Текст книги "Дерево ангелов"

Автор книги: Пенни Самнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

Глава одиннадцатая

В такой теплый денек приморский бульвар был запружен ранеными солдатами – пациентами брайтонских госпиталей. Одни сидели на скамейках, сжимая костыли, другие разъезжали в инвалидных колясках, и под серыми и темно-синими одеялами у них недоставало одной или обеих ног. Нина видела, как маленький мальчик показал пальцем на одного такого инвалида, а гулявшая с ним женщина покачала головой и, взяв малыша за руку, поспешно потащила его дальше.

– Чаю, мадам? – Маленькая официантка предупредительно подобрала со скатерти цветочный лепесток и скатала его между пальцев.

– Да. И бутербродов.

Вокруг одного австралийского солдата собралась кучка товарищей, и Нина невольно загляделась на них, хотя и знала, что Гарри среди них нет. Она не видела его с той ночи, когда над городом появился цеппелин. «Мне нужно возвращаться в казарму, а то меня хватятся, – прошептал он, гладя ее лицо. – А завтра рано утром я уезжаю в Лондон».

Врачи беспокоились, что его сломанная рука плохо заживает, и направили его в Лондон, в больницу Гая. Это было десять дней назад. Нина полезла в сумочку и вытащила письмо, пришедшее с утренней почтой. Это было второе письмо от него, и она уже читала его раз пять.

«Мне уже начинает казаться, что я знаю Лондон, – во всяком случае, путь от казармы до больницы я выучил наизусть. На рентген стоят очереди, неотложных больных пропускают вперед, но вчера я все-таки сделал снимок своей несчастной руки, и меня вызовут снова, когда хирург его посмотрит. Я продолжаю пребывать в подвешенном состоянии. У меня есть время познакомиться с Лондоном, и я тут подумал, что, может быть, у тебя возникнет желание приехать и пообедать со мной? Если ты не можешь, то ничего страшного – я все понимаю…»

На другой стороне улицы один австралиец вез перед собой инвалидную коляску. Левая штанина инвалида была аккуратно сложена у колена, и он указывал вперед палочкой для размешивания коктейлей, будто полководец, командующий войскам наступление. Что, если рука у Гарри не срослась? Что, если он потерял ее?

Официантка с грохотом поставила поднос на стол.

– Простите, мадам. – Она виновато улыбнулась. – Какое-то время назад тут несколько дам говорили о цеппелине. А вы его видели?

– Да…

Нина все еще слышала, как в его голосе удивление перебороло желание: «Я не знал… Мне остановиться? Вы хотите, чтобы я остановился?» Она закрыла ему рот ладошкой и втолкнула его как можно глубже, выкрикивая русские слова…

– Что-нибудь еще?

– Почтовой бумаги и конверт.

Она встретится с Гарри в Лондоне.

В окне поезда проплыли поля, горстка крытых соломой домишек, шпиль церковной колокольни. За своим отражением Нина различала отражения двух других пассажиров купе первого класса – супружеской четы средних лет. С начала поездки они едва перекинулись парой слов и теперь были погружены в чтение. Книга, которую взяла с собой Нина – английское издание «Преступления и наказания», которое подарил ей Лоренс до войны, – лежала нераскрытая у нее на коленях. Она все рассматривала свое отражение в окне. «Я знаю, – сказал Ричард тем утром в саду тети Лены, – что ты благоразумна и я могу доверять тебе».

Помнится, так мама называла Ольгу Ивановну – «само неблагоразумие». Нина, сидя на полу, складывала мозаику, а Ольга Ивановна, закурив сигарету, говорила маме:

– Знаешь, Ирина, у меня ведь есть голова на плечах, и я хоть и доставляю себе удовольствие, но делаю это так, чтобы не подвергать опасности свой брак.

Слова об опасности привлекли внимание Нины, она вообразила царевну, которую похитил дракон. Мама заметила, как она навострила уши, и отослала ее из комнаты.

Но когда Нина пришла на кухню, кухарка как раз говорила о здоровяке садовнике, который всюду сопровождал в экипаже Ольгу Ивановну, пока ее муж, богатый коммерсант, находился в разъездах. «Она говорит, что нынче опасно ездить с одним только кучером – слишком много развелось революционеров. Да уж, скажу я вам, революционеры, наверно, частенько окружают ее дом, потому как, когда хозяина нет, садовник больше садовничает в доме, чем в саду!»

