Текст книги "Бальзак без маски"

Автор книги: Пьер Сиприо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 47 страниц)

ДЕМОНСТРАТИВНАЯ ВЕРНОСТЬ

Прошу вас, присоединяйтесь к нам в деле созидания молодого, поэтического, национального французского роялизма.

Бертье де Савиньи, из письма к Бальзаку, 17 апреля 1832 года

Спустя восемь месяцев после Июльской революции во Франции установилась «монархия, умеряемая беспорядками».

В номере «Волер» от 15 марта 1831 года сообщалось, что автора «Писем о Париже», появлявшихся за подписью «Вор», звали Бальзак и что он уходит из редакции, потому что решил выдвинуть на выборах свою кандидатуру.

В апреле 1831 года Бальзак опубликовал «Исследование о политике двух министерств» (Лаффитта и Казимира Перье). Текст был подписан «Бальзак, избиратель с правом быть избранным». Он рассуждает об абсолютной монархии как о «более или менее Божественном Промысле, более или менее удачно претворяемом в жизнь». Затем следует очерк истории Июльской революции. Вначале было разношерстное министерство банкира Лаффитта, насадившее на должностные места представителей Движения, полных решимости решить социальные вопросы и оказать помощь национальным меньшинствам европейских стран: полякам, бельгийцам и итальянцам, оказавшимся в состоянии угнетенных после Венского конгресса 1814–1815 годов. Начиная с ноября 1830 года Бальзак активно боролся за то, чтобы «парижские мостовые простирались до Рейна». Наступательная тактика принесет Франции только пользу. «Спор между нами и Англией должен решаться в Антверпене», потому что Бельгия желает стать французской. «Между нами и Россией он должен решаться в Варшаве». Бальзак даже представлял себе, как Польша в союзе с Турцией, Швецией и Данией завоевывает Россию.

«Настал день, когда этот огромный снежный ком (Россия] должен развалиться на четыре части».

Второе министерство Июльской монархии, министерство сопротивления, было образовано 13 марта 1831 года по инициативе президента Палаты депутатов Казимира Перье. Программа была проста: «Внутри – порядок, не жертвующий свободой, снаружи – мир, не попирающий честь».

Луи-Филипп не мешал националистам свободно высказываться, при этом вовсе не собираясь тревожить покой Европы. Он даже якобы обращался к монархам-соседям с письмами, в которых подчеркивал, что революция была вовсе не «делом славы», а «способом предотвращения катастрофы».

Бальзак верил, что его «Исследование о политике двух министерств» отдаст ему голоса избирательной коллегии. Но вот только какой именно? Если «либералы» представлены более чем широко, то легитимистов, напротив, скорее мало. Соответственно мало и тех, кто за них голосует. Роялисты вообще уклонялись от участия в выборах. Крайне неодобрительно воспринимавшие избирательную систему, которая удвоила число выборщиков, они упрекали Луи-Филиппа в том, что к управлению государством он относится как к деловому предприятию, думая лишь о материальных выгодах, тогда как Государство – это прежде всего моральная и религиозная власть, основанная на уважении традиций, семьи и божественного права.

В 1829 году Бальзак познакомился с Самюэлем Анри Берту. Родившийся в Камбре в 1804 году, этот сын владельца типографии унаследовал от отца основанную последним «Учредительную газету Камбре» и принимал самое активное участие в деятельности «Соревновательного общества», в 1824 году отметившего его «Первые поэтические опыты». В Париже Берту снова занялся типографским делом, не исключено, что среди прочего ему приходилось печатать и творения Бальзака.

Их личная встреча произошла, по всей видимости, в гостях у Жана-Этьена Эскироля (1772–1840), ученого-психиатра и ученика Пинеля. Состоялась она в лечебнице Шарантона. К обеду пригласили также некоего прекрасно одетого и весьма сдержанного господина. К концу трапезы Эскироль наклонился и тихонько шепнул Берту:

– Дитя мое, вы сейчас отобедали в обществе одного гения и одного сумасшедшего. Который из них сумасшедший?

