая епитимья, наложенная на Клариссу аббатом Анджело, она сразу же пала ниц. Через нее второпях переступали остальные монахини, разбегавшиеся по своим кельям, даже не соизволив произнести Benedicte в ответ на приветствие Клариссы.

Лишь после того как храм покинула последняя из сестер, Клариссе дозволялось подняться. Отряхнув пыль с одежды, она под неусыпным взором сестры Летиции, пожилой монахини, которой строжайше воспрещалось даже перемолвиться словом с Клариссой, вернулась к себе в келью, кою надзирательница, молчаливым кивком распрощавшись с ней, заперла на остаток ночи.

Кларисса опустилась на грубо сколоченный табурет для ног, вместе со столом и узкой лежанкой, поверх которой был постелен набитый соломой тюфяк, составлявший обстановку кельи. Подперев руками подбородок, она стала смотреть через зарешеченное окошко на поблескивающий в лунном свете изгиб лесной речушки, на раскачиваемые ночным ветром кроны деревьев. Местность эта на многие мили вокруг казалась необитаемой. Лишь в рыбацкой хижине по ту сторону реки трепетал еле различимый свет. Кларисса представления не имела, где располагался этот монастырь. В нем пребывали многие из представительниц ордена босоногих, но едва ли среди них нашлась бы хоть одна, решившая всецело посвятить жизнь служению Богу. Большинство очутились в этом захудалом, отдаленном месте лишь потому, что стали в тягость своим римским семьям – по различным причинам.

В раздумье Кларисса зажгла свечу. Княгиня тоже оказалась здесь, поскольку стала кому-то в тягость. Четыре года миновали с тех пор, как по распоряжению донны Олимпии ее похитили у церкви Санта-Мария-делла-Витториа. В самый первый день, сразу же по прибытии в монастырь у нее отобрали одежду, заставив натянуть подпоясанный грубой вервью серый балахон монашеского ордена. Прикрыв лицо до самых глаз покрывалом, чтобы ни один волос не был доступен чужому взору, она дала обет вечной бедности, послушания и, разумеется, воздержания. И хотя уровень знаний и умений Клариссы вполне позволял ей претендовать на должность служки, приглядывающей за кладовой, или даже счетовода, ей решили доверить библиотеку, и с тех пор она не покидала пределы монастыря. За ней надзирал сам аббат, человек, верный донне Олимпии, который в свое время помог той избавиться от законного супруга. Раз в месяц донна Олимпия лично появлялась в монастыре, дабы справиться у него о судьбе Клариссы и убедиться, что княгиня по-прежнему под надежным присмотром. Пару раз Кларисса видела издали свою кузину, но та не удостоила ее даже взглядом.

Свет в хижине на другом берегу реки погас. Наверняка сейчас рыбак и его женушка желают друг другу приятных сновидений. Кларисса по-человечески завидовала этим людям – у нее самой запас сновидений иссяк уже давно, тем более приятных. Так же как и иллюзий. Какие у нее могли оставаться иллюзии? Кто она теперь? Женщина, которой за пятьдесят и которой до конца дней своих предстоит оставаться в заточении, позабытой всеми.

Кларисса со вздохом раскрыла книгу, чтению она посвящала себя ежевечерне. Оно было и оставалось ее единственным развлечением, именно книги помогали ей выжить здесь, коротать дни, проводимые в монастырской библиотеке. Вечерами, по завершении последней молитвы, сидя одна в келье, Кларисса начала писать, по примеру той, которую она давным-давно, еще в прошлой своей жизни, наделила своей внешностью. Вызывая в памяти архитектурные проекты, также относившиеся к прошлой жизни, Кларисса зарисовывала их, чтобы таким образом не дать умереть разуму.

Перелистывая свои зарисовки, она слышала, как в коридорах шумит ночная жизнь монастыря: там тихо поскрипывали двери, раздавались чьи-то торопливые шажки, кто-то перешептывался, втихомолку смеялся, до нее доносились и шелест одежд, и хрипловатое дыхание, и блаженные стоны, и вскрики. То был час греха, когда к сестрам наведывались закутанные с ног до головы незнакомцы, тайно проникавшие в монастырь под видом паломников. На самом деле это были авантюристы, прибывшие сюда верхом на лошадях из города, дабы вкусить плотских утех в монастырских стенах.