Женщины покатились со смеху, а Нина так испугалась, что не могла заснуть ночью, – а вдруг революционеры окружат и их дом? Пришла мама и спросила, что стряслось, а когда Нина рассказала ей, мама погладила ей лоб и сказала, что кухарка пошутила. Но Нина не унималась – почему тогда садовник сидит в доме, а не работает в саду? Ну, это потому, сказала мама, что он наверняка еще и плотник и у него много работы в доме.

– Прошу прощения, вы не будете против, если я открою окно? – Мужчина напротив Нины опустил книгу, собираясь встать.

– Я сама открою.

– Спасибо. – Он внимательно разглядывал ее поверх очков. – Надеюсь, вы не сочтете меня ужасным невежей, но правильно ли я предположил – вы из России?

Жена посмотрела на него, приподняв брови.

– Да, я русская.

Он надул щеки, даже не пытаясь скрыть восторг.

– Не сочтите за назойливость, но мне было бы очень интересно узнать, что вы думаете о великих переменах, происходящих в вашей стране.

– Артур! – нахмурилась его жена, глядя на него с нежностью. – Перестань! Далеко не все интересуются политикой так же, как ты.

– Это не только вопрос политики, дорогая. Это – мировая история. Как писал «Манчестер Гардиан», на наших глазах, возможно, рождается демократия в одном из крупнейших государств мира. Это непременно сказалось бы на всех остальных странах. Но, хотя такая возможность не исключена, я все же думаю, что старый строй в конечном счете восторжествует…

– Нет! – неожиданно для себя замотала головой Нина. – Я думаю, что Россия изменится навсегда.

Это будет означать конец старой жизни для всех, кого она знала: для отца, его друзей и соседей – но настоящий парламент и более прогрессивные идеи будут благом для России.

– Что ж, – кивнул собеседник, – я рад слышать это от вас. Демократия, по моему убеждению, священное завоевание. Величайший дар из всех, какие Британия дала человечеству.

– Ну, я бы не назвала нашу собственную страну демократической, – вмешалась его жена. – Ведь половина ее граждан все еще не имеет права голоса.

– Совершенно справедливо. – Муж похлопал ее по руке и улыбнулся Нине. – Будем надеяться, мадам, что ваша необычайная, удивительная страна подаст нам пример всеобщего избирательного права!

На Флит-стрит негде было яблоку упасть: дорога запружена телегами и автомобилями, весь тротуар – в зонтиках. Выйдя из кеба, Нина прошла слишком далеко, прежде чем сообразила, что пропустила нужный дом, и повернула назад. Она никогда еще не была в пабе, поэтому робко помедлила перед дверями, прежде чем закрыть зонтик и войти в тускло освещенный зал, застланный клубами табачного дыма. Пронзительный крик со стороны стойки заставил ее вздрогнуть – большой красно-зеленый попугай раскачивался на жердочке, глядя на приседающего перед ним человека в котелке.

– О чем речь, естественно, с янки все станет по-другому! – вопил солдат в канадской форме своим соотечественникам. Он толкнул Нину и коснулся фуражки: – Простите, мисс.

Подальше за столиками сидели мужчины в костюмах и несколько женщин. Не смолкал гул голосов. Смущенная, Нина остановилась, ища глазами Гарри, – и наконец увидела его за маленьким столиком в углу. Он читал газету. На стене позади него висела лампа, и в ее свете его волосы горели алым пламенем.

Он поднял голову, и его голубые глаза округлились, как будто он не ожидал увидеть ее здесь.

– Боже мой!

Несколько листов выскользнули из его газеты и упали на пол, он нагнулся за ними, а потом порывисто поднялся со стула.

– Вот уж не думал, что ты так быстро доберешься.

Пока они неловко пожимали друг другу руки, Нина заметила, что на его руке, по-прежнему висевшей на перевязи, уже нет гипса.