Пока длился обед, Бальзак не закрывая рта рассказывал о сотне своих романов, правда, существующих пока в форме набросков… Ничего, скоро всем станет ясно… и так далее.

Берту без колебаний указал на Бальзака.

– Вовсе нет. Как раз это молодой писатель с блестящей будущностью, – сказал Эскироль. – А вот другой наш сотрапезник содержится в Шарантоне уже пятнадцать лет. Он убежден, что он – Бог-Отец.

В марте 1831 года Бальзак рассчитывал добиться избрания с помощью «Газет де Камбре», только что основанной Берту. «Будущая Ассамблея обещает быть бурной. Она беременна революцией. Возможно, жители вашего округа предпочтут видеть среди депутатов парижанина, а не одного из вас».

Роспуск Палаты произошел 31 мая 1831 года. Выборы назначили на 5 июля. Берту представил Бальзака в своем «Соревновательном обществе», рекомендуя его как деятеля «Просвещения», готового сыграть роль воспитателя народных масс.

Сам Бальзак относился к этой идее более чем сдержанно. Если бы деятели прошлого знали заранее, во что выльется воспитание народа, они поостереглись бы им заниматься. Бальзак подсчитал, чего стоило Франции – и в деньгах, и в человеческих жизнях – политическое, социальное и культурное освобождение страны. Итог выглядел катастрофическим.

«За четыре года результатом общественного движения стали, самое большее, еще один миллион французов, внявших призывам воспользоваться благами просвещения, один миллион новых собственников и создание около тридцати тысяч промышленных предприятий. Эта победа добра над злом стоила нам двух миллионов человеческих жизней и двух миллиардов долга. Удивляться тут нечему. Воспитание одного человека обходится в 20 тысяч франков. Но ведь воспитание целой нации – дело куда более сложное! Истинные друзья страны должны распространять свет знания. Мысль – вот самый прочный из барьеров. Для поддержания мира в Европе довольно и памфлетов ценою в два су, похожих на „Здравый смысл старины Ришара“» («Волер», «Письма о Париже», 20 февраля 1831 года).

Бальзак считает, что есть вещи поважнее просвещения. Это та линия поведения, которая определяет качества человека и указать которую каждому может лишь его сердце. Следует различать насущную необходимость овладения ремеслом, сопровождаемую стремлением к совершенству, и то, что принято называть «курсом»,иными словами, определенную стоимость того или иного товара или продукта. Само слово «курс»не имеет никакого реального смысла. Говорят, например, «обменный курс» и «курс литературы»…

Реальное равноправие не может быть установлено никакой человеческой властью. Хорошее правительство осуществляет соблюдение «страхового договора между богатыми и бедными». Этот договор работает, если винтики и колесики механизма устроены таким образом, что лучшим представителям обеспечена возможность подняться к вершинам управления государства, даже если они не обладают богатством. Это излюбленная идея Бальзаков – отца и сына, – идея, служащая иллюстрацией к их собственной истории: истинное равенство может обеспечить лишь гибкая социальная система. «Необходимо, – еще и еще раз повторял Бальзак, – дать возможность людям талантливым, к какому бы классу они ни принадлежали и под каким бы небом ни родились, проявить все, чем одарила их судьба».

ПУСТЬ ПОБЕДИТ ДОСТОЙНЕЙШИЙ!

В 1831 году Бальзак заплатил налогов на сумму в 31,35 франка. Свои надежды на достижение избирательного ценза, составляющего 500 франков, он связывал с возможной женитьбой.

Что же произошло в апреле того года?

Бальзак побывал в Сен-Фермене, близ Шантильи, где располагалось поместье госпожи де Берни. Неподалеку от этих мест жило семейство барона Малле де Трюмилли, знакомого госпожи де Бальзак. У бывшего полковника армии Конде и убежденного роялиста Трюмилли росла дочь Элеонора. Мысль о том, чтобы выдать ее за Бальзака, наверняка обсуждалась. Но 7 апреля 1832 года барон де Трюмилли умер от холеры. Семья боялась сделать решительный шаг, а главное, не желала торопиться со свадьбой: «Заурядное счастье отступило перед вами; вы его испугали; в вашем взгляде есть такая ясность, какую не всякому дано выдержать», – напишет Бальзаку 16 июня 1832 года Зульма Каро.

