Текст книги "Бальзак без маски"

Автор книги: Пьер Сиприо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 47 страниц)

В ДОРОГУ! И ДОЛОЙ ПЕРО!

Чтобы оторваться от властно притягивающего к себе рояля, Владимир Горовиц проводил дни и ночи в поездах. Точно так же и Бальзак видел в путешествиях единственный способ оставить хоть на время перо.

19 февраля 1837 года он приехал в Милан и поселился в гостинице «Белла Венеция», неподалеку от Ла Скала. Праздная жизнь захватила его. Парижские друзья снабдили «знаменитого синьора де Бальзака» необходимыми рекомендациями. Графиня Сан Северино представила его своему брату Альфонсу-Серафену, князю ди Порчьо, и своей приятельнице Кларе Маффеи; княгиня Бельджиожозо познакомила его со своим кузеном маркизом Жоржем-Теодором Тривульцио.

Бальзак ходил по музеям и мастерским художников и проводил вечера в Ла Скала. Его новый знакомый писатель Манцони горел желанием показать ему свой новый объемистый роман «Жених и невеста», но… Бальзак дал ему понять, что пишет столько, что не в состоянии еще и читать. Как-то на улице к Бальзаку подскочил незнакомый человек и выразил желание обнять писателя. Тот не смог отказать. И тут выяснилось, что пылкого почитателя интересовал не столько сам Бальзак, сколько его часы. Пришлось даже пустить в дело трость. Жулика поймали, а известность Бальзака стремительно выросла.

Впрочем, он и сам не прочь был пообниматься, особенно когда его познакомили с 23-летней Кларой Маффеи. При виде Бальзака она встала на колени и прошептала: «Преклоняюсь перед гением».

Пройдет несколько лет, и «малютка» Клара Маффеи станет настоящей музой Рисорджименто, вокруг которой объединятся и тоскующие по своей республике генуэзцы, и мечтающие о независимости миланцы, и сторонники коллективного правления пьемонтцы, и свободолюбивые жители Романьи.

13 марта Бальзак выехал из Милана в Венецию. Здесь он остановился в гостинице «Альберго Реале», впоследствии переименованной в отель «Даниэли». Желание посетить этот город охватило его после посещения картинных галерей. Но попав в Венеции под проливной дождь, он быстро понял, что его гораздо сильнее влечет к Кларе Маффеи, чем к венецианским улицам. Город показался ему стоящим на грани гибели. Даже статуи напоминали «древних старух». Нет, решительно ему нужна Клара! «Воображение способно нарисовать нам тысячи Венеций, но не может заменить ни хорошенькую женщину, ни удовольствие, ни страсть».

Несчастье Италии, казалось ему, заключалось в том, что и во времена упадка она сохранила в целости великие произведения искусства, о которых на фоне ужасающей нищеты Венеции неловко было даже говорить. Утопающие в грязи улицы опустошенного, разграбленного, голого города, по которым «скользят бледные призраки» вместо людей. Несчастная Италия! Несчастная и вместе с тем счастливая, потому что никакого мрамора и позолоченной штукатурки никогда не будет слишком много, чтобы прикрыть ее нищету.

19 марта, за два дня до отъезда, Бальзак прокатился в гондоле и открыл для себя венецианскую живопись. Ему бросились в глаза «великолепный колорит и замечательное величие идеи», но решительно не понравился «искаженный рисунок». Бальзак вообще не любил фресок, считая их «неистинным» искусством.

Во время путешествия в Иерусалим Шатобриан сумел в обнищавших, изнывавших под турецким владычеством Афинах увидеть Афины Перикла. Бальзаку же показалось, что за современным фасадом он угадал средневековую Венецию.

«Сегодня из окон дворца Мемми низвергались целые потоки огней, освещавшие сотни стоящих на приколе гондол; нарядные гости в масках толпились в пиршественной зале вокруг празднично накрытых столов; с галерей лилась музыка; дворцовые лестницы оглашали взрывы хохота, и казалось, что вся Венеция собралась сюда веселиться». Бальзаку вспоминался Рабле, для которого «звон бокалов был сладчайшей музыкой, а смех – лучшей из песен».