– Вчера утром меня вызвали в больницу, – рассказал он, – и хирург сказал, что со снимками все в порядке и можно смело снимать гипс. Потребуется еще несколько недель, чтобы полностью восстановилась подвижность.

Он вернется на войну, во Францию, но это ничего, успокаивала себя Нина – его, переводчика, не пошлют на передовую.

– Хочешь чаю? – Он выдвинул для нее стул, и она села. – Пойду спрошу.

Он направился к стойке, а Нина стала глядеть по сторонам, стараясь унять волнение. За столиком на другом конце комнаты беседовали три серьезных женщины двадцати с лишним лет. Уж не работают ли они в какой-нибудь газете, подумала Нина. Все они были в темных строгих пиджаках и с короткими гладкими прическами. Мама назвала бы их «нигилистками». Нина и сама не слишком-то отличалась от них – на ней была простая белая блузка, темно-синяя юбка и полотняный жакет. На стене висело зеркало, и из него на Нину глянуло собственное бледное лицо под шляпкой, а у нее за спиной Гарри облокотился о стойку.

– Могла ли ты себе вообразить, что такое случится? – спросил он, когда они поцеловались на прощанье в темном холле, все еще желая друг друга. – Ты не мечтала об этом?

– Да, но я думала, что это всего лишь мечта…

– Я заказал чай.

Ее щеки горели, и, когда Гарри сел, она отвернулась.

– Надеюсь, ты не против, что я пригласил тебя сюда, – сказал он. – Я знаю, место не совсем подходящее, но мне всегда хотелось увидеть Флит-стрит[7]7
  Улица в Лондоне, где сосредоточены редакции газет.


[Закрыть]. До войны я собирался стать журналистом и лелеял мечты, что когда-нибудь буду работать в Лондоне. Я и сейчас все еще мечтаю об этом.

Нина запрещала себе даже мечтать о таком.

– Я хотела поблагодарить тебя за то, что рассказал мне о своем деде тем вечером, – проговорила она.

Он слегка нахмурился:

– Потом уже я испугался, что слишком тебя шокировал…

– Нет! – замотала головой Нина. – Нисколько… Расскажи о нем еще.

Гарри достал из кармана пачку сигарет и спички.

– Это был один из самых добрых и воспитанных людей, каких я только встречал в жизни.

– Как он попал в Австралию?

– Как и все туда попадают – приплыл на корабле, – ответил он с тихим смешком, пряча от нее глаза. – Он устроился корабельным плотником на английский пассажирский корабль, где и познакомился с моей бабушкой. Она работала в магазине кружев в Сиднее, и он пришел туда купить кружевной воротничок, который хотел послать матери. Через три недели после этого они поженились.

– И он выучил тебя немецкому?

Гарри затянулся и впервые за все время улыбнулся.

– Английский язык был его страстью. Когда ему было двенадцать лет, он решил, что хочет повидать свет и что лучше всего для этой цели подходит служба в английском торговом флоте. Поэтому он стал учить английский по школьному учебнику и слова по словарю. В семнадцать лет он приехал в Лондон. Он восхищался английской литературой. Дед любил повторять: Англия – это ее литература, Германия – это ее музыка, а Австралия – ее женщины и собаки (он разводил австралийских овчарок). Он блестяще играл на скрипке, от него моя мать и моя сестра Руби унаследовали свой талант. Они обе – профессиональные музыканты: мама – пианистка, а Руби – скрипачка.

У них за спиной пронзительно закричал попугай. Гарри кивнул в его сторону:

– Такие птицы живут у нас в Австралии. Каково-то ему здесь, бедняге…

– Ваш чай, сэр.

Подошла официантка с подносом. Они замолчали, ожидая, пока она накроет на стол. Когда она ушла, Нина спросила:

– Когда началась война, не было ли у вас проблем из-за твоего деда?

Он провел кончиком пальца по краю стола, и Нина заметила, что у него пальцы музыканта – длинные, красивые, с отполированными ногтями.

– Не прошло и недели, как кто-то швырнул камень в окно нашего музыкального магазина. К камню была привязана записка: «Твой отец был поганым Гансом, и ты не лучше его». Я тогда как раз приехал домой из университета и утром отправился с матерью открывать магазин.

– Кроме Руби у тебя есть еще сестры?