Сколько же еще продлится ее заточение? Дон Анджело наказал ее запретом на общение с остальными монахинями лишь за то, что она надумала воспротивиться его решению не допускать в библиотеку послушниц. С тех пор Клариссе надлежало передвигаться, не отрывая потупленного взора от пола, и она лишилась права разговаривать с кем бы то ни было. Еду она получала позднее всех, на отдельном столе, причем ее было столько, сколько счел необходимым выдать дон Анджело. Но странным образом по мере того как ее лишали свободы внешней, Кларисса обретала свободу внутреннюю. По мере того как желание, столь часто донимавшее ее в прежние годы, вследствие самоистязания иссякало, Кларисса ощущала в себе прилив силы и бодрости. И побороть этот подъем не могло ни одно требование или принуждение, исходившее извне. Лишь временами, когда проникавшие в келью греховные шумы слишком уж донимали ее, Кларисса ощущала позывы плоти, пробуждавшие в ней тайный вопрос: будь она свободна от усекновения чувств – как бы она воспользовалась этой свободой?

Кларисса пыталась затыкать уши пробками, которые лепила из огарков сальных свечей, – страшное прегрешение, если бы оно вдруг обнаружилось, аббат на кары не поскупился бы. Но без этих средств самозащиты она никак не могла сосредоточиться. Взяв в руки грифель, Кларисса пыталась набросать контуры фонтана: поднимавшийся из бассейна обелиск и рядом с ним четверка аллегорических фигур. Затем грифель выводил еще один фонтан, на сей раз в нем присутствовали четыре божества воды, лениво потягивавшиеся, омываемые потоками воды у подножия колонны. Одна и та же идея – но два совершенно различных способа ее отображения, столь же разных, как и те двое, кому эти замыслы принадлежали.

Неужели их война все еще продолжается?

Внезапно доносящиеся снаружи голоса стали отчетливее. Кларисса прислушалась. Похоже, громкий говор и крики раздаются в лечебнице. Что же там могло случиться? Может, кто-нибудь из сестер умирает? В подобных случаях к смертному одру сбегался чуть ли не весь монастырь.

Нагнувшись к окошку, Кларисса глянула через решетку – нет, лечебница давно погружена в сон. Вытащив пробки из ушей, она услышала в коридоре мужские голоса. Один из них показался ей знакомым. Этот человек возмущенно кричал:

– Я запрещаю! Уходите прочь! Покиньте монастырь!

– Не вам здесь раздавать приказы! – гаркнул другой мужской голос. – Кто вы вообще такой?

– Я князь Памфили. Этот монастырь находится под покровительством моей матери – донны Олимпии.

Несколько мужчин отозвались громким хохотом:

– Донны Олимпии, говоришь? Ну-ну!

По спине Клариссы побежали мурашки. Что это должно было означать? Погасив свечу, она бросилась к лежанке, но, не сделав и пары шагов, услышала призыв:

– Именем его святейшества!

Раздался скрежет, и дверь кельи распахнулась. Кларисса окаменела. У дверей в коридоре стоял освещенный факелами Камильо Памфили. На нем была лишь сорочка. Греховодник, застигнутый на месте преступления, рядом с которым застыли два солдата с саблями наголо.

5

– Да благословит Господь трапезу нашу!

– Аминь!

Наступил вечер, дневные труды завершились. Вирджилио Спада довольным взором обвел сидевших за столом и принялся за суп. За длинным столом сидело два десятка женщин, каждую из которых он знал очень хорошо, как если бы она была членом его собственной семьи: два десятка судеб, повествование о которых способно было растрогать даже человека с каменным сердцем.

«Для женщин – жертв несчастного замужества!» – красовалась надпись снаружи над входом в этот дом. Приют был основан Спадой в общине Марии Магдалины два года назад на собственные средства и с тех пор снискал славу истинно богоугодного заведения. Здесь обретали прибежище те, кто – то ли из-за отсутствия должного контроля со стороны родителей, то ли вследствие собственной недальновидности или же по наивности – сделал неверный выбор, выйдя за мужчин, которые поколачивали их либо и того хуже – толкали на улицу торговать собой за пару медяков, чтобы впоследствии эти же гроши из своих жен и вытрясти.

– Может, еще ложечку съедите, монсеньер? – заботливо осведомилась семнадцатилетняя Габриэла, розовощекая и темноволосая красавица, которая сегодня вечером дежурила на кухне.

