Текст книги "Бальзак без маски"

Автор книги: Пьер Сиприо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 47 страниц)

В МАСКЕ И БЕЗ

Лишь те, кого мы любим, знают нас. Но те, с кем мы проводим время, изучают нас и пытаются угадать, что скрывается за нашим внешним обликом. По обрывкам впечатлений они пытаются восстановить целое, и каждый делает это в меру своего понимания. Осознание собственного «я» рождается под многими любопытными взглядами. Мы старательно носим маску, веря, что надежно спрятались от всех, а потом обижаемся, когда нас не понимают… Вот этой, по наитию ведущейся игре и посвящен роман «Блеск и нищета куртизанок».

В книге четыре главных персонажа, и всех их объединяет одно – желание. Этакая коллективная оргия! Скорость, с какой создавался роман, помешала Бальзаку детально прописать каждый образ. Единственный раз он решился обойтись без подробных описаний, и мы не знаем ни выражений лиц, ни особенностей внешности героев. Все их поведение мотивировано инстинктом, который подчас ставит на их пути опасные ловушки. «Обнаженное сердце» – вот то главное правило, покоряясь которому действующие лица «Блеска и нищеты куртизанок», утолив жажду чувственных и душевных наслаждений, стремительно несутся к смерти, венчающей слишком короткую жизнь. Первая часть романа посвящена Эстер, которая кончает самоубийством. Во второй части ей на смену приходит Люсьен, который в финале также не видит для себя иного выхода, нежели веревка висельника.

Главные герои, таким образом, предстают перед читателем словно бы обнаженными, тогда как второстепенные персонажи, напротив, сокрыты так надежно, что их с полным основанием можно назвать людьми в масках. Андре Мальро говорил об «„этнографически убедительном существовании“ Дворца правосудия со всеми его фантастическими подробностями, населенного переодетыми в судей, адвокатов и секретарей существами, подобно тому, как замок из романа „черной серии“ населен призраками». Право же, лучше не скажешь! В «Блеске и нищете» полицейский может оказаться бывшим надзирателем, жандарм, прикинувшийся буржуа, отравителем, тетушка Жака Колена – шпионкой. Повязав голову клетчатым платком, она преображается в торговку-зеленщицу. И та же самая тетушка может появиться во дворце Консьержери в наряде от лучшего портного, с лакеем и экипажем. Под именем мадам де Сан Эстебан она преодолеет все полицейские кордоны.

Маски то ведут себя по-бандитски, то прикидываются порядочными людьми: жесткий воротничок, начищенные туфли, все как полагается. Но без них невозможно развитие интриги. Именно маски посвящают нас в глубоко скрываемую жизнь четырех главных персонажей. Эстер, Люсьен, Нусинген и Колен не догадываются, что маски, сменяя друг друга, давно следят за каждым из них, сами оставаясь неузнанными.

Бальзак понимал, что роман, основанный на инстинктах, нуждается в подробностях, то есть в красноречивых откровениях. Стоит очередной маске приблизиться к будущей жертве, как та «чувствует укол в сердце».

Мальро сравнивал эту книгу с рисунками Виктора Гюго или с домом Рогожина, героя Достоевского. Приходят также на ум верзилы, пугавшие на окраинах Лондона Оливера Твиста, или жандармы, от которых сбежал барон Отто в «Кавалере розы». Но у Бальзака эти силуэты – вовсе не бесплотные тени, а абсолютно реальные личности; они радуются жизни, врут и сплетничают, всегда обо всем знают и тем самым дают пояснения читателю.

Давид Сешар и Вотрен-Жак Колен гораздо ближе друг к другу, чем это может показаться на первый взгляд. Давид – это Бальзак, переживший неудачу и смирившийся с ней, чтобы в конце концов поддаться очарованию, вернее, миражу очарования семейной жизни. Именно о нем вспомнит Толстой, описывая в «Войне и мире» мечты о любви князя Андрея и нежной Наташи.

Жак Колен – это тоже Бальзак, но только высмеивающий мир доносчиков и преступников.

Неужели его миссия подходит к концу? Чем спастись? Горьким презрением? Нет, это не то. Горечь омрачила бы его мечту о спасительной любви к Еве. Безразличием? Но Бальзак так и не смог преодолеть в себе то естество, которое заставляло его писать. Вот Жак Колен. Он преступил не только общественные, но и природные законы, и все же, когда хоронили Люсьена, он рыдал, словно над могилой собственного сына. И Бальзак понял: его спасет смех.