– Нет. У меня есть еще младший брат, Эдвард, ему тринадцать. Слава Богу, еще слишком мал, чтобы участвовать во всем этом. – Внезапно он потянулся через столик и обхватил пальцами ее запястье. – У тебя такие же запястья, как у Руби. Ты во многом напоминаешь мне сестру.

Нина смотрела на пальцы Гарри, сомкнутые на ее руке, завороженная интимностью этого жеста и вожделенным ощущением его прикосновения. Она хотела, чтобы оно не кончалось. Немного погодя она спросила:

– Руби тоже младше тебя?

– Старше, на год и три месяца. У нее волосы такого же цвета, как у меня, и очень длинные. Мы с Руби пошли в бабку по матери, которая была ирландкой.

– Вы католики?

– Официально – да, но наша семья не слишком-то религиозна. Правда, в детстве обе мои бабки иногда брали нас в церковь – с тех пор я питаю слабость к свечам. – Гарри осторожно выпустил ее руку и полез в верхний карман. – Хочу подарить тебе кое-что. Я купил это в Каире и собирался послать Руби на день рождения. Но для нее я найду что-нибудь другое, в Лондоне.

Развернув бумажный пакетик, Нина увидела золотой браслет с затейливым орнаментом из скарабеев – священных жуков древних египтян.

– Каково было там, в Египте? – неожиданно для самой себя спросила Нина.

– Ты про эвакуацию? – Он пожал плечами. – Тем, кто там служил, не позавидуешь – это был сущий ад. Мне повезло, что я прибыл туда под конец. Жара была ужасающая. Я-то думал, что, родившись в Австралии, привычен к жаре, но такого я еще не испытывал. И была страшная грязь. Гнус, вши – все кишело ими, они пожирали нас заживо.

Нина оторвала взгляд от браслета и посмотрела на него.

– Египет… Я думала, это что-то необыкновенное.

– Это и было необыкновенно, невзирая на жару и грязь. Приехать из такой молодой страны, как Австралия, и увидеть пирамиды, воздвигнутые тысячи лет тому назад… Я вырезал свои инициалы на подножии одной из тех, что поменьше. – Гарри потушил сигарету. – Ну что, выпьем чаю, а потом побродим по городу?

Они перекусили в маленьком кафе и дошли до Темзы. Солнце снова показалось из-за туч, и они, облокотившись о мокрый парапет набережной, глядели на реку. Мимо прошел баркас с моряками. Нина проводила его взглядом.

– Наверно, это ужасно для твоих родителей – знать, что ты так далеко от дома…

– Да. – Гарри помолчал. – Конечно, я ожидал, что мама расстроится, но я считал, что поступил правильно, записавшись в добровольцы. В общем, я сообщил им о том, что сделал, за ужином – и странное дело: мама сказала, что понимает меня, а вот отец просто сидел и молчал. Зато потом, после ужина, он предложил мне выйти на улицу и сказал, что события в Ирландии переменили его взгляд на вещи и теперь он по-другому смотрит на эту войну. По его мнению, я совершил ошибку, сказал он… Ну да ладно. – Гарри выпрямился. – Пойдем дальше? Я хотел поговорить с тобой кое о чем…

Пройдя еще немного, Нина с Гарри вышли к небольшому газону с несколькими скамейками. Если не считать няни, которая качала детскую коляску, они остались наедине. Под буком стояла скамейка; сверху, сквозь листву, просачивался солнечный свет.

– Как хорошо, что ты смогла приехать, – начал Гарри. – Нина, я не хочу портить такой чудесный вечер, но кто знает, когда мы свидимся в следующий раз… Некоторые вещи так трудно обсуждать – легче было бы вообще не заводить об этом речь.

Нина испугалась: к чему он ее подготавливает?

С минуту они сидели в молчании, а потом он очень спокойно продолжил:

– Ваши с мужем отношения – это целиком твое личное дело, но есть вещи, которые ты должна знать. Один человек, очень мне близкий, человек, которого я люблю, – одним словом, ей причинили очень сильную боль, и я бы не хотел, чтобы нечто подобное случилось с тобой. У меня такое чувство, что я за тебя в ответе, поэтому буду сейчас говорить с тобой так, будто ты – моя сестра. Надеюсь, ничто в моих словах не покажется тебе оскорбительным.