Наверное, Бальзак и сам немного струсил перед перспективой связать свою жизнь с в общем-то случайной женщиной.

«Женюсь ли я?» Как часто задавался он этим вопросом! Женитьба повлечет иной образ жизни, значит, чтобы затыкать дыры в семейном бюджете, ему придется писать все больше и больше, работать все быстрее, и написанное будет хуже. В том, что касалось работы, Бальзак был предельно серьезен. «Женитьба, – пришел он к мнению, – годится лишь для бедняков или богачей».

Человек с «заурядным состоянием», связавший себя узами брака, остро ощущает, чего именно не хватает его жене. Воображение рисует Бальзаку образ несчастной женщины, приговоренной собственным мужем к разнообразным лишениям: «подавленные желания, угасшие возможности, отсутствие занятий, униженное самолюбие».

С другой стороны, он не желал чахнуть возле жены, которая будет непрестанно ныть или, напротив, окажется лишенной всякого самолюбия. Его слишком переполняла энергия, чтобы терпеть возле себя чье-то докучливое присутствие. Какая же жена ему нужна? Неравнодушная к известности, умеющая ценить величие, – такая, которая стала бы достойной помощницей его славы. Ему нужна женщина, которая не уставала бы повторять ему слова Гонории, обращенные к Атилле:

Мне нужен король. Разве вы им еще не стали?

1 июня Бальзак писал Зульме Каро, своей конфидентке той поры:

«Я таю в себе культ женщины и жажду любви, которая никогда не была полностью удовлетворена; отчаявшись добиться истинной любви и понимания от женщины, о которой я мечтаю, встретив такую любовь лишь в форме сердечной привязанности, я бросаюсь в бурное море политических страстей, в грозовую и иссушающую атмосферу литературной славы. Быть может, меня ждет неудача и в том и в другом, но поверьте, если уж я захотел жить жизнью этого века вместо того, чтобы пройти сквозь него счастливым и никем не замеченным, то это как раз потому, что чистое заурядное счастье меня обошло. Коли кому-то выпало целиком создавать собственную судьбу, пусть уж она будет великой и блистательной, ибо, если уж приходится страдать, пусть страдание протекает в высоких сферах, а не в низких. Что до меня, то мне больше нравятся удары кинжала, чем булавочные уколы».

Если Бальзак и был Прометеем, каким описал его Андре Моруа, то в политике его ждал провал.

Бальзак больше не подавал никаких признаков жизни Берту, так горячо «мечтавшему ввести его в круг знакомств в Камбре». «Ваша артистическая беззаботность, – писал ему Берту, – похоронила все мои надежды». Так же вяло он вел себя и с генералом Помрелем, на котором лежала задача представить его кандидатуру в Фужере.

БАЛЬЗАК – ВРЕМЕННЫЙ ЛЕГИТИМИСТ

Спустя год, в мае 1832 года, Бальзак вновь выдвинул свою кандидатуру в депутаты. На сей раз кампания частичных выборов прошла в Шиноне.

Бальзака представляла крайне роялистская газета «Котидьен»: «Молодой талантливый и полный сил писатель, демонстрирующий горячее стремление посвятить себя защите принципов, на которых зиждется счастье и покой Франции».

Карлисты, сторонники возвращения на престол Карла X, к выборам относились неодобрительно. Они отказались приносить конституционную присягу и ратовали за отказ от участия в выборах.

Бальзак рассчитывал, что ему поможет аура, созданная его статьями и романами.

