Текст книги "Княгиня"

Автор книги: Петер Пранге

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 34 страниц)

Книга четвертая
У врат рая

1655–1667

1

На улицах и площадях Рима неистовствовала толпа. Жители забаррикадировали двери и ворота, князья, кардиналы и епископы выставляли посты у своих палаццо, покидая стены жилищ, люди вооружались чем могли. Повсюду в городе грабили дома, штурмом брали церкви, оскверняли памятники. Над полыхавшими амбарами с зерном и складами с провизией раздавались вопли: «Папа умер! Папа умер!»

Отстранившись от хаоса, Франческо Борромини прощался с Иннокентием X, отдавая почившему вечным сном понтифику дань уважения и признательности. Теперь он остался совершенно один в Риме. Сначала из его жизни исчезла та единственная, хоть что-то значившая для него, и вот теперь в возрасте пятидесяти шести лет от роду он лишился того, кого мог по праву считать своим отцом.

Но в каком же убогом и недостойном усопшего месте происходило это прощание! Останки папы покоились в сарае, где рабочие хранили инструменты, позади ризницы собора Святого Петра. При них сидел один из рабочих, в задачу которого входило отгонять лопатой полчища крыс, атаковавших тело покойного. После того как в соборе отслужили девять заупокойных месс, на десятый после кончины папы Иннокентия день его бренные останки надлежало предать земле, однако состоятельная семья Памфили наотрез отказалась оплатить простой деревянный гроб, в каких, согласно давнему обычаю, хоронили глав святой церкви, хотя испокон веку повелось, что эту статью расходов брали на себя ближайшие родственники понтифика. Ни донна Олимпия, ссылавшаяся на то, что она, дескать, «бедная вдова», ни ее сын Камильо не изъявили желания дать хотя бы грош на погребение папы. В результате так и не преданное земле тело усопшего продолжало разлагаться в сарае.

В мерцающем свете сальной свечи Франческо проговаривал слова молитв. Он сознавал, что смерть папы – не только конец целой эпохи; смерть этого истового католика и наместника Бога на земле означала коренной поворот и в его, Франческо, жизни. Всеми крупными заказами последних лет Борромини был обязан его святейшеству. И провал с возведением фонтана оставался, собственно, недоразумением, но отнюдь не катастрофой и даже не неприятностью. Папа до последнего вздоха благоволил к нему, и лучшее тому доказательство – поручение возвести Форум Памфили.

Франческо отпихнул ногой крысу. Что же теперь будет? Иннокентий был по натуре своей близок Борромини, являясь человеком не слова, а дела. Тщеславие, имевшееся в избытке и у одного, и у другого, помогало им вопреки всем трудностям доводить начатое до конца и, не останавливаясь на достигнутом, тотчас же браться за новое дело. В образе обновленной пьяцца Навона и Санта-Агнезе рождался противовес собору Святого Петра и Ватикану, превосходивший первоначальный образец: то был образ некоего идеального места – при виде этих сооружений у людей должны были разбегаться глаза. А какую превосходную идею он предложил папе! Иннокентий был поражен, он клятвенно обещал, что мир затаит дыхание, увидев такое. Франческо решил посвятить свой замысел увековечению и прославлению этого человека, и обновленная пьяцца Навона стала памятником на вечные времена – памятником папе, но не княгине.

И все же несколько минут спустя по пути домой в свое скромное жилище Франческо завернул в Санта-Мария-делла-Витториа – как всегда, если ему случалось проходить мимо этой церкви. Не зайти туда он просто не мог: будто ведомый чьим-то повелением, Борромини непременно должен был побывать там. Может, все оттого, что и великолепный замысел ансамбля площади возник в присутствии княгини? Франческо не сумел бы сказать с определенностью, так ли это, твердо зная одно – только здесь выпадала возможность вновь и вновь беседовать с ней.

Приглушаемый толстыми каменными стенами гул толпы, доносившийся снаружи, здесь, в полумраке храма, казался нереальным, почти потусторонним. Франческо зажег сорок шесть свечей – по одной за каждый месяц ее отсутствия и преклонил колено у бокового придела перед постепенно вырисовывавшимся в свете разгоравшихся свечей мраморным ликом. Значит, княгиня вернулась в Англию и там повторно вышла замуж. Так, во всяком случае, поведала Франческо донна Олимпия.