Итак, герои, последовательно появляющиеся в «Утраченных иллюзиях», а затем в «Блеске и нищете куртизанок», – это отражения самого Бальзака в разные периоды его жизни. Вот молодой образованный юноша, полный честолюбивых планов, вот журналист, изобретатель, а вот и властелин душ, призывающий молодежь на штурм «гнусной буржуазии, не умеющей удержать в руках власть».

И НЕЖНОСТЬ…

В образах Люсьена де Рюбампре и Коралии из «Утраченных иллюзий» Бальзак воплотил собственную тоску по нежности. Вспомним, как Коралия в фиакре целует руки своему возлюбленному; как она встречает Люсьена, явившегося к ней пьяным, как умывает его, укладывает в постель и бдит над спящим.

Но и Люсьен примчится к умирающей Коралии.

Он получил заказ на «застольные песни» и всю ночь сочинял их при свете свеч, горящих возле ее гроба. За песенки заплатят 200 франков, и их как раз хватит на приличные похороны.

В «Блеске и нищете куртизанок» продажная женщина Эстер Гобсек мечтает осчастливить весь мир, но никто не понимает ее стремлений. Нусинген не согласен в течение сорока дней быть ей лишь отцом, хотя это к его же пользе.

Эстер без сожалений расстается с собственной добродетелью и обирает Нусингена, своего клиента. Эти деньги ей нужны для ее возлюбленного Люсьена, чтобы тот мог выгодно жениться на другой.

Люсьена мечтает осчастливить и аббат Жак Колен-Эррера: он отправляет его на бал, представляет ко двору.

Эррера заставляет нас вспомнить и о той нежности, с какой Бальзак относился к Еве Ганской, и о том, с каким участием он отнесся к Жюлю Сандо.

В 1834 году, когда Жюля Сандо, можно сказать, у него на глазах выставила вон Жорж Санд, Бальзак решил помочь молодому человеку, сделав из него «соучастника своей судьбы» и своего активного помощника.

Для Бальзака любовь – состояние, заслоняющее собой все остальное. Он не раз повторял это Еве Ганской. Охваченный любовью человек становится словно бы «женщиной, наделенной силой мужчины». Он может заменить тому, кого любит, «мать, сестру, брата, товарища, любовницу».

Любовь – единственное, что позволяет человеческим существам создать вокруг себя особый мир, проникнутый взаимопониманием и взаимоподдержкой. Даря или принимая любовь, мы перестаем быть на земле случайными гостями и становимся истинными чадами жизни.

Суждение Бальзака о Сандо совпадает с тем, как он воспринимал некоторых женщин: «Доброе сердце и трусливый характер». В Сандо оказалось вообще много женственного, включая фигуру и изящество движений. Его письма к Бальзаку проникнуты чисто женскими, обольстительно-завлекающими интонациями. Впрочем, в таком же точно духе выдержаны и письма Сандо к другим людям.

Ни Сандо, ни Люсьен не были «тетками», как на тюремном жаргоне, обожаемом Марселем Прустом, называли гомосексуалистов. Они оба любили женщин, и женщины любили их. Люсьена боготворила Коралия, затем он стал любовником Эстер. С ним обожали «нянчиться» то красавица-англичанка, то Диана де Мофринез, то мадам де Серизи. Все они готовы были отдать за него жизнь, а его смерть пережили, как катастрофу.

Зато Жак Колен женщин не любил: «Понимаешь ли ты, какая глубокая мужская дружба связывает Пьера и Жафье? Женщины на фоне этой дружбы – чепуха».

Прусту показалось, что со страниц «Утраченных иллюзий» на него повеяло «грустью педерастии», хотя сам Бальзак считал это сочинение «Илиадой продажности». Люсьен уже почти решился на самоубийство, когда Жак Колен-Эррера, полюбивший юношу, как самого себя, возвращает ему радость жизни: «Этот молодой человек, да ведь это я сам! Это я создал маркиза де Рюбампре, я запустил его в мир аристократии! […] Его величие – это творение моих рук».

Люсьен садится в карету аббата.

«Отец мой, я к вашим услугам», – говорит Люсьен, видя, как священник запускает руку в кошелек и «трижды высыпает из него по горсти золота».

Было ли в Бальзаке что-нибудь от Эрреры?

В октябре 1834 года Бальзак, устраивая Сандо на улице Кассини, первым делом попытался разобраться, на что он годен. Как секретарь юноша оказался совершенно бесполезным. Тогда Бальзак решил сделать из него писателя. Он снабдил его деньгами, хотя никаких иллюзий относительно его творческих дарований не питал: «Мы договорились, что он изведет бутылку чернил. Бедное дитя, он понятия не имеет о том, что есть такое слово – надо. Он свободен, а я пытаюсь у него эту свободу отнять. Грустно».