Не меньше понравилась ему в Венеции и ее тишина, та тишина, за которую любил этот город Вагнер, утверждавший, что здесь слышно как «спит вода».

Завороженность и тишина… На приеме у графини Соранцо его вниманием завладела некая дама по имени Элина Контарини, принявшаяся читать ему нотацию. Она решила, что непременно должна обратить господина де Бальзака. Об этом узнала Ева Ганская. Ее возмущению не было предела. Как? Другая женщина смеет на него влиять? Оноре попытался отделаться от нудной собеседницы, прикинувшись последователем Спинозы: он-де исповедует земную религию, а если человек несовершенен, то ответственность за несовершенство должен нести Господь Бог, создавший человека именно таким.

За время пребывания в Венеции Бальзак уладил дело о наследстве, порученное ему графом Гидобони-Висконти. Наследников оказалось трое, и доля каждого была не слишком велика. Все же ее хватило на оплату его дорожных издержек. Он получил за свои хлопоты некоторое вознаграждение, а по возвращении граф Гидобони-Висконти согласился выступить его поручителем по некоторым наиболее неотложным долгам.

ЛЮБОВЬ – ДЛЯ ЖИЗНИ, НЕ ДЛЯ КНИГ

21 марта Бальзак вернулся в Милан, а через восемь дней выехал в Женеву. Еще в 1836 году он вместе с мадам Марбути мечтал посмотреть итальянскую Ривьеру.

Предприняв эту поездку, Бальзак искушал судьбу, ибо город жил в страхе перед эпидемией холеры, так что ему пришлось выдержать недельный карантин. В больнице Бальзак услышал разговор, касающийся старых серебряных рудников на Сардинии. Делать ему в больнице было решительно нечего, а потому идея разработки этих самых рудников захватила его. Неужели он превратится в «искателя шальных денег»? Впрочем, почему бы и нет? Разве не этим он занят всю жизнь? Бальзак дал себе слово, что по возвращении во Францию обязательно переговорит об этом предприятии с разбирающимся в технических вопросах майором Карро.

Он уехал из Парижа три месяца назад, и пока его вовсе не тянуло обратно. Путешествовать по городам и весям значило для него оторваться от строгого распорядка жизни и забыть на время о необходимости платить долги. Улица Батай давно превратилась в арену сражения. Он знал, что его прибежище обнаружено, вдова Дюран раскрыла его инкогнито, так что личность загадочного жильца доктора Межа перестала быть тайной для кредиторов и служак из национальной гвардии. Квартиранта зовут господин де Бальзак, да-да, тот самый знаменитый писатель, по которому давно плачет тюрьма, потому что он не платит долгов и уклоняется от выполнения своих воинских обязанностей.

Жизнь праздного туриста нравилась ему все больше. В Ливорно он отплыл на корабле, а 11 апреля уже высаживался во Флоренции. О его поездке не знала даже Ганская… Рискуя испортить ей настроение, он сочинил письмо, полное жалобных стенаний: «Я совершенно выбился из сил…» А как на самом деле было бы здорово поселиться здесь, в домике, на берегу большого канала! Он едва не прослезился, мечтая об этом. Как счастливо он зажил бы здесь, удалившись от мира!

Но сколько можно мечтать?! «Поверьте, между душой усопшей [госпожи де Берни] и надеждами, которым я предаюсь в самые тихие часы, лежит такая пропасть, при мысли о которой у меня в предчувствии несчастья кружится голова».

БАЛЬЗАК И МУЗЫКА

Во Флоренции Бальзак увидел «Магдалену Дони» кисти Рафаэля. Изображенная на картине женщина напомнила ему Еву Ганскую.