С отъезда леди Маккинни миновало почти четыре года. Уехала она внезапно, не попрощавшись с ним, и из Англии от нее не поступало никаких известий. А Франческо с тех пор с головой ушел в искусство. Не оттого ли, что не во что было больше верить? Работы над сооружением Сапьенцы да и в палаццо Памфили продвигались полным ходом, к завершению близилась и перестройка Пропаганда Фиде. Лишь без остатка отдавая себя делу, Франческо в состоянии был заполнить пустоту, вызванную отъездом княгини. И, понимая, что она своим исчезновением, по сути, предала его, бросив на произвол судьбы, Франческо ощутил одиночество, страшное, безысходное одиночество; даже июльское солнце не в силах было растопить сковавший его душу лед. Улицы были полны чужих, незнакомых лиц. Утратив всякую надежду когда-либо вновь увидеть ее, слышать ее голос, Франческо представлял свое будущее безжизненной пустыней без конца и края: он был обречен день за днем рисовать в своем воображении картины ее счастья, любви, возможно, любви взаимной.

Помимо воли губы его нашептывали слова, будто в попытке втолковать детали своих замыслов бессловесному мраморному образу. Истерзанный одиночеством, Франческо складывал из слов фразы любви, непрерывным потоком изливавшиеся из него, иногда перемежая их проклятиями в адрес своего извечного соперника, создавшего этот образ, да приступами надсадного кашля.

2

Едва голубь Памфили впорхнул в потусторонний мир, неизведанный и лучший, как над холмами Рима засняла новая звезда – из фамильного герба Киджи. С поразительным единодушием Священной Коллегии кардинал Фабио Киджи был избран очередным наследником святого Петра. Но 18 апреля 1655 года, вдень торжественной коронации папы, на Рим и его окрестности обрушился небывалый град, от которого сильно пострадали виноградники. Насмерть перепуганные римляне мучились вопросом, уж не дурное ли это предзнаменование. Одним словом, новый понтификат начинался не лучшим образом.

Не успели на Рим опуститься сумерки, завершавшие этот богатый событиями день, как Лоренцо Бернини в парадном облачении ордена иезуитов снова привычно вышагивал по бесконечным коридорам Ватикана в сопровождении офицера швейцарской гвардии мимо ожидавших аудиенции прелатов и иностранных посланников, направляясь в зал для аудиенций. В этом смысле Александр VII мало чем отличался от Урбана VIII – тот в свое время тоже пожелал встретиться с первым художником Рима в день своей коронации. Но чего потребует от Лоренцо новый папа?

Бернини знал Фабио Киджи довольно давно, знакомство их восходило к последним годам понтификата Иннокентия. Случайно встретившись в папском дворце, оба сразу же почувствовали взаимную симпатию. Монсеньор Киджи только что вернулся из Кёльна, куда был направлен папским нунцием, и поведал Лоренцо о славе выдающегося скульптора, коей Бернини удостоился во всех без исключения землях Германии. Новость эта пришлась Лоренцо очень по душе. С тех пор кардинал Киджи регулярно снабжал его заказами, и со временем Лоренцо убедился, что кардинал был не просто влюблен в архитектуру, но и неплохо в ней разбирался, даже весьма неплохо для дилетанта. Кроме того, у Киджи была, что называется, твердая рука – кардинал обладал способностью чуть ли не единым росчерком изобразить любую, даже сложнейшую геометрическую фигуру. И объяснить Киджи тот или иной замысел не составляло для Лоренцо труда – кардинал схватывал буквально на лету.

– Ваше святейшество!

Едва офицер папской гвардии успел распахнуть двери, как Бернини почтительно преклонил колени, готовясь припасть устами к туфле новоиспеченного понтифика, – его щедрый покровитель и заказчик отныне перешел в иной и могущественный статус наместника Божьего на земле. Уже собравшись подняться, Лоренцо невольно вздрогнул: в двух шагах от трона понтифика красовался роскошный гроб из полированного благородного дерева с откинутой крышкой, обитый изнутри белоснежным атласом.

– Вижу, тебя приводит в смущение это зрелище, кавальере? – спросил Александр, едва заметно улыбнувшись. – Тебя, кто столь остроумно лишил фигуру Смерти на надгробье Урбана ее главного козыря – ужаса?

– Должен признаться, ваше святейшество, никак не ожидал увидеть напоминание о смерти здесь, тем более в такой день.