– С величайшим удовольствием, – ответил Спада, подавая ей тарелку, хотя уже успел отужинать за папским столом. – Разве устоишь перед таким соблазном? Чем таким ты приправляла суп? Воистину язык проглотить можно!

С гордостью и смущением Габриэла стала перечислять приправы, что очень растрогало Вирджилио Спаду. Какое счастье видеть, как несчастные, живущие здесь, понемногу вновь обретали потерянное в миру достоинство! Разве могут быть сомнения в том, что затеянное им проходило под знаком благословения Божьего? Достаточно вспомнить, кем еще совсем недавно были эти женщины – жалкими и забитыми существами, утратившими всякую надежду на обретение похищенной у них радости, а нередко и вынашивающие страшные планы по своей доброй воле расстаться с дарованной Господом жизнью. А кем они стали здесь? Да, вероятно, не могло быть случайностью и то, что в свое время Спада, тогда еще двенадцатилетний мальчуган, играя с черепахой на площади перед собором Святого Петра, первым заметил подымавшийся в небо столб белого дыма, возвещавший об избрании папы Урбана. Усмехнувшись про себя, он вспомнил, как в тот день удрал из дому, обменял у какого-то уличного озорника свои дорогие платья на его лохмотья и игрушку – черепашку на поводке. Мать чуть не умерла от ужаса, когда он заявился домой вечером в таком виде, а отец велел его домашнему учителю – добрейшей души человеку – выпороть сына. Вирджилио получил семь ударов розгами по мягкому месту. Эта боль навеки запечатлелась в памяти.

Громкий стук вернул монсеньора Спаду к действительности. Женщины невольно повернули головы к двери.

– Ты уж пойди и отопри, Габриэла, – попросил Спада. – Интересно, кого Бог направит нам в этот вечер.

И, зачерпывая последнюю ложку вкуснейшей похлебки, Спада вновь склонился над тарелкой. Габриэла, как было велено, отперла дверь, впустив босоногую монахиню в грязном и мятом-перемятом одеянии ордена. Судя по всему, эта сестра пришла сюда издалека.

– Подойди ближе, дочь моя! – пригласил ее Спада, но, еще не договорив фразы, понял, кто перед ним. – Княгиня! – Ложка упала в суп, а монсеньор вскочил на ноги. – Уж не обманывают ли меня мои натруженные очи? И вправду вы?

6

– Это были солдаты швейцарской гвардии, – рассказывала Кларисса, – прибывшие по распоряжению папы. Монастырь был распущен, а его аббат изгнан. Если бы не они, то осуществлению плана донны Олимпии уже ничто не смогло бы воспрепятствовать – меня заживо погребли бы в тех стенах. Да простит их Бог – я не в силах.

– Да, эти люди заслуживают самого сурового наказания, – кивнул Спада. – Незаконным образом лишить вас свободы ради спасения собственной шкуры, превратить Божье место в трясину порока!.. Меня ужас охватывает при мысли о том, что вам пришлось вынести! – Взяв княгиню за руку, Спада пожал ее. – Но скажите, как вы все-таки отыскали меня?

– Добравшись до Рима, я первым делом пошла в больницу, основанную англичанами. Доктор Моррис, тамошний лекарь, сообщил мне, что вы организовали приют в Сайта-Магдалене. Он от души расхваливал вас и ваше начинание, считая, что вы наверстываете упущенное небесами на земле.

Монсеньер не сумел удержаться от гордой улыбки.

– Иногда необходимо помочь любимому нами Господу, дабы воля Его свершилась. Как же этим несчастным женщинам, заботу о которых Он мне доверил, иначе обрести достойное место в жизни?

Кларисса благодарно улыбнулась ему в ответ. Она провела ночь в палаццо Спада, проспав десять часов кряду. И теперь, приняв ванну, подкрепившись обильным завтраком, переодевшись в новую, чистую одежду, сидела в любимом месте Спады – небольшом саду в конце залитой утренним солнцем призрачной колоннады. Как прекрасна иногда жизнь! Мягкий, словно шелковистый воздух, ласковые лучи солнца – все такое новенькое, чистое, будто в первый день мироздания.

– Раз уж мы заговорили на эту тему, – продолжал монсеньор, – каковы ваши планы на будущее, княгиня?

– Вероятнее всего, – со вздохом ответила Кларисса, – мне придется возвращаться в Англию.