Когда Гарри закончил, повисло молчание. Потом он спросил:

– Сколько тебе лет, Нина?

Она чуть было не ответила – двадцать два, – но спохватилась.

– Восемнадцать.

– Восемнадцать… – пробормотал он.

Никто не мог видеть их в этом уединенном местечке, и Гарри положил руку ей на плечи. Нина повернула к нему лицо, и их губы тут же встретились. Она так желала его, изнемогала от желания. Они долго целовались, позабыв обо всем на свете, а потом Гарри тихо сказал, прижавшись к ее щеке:

– Милая, пожалуй, нам пора идти, ты же не хочешь опоздать на поезд.

Если она заплачет сейчас, то ей уж будет не остановиться. Поэтому она просто взяла его под руку, и они пошли по траве.

Они двинулись в обратный путь по тому же маршруту. Не может быть, чтобы это происходило на самом деле, думала Нина. Неужели все кончилось? Гарри говорил что-то.

– Я не буду провожать тебя до вокзала – мало ли мы столкнемся с кем-нибудь из твоих знакомых.

Когда они вышли на Флит-стрит, то увидели приближающийся кеб. Гарри остановил его, и не успела Нина опомниться, как он уже усадил ее внутрь и захлопнул дверь.

– Ты мне напишешь?

Она ничего не могла ответить – у нее перехватило горло. Он стиснул ей пальцы. Когда извозчик щелкнул вожжами, Гарри быстрым шагом пошел рядом с кебом.

– Твой муж… Ричард… Он ведь тебя не обижает, нет?

– Нет-нет, – успокоила его Нина. – У нас полное взаимопонимание!

Но кеб все ускорял ход, и вскоре Гарри пропал из виду, исчез в море военных форм и зонтиков.

Глава двенадцатая

«Через год война кончится, здесь все в это верят, – писала Катя. – Вмешательство американцев приведет к неминуемому разгрому Германии. А меж тем у нас только и разговору, что о событиях в Петрограде, где, как говорят, улицы запружены черными лимузинами – правительственные чиновники со своими семьями покидают город. Я скорблю об императоре и его семье, скорблю о России. Спасаюсь от мрачных мыслей лишь тем, что веду дела Ивановой фирмы и нянчу своих ненаглядных крошек».

В свое письмо Катя вложила письмо от тети Лены, адресованное обеим сестрам. Тетя со своей семьей успела добраться до Финляндии еще до того, как в Петрограде началась смута, а через несколько дней после отправки этого письма они должны были отплыть в Канаду. «Скоро Россия, которую мы знали, перестанет существовать, – писала Елена. – Ни я, ни мои дочери, ни вы, Катя и Нина, – мы никогда больше не увидим ее».

Перед отъездом Елена побывала в имении Карсавиных. Нининого отца она видела лишь издали. Как только Андрей увидел сестру, идущую по подъездной дороге, он вскочил на лошадь и умчался прочь через Северное поле.

«Судя по тому, что я видела, ваш отец, этот высокородный дворянин, предается своим сумасбродствам с еще большей страстью, чем раньше. Я вошла в дом – в дом, где родилась и жила до замужества – и не узнала его! Из всех помещений только кухня сохранила свое первоначальное назначение – все остальное превратилось в больничные палаты. Весь дом заполонен ранеными солдатами, и еще столько же обретается в палатках, стоящих рядами на улице. Г-жа Кульман по-прежнему там начальствует и была со мной очень обходительна. Она рассказала, что доктор Виленский покинул поместье год назад, чтобы возглавить один из крупнейших госпиталей под Москвой, где он специализировался в нейрохирургии. Она говорила в прошедшем времени и, когда я спросила, в Москве ли он и поныне, она, избегая встречаться со мной глазами, ответила, что точно не знает. Очевидно, доктор Виленский не поладил с властями. Мой муж навел о нем справки, когда он еще только появился в имении – сами посудите, зачем известному врачу хоронить себя в какой-то глуши? Так вот, рассказывали, будто он хоть и блестящий хирург, но пристрастился к лекарствам, которые прописывал своим пациентам.