В Болонье он восхищался «Святой Цецилией» того же Рафаэля. Все девушки из романов Бальзака, словно приговоренные к вечной молодости, напоминают именно святую Цецилию – воплощение идеала жертвенности.

В Болонье Бальзак встретился с Россини, который жил здесь с Олимпией Пелисье. Они вели долгие беседы, в том числе о тяжелой жизни музыканта в Италии: «Сапожник без сапог». Действительно, чтобы выжить, Россини приходилось переезжать то в Англию, то во Францию. Бальзак в это время обдумывал роман «Гамбара», посвященный жизни композитора. Его Гамбара походил не столько на Россини или Мейербера, сочинявших легко и быстро, сколько на Бетховена или Шопена, которые по 20–30 раз переделывали одну и ту же вещь, пока не добирались «до самой сути музыки».

Бальзак считал, что творческое воображение не рождается на пустом месте, но является результатом напряженной подспудной работы по отбору и анализу множества элементов, из которых затем возникает законченное художественное произведение.

Помимо английских поэтов, которых он читал вместе с мадам де Берни, Бальзак чрезвычайно высоко ценил музыку.

Музыка – всегда откровение. Объяснить музыку невозможно ни языком разума, ни языком литературы. Музыкант – это своего рода высшее существо, живущее во власти вдохновения.

Гамбара – итальянский композитор, автор нескольких опер и изобретатель нового музыкального инструмента, который он назвал пангармониумом. После того как от него уходит жена, он забрасывает музыку и становится простым настройщиком инструментов.

«Гамбара» был почти закончен еще до отъезда Бальзака в Италию, но готовый набор книги сгорел во время пожара в типографии. Бальзак обратился к Огюсту де Белуа с просьбой восстановить хотя бы некоторую часть текста, наименее пострадавшую от огня. По возвращении из Италии он еще раз переработал свой новый роман.

МУЗЫКА ОТКРЫВАЕТ ТАЙНЫ

К концу апреля 1837 года Бальзак снова оказался в Милане. Воспоминание об этой поездке осталось в альбоме «малышки» Маффеи, муж которой никак не мог понять, почему Бальзака так тянет в их город…

Однако пора было подумать и о возвращении во Францию, откладывать которое стало невозможно. Его обратный путь пролегал через Комо и Тигино, затем – через перевал Сен-Готард. В горах валил снег, и Бальзаку пришлось совсем худо. От холода он задыхался, и одиннадцати проводникам пришлось чуть ли не тащить его на себе. Наконец из-за гор показалось солнце, и все вздохнули с облегчением.

Затем начался спуск в долину. Лошади побежали веселей. «Мы огибали скалы, пролетали по мосткам, и вдруг, за одним из поворотов перед нами открылся целый каскад водопадов, мешавшихся и перебивавших друг друга. Водный поток несся, разбиваясь на тысячах камешков и сверкая, словно ледяная глыба, рухнувшая с вершины утеса».

3 мая он был в Париже. Верде к этому времени успел подвести итоги. Уильям Дьюкетт оказался свирепым кредитором. Он вбил себе в голову, что отправит Бальзака в тюрьму, и не собирался идти на попятную.

Бальзак нашел себе прибежище в доме Гидобони-Висконти на Елисейских Полях. Здесь он мог никого не бояться и спокойно продолжить работу над «Служащими» – романом, обещанным редакции «Пресс» (с 1 по 14 июля), а также над «Цезарем Биротто», который в ноябре напечатала в своем книжном приложении «Фигаро».

В начале июля в дом Гидобони-Висконти позвонил человек, представившийся посыльным, и заявил, что ему нужно срочно вручить пакет господину де Бальзаку. Слуга принять пакет отказался.

– Речь идет об этрусской вазе, – горячился посыльный. – Я обязан вручить ее лично адресату. Господину де Бальзаку придется прийти за ней в нашу контору.

Слуга вызвал Бальзака, который на всякий случай прикинулся «другом того господина, которого вы разыскиваете». Разговор продолжился в том же русле.