– И хотя мне очень будет недоставать вас, княгиня, полагаю, это все же лучший для вас выход. Обстановка у вас в стране, если судить по доходящим оттуда сведениям, постепенно улучшилась. Кромвель и его правительство ведут войну с Испанией, на другом конце света; этим господам, слава Богу, есть чем заняться. Если позволите, могу дать вам в дорогу парочку верных и смелых людей. Может, вам удастся сесть на какой-нибудь корабль в порту Марселя? Тогда не придется перебираться через Альпы.

Внезапно заметив, что продолжает держать княгиню за руку, Спада хотел выпустить ее из своей, однако княгиня удержала его.

– Как же вы добры, монсеньор. Только поэтому я могу осмелиться обратиться к вам еще с одной просьбой. – Прежде чем продолжить, Кларисса сделала паузу. – У меня нет денег на путешествие. У меня вообще нет ничего, кроме одежды, да и этим я обязана исключительно вашей доброте. Могу я попросить вас ссудить мне небольшую сумму? Как только я окажусь в Англии, я…

Монсеньор снова улыбнулся.

– Взгляните на птиц на небе! – перебил он, и улыбка его стала плутоватой. – Они не сеют, не жнут – и все же Творец Небесный обеспечивает их пропитанием.

– Могу усмотреть некое подобие, – ответила явно смущенная Кларисса, – однако никак не пойму, что вы хотите этим сказать.

– Все весьма просто, – с сияющим лицом ответил Спада, – вы – богатая женщина, по-настоящему богатая.

– Я? Богатая женщина? Как же так? Меня ведь обобрали до нитки!

– До нитки, да не совсем. Это происходило из месяца в месяц, из года в год. Английский посланник срочно разыскал меня и разыскивал каждый раз, когда после вашего таинственного исчезновения из Англии на ваше имя поступала очередная сумма денег. Нас сей факт озадачивал – мы ведь не сомневались, что вы давно на родине. Хвала Богу, банкир оказался человеком осторожным и не выдал ни единого скудо из этих денег донне Олимпии. Хотя та настоятельно просила его об этом, причем не раз и не два.

– То есть вы хотите сказать, что стоит мне прийти в банк, и я смогу получить там деньги?

– В любое время! Когда пожелаете! Если желаете, можем сделать это сейчас.

Спада живо поднялся.

– С удовольствием, монсеньор, помощь с вашей стороны просто неоценима. Хотя есть еще один вопрос к вам, который тоже волнует меня.

– Смею предположить, я предполагаю, о чем вы сейчас спросите, – посерьезнев, ответил Спада. – Вы желаете знать, как идут дела у наших обоих друзей, не так ли?

Кларисса кивнула.

– Как утверждает пророк Михей, «Враги человеку – домашние его». Они и сейчас ненавидят друг друга, даже еще сильнее, чем прежде. Вспомните хотя бы то, что синьор Борромини замышлял снести палаццо кавальере Бернини. Сейчас он от этого отказался. Однако на сей раз ему мешает часовня Трех волхвов в Пропаганда Фиде – первая храмовая постройка Бернини! И одно из самых прекрасных его творений!

Спада разволновался так, что не смог усидеть на месте. Поднявшись, он принялся расхаживать взад и вперед по садику. Срывающимся от волнения голосом он поведал княгине о предпринятой им попытке замирения обоих, включив и Бернини, и Борромини в качестве экспертов в состав комитета, которому предстояло заниматься повреждениями здания иезуитской церкви. И оба превратили заседания этого комитета в трибуну для сведения личных счетов.

– По примеру Каина и Авеля. Двоих братьев, не выносивших друг друга.

Слушая Спаду, Кларисса наблюдала причудливо-обманчивую колоннаду со статуей воина, казавшейся со стороны входа огромной, а на самом деле не выше мальчишки. Ничто не было таким, как казалось, и ничто не казалось таким, каким было на самом деле… Может, и Кларисса поддавалась иллюзии? Была ли Англия ее истинной родиной? А может, ее дом – Рим, и уже давно? Вспомнилась фраза, брошенная Спадой в начале беседы: «Как же этим несчастным женщинам, заботу о которых Он мне доверил, иначе обрести достойное место в жизни?» Может, она относилась и к ней? Что за место отведено ей Богом? Какова ее жизненная задача? Внезапно отъезд в Англию показался Клариссе бегством – будто она стремилась таким образом избежать ответственности, взятой на себя много-много лет назад в здравом уме и по доброй воле.