Бальзак не в состоянии уразуметь, как можно изменять самому себе. Он не понимает Сандо, которому все время хочется чего-то нового, ибо все на свете ему мгновенно надоедает.

К марту 1836 года, то есть полтора года спустя после того, как Бальзак ввел его в свое «логово», малыш Жюль по-прежнему «рассыпается в словах и ничего не делает». В конце концов под каким-то неясным предлогом он навсегда уходит от Бальзака. «Он сказал мне, что совершенно не способен упорно заниматься чем бы то ни было».

Близкие друзья Бальзака, похоже, восприняли дезертирство малыша Жюля трагически, но Бальзак в таком ключе никогда не высказывался. Если он и жаловался, то лишь на то, как трудно найти себе помощника. Он понимал, что несколько преданных молодых сотрудников сэкономили бы его время – внесение правки в корректуру, связь с типографиями. Ему было бы кого послать по делам… В конце концов от этой идеи ему пришлось отказаться. «Во Франции сотрудничество между мужчинами невозможно. Ему мешает не только самолюбивый эгоизм участников, но и еще по крайней мере четыре причины, делающие немыслимой любую субординацию: ум, талант, имя, состояние».

Бальзак принадлежал к числу тех гениев, которые сами не сознают своей силы, следовательно, не могут понять, что решаемые ими задачи выходят далеко за пределы обычных человеческих возможностей.

Бальзак изнурял себя работой и ждал того же от других. Лишь когда он доводил себя до полного изнеможения, ему становились нужны чьи-то забота и помощь.

10 июля 1843 года Бальзак наконец развязался с кабальным договором, заключенным в Ланьи. Теперь он чувствовал, что готов «лететь» в Санкт-Петербург. Исхудавший, измученный, едва державшийся на ногах, он именно в таком виде решился предстать перед Ганской. Если она согласится принять его таким, если найдет в себе силы залечить его раны, сумеет отнестись к нему, как к больному ребенку, значит, она действительно его любит.

В минуты слабости Бальзак становился Люсьеном де Рюбампре.

НОВОСТИ ХОРОШИЕ И ДУРНЫЕ

18 июля 1843 года Бальзак выехал из Парижа в Дюнкерк. Портной Бюиссон, с 1836 года не получивший от него ни гроша, снабдил его в дорогу гардеробом на 800 франков; ювелир Жаниссе притащил ему на 810 франков драгоценностей, в том числе три обручальных кольца. Каким образом Бальзак собирался расплачиваться? Газета «Эта», в которой печатался «Давид Сешар», прекратила выходить еще 21 июня. Продолжение «Давида Сешара» смогло увидеть свет лишь позже, 28 июля – 14 августа, в новом издании, озаглавленном «Паризьен-Эта».

Бальзак поручил Гаво проследить за соблюдением его авторских прав и получить от Локена причитавшиеся ему 3 тысячи франков. Локен получил-таки свои три романа: «Давида Сешара», «Жизненный дебют» и «Блеск и нищету куртизанок». На их написание у автора ушло меньше девяти месяцев.

В 1843 году Бальзак, до сих пор не имевший права открыто выказать свою давнюю любовь к Еве Ганской, наконец-то смог прилюдно появиться рядом с ней. 28 и 29 июля парижские газеты сообщили своим читательницам бальзаковского возраста грустную новость: любимый писатель бросает их и «едет за женой в Россию».

В самой России эта новость затронула в основном официальные круги.

5 августа 1843 года графиня Нессельроде, жена канцлера, писала своему сыну Дмитрию: «В стенах нашего дома находится тот, кто лучше всех описал чувства женщин. Причиной, притянувшей его в Россию, стала, как мне кажется, одна польская дама, сестра графа Ревутского (!), приехавшая сюда судиться. Они познакомились еще несколько лет назад во время путешествия».

Русская и польская колонии Парижа с 1836 года были в курсе отношений Евы и Оноре. Одна из подруг мадам Гидобони-Висконти, София Козловская, сама ввела Бальзака в несколько гостиных, и то, что она рассказывала о нем, никого не могло оставить равнодушным: этим «низеньким, толстым, большеголовым человечком с носом, словно вылепленным из мягкой резины», восхищается одна полька из высшего света. В этих гостиных Бальзак с успехом и по немыслимым ценам продавал билеты на премьеру своего «Кинолы».

Содержало ли «сентиментальное путешествие» Бальзака еще и пропагандистскую подоплеку?