– Это чрезвычайно ценная вещь, – твердил посыльный, – ее можно вручить только лично адресату.

Бальзак еще какое-то время продолжал морочить курьеру голову, но наконец не выдержал:

– Ну хорошо, я и есть господин Бальзак.

Тогда «посыльный» с готовностью распаковал свой пакет, в котором оказались всего лишь бумаги, но какие! Судебное постановление и ордер на арест, впрочем, с возможностью замены на штраф в размере трех тысяч франков. Госпожа Гидобони тут же заплатила штраф наличными. «Как было мне больно, – писал Бальзак Еве Ганской, – при мысли, что я скомпрометировал людей, щедро давших мне приют! Чтобы избежать тюрьмы, требовалось срочно заплатить, следовательно, мне пришлось снова обременить их своими заботами!»

Август Бальзак провел в Саше, где его настиг жестокий бронхит и одолела ломота. В письме к Еве Ганской от 25 августа 1837 года он снова жалуется:

«Я совершенно не способен отвлекаться от работы. Единственное, что могло бы меня развлечь, это путешествия. Но и работать я тоже не могу. Чтобы написать даже эти несколько строк, мне приходится превозмогать нестерпимую боль в спине, как раз между плеч. Гулять мне нельзя, потому что меня бьет прямо-таки старческий кашель. К тому же погода стоит жаркая, а я боюсь резких перепадов тепла и холода, боюсь вспотеть и оказаться на сквозняке. Я надеялся, что в Турени мне станет лучше, но болезнь моя здесь лишь ухудшилась. Виной этого недомогания чрезмерная работа, которой я изнурил себя. Все левое легкое у меня воспалено… Я дошел до состояния, когда больше не дорожишь жизнью; слишком уж далеки надежды и слишком тяжким трудом дается покой. Если б я мог ограничиться умеренной работой, я безропотно покорился бы судьбе, но у меня слишком много забот и слишком много врагов…»

Ему хотелось бы говорить с Ганской на совсем другом языке, созданном для радости бытия и для сладострастия. Но этого итальянского языка Ева Ганская не поняла бы: «Здесь вы вовсе некомпетентны, и я объясню вам почему». Этому объяснению он посвятит целый роман.

«Массимила Дони» была написана в первоначальном варианте с 12 мая по 10 июня 1837 года, в ноябре переработана, а окончательно завершена в 1838 году.

Эмильо Кане-Мемми, будущий князь Верезе, живет в Венеции, на канале Гранде. Он лишился состояния, и опустевший дворец превратился для него в тюрьму. Он любит платонической любовью Массимилу Дони, связанную фиктивным браком с другим человеком. Ее эта ситуация вполне устраивает, ибо «любовную страсть» ей заменяет религия.

Бальзак стал любовником графини Гидобони-Висконти по двум причинам. Во-первых, ему просто хотелось счастья, а во-вторых, он рассматривал эту связь как своего рода месть Еве Ганской, державшей его на расстоянии. Точно так же герой «Массимилы Дони» Кане-Мемми, неврастеничный юноша, влюбленный в замужнюю даму, на взаимность которой ему не приходится рассчитывать, поддерживает связь с известной и хорошенькой певицей, некоей Тинти. Тинти так хороша, что ради ее расположения «многие согласились бы сломать себе шею».

Но если Бальзак всячески скрывает свою тайну, то его герой больше озабочен нравственным аспектом ситуации и горько корит себя за то, что наслаждается плотскими радостями с Тинти, тогда как душа его стремится к Массимиле. Молодой человек так страдает, что делится своей тайной с другом, который предлагает ему простое и легкое решение. Действие романа происходит в Венеции, городе карнавалов. Другу удается убедить Массимилу одеться на костюмированном балу в такое же платье, как у Тинти. Кане-Мемми, не заметив подмены, ушел с бала с той, кого считал настоящей Тинти, а утром проснулся в объятиях Массимилы, которая еще и забеременела. «Все шедевры итальянского искусства сбежались к ложу Массимилы Дони и оплакивали ее».