– Простите меня, монсеньор, возможно, вам приходилось слышать, что на мое имя в посольство приходили какие-нибудь письма? От моих родственников или еще кого-нибудь?

– Что вы сказали? – Спада явно не услышал ее, так захватил его собственный монолог. – Письма, говорите? Нет-нет, о них мне ничего не известно, точно, в противном случае посланник непременно меня известил бы. Но хорошо, что вы остановили меня, – добавил он, виновато улыбнувшись, – а то я так увлекся, что, признаться, запамятовал, куда мы собрались. Пойдемте, пока еще не наступил полдень и ваш банкир не сел обедать.

Кларисса покачала головой:

– Нет, монсеньер, все-таки, мне кажется, это может и подождать. – Взяв Спаду за рукав, княгиня усадила его. – Давайте лучше еще немного побеседуем с вами. У меня появилась одна идея, и хотелось бы услышать ваше мнение. Может получиться так, что мне понадобится ваша помощь.

– Боюсь, – ответил Спада, подсаживаясь к ней, – что теперь настала моя очередь недоумевать.

– А разве, совершая те или иные поступки, нам необходимо руководствоваться пониманием? – спросила она его. – Не лучше ли порой просто следовать указующему персту Божьему, предпочтя его собственному рассудку? Если мне не изменяет память, много лет назад я эту мысль впервые услышала именно от вас.

– Верую, поскольку это непостижимо, – кивнул Спада.

7

Палаццо Бернини уподобился растревоженному улью. Десятки каменотесов, ваятелей и живописцев, среди них и старшие сыновья владельца палаццо, были заняты по горло с утра до вечера. Рабочие и мастера бесчисленных строек Рима постоянно вертелись в резиденции кавальере Бернини – не проходило и пяти минут, чтобы кто-нибудь не постучал в массивную дверь палаццо. Ибо с тех пор как Лоренцо Бернини снова заручился благоволением Ватикана, на него обрушился целый водопад заказов, с которыми кавальере едва справлялся. Теперь их было куда больше, чем даже в пик его популярности, пришедшийся на понтификат Урбана, так что студия Бернини превратилась в самую настоящую фабрику, мало чем уступавшую стройке собора Святого Петра.

Сам Лоренцо сидел чуть поодаль от царившего здесь гвалта за массивным мраморным рабочим столом, потея над разработкой самого крупного и важного проекта, когда-либо порученного ему: площади перед собором Святого Петра. Время поджимало. Ежевечерне он обязан был появиться в Ватикане и отчитаться перед его святейшеством о сделанном. Завоевать расположение папы Александра оказалась просто детской игрой, для этого хватило минутного порыва, теперь же предстояло день за днем выковывать и оттачивать проект.

Первым зодчим, отважившимся исполнить данный проект, был не кто-нибудь, а великий Микеланджело. Лоренцо не раз видел его проект и всегда приходил в изумление и все же не сомневался, что должен, невзирая ни на какие авторитеты, довериться собственному чутью. Здесь открывалась возможность превзойти величайшего архитектора.

В отличие от Микеланджело Лоренцо избрал для будущей площади форму овала. Таким образом можно было приблизить к дворцу апостола аркады, которыми кавальере намеревался отгородить площадь – святое место – от остального, светского мира. Александр нажимал на возможность обзора площади из дворца. Первый вариант проекта был им отклонен, поскольку паломники, собирающиеся на площади для получения благословения понтифика, оказывались слишком далеко от окна, в котором появлялся папа.

Лоренцо раздумывал. В чем состоит основное назначение площади? Александр дал краткое и исчерпывающееся объяснение, уложившееся всего в одну фразу: отсюда представитель Бога будет утверждать и провозглашать веру, истинную и неоспоримую. Именно поэтому главным критерием становилась ее величина – величина отдельных элементов, размеры пропорций. Суть проекта Лоренцо сводилась к тому, что фасад собора доминировал над всем остальным, и к незамысловатым формам, воздействовавшим именно своими колоссальными размерами. Он продолжал помнить об исполинской человеческой фигуре, у которой базилика – голова, ступени – шея и плечи, а продолжение портиков – всеохватывающие руки. Да, но каким должно быть исполнение аркад? Их расположение? Как их сгруппировать? Какую идею положить в основу? Все эти вопросы пока что заставляли Лоренцо блуждать в потемках.

Вдруг он услышал вежливое покашливание. Подняв голову, Бернини увидел Доменико, своего первенца, молодого симпатичного парня, наделенного несомненным талантом ваятеля.