За несколько лет до этих событий вышла книга Астольфа де Кюстина «Россия в 1839 году». И Бальзак, и Ева Ганская эту книгу, конечно, читали, хотя в России ее запретила цензура. Де Кюстин оставил по себе весьма дурную память, Бальзак же искренне стремился оставить добрую. Здесь все зависело от Евы Ганской. Знакомые уже поздравляли ее в самых льстивых выражениях. 31 июля друг Ганской, русский офицер Лев Нарышкин, писал ей: «Я узнал вчера от Императора о недавнем приезде некоего персонажа, на мой взгляд, лучше всех понявшего и описавшего женское сердце. Это вовсе не тот любопытный путешественник, что явился, чтобы описать страну в своем пасквиле; это художник, создавший портрет идеальной женщины и нуждающийся, чтобы поддержать свой гений, в том, чтобы еще разок взглянуть на оригинал».

До отъезда в Россию Бальзаку пришлось обратиться в посольство за визой. Оформить документы ему помог друг, поверенный в делах Павел Киселев. Он знал о бедственном положении Бальзака и наверняка рассчитывал, что с ним можно будет договориться, поручив написать «опровержение клеветнической книги де Кюстина». Наверное, Киселев сформулировал свою идею еще более определенно, не исключено, что он просто приказал секретарю «купить Бальзака», потому что секретарь оставил такие воспоминания: «Впустите, сказал я лакею. Сейчас же предо мной предстал невысокий толстый человек с фигурой хлеботорговца, с повадками сапожника, с плечами бондаря, одетый, как кабатчик. Скажите на милость! У него нет ни гроша, и он едет в Россию! Он едет в Россию, потому что у него нет ни гроша!»

Прибытие «Девоншира» в Санкт-Петербург 29 июля прошло незамеченным. О том, что среди его пассажиров находился Бальзак, пять дней спустя сообщила «Северная пчела», да и то лишь для того, чтобы походя охаять творчество писателя. Бальзак отнесся к этому укусу хладнокровно, посчитав его «рикошетом»: «Я получил оплеуху, причитающуюся Кюстину». Во всяком случае Бальзак прибыл, полный решимости помочь Еве Ганской выиграть процесс. Он надеялся понравиться, вернее, не разонравиться Еве Ганской, которая вела трудную партию. Она оказалась буквально между двух огней. Польских патриотов подозревали в подготовке покушения на царя. Если бы было доказано, что они бунтари и потенциальные убийцы, это неминуемо сказалось бы на положении всего польского народа. Ганская же, полька и католичка, чтобы не портить отношений с Санкт-Петербургом, вынуждена была изображать «коллаборационисту», как бы оправдывая тем самым полицейские репрессии против участников польского восстания, которых поддержала Франция. Русский царь не желал писать избранномукоролю Луи-Филиппу, ибо в таком случае он должен был обратиться к нему со словами «государь брат мой».

БЛИЗОСТЬ БЕЗ ФАМИЛЬЯРНОСТИ

Рекомендацию «не лезть другим на глаза» он, скорее всего, получил от Евы Ганской. Но и сам Бальзак ничего не имел против этого маленького затворничества. Все-таки долгих восемь лет он не видел свою милую графиню Еву. Ему нужно было ей столько сказать. Оба они стремились наладить свою жизнь, и оба оказались ни с чем: Еву жестоко разочаровала семья, особенно семья мужа; Оноре же вконец замучили кредиторы и парижские критики. Он предпочел бы остаться с ней в одном доме, прекрасном доме Кутайсова с его сундуками и самоваром, маленьким диванчиком с двумя подушками и синим канапе… Для Бальзака все эти предметы олицетворяли то, что он называл семейным уютом. Он долго будет вспоминать о них…

Рано утром Бальзак сбежал из дома Петрова, замученный клопами. Вероятно, Ева поселила его туда из опасения, что на более комфортабельное жилище у Оноре не хватит средств.

В полдень, никем не замеченный, он уже был у Евы и ждал, когда она выйдет. Листал недавно вышедшие книги и прислушивался, не зашелестело ли платье, не скрипнула ли дверь…

Ева часто меняла наряды. Если она выходила в бело-желтом платье, это означало, что они пойдут куда-нибудь вместе. Если в кружевном – значит, она отправится за покупками одна.

Ева частенько оставляла его одного с книгой. Так, она предложила ему прочесть переписку Гёте с Беттиной фон Арним. Любовь старика и молоденькой девушки, свободная от плотской составляющей. Эта сверхчистота вывела Бальзака из себя. Он с яростью швырнул книгу на пол и закричал: «Это уже не литература, а фармацевтика!» Чтобы любовь жила, нужны по меньшей мере два тела!