Ева Ганская назвала новеллу «непристойной».

После публикации «Массимилы Дони» вся польская колония в Париже стала смотреть на Бальзака косо. Его появление в Опере в ложе Гидобони-Висконти «суровая тетушка» Розалия Ржевуская сочла «скандальным».

После Женевы Оноре и Ева поклялись друг другу в чистой любви. Бальзак выразил свое понимание такой любви, создав «Серафиту». Зато Феликс де Ванденес, который любит мадам де Морсоф целомудренной любовью, охотно поддерживает связь с леди Дадли. Душа душой, а тело телом… Однако Бальзак не желал и дальше жить двойной жизнью. Еве Ганской, вслед за Массимилой Дони, пора было стать для него настоящей женщиной.

СЕМЕЙНЫЕ ЗАБОТЫ

Вернувшись в Париж 3 мая 1837 года, Бальзак еще не знал, где будет жить. Новая поездка в Турень представлялась ему нереальной. Он намеревался устроить себе жилье в Пуасси, где у Огюста Белуа имелся небольшой дом. Подумывал он также и о том, чтобы снять квартиру в Севре. Выехав за пределы департамента Сена, Бальзак становился недосягаем для закона, по которому ему, как повторно уклонившемуся от несения службы в национальной гвардии, полагалось многомесячное тюремное заключение.

18 сентября под именем Сюрвиля Бальзак снял квартиру в Севре, в доме 16 по улице Виль-д’Аврей. Годом позже, с 20 июня по 10 июля 1938 года, он занялся покупкой в рассрочку небольшого имения Жарди, примыкавшего к парку Сен-Клу и расположенного на холме, возвышавшемся над Виль-д'Аврей.

За время своего трехмесячного отсутствия Бальзак успел настроить против себя всех своих родственников. Мать засыпала его жалобными письмами, в которых умоляла: «Сынок, хлеба!» Действительно, вот уже два месяца, как Лора де Бальзак, покинув свою квартиру в Шантильи, перебралась жить к дочери, Лоре Сюрвиль, где стала нахлебницей «доброго зятя». Лора Сюрвиль также полагала, что брату следовало бы помочь ее мужу с устройством его чудесных каналов, вместо того чтобы заниматься улаживанием наследственных дел Гидобони-Висконти.

Бальзак и сам чувствовал себя виноватым. Он ничего не посылал матери с 1 апреля 1835 года, а ведь ее пенсию иначе как милостыней и назвать было нельзя: она получала всего по 200 франков в три месяца. Мать злилась на него и по всякому поводу поминала недобрым словом его расточительные привычки: любовниц, трости, перстни, столовое серебро, мебель…

Лора Сюрвиль поддерживала мать и даже высказала следующее мнение: «Мой муж – гораздо более великий человек, чем Оноре».

«Я принадлежу к семье, члены которой напрочь лишены родственных чувств», – сокрушался Бальзак, напомнив Еве Ганской слова, сказанные ему когда-то мадам де Берни: «Вы – цветок, выросший на навозе».

И все же несколько недель Бальзак посвятил Сюрвилю и его каналам. В 1820 году во Франции, согласно плану Бекея, предполагалось проложить десять тысяч километров водных путей. Впервые в истории государство допустило к участию в сооружении каналов частные общества, основанные на французском и иностранном капиталах.

Таких обществ расплодилось немало, но ни одно из них не было по-настоящему солидным. Июльская монархия выделила на сооружение каналов 341 миллион франков, тогда как во времена Второй империи на строительство железных дорог будет затрачено 9 миллиардов франков. Что до Сюрвиля, то он представил свои расчеты в так называемое Общество четырех каналов (Бретань, Луара, Нивернэ, Берри). Однако как бы убедительно Сюрвиль ни говорил, какие бы планы ни составлял, он оставался всего лишь скромным инженером, и его инициативы наталкивались на сопротивление всевозможных комиссий, занятых в основном отчетами и докладами в министерство и палату. Ничего удивительного, что его проект, суливший «шестикратную прибыль», в итоге провалился.