– Именно здесь и именно в такой день оно как нельзя более уместно, – ответил Александр. – Первое, о чем я распорядился, – доставить сюда этот гроб. Пусть себе стоит как напоминание о скоротечности жизни нашей. А между тем нам столько еще предстоит сделать ради исполнения завещанного нам Господом. Поэтому, – продолжил он, тут же сменив возвышенный тон на деловой, – мы не намерены тратить драгоценное время на разные разности, а перейдем непосредственно к сути дела. В мою бытность кардиналом ты получал от меня заказы, которые затем служили во славу моей фамилии. Теперь мы намерены дать тебе поручение, которое послужит во славу всей христианской церкви, – задача, величайшая по значимости и огромной трудности, самая трудная из всех, которые знавал Рим. Полагаю, ты догадываешься, о чем идет речь.

– Вероятно, ваше святейшество имеет в виду, – осторожно высказал догадку Лоренцо, – завершение базилики Латерана? Епископальной церкви вашего святейшества?

– Мы имеем в виду перестройку площади перед собором Святого Петра, – наставительно произнес папа. – Перед собором должна раскинуться удивительная по красоте и величию площадь, невиданная в мире, которой суждено будет стать достойным преддверием величайшего христианского храма мира, монументом величия папы и главной достопримечательностью Рима.

Лоренцо чувствовал, как его охватывает радостное волнение и вместе с тем замешательство. С тех пор как были снесены колокольни, базилика уподобилась туловищу, торчавшему из груды развалин – остатков прежнего собора Святого Петра. Фасад, созданный Мадерной и рассчитанный как раз на то, что высокие башни ограничат его, ныне этих башен лишился и, судя по всему, надолго – после угрозы обрушения никто более не отваживался ни на какие надстройки из опасений перегрузить непрочный фундамент. Нынешнее поручение папы Александра открывало возможность не только, обойдясь без башен, вернуть былую степенность фасаду Мадерны, величием заглушавшему даже огромный импозантный купол, но и извлечь пользу из их отсутствия, придав площади совершенно иной вид. Насколько же дерзким был этот замысел! И какую титаническую работу предполагал!

– Я восхищен замыслом вашего святейшества, – помедлив, чтобы скрыть замешательство первых секунд, ответил Лоренцо. – Широкие улицы и просторные площади не только удобны для горожан, но и привлекают гостей из разных стран.

– Нам известно твое умение сразу же вникать в суть, кавальере.

– Для расширения площади в соответствии с замыслом вашего святейшества потребуется спрямить прилежащие улицы и снести очень много мелких, старых построек – величественным зданиям необходимо много места для обозрения…

– Совершенно верно, – во второй раз перебил его Александр, – именно поэтому тебе будет предоставлена неограниченная свобода действий. Сноси все, что сочтешь необходимым, чтобы в полной мере развернуть дарованный тебе Богом талант.

Поглаживая бородку, папа поглядывал на Бернини глубоко посаженными темными глазами, горевшими от волнения. Его орлиный нос, казалось, еще больше заострился.

– Может, у тебя уже родилась идея на сей счет, кавальере?

Лоренцо не торопился с ответом. Что себе думает этот папа? Послушать его, так у тебя в голове должен быть некий механизм для производства идей и замыслов? Тем более что предложенный Александром план отличался небывалым размахом. Необходимо время, чтобы все как следует обдумать и рассчитать. Уповая на то, что Александр не заметил его смущения, Лоренцо решил испросить у его святейшества неделю-две на обдумывание.

– С милостивого разрешения вашего святейшества… – начал он и тут же умолк на полуслове.

Вот оно, озарение!

Раскрыв от удивления рот, он уставился на Александра. Понтифик возвышался над ним на троне подобно монументу – величественно спадающие складки мантии, гордо возлегавшие на подлокотниках холеные руки, будто стремившиеся объять весь просторный зал для аудиенций… И тут Лоренцо понял: этот человек и есть олицетворение истинной католической веры и святой римской церкви, они воплощались в нем!

Не раздумывая более над смыслом того, что сейчас скажет, Лоренцо заговорил:

– Я вижу в вас, ваше святейшество, воплощение святой церкви. Тиара на голове вашей – это купол, ширина ваших плеч – фасад, руки – аркады, расходящиеся от центра ноги можно сравнить с устремляющимися к площади улицами. Да-да, ваше святейшество, – добавил он, внезапно осознав всю логичность и завершенность своей концепции, – так, и только так я представляю себе новую площадь.