Я справилась у г-жи Кульман о здоровье брата; она ответила, что раны, полученные им на войне, зажили и что он снабжает больницу лекарствами и медицинскими принадлежностями, обменивая их на продукты, которые получает со своего хозяйства. Я попросила г-жу Кульман сообщить ему, что его дочери здоровы и что мы с дочерьми отправляемся в далекое путешествие. Она обещала передать ему, но мы обе знали, что эти новости не вызовут у него особого интереса…»

Где же была Лейла во время визита тети Лены, гадала Нина. Она бы ни за что не оставила госпожу Кульман.

Отложив письмо тети, Нина взяла в руки последнее письмо от Гарри. Через три дня после их встречи в Лондоне он написал, что ожидает скорой отправки во Францию, а еще через неделю Нина получила письмо, в котором он писал, что отплывает со дня на день. В последнее письмо была вложена фотография, на которой Гарри был снят верхом на верблюде на фоне возвышающейся вдали пирамиды. Нина вынула снимок и внимательно его рассмотрела. Гарри выглядел старше своих двадцати трех лет. Может быть, снимок говорил правду, ведь душой они оба были старше своих лет. Нина разглядывала фотографию несколько минут, вспоминая, что он сказал ей тогда в Лондоне, когда они сидели на скамейке.

– Есть вещи, которые ты должна знать, – сказал он. – О болезнях, которыми женщины, наравне с мужчинами, могут заразиться. И, конечно, о беременности. Против всего этого есть меры предосторожности. Та девушка, о которой я говорил, – у нее была связь с женатым мужчиной намного старше ее, и она забеременела. Она сделала аборт – операцию, чтобы избавиться от ребенка. Это была кошмарная процедура – она могла умереть…

Речь шла о его сестре Руби. Он не сказал об этом, но Нина поняла по его голосу. Сначала она рассердилась – из-за того, что ничего этого не знала, что ее оставили в неведении. Почему им с Катей никогда не рассказывали о том, что беременности можно избежать? Но потом вспомнила, о чем говорили в кухне Катя и Дарья накануне Катиной помолвки, и поняла: во многих вещах Дарья, а может быть, даже и мама были такими же невежественными, как сама Нина.

Она положила фотографию обратно в большую металлическую шкатулку, в которой хранила письма Гарри, и надела жакет и шляпку. Зачастую она проводила весь день в библиотеке, которой вдруг стало не хватать работников-добровольцев. Ванесса Такер, например, совсем ушла от них.

– С миссис Такер что-то случилось? – осведомилась Нина, когда заметила, что имя Ванессы вычеркнуто из списка.

– Скорее всего, – прищурилась Лидия Барнс, – что-то случилось с ним. Ее, конечно, об этом не спросишь, но она передала, что больше не может у нас работать, а на прошлой неделе мисс Финлей видела ее в церкви и говорит, что бедняжка похудела и вся ее красота совершенно увяла. А стоит такому случиться – и это уже навсегда. Боюсь, ее летчика постигла печальная участь.

Медленно текли недели. Гарри находился где-то во Франции, допрашивал пленных – Нина получила от него два письма. Ричард был в Париже. Свекровь Алисы Эванс собиралась отвезти сноху с двойняшками в Глостер, и Нина пошла проведать их перед отъездом.

– Она не хочет уезжать из Брайтона, но что мы еще можем сделать? – шепнула Нине Нелл, золовка Алисы. – Ей приходится нелегко, но я верю, что она очень старается. Не тревожьтесь, если она вас не узнает.

Двойняшки мирно спали в своих кроватках, а у другой стены лежала на кровати их мать. Горе настолько иссушило Алису, что от нее остались кожа да кости, а ее руки, сжимающие зеленое покрывало, превратились в руки старухи. Когда Нина села возле нее, Алиса уперлась взглядом в стену и, казалось, не слышала, что ей говорят. Когда Нина наконец собралась уходить и встала, она чувствовала себя такой подавленной, что у нее даже закружилась голова. Подняв глаза, Нина увидела, что Алиса смотрит на нее; ее губы уродливо скривились, будто она вот-вот завоет.

– До свиданья, – будто превозмогая боль, выдавила из себя Алиса.

