Текст книги "Дерево ангелов"

Автор книги: Пенни Самнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

Глава шестая

Утром Нина встала с головной болью. К завтраку она не притронулась, и тетя Лена, взглянув на нее, заметила, что у нее переутомление. Затем она объявила, что они с девочками едут навестить пожилую соседку, которая прихворнула, и распорядилась, чтобы в гостиной накрыли стол для чая.

Когда тетя с кузинами уехали, Нина встала перед зеркалом и всмотрелась в свое лицо. Она была очень бледна и казалась больной. Мистер Трулав, очевидно, так и подумал: когда через полчаса они встретились в гостиной, он, едва взглянув на Нину, позвал ее полюбоваться прекрасным утром.

– Идемте в сад, мисс Карсавина. Свежий воздух пойдет вам на пользу.

Нина повела его в беседку, но не успела нагнуться под низким сводом, и ее волосы безнадежно запутались в лозах вьющейся розы. Какая она неловкая!

– Извините, это все потому, что я слишком высокая.

Ей хотелось плакать, и она сама не знала, что хуже – если он женится на ней или если не женится.

Он потянул за одну из шпилек в ее волосах.

– Мне нравится, что вы высокая. Вы должны пообещать мне, что никогда не станете ниже в угоду моде.

Нина понимала, что следует засмеяться. Но стоило ей открыть рот, как ее вдруг прорвало – вовсе не собираясь этого делать, она единым духом выложила ему все: о том, как умерла мама, об отце, о больнице и о том, как оперировали скрипичного мастера. Она запиналась и повторялась, и чем дальше, тем глупее она сама себе казалась. А он стоял позади и терпеливо распутывал ее волосы, так что она не видела его лица.

Когда Нина наконец закончила, наступила тишина, а потом он развернул ее к себе и заглянул в глаза.

– Спасибо, что доверились мне настолько, что рассказали все это. Теперь, когда вы доверились мне, мисс Карсавина, – он расправил плечи, – и я смогу довериться вам.

Вернувшись, Елена застала их в гостиной, за холодным чаем; они шутили и смеялись, будто старые друзья, а у Нины на пальце была повязана синяя нитка – знак того, что они пришли к согласию. Ричард остался на обед, а когда он наконец ушел и Нина вошла в тетину комнату, то увидела, что Елена поднимается с колен.

– Я благодарила Бога, – спокойно призналась тетя, – за то, что он дал мне возможность спасти дочь Ирины.

На следующее утро принесли известие: отец уехал поездом в Петербург и будет в отъезде четыре дня.

Днем Нина вернулась в имение. Госпожа Кульман и Лейла были в амбулатории, Дарью Нина нашла в розарии.

– Где доктор Виленский? – спросила Нина.

– Уехал с твоим отцом. – Экономка подала ей корзину. – Ну?..

– Завтра мы поженимся. Тетя Лена говорила о моем положении с отцом Сергием, и он договорился с одним приглашенным священником, чтобы тот благословил нас. И мы сразу же поедем в Англию. Я скажу госпоже Кульман, что приехала забрать несколько платьев, чтобы портниха удлинила их, и что рано утром возвращаюсь к тете.

Ветер донес смолистый запах сосен, растущих за речкой.

– Он хороший человек, не то что Иван, – добавила Нина.

Экономка сплюнула через дорожку блестящим, как свежая паутинка, плевком.

– Все мужчины одинаковы.

Теперь Нина уже понимала, что Дарья знает о мужчинах далеко не все. Но спорить не стала.

– Я сказала ему, что мамины драгоценности, может быть, все еще лежат в сейфе, но он ответил, что мне не нужно приданое.

Экономка покачала головой и прищелкнула языком:

– Ты не можешь уйти к своему мужу нищенкой! Ты не какая-нибудь бедная родственница и будешь дурой, если не возьмешь то, что принадлежит тебе по праву. А твой отец все равно разбазарит твои деньги.

– Вот и я так думаю. Но папа будет в бешенстве, когда узнает, что я сделала. – Она придвинулась к экономке. – Я оставлю