31 марта 1832 года ознаменовалось его сенсационным дебютом в «Реноваторе»: Бальзак полагал, что на улице Ришелье, на месте бывшей Оперы, там, где парижский шорник Лувель 13 февраля 1820 года убил герцога де Берри, второго сына Карла X, необходимо соорудить искупительную часовню. «Какое заблуждение, – писал Бальзак, – думать о разрушении памятника, увековечивающего святую память потомков королевской семьи! Если вы хотите оставаться последовательными, то я рекомендую вам не забыть и про часовню герцога Энгиенского в Венсенне… Рушьте все, превратите площадь, где когда-то стояла Опера, в пустырь, но только воздвигните на этом месте пирамиду и украсьте ее надписью: „Народам без сердца – законы безбожия“. И довольно слез в день 21 января» (дата смерти Людовика XVI).

Призывам Бальзака не слишком внимали. Оперу перенесли на улицу Ле Пелетье. Проект памятника благополучно похоронили, а на этом месте соорудили фонтан, который и сегодня еще можно видеть в сквере Лувуа.

В Шиноне Бальзак выступил как кандидат от легитимистов, иными словами, как сторонник герцога Бордосского, которому в ту пору не исполнилось еще и 12 лет. Его называли «младенцем чуда», потому что он появился на свет 29 сентября 1820 года, через семь месяцев после гибели своего отца. Герцогу предстояло позже стать графом де Шамбором.

В Шиноне кандидатура Бальзака выглядела довольно странной на фоне двух других, хорошо известных кандидатов. Один из них, Жюль Ташро, бывший издатель и генеральный секретарь департамента Сена, представлял партию движения. Кандидата от «золотой середины», то есть именно того, чье избрание устроило бы правительство, звали Жиро де л’Эн. Будучи председателем суда присяжных, 1 августа 1831 года большинством в один голос он был избран председателем Палаты. С марта 1832 года он занимал пост министра общественного образования.

Но легитимистам нравился Бальзак. От других членов этой партии, привыкших сопровождать свои действия всяческими предосторожностями и на коленях вымаливать милостей у Богом данной власти, его отличали смелость в суждениях и громогласность.

Для Бальзака королевская власть – это «абсолютизм, наиболее великая из всех возможных форм власти».

24 мая 1832 года, за три недели до выборов, в газете легитимистов «Котидьен» о Бальзаке писали как о друге, помощнике, «новом человеке». Это значит, что его кандидатуру серьезно не воспринимали, однако учитывали его способность оказать помощь избирателям-монархистам и вообще оживить всю предвыборную кампанию.

В какой мере политическая деятельность Бальзака была для него игрой, времяпрепровождением и еще одним способом заставить о себе говорить? В любом случае, он верил в легитимизм.

«Если бы принципа легитимизма не существовало, его следовало бы выдумать. Легитимизм – это печать наследственного владения, та невидимая нить, которая связывает властителей со страной и превращает ее в стройную систему».

Еще Бальзак верил в цивилизаторскую миссию католицизма.

В «Зеро» (3 октября 1830 года) он писал о католической церкви как о «старой проститутке, согбенной и не поднимающей головы от земли, покрытой грязью и привыкшей к нищете».

В ноябре 1831-го Бальзаку стали заметны некоторые признаки возрождения Церкви:

«[…] Старушонка приподнялась с колен, отшвырнула свое рубище, стала выше ростом […], и в своем льняном платье показалась мне чистой и юной […]».

«Смотри и веруй!» – сказала она […].

«Верить, подумал я, значит жить! Я только что проводил взглядом кортеж Монархии, теперь следует защищать ЦЕРКОВЬ!»

Бальзак написал эти строки на следующий день после разграбления Сен-Жермен-л’Оксеруа, в которой проходила торжественная месса в связи с годовщиной смерти герцога Беррийского, – 14 февраля. Назавтра, то есть 15 февраля, бунтовщики напали на Нотр-Дам, а затем разорили архиепископство. В номере «Волер» от 20 февраля 1831 года Бальзак писал:

«Я видел мальчишек, шедших со стороны архиепископства, изображая процессию. В руках они несли поломанные кресты, кропила, молитвенники, порванные стихари и изодранные в клочья мантии, напялив их на себя шиворот-навыворот и распевая непотребные гимны; перед ними шагала хохочущая толпа в окружении национальных гвардейцев; вскоре вся эта шайка смешалась с карнавальными масками… На набережной собралось тридцать тысяч душ, и все они аплодисментами встречали низвержение архиепископского креста, а по бульварам прогуливались разряженные женщины, зеваки и веселящиеся маски. На набережной Морфондю какой-то рабочий, переодевшийся столетней старухой-богомолкой, держал трясущимися руками чахлую веточку священного букса и вовсю веселил прохожих… Вот каков католицизм образца 1831 года…»

В конце мая Бальзак выпал из своего тильбюри. Начало июня он встретил в постели, измученный травмой, диетой и «строжайшим запретом читать, писать и думать».

Выборы в Шиноне прошли без него. Избрания удостоился «кандидат от золотой середины» Жиро де л’Эн, получивший 260 голосов против 60, поданных за Жюля Ташро.

«Фигаро» в своем номере от 1 июня вдоволь поиздевалась над «сэром Бальзаком, сеньором Шинона, графом Азей-ле-Ридо». Бальзак был с головой погружен в работу, когда «к нему явился некто и принялся дубасить в двери дворца, вырывая его из блаженного состояния довольства. […]. Сэр Бальзак спустился с небес своего воображения и одновременно с чердака и крикнул: „Кто там? – Ваш избиратель из Шинона, – был ему ответ. – Мой избиратель! Добро пожаловать! Позвольте выразить вам мою живейшую радость…“»

19 июня та же «Фигаро» приписывала Бальзаку уже десять голосов, «десять голосов потеряно, десять голосов достались г-ну Бальзаку».

За революционными событиями 5 и 6 июня 1832 года выздоравливающий Бальзак наблюдал из окон дома своей сестры на бульваре Тампль.

Генерал Ламарк мечтал видеть Францию «посланницей славы и свободы», взявшей на себя миссию освобождения народов. 1 июня он умер от холеры. Оппозиция стремилась превратить его похороны в подобие погребальной церемонии Казимира Перье, главы правительства, который также умер во время эпидемии после своего официального визита в центральную больницу. 5 июня «бунтовщики всех национальностей» собрались на демонстрацию. Началом послужил момент, когда похоронная процессия добралась до Аустерлицкого моста. В течение двух дней восставшие хозяйничали в центре Парижа, от площади Виктуар до Бастилии и бульвара Тампль. Поздним вечером 6 июня «для наведения порядка» в дело вступили войска и национальные гвардейцы. Для «защиты порядка от яростного и упорного врага» в ход пустили и револьверы, и картечь. Полторы тысячи человек были арестованы, среди военных насчитывалось 500 раненых и 85 погибших, 43 человека из числа восставших были убиты и 291 ранен.

8 июня 1832 года Бальзак, напуганный революционной жестокостью, отправился в Саше. Ему казалось очевидным, что беспорядков не избежать. В деревне же ничто его не потревожит, да и эпидемия холеры туда вряд ли доберется.

Его принимала у себя госпожа де Маргон, помогавшая ему добрыми советами в период его избирательной кампании в Шиноне. Бальзаку непременно следует увидеться с герцогом де Майе и с герцогом Фитц-Джеймсом, которые смогут дать ему рекомендации. Герцог де Майе в годы правления Карла X управлял Компьенским замком, а герцог Эдуар де Фитц-Джеймс был адъютантом графа д’Артуа. Госпожа де Маргон многое знала, а об остальном догадывалась. Дело в том, что герцог де Майе был отцом, а герцог де Фитц-Джеймс – дядей маркизы де Кастри, той самой красавицы, что околдовала Бальзака своими письмами, которые вначале она отправляла неподписанными и лишь полгода спустя назвала ему свое имя.

«ЖЕНЩИНА-МЕЧТА»

Прислониться к генеалогическому древу.

Июнь и июль 1832 года Бальзак провел в Саше, устроившись наилучшим образом. «Рано или поздно литература, политика, журналистика, брак или крупное дело (связанное с книготорговлей, то есть с продажей книг по подписке) принесут мне состояние».