Бальзак открывал для себя Санкт-Петербург глазами Евы. Он помнил, как они присели на скамью в Летнем саду и она дала ему свою руку; помнил, как они гуляли по Зимнему дворцу, восхищаясь выставленными на обозрение бриллиантами. При виде этих бриллиантов, этого жемчуга Бальзак особенно остро чувствовал, как ограничены его собственные возможности. Никогда он не сможет подарить таких украшений своей Эвелине! И пытается «спасти лицо»: «Капля росы, освещенная лучом солнца, кажется мне во сто крат прекрасней, чем самый лучший в мире бриллиант!» Но как, скажите на милость, повесишь на шею любимой женщине эту «каплю росы»?..

ДВА КРЕСТЬЯНИНА

По вечерам они сидели дома, наслаждаясь покоем. С ними была дочь Евы Анна, так что приходилось вести себя безукоризненно.

В свет они выходили редко, оберегая репутацию. В русском обществе блистали тогда подтянутые молодые люди и ошеломляюще прекрасные молодые женщины. На их фоне Оноре и Ева выглядели простолюдинами: польская графиня и сын альбигойского крестьянина в конце концов действительно стали похожи даже внешне. Она – «полная, если не сказать толстая, сорокалетняя дама маленького роста, с широким лицом и довольно неуклюжей походкой», и он – «маленький и тоже толстый человек с длинными мужицкими волосами, расплывшимся и словно заспанным лицом, похожий на майора интендантских войск».

Собственное постоянство кажется им добрым знаком. Говорят, с годами любовь угасает. К ним это не относится. Все эти годы они не прекращали переписки, они пережили разлуку, разочарования и обиды. Бальзак с детской радостью снова и снова вспоминал первые дни их знакомства.

Она так и осталась для него важной дамой, сохранившей ему верность. Он знал, что это не пустые слова. В апреле 1843 года в Санкт-Петербург приезжал Лист. Бальзак, желая угодить Еве, познакомил Ганских с великим композитором. Они уговорились, что маэстро даст несколько уроков музыки Анне.

Лист очаровал Еву с первой встречи. Она отметила «сладострастный изгиб его влажных губ» и сказала, что, когда он улыбается, «хочется воспарить к облакам». К счастью для Бальзака, от Евы не ускользнуло и недоброе выражение его глаз. «Сразу видно, что дух зла одержал в его душе не одну победу». В мае Лист был частым гостем в доме Ганских. По поручению Бальзака он передавал Еве переводные векселя. Бальзак посвятил ему «Герцогиню де Ланже». С каждым новым визитом Листа Ева делалась все восторженнее, она уже сравнивала его с «сияющей вершиной Альп». Однажды Бальзаку пришлось даже умерить ее пыл: «Вы не можете судить о Листе, пока не слышали Шопена. Если венгр – демон, то поляк – ангел».

Так оно и было. Вершины Листа обрывались в бездну. Ева вовремя разгадала это и продолжала принимать музыканта только ради 15-летней Анны. Бальзаку она пообещала быть с Листом «сверхосторожной», чем заслужила его похвалу.

Можно сказать, что Бальзак и Ева сознательно раздули пожар, чтобы потом радоваться, что им удалось его погасить. Все же эти страсти не на шутку растревожили Еву, которая писала в июне 1843 года: «Признаюсь, отъезд Листа оставил некую пустоту в моей душе. Чувствую, что еще долго мне будет его не хватать… Самые недостатки его казались мне милыми; наверное, его общество действительно таит опасность для юного создания, поэтому я постаралась держать Анну подальше от этого безумного огня, чьи загадочные искры манят к себе и заводят в пропасть».

Бальзак должен был радоваться такой трезвой оценке. Желая успокоить мать взрослеющей дочери, он принялся убеждать Еву, что красота Анны достигла своего пика и в дальнейшем ей грозит лишь угасание. Поэтому, дескать, Анну следует выдать замуж именно теперь. Пройдет совсем немного времени, и она располнеет, а тогда будет гораздо труднее подыскать для нее хорошую партию. Зато Ева вечно останется молодой, потому что ее легкая полнота – признак отличного здоровья.

Верила ли Ева этим откровенным комплиментам? Не будем гадать. Будущее покажет. Пока же она явно видела в Бальзаке большого ребенка, слишком слабого и восторженного, чтобы стать подходящим мужем для такой старой женщины, как она. Она уверяла себя, что как только Анна выйдет замуж, дальнейшее потеряет для нее смысл, и она уйдет в монастырь, чтобы все оставшиеся дни спокойно перебирать четки, вместо того чтобы брать на себя ответственность за глупости своего возлюбленного.