На злоключениях Сюрвиля Бальзак построил сюжет своего романа «Служащие».

Он пообещал представить его в редакцию «Пресс» к июлю 1837 года. «Служащие» и в самом деле увидели свет с 1 по 14 июля, следовательно, работа над романом заняла шесть недель.

В набросках существовал замысел и еще одной вещи. «Высшая женщина» в какой-то мере описывает Лору Сюрвиль, вернее, представление Лоры о самой себе. Главного героя «Служащих» зовут Рабурден. Это набожный монархист, преданный общественным интересам, но в то же время «немного узколобый и не слишком любезный». Мало того, что его порывы сдерживает «паралич администрации», на него постоянно давит собственная жена, выдающая ему из месячного заработка всего 30 франков: «В Париже почти все жены так поступают со своими мужьями, и те покоряются из боязни прослыть чудовищем».

Как пробиться в управленческую среду и добиться там успеха? Бальзак хорошо помнил, как сражался его отец с тупоумием чиновников. Для того чтобы немного освежить свои воспоминания, он изучил несколько трудов, которые, впрочем, не повлияли на его собственные оценки.

Во времена Империи управленческий аппарат, наэлектризованный энергией Наполеона, превзошел самое себя, однако в дальнейшем он вступил в пору упадка. Начиная с Людовика XVIII административные посты все множились, при том что жалованье чиновников все уменьшалось. Служащие органов администрации постепенно превратились в клиентоврежима. В конце концов правительство было вынуждено содержать целую армию «управленцев», а министры и депутаты продолжали выбивать все новые теплые местечки «для своих».

Многочисленные чиновники, составлявшие нижнее звено управленческого аппарата, попали в полную зависимость от «окошка в приемной», которое предоставляло неограниченные возможности для всяческих манипуляций. Человек мог с блеском закончить учебное заведение, мог выиграть какой угодно конкурс, его могли переполнять выдающиеся идеи, – но миновать «окошко» он не мог. Министр и те, кто входил в кабинет, взяли себе за правило никогда не отвечать ни на какие письма. Этих людей главным образом занимало устройство собственных семейных дел. Пристроить брата в посольство, зятя – в казначейство, старшего сыночка определить в префектуру, младшенького – в консульство, а племянника – хотя бы в окружное налоговое управление… Где уж тут выкроить время для назойливых посетителей, которые всё идут и идут и всё что-то предлагают?..

Бальзак перенес действие «Служащих» на 1821–1824 годы, но, бесспорно, имел в виду правительство Луи-Филиппа, при котором демократизировалась государственная служба и невероятно выросло число чиновных должностей, достававшихся «своим людям». Министерства стали олицетворением равноправия во Франции. Жалованье также уравнялось: столоначальник получал ненамного больше, чем последний экспедитор. Самого министра редко кто видел в глаза, зато он, как какой-нибудь диспетчер на крупном вокзале, откуда-то сверху «спускал расписание и давал указания стрелочникам». В министерстве министр появлялся крайне редко, потому что ему приходилось заседать в палате, так что его реальной власти подчиненные не ощущали. Никто из чиновников не работал, а если и работал, то отнюдь не в родном министерстве. Бальзак приводит в пример некоего «молодого Мерсье», мастера на все руки, Кольвиля, по совместительству прирабатывающего кларнетистом в Опера-Комик, заместителя начальника отдела Брюэля, сочиняющего водевили.

Чиновники напрочь оторваны от действительности. Если они и имеют свое мнение, то никогда не посмеют его высказать.