Пока все газеты кричали о взятии Багдада, в Брайтоне поползли новые толки о цеппелине.

– Одна женщина на велосипеде подавала цеппелину сигналы на азбуке Морзе, – поведала миссис Лэнг на собрании Женской гильдии. – Увы, шпионке удалось бежать, скрывшись в толпе. Когда полиция осмотрела брошенный ею велосипед, оказалось, что в раме ловко запрятаны карты государственного картографического управления. Все это рассказала мне старшая сестра. Шпионка была в спортивных шароварах, и под ними явственно выпирал пистолет.

Секретарь Гильдии миссис Бертон-Смит, в доме которой происходило сегодняшнее собрание, продолжила тему:

– А я слышала из очень достоверных источников, что известны случаи, когда матерей военнопленных принуждают шпионить. Им говорят, что если они согласятся работать на врага, то с их сыновьями будут обращаться хорошо. В противном же случае бедных ребят будут пытать, а потом казнят.

– Вы говорите о матерях британских солдат? – нахмурилась миссис Лэнг.

– Ну да!

Миссис Лэнг расправила плечи:

– С трудом верится, что любая из британских женщин, чьи сыновья готовы пожертвовать жизнью ради своей страны, окажется настолько малодушной, что сама предаст родину.

Миссис Бертон-Смит повернулась в поисках спасения к Нине:

– Я так взволнована мыслью о том, что царь со своей семьей может приехать к нам в Англию! Больше того, моя золовка говорит, нужно подать прошение, чтобы в качестве резиденции Николаю предоставили наш Павильон. Там семья российского императора почувствует себя как дома после всего, что они пережили.

– Павильон?! – В недоуменном возгласе миссис Лэнг сквозило раздражение. – Сомневаюсь, что жители Брайтона согласятся отдать Павильон семье чужого монарха. Если уж царь действительно приедет в Англию, то ему следует приобрести себе собственный дом. – Миссис Лэнг кивнула Нине. – Я знаю, что вы не обидитесь на меня за эти слова, моя дорогая… Кстати, возвращаясь к разговору о цеппелине – говорят, у вас, Нина, этот день тоже не обошелся без приключений.

– Приключений?.. – Нина непроизвольно нащупала браслет.

– Да-да, я все знаю. Вы молодец, что не поддались панике в самой, казалось бы, критической ситуации. Просто ужас, что потолок в библиотеке довели до такого состояния! А ведь миссис Хантер много раз предупреждала, что он может обрушиться в любой момент. В пятницу я встречусь на званом обеде с женой мэра и обязательно расскажу ей о вашем мужестве.

Когда все расходились, миссис Лэнг взяла Нину за локоть и участливо заглянула ей в лицо.

– Я не хотела говорить это при всех, чтобы не ставить вас в неловкое положение, но вы сегодня как-то слишком уж молчаливы и бледны – сами на себя не похожи. Я прекрасно понимаю, последние события в России не могут вас не расстраивать – я бы чувствовала то же самое, если бы революционеры захватили власть в Англии. Но наш долг, Нина, следить за собой, чтобы не причинять нашим мужчинам лишнего беспокойства. Может быть, вам нужно капельку отдохнуть, сменить обстановку?

– Мои друзья, Чаплины, пригласили меня на следующей неделе к себе в Лондон.

– Рада слышать это. Я всегда считала, что несколько дней в Лондоне – отличный способ встряхнуться. – Застегивая пальто, она спросила: – Вы слышали новость о Констанции Джоунз?

– Нет. – Нина видела ее только один раз.

– Она помолвлена с одним новозеландским офицером, капитаном Фриманом. После ранения у бедняги неправильно срослась кость, и его нога стала короче. И вот теперь его отправляют домой. После войны они поженятся… Ужасно для мужчины остаться калекой!

В следующий вторник Нина отправилась в Лондон. Мэгги задержалась на каком-то собрании, поэтому на вокзале ее встретил Фрэнк. И вот ее маленький чемодан стоял в спальне для гостей, а сама она сидела в кабинете Фрэнка. Она огляделась. В комнате было очень душно. Ей нравилось гостить у Чаплинов, которые стали ее самыми близкими друзьями в Англии, но из-за темных сторон своего брака она все же не могла позволить себе полную откровенность с ними. А сейчас не могла рассказать им о Гарри. «Никогда не доверяйте Нине никаких секретов, – говаривала когда-то Катя. – Она растрезвонит повсюду». И вот теперь вся жизнь Нины превратилась в клубок тайн.