Брови Александра удивленно взлетели кверху.

– По-твоему, церковь наша – фигура человека?

– Да, ваше святейшество, – ответил Лоренцо, гордо вскинув голову. Теперь он уже ни на минуту не сомневался, что избранный им замысел верен до конца. – Символ Богочеловека и одновременно величественный символ Его наместника на земле.

– Вижу, мы сделали верный выбор, назначив тебя для выполнения этой задачи, – благосклонно кивнул Александр, протягивая Бернини руку, будто собираясь благословить зодчего. – Милостью нашей ты назначаешься архитектором Апостольской палаты с жалованьем в двести шестьдесят скуди. А теперь ступай и принимайся за работу. Я с нетерпением буду ждать, когда ты явишься ко мне с планами – не только в голове, но и на чертежах.

Шагнув вперед, Лоренцо склонился, чтобы почтительно припасть к руке понтифика, и стоило его устам прикоснуться к перстню папы, как он ощутил снизошедшее на него волной благостное удовлетворение. Придворный архитектор папы – такого титула за все эти годы Лоренцо Бернини не удостаивался. Иннокентий не даровал бы ему этого титула, затянись его понтификат и на сотню лет. Теперь один-единственный вопрос не давал покоя Лоренцо.

– Ты желаешь что-то спросить?

Замешательство Бернини, похоже, не укрылось от Александра.

– Да, ваше святейшество, – ответил Лоренцо. – И вот о чем: донна Олимпия – она и на период вашего понтификата будет надзирать за ходом всех строительных работ в Ватикане?

3

– Я требую встречи с папой!

– Сожалею, ваше высочество, но их святейшество предаются размышлениям.

– Как, опять? – переспросила донна Олимпия, кипя от бешенства. – Он предавался размышлениям вчера, позавчера – всю эту неделю он только и знал, что размышлял! Если его святейшество и далее продолжит в том же духе, то, не ровен час, небеса призовут его к себе гораздо скорее, чем он рассчитывает.

Да, папа Александр оказался не только знатоком и тонким ценителем архитектуры и искусства, он ко всему иному и прочему был человеком глубоко и по-настоящему верующим, отличался чистотой и строгостью нравов. Поэтому римляне вздохнули с облегчением, узнав о его избрании папой. Издавна кардинал Киджи, человек с гордой осанкой, аккуратно подстриженной черной бородой и живыми, проницательными темными глазами, своей порядочностью завоевал расположение римлян и, оказавшись у кормила верховной власти, не собирался разочаровывать сограждан. Теперь, когда над Римом воцарился его фамильный герб – звезда над холмом, – он сделает все для укрепления пошатнувшегося авторитета власти. Без оглядки на даруемые сословной принадлежностью привилегии он принялся быстро избавляться от ставленников своего предшественника, и длинный список их, ко всеобщему удовлетворению, возглавила донна Олимпия.

Три дня спустя после погребения папы Иннокентия – расходы на похороны в конце концов взял на себя настоятель собора Святого Петра – невестка почившего в бозе папы, а также все его ближайшие родственники получили извещения с печатью Рота Романа – высшего суда Ватикана. Скупым канцелярским языком их ставили в известность о том, что начато расследование их деятельности в период понтификата Иннокентия. Далее перечислялись восемь пунктов, по которым им предъявлялось обвинение в совершении тяжких преступлений: от клятвопреступлений до мздоимства и незаконного использования государственной казны. С тех пор донна Олимпия и повадилась по утрам в Ватикан испрашивать аудиенции у папы. Тщетно – камергер Александра, лакей, которого ей еще совсем недавно ничего не стоило стереть в порошок, нынче взирал на нее с высокомерием дворцового повара, у которого нищенка пытается выклянчить остатки вчерашнего супа. И донна Олимпия была вынуждена собрать в кулак все свое мужество и самообладание, чтобы не наградить его пощечиной.

– Извольте передать его святейшеству, что завтра утром я приду снова!

– Думаю, в этом нет смысла, донна. Его святейшество просил передать вам, что вы в свое время имели возможность постоянно лицезреть папу, так что в будущем, вероятно, вам лучше воздержаться от этого удовольствия.

– Я все равно приду и буду пытаться добиться аудиенции у его святейшества.