Подобно королю, который царствует, но не правит, министры в основном занимаются созданием всевозможных комиссий, которые в свою очередь пишут доклады и отчеты, разрабатывают подробнейшие планы и проекты. За этой, по слову Бальзака, «завесой», теряются истинные дела и проблемы; бесконечные обсуждения и разговоры плодят груды «сорных» бумаг, папок, циркуляров… Время от времени какой-нибудь отдел производит на свет циркуляр, без которого «Франции несдобровать!» Курам на смех… В министерствах если что и помнят, так это те вопросы, на которые нет ответа; если же спрашивающий проявляет настойчивость, следует тянуть резину до тех пор, пока он не поймет, что напрасно теряет время.

Устав от призрачной активности окружающих, которые и сами не замечают, как успевают состариться в бессмысленной суете, Рабурден горит желанием реорганизовать и правительство, и органы управления. Его подталкивает к этому жена, мечтающая, чтобы муж стал наконец хоть кем-нибудь.Но даже возглавив бюро, Рабурден не становится своим в свете. Его по-прежнему никто не знает, а министр не желает принимать.

В 1824 году Рабурден составил план спасения Франции. Этот план отчасти состоял из идей самого Бальзака, а также Жирардена, издателя «Пресс», в которой была напечатана «Высшая женщина». В типографии Жирардена работали паровые прессы, выдававшие по 20 тысяч экземпляров газеты каждый день. Бальзак мог надеяться, что его соображения дойдут до самых широких кругов общественности.

Согласно плану Рабурдена, число министерств следовало свести к трем и в каждом из них должно было служить не больше двухсот чиновников. В Австрии, к примеру, Меттерних один руководил сразу четырьмя департаментами.

Относительно налогов Рабурден излагает мысли, впоследствии получившие развитие в знаменитой книге Жирардена «Налог», которая увидела свет в 1852 году. Рабурден осуждает косвенные налоги, за которыми, словно за баррикадой, прячутся города, продолжающие существовать в атмосфере средневекового протекционизма. Главная роль у Рабурдена отводится личному налогу на движимое имущество и налогу на потребление. Рабурден предлагает взимать плату за роскошь, широкий образ жизни, жилье, количество слуг, содержание лошадей и кареты. Эффект от введения таких налогов не замедлит сказаться, потому что «бюджет – не сундук, а садовая лейка. Чем больше воды нальешь в нее, тем больше затем выльется и тем плодороднее будет страна».

Особенно заинтересовал Бальзака, который не пил, налог на вино.

Виноградари должны платить за право содержать виноградник, розничные торговцы – за право продавать вино.

Государство-собственник, государство, ратующее за национализацию, по мнению Бальзака, олицетворяет «административную бессмыслицу». Государство не в состоянии управлять, оно только лишает себя налогов и обедняет бюджет. Стоит предприятию подпасть под государственный контроль, как оно немедленно обрастает долгами. Поэтому государство должно освободить место частной инициативе, передать в ее руки лесную промышленность, шахты и металлургию.

Налог на собственность у Рабурдена фигурирует лишь как необходимость в годы войны. Собственник, освобожденный от уплаты налога, сможет употребить эти деньги на повышение своего культурного уровня. Промышленность станет работать на дешевом сырье и легко составит конкуренцию зарубежным товарам.

«Высшая женщина» («Служащие») получила суровый отпор со стороны легитимистски настроенной прессы. В номере от 2 августа 1837 года «Котидьен» писала: «В произведениях господина де Бальзака изложены такие удивительные суждения, что будь они включены в наше законодательство, эффект получился бы самый странный».

Может быть, такая оценка объяснялась личной неприязнью редактора? Ведь Бальзак замахнулся на систему, снедаемую «административным недугом», в результате которого немногие счастливчики получали синекуры… Они не могли не понимать, что Бальзак вознамерился лишить их работы. «В газету ежедневно приходит по двадцать возмущенных писем. Читатели отказываются от подписки и уверяют, что вся эта безответственная болтовня ничего, кроме скуки, вызвать не может».

Рабурден захотел поиграть в государственного деятеля и потерпел поражение. А его создатель потерпел поражение, попытавшись взять на себя роль «мудрого и доброго законотворца».