В холле послышались шаги возвращающегося Фрэнка. Он предлагал Нине поужинать, но она отговорилась тем, что поела в поезде; на самом деле ей не хотелось есть и вообще всю неделю нездоровилось. Вошел Фрэнк.

– Так вот я и говорю, Мэгги, конечно, никогда этого не признает, но факт остается фактом: если бы я не ходил в свой клуб, она не была бы в курсе того, о чем болтают в политических кулуарах. – Он опустился в кресло. – Например, обо всех этих интригах вокруг семьи русского императора.

– Поговаривают, Николай поселится здесь, в Брайтоне, – заметила Нина.

Фрэнк подался вперед:

– Да нет же, не приедет Николай в Англию! Мне известно из надежного источника, что премьер-министр был бы не против, но король не хочет принимать своих царственных родственников. Говорят, он опасается, как бы неприязнь к русской царской фамилии, широко распространенная среди британской общественности, не подорвала авторитет монархии как таковой. Разумеется, король не может прямо отказать в гостеприимстве своему державному кузену – ответственность за это решение возьмет на себя правительство. Министры сошлются на общенародные настроения. В результате все остаются в выигрыше, за исключением царя и его семьи, которым придется жить изгнанниками в собственной стране.

Нина наблюдала, как Фрэнк отлил чаю из своей чашки в блюдце и, нагнувшись, поставил его перед старым терьером по кличке Бамбл. Пес понюхал блюдце и принялся лакать.

– Я делюсь своей порцией с ним. – Фрэнк похлопал пса по спине, и тот тихо зарычал в ответ. – Чай предотвращает чумку. Четырнадцать лет уже этот прохвост со мной, в свое время он был отличным крысоловом. Только с детьми плохо ладит, увы… – Он посмотрел на нетронутую чашку Нины. – Ты точно не хочешь перекусить?

– Точно, спасибо.

– Смотри, заработаешь анемию, – нахмурился Фрэнк. – На прошлой неделе я говорил с врачом, и он предупредил, что теперь резко возрастет число больных анемией, а все из-за того, что люди отказываются есть новый хлеб – серый, из муки грубого помола. Доктор убеждает своих пациентов, что этот хлеб богат железом и очень полезен для пищеварения.

Нина вынула из кармана конверт.

– Вот, принесла, чтобы ты прочел. У Ричарда есть к тебе вопрос.

– Где он сейчас? Хотя, наверно, это военная тайна.

– Ричард был во Франции, а сейчас вернулся. Он звонил вчера, и я сказала, что еду к вам. Он передает привет.

Фрэнк надел очки.

– Читать письма Ричарда всегда удовольствие. Его письма из России были бесподобны, мы с Мэгги даже подумали, что ему надо бы написать книгу. – Он вытащил письмо из конверта, а через минуту фыркнул от смеха и начал читать вслух: – «Один офицер-индус из Бомбея привез мне баночку настоящего карри – восхитительного, но такого острого, что у меня из глаз брызнули слезы, чему он несказанно удивился. Этот индус пытался объяснить мне свои религиозные верования, которые как-то связаны со способностью узреть в конечном бесконечное. Я своим умишком с трудом понимал его чересчур отвлеченные рассуждения. Я всегда считал индуизм суровой религией, в которой вплоть до установления британского владычества практиковался варварский обычай «сати» – самосожжения вдовы на погребальном костре вместе с телом мужа. Как, должно быть, бедные жены радели о том, чтобы их супруги жили подольше! Только представь, что ты должна была бы броситься на мой погребальный костер… Индус ответил, что этот обычай был распространен в Индии отнюдь не повсеместно, и еще рассказал мне о другом обычае под названием «джаухар», распространенном в эпоху ислама – когда жен воинов, которые должны были пасть в битве, сжигали заранее, чтобы спасти их от плена и бесчестия…»