– Не рекомендовал бы. – Теперь перед ней стоял уже не просто высокомерный камергер, а наделенный немалыми полномочиями чиновник. – Его святейшество велит вам переехать для проживания на вашу родину в Витербо и там дожидаться исхода начатого против вас процесса.

Смысл сказанного не сразу дошел до донны Олимпии. В явном замешательстве она повернулась и поспешила вниз по ступенькам папского дворца к поджидавшему ее экипажу, рассчитывая по пути домой собраться с мыслями и трезво оценить происходящее, однако пьяцца Навона располагалась неподалеку, и даже по прибытии в палаццо Памфили она так и не смогла осознать чудовищность случившегося: Фабпо Киджи изгоняет ее из города, ее, донну Олимпию, властительницу Рима!

– Куда это ты собралась? – недоумевал Камильо, когда донна Олимпия с помощью дюжины слуг спешно упаковывала самое необходимое для отъезда. – Неужели тебя чума напугала? Так она свирепствует в Сицилии, и нет ни малейших опасений, что переберется через море, поэтому…

– Какое мне дело до чумы! – огрызнулась на него мать. – Александр отправляет меня в ссылку!

– В ссылку? Александр? Тебя? Мне всегда казалось, что Фабпо Киджи – наш друг. Ты ведь сама содействовала его и избранию! Как же так? – Он тут же схватил кусочек своего излюбленного торта, как обычно, услужливо поднесенного лакеем. – Если бы ты не дала взятку кардиналу Сакетти, чтобы он снял свою кандидатуру, сегодня на папском троне сидел бы этот старый безвредный хрыч, но уж никак не Александр.

– Да-да, верно, тут я просчиталась, и не на шутку, – со вздохом произнесла Олимпия.

– Какая чудовищная неблагодарность! И он еще называет себя святейшеством! Отвратительно! Аппетит, и тот пропадает! – Сказав это, Камильо потянулся за новой порцией торта. – Ты считаешь, что тебе все же лучше уехать из Рима?

– Можешь хоть на секунду перестать есть? – вместо ответа прошипела Олимпия. – Сколько тебе раз говорить? Посмотри на себя – разнесло, как борова!

Голос Олимпии срывался на крик. Слуги испуганно переглядывались, будто ожидая порки. Но уже в следующее мгновение злоба сменилась сочувствием. Боже, ну разве ее Камильо виноват в том, что Александр ополчился на нее? Ласково потрепав сына по щеке, она поцеловала его в лоб.

– Ах, прости, у меня голова кругом идет от всех этих забот. В том числе и о тебе.

– Ты хочешь сказать, что… и мне необходимо… уехать из города? – заикаясь, пролепетал Камильо.

– Боже избави! Твое место здесь. Ты должен следить за тем, чтобы нас не ограбили, пока я буду в Витербо. Находясь там, я постараюсь, чтобы все было решено по справедливости.

Вот в ней, – она кивнула на толстенную кожаную папку, – все необходимые бумаги, кроме того, я отдельно перечислила, что тебе предстоит предпринять, а еще там имеется доверенность на распоряжение финансами семьи. Кто знает, пройдет неделя-другая, и вся эта суматоха уляжется, может, и процесс не начнется. А пока что нам лучше быть подальше от любопытных взоров и вести себя так, словно мы решили покориться воле папы.

И тут донна Олимпия поняла, что Камильо просто не потянуть эту гору забот и хлопот. Боже, да ему едва успело перевалить за тридцать – он же совсем ребенок! Взяв сына за руки, она участливо спросила:

– Ну как? Справишься?

Камильо ответил с ухмылкой:

– Если у меня будут твои полномочия, это означает, что я буду иметь право и распоряжаться всеми финансами семьи Памфили?

Глаза ее сына заблестели, будто при виде жареного гуся на столе.

– И это единственное, что тебя волнует? – ответила она, стараясь подавить вновь накатившую ярость.

Лоб Камильо прорезали морщины.

– Нет, тут есть и еще кое-что, – ответил он. – Как быть с княгиней на период твоего отсутствия?

– Вот это умный вопрос! – воскликнула донна Олимпия. – Хорошо, что ты его не упустил, а то я совершенно забыла о ней. – И жестко посмотрела на сына. – Позаботься о том, чтобы эта тварь и впредь оставалась там! А я после возвращения уж позабочусь о ней как полагается. Однако мне надо спешить. Перед отъездом необходимо уладить еще один важный вопрос.