В Туре вокруг него толпились друзья юности. Бальзак прекрасно помнил барышень, которые «сучили ножками», то есть танцевали кадриль в 1823 году. В их числе были дочери архитектора Белланже, а также две сестры Ландрьер де Борд. Первая отличалась таким маленьким ростом, что «жениться на ней имело бы смысл лишь для того, чтобы сделать из нее булавку для сорочки». Вторая, Шарлотта, ставшая Каролиной, в 1825 году вышла замуж за Петера Дербрука. В июне 1831-го муж ее умер, оставив ей огромное состояние. Именно на нее обращал свои надежды Бальзак.

Эта женщина могла бы принести ему средства, достаточные для того, чтобы держать лошадей, платить Леклерку («груму»), рассчитаться с домовладельцем, выкупить кабриолет, за который он оставался должен тысячу сто франков, оплачивать «услуги краснодеревщика и прочую роскошь», придающую ему важный вид.

Из-за необходимости присутствовать на судебном процессе в Нанте госпожа Дербрук не смогла увидеться с Бальзаком, но тем не менее дело казалось «столь же возможным, сколь легко улаживаемым». Ей передали, что Бальзак влюблен в нее. Оноре же рассчитывал, что благодаря мадам Дербрук «все издатели будут у его ног».

Если Бальзак и строил планы относительно этого брака, то делал это в основном ради того, чтобы успокоить мать. Сам же он в это время находился под действием куда более «могущественных чар», достойных человека чести. Он грезил о маркизе де Кастри и еще одной далекой княгине.

В начале 1832 года Бальзак получил два письма. Первое, присланное из Одессы, было подписано «Иностранка». Это письмо стало началом романа Бальзака и госпожи Ганской, его заядлой почитательницы. Убежденная в том, что XIX век – это век глупости [30]30
  Выражение «глупый XIX век» принадлежит не Леону Доде. Ева Ганская употребит его в одном из своих писем Бальзаку, вызвав в ответ самое бурное недовольство последнего.


[Закрыть],она тем не менее благосклонно относилась к французским романам, особенно выделяя «Шагреневую кожу». Второе письмо от маркизы де Кастри Бальзак получил 28 февраля; впервые маркиза написала ему еще в сентябре 1831 года, но поначалу скрывала свое имя.

Генриетта де Кастри, урожденная де Майе де Ла Тур-Ландри, родилась 8 декабря 1796 года и была, таким образом, на три года старше Бальзака. Она рассталась со своим мужем маркизом де Кастри в 1822 году и поселилась с любовником, сыном австрийского канцлера Виктором де Меттернихом. В 1827 году у них родился сын Роже, барон Альденбургский, которому Бальзак посвятил свою «Пряху». Князь Меттерних скончался в 1829 году от туберкулеза. Маркиза де Кастри во время охоты упала с лошади и сломала позвоночник. Калекой она не стала, но здоровье потеряла и не могла больше предаваться чувственным радостям. Принимая у себя знатных вельмож и известных писателей, она тешила свое тщеславие и этим развлекалась. Все дружно считали ее красавицей, хотя находили, что она несколько поверхностна, а в глубине души и спесива.

Маркиза вовсе не была особенно богатой. Ее жизнь протекала либо в особняке на улице Гренель, либо в замке отца герцога де Майе близ Монлери, либо в замке Кевийон, принадлежащем ее дяде, герцогу Фитц-Джеймсу.

В лице маркизы де Кастри Бальзак готов был боготворить существо ангельской красоты, «чистую прелесть и возвышенные манеры». Но он опасался, что с ней у него ничего не выйдет. Внешне такая мягкая, на самом деле маркиза отличалась упрямством и ненавидела любые узы, «поскольку была слишком фривольна, слишком опытна и слишком занята собой». Она была не способна признать превосходство мужчины, в котором «величие ума сочетается с сердечным простодушием». Что ж, «хорошеньких женщин на свете куда больше, чем гениев».