– Что такое?

– К вам пришли, отец. Вас ожидают в вашей мастерской.

– У меня нет времени на приемы, – буркнул в ответ Лоренцо, снова склонившись над эскизами и чертежами. – Кто?

Когда Доменико назвал гостью по имени, кавальере невольно вздрогнул.

– И ты сказал, что я здесь?

– Конечно! А что, не надо было?

– Глупец!

Лоренцо, раздраженно швырнув карандаш на стол, поднялся. Ничего не оставалось, как покориться судьбе.

– Донна! – воскликнул он, входя в свою мастерскую. – Чем обязан такой чести?

Донна Олимпия стояла к нему спиной у окна, созерцая улицу. Услышав Лоренцо, она повернулась и произнесла:

– Кавальере, мы слишком давно и слишком хорошо знаем друг друга, чтобы тратить время на вежливые жесты. Папа Александр пожелал купить себе расположение толпы ценой уничтожения семьи Памфили. Поэтому я покидаю Рим. Но прежде хочу задать вам один вопрос.

– Прошу, прошу, я весь внимание. – Особой уверенности в голосе Лоренцо не было. – Что я могу для вас сделать?

Донна Олимпия устремила на него немигающий взор.

– Вопрос прост до крайности: вы готовы поехать со мной?

– Я? С вами? А куда?

– В Париж, в Лондон – да куда пожелаете!

– Прошу прощения, ваше высочество, – пролепетал он в ответ, – то есть вы предлагаете мне уехать из Рима? Да… того быть не может! Вы что, серьезно? Зачем мне покидать Рим?

– Затем, что я богата, кавальере, – чуть устало промолвила Олимпия. – И даже очень. У меня два миллиона скудо. И деньги эти уже за пределами Рима.

– Два миллиона? Но ведь… ведь это же больше, чем… Сумма показалась ему настолько чудовищной, что Лоренцо даже не мог подобрать подходящего сравнения.

– Больше, чем годовой бюджет Ватикана, – закончила она за него фразу. – Никогда и ни у кого в Риме не было таких денег. И вы, кавальере, имеете все шансы распорядиться ими.

Подойдя к Бернини, донна Олимпия сжала его ладони в своих.

– Поедемте со мной как мой супруг, и я брошу к вашим ногам все это богатство.

Лоренцо был настолько потрясен, что невольно обратился к библейской цитате.

– «Ибо корень всех зол, – пробормотал он, – есть сребролюбие, которому предавшись, некоторые уклонились от веры и сами себя подвергли многим скорбям».

Олимпия от души расхохоталась.

– Да разве вы сами в это верите, кавальере? Живя так? Донна Олимпия обвела взглядом мастерскую, но имея в виду, разумеется, весь палаццо Бернини.

– Вы только посмотрите! Золото, серебро, персидские и китайские ковры, зеркала из хрустального стекла! – Тут она снова посерьезнела. – Нет, вы прекрасно знаете цену деньгам, ничуть не хуже меня. Деньги – власть. Деньги – счастье. Деньги – вот что правит миром! Два миллиона скудо! С ними вы любой дворец возведете, такой, который до сих пор ни один смертный и вообразить себе не мог.

– Я… Но мне поручено руководить крупнейшей стройкой мира!

– Вы имеете в виду площадь перед собором Святого Петра? И вы готовы этим довольствоваться? Пустой площадью и парочкой колонн вокруг? Вы – крупнейший архитектор всех времен?! Да на два миллиона скуди можно город построить, и не один! Если хотите, давайте отправимся в Неаполь. Это ведь ваша родина, я не ошибаюсь?

– Да, верно, но там свирепствует чума. К тому же я человек семейный…

– Если уж вы взялись цитировать Библию, то вспомните слова Господа: «Если кто и приходит ко Мне и не возненавидит отца своего, и матери, и жены, и детей, и братьев, и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником».

Она погладила Лоренцо по щеке.

– Два миллиона скудо! С ними вы превратите Неаполь в метрополию красоты, единственную в мире. Вы возведете вторую Атлантиду, целиком по вашему усмотрению! И тысячу лет спустя о вас будут говорить: Бернини, демиург, архитектор мира, зодчий новых времен!

Донна Олимпия вплотную приблизилась к нему – губы ее почти касались его. Эта женщина парализовала его волю, но Лоренцо еще пытался обороняться.

– Ты и я, – продолжала шептать она, – мы ведь созданы друг для друга. И любим друг в друге то, что ощущаем в себе: величие, силу, могущество. Не нам растранжиривать жизнь по мелочам!

Внезапно Лоренцо ощутил, как в нем просыпается мужчина. Два миллиона скудо! Да и сама Олимпия еще весьма привлекательная женщина! Страсть в ее голосе, срывающееся дыхание, вздымающаяся в порыве чувств грудь – ни с чем не сравнимая амальгама привлекательности и достоинства. Лоренцо будто ощущал исходивший от этого взволнованного тела жар. Прижавшись к нему, Олимпия трепетала от охватившего ее желания. Лоренцо, закрыв глаза, поцеловал ее.

– Кавальере! Вам письмо! Только что велели передать!

Лоренцо резко повернулся. В дверях стоял Рустико, его слуга. С кривоватой улыбкой он протянул Бернини конверт.

– Вон отсюда! Чего ты врываешься без стука? – накинулась на него Олимпия. И тут же серьезным тоном бросила Лоренцо: – Оставьте это пока! Нам следует поторопиться!

Но Лоренцо уже разорвал конверт – он с первого взгляда узнал почерк. В письме было всего несколько строк. Пробежав их глазами, кавальере вдруг затрясся так, что едва не выронил письмо. Слуга, заметив это, осторожно ретировался, бесшумно прикрыв за собой дверь.

– Что там такое? – недовольно спросила Олимпия. – Дурные вести?

Лоренцо молча посмотрел на нее. Да, она права: он любил в других лишь то, что любил в себе. Но и в противном случае тезис этот соответствовал истине: что кавальере ненавидел в себе, то в тысячу крат сильнее ненавидел в других. Как ни парадоксально, не кто-нибудь, а сама Олимпия прояснила ему эту истину.

– Вон из моего дома! – дрожащим от возмущения голосом произнес он. – Сию же минуту! Вон!

– Что ты? Что с тобой? Ты что, шутить надумал? – Донна Олимпия попыталась улыбнуться, но улыбка вышла вымученной. – Уж не сцена ли это из твоего очередного комедийного опуса?

– Вон отсюда! – ледяным тоном повторил Лоренцо. Было видно, что он еле сдерживает себя. – Или мне позвать людей, чтобы они вышвырнули вас на улицу?!

– Так ты, оказывается, серьезно!.. – Донна Олимпия побледнела. – Но в чем дело? Что на тебя нашло?

– Вы мне отвратительны! Вы дрянь, мерзкая дрянь!

– И ты отваживаешься говорить такое мне? – прошипела она. – Мне? В глаза? Ах ты, несчастный комедиант! Ярмарочный лицедей!

От охватившей ее злобы Олимпия задыхалась. И вдруг голос ее стал тихим, едва слышным, глаза сузились, превратившись в две узкие щелочки, а взгляд их уподобился острейшим стрелам.

– Вам не следовало так поступать, кавальере. Не забывайте, у меня пока что остаются возможности уничтожить вас! Раздавить, как червяка! И поверьте, я сделаю это!

– Вы уничтожите меня? – Лоренцо потряс письмом. – Леди Маккинни написала мне. Ваша кузина не в Англии, в чем вы пытались убедить всех, она в Риме! И приглашает меня к себе!

– Кларисса… Значит, она все-таки вырвалась оттуда?

Донна Олимпия говорила еле слышно, Лоренцо с трудом разбирал слова. Увидев ее посеревшее лицо, он все понял. Где же былое очарование? Где неукротимая страсть? Они враз исчезли, оставив после себя отвратительную опухшую харю, охваченную ужасом, некогда очаровательные, пляшущие девичьи локоны казались теперь чем-то гротескным, несопоставимым с обликом омерзительной стареющей бабы.

Но все это длилось лишь несколько мгновений. Донна Олимпия вновь овладела собой. Неторопливо оправив платье, будто по завершении спокойного делового обсуждения, она подвела итог:

– Значит, вы не желаете принять мое предложение? Ладно, кавальере, дело ваше. Addio!

Она уже собралась уйти, когда Лоренцо ухватил ее за рукав.

– Мне известна ваша тайна, ваше высочество, – сообщил он. – Вы отравили своего мужа – и княгиня в любую минуту может подтвердить это. Предупреждаю: одно лишнее слово, и я заявлю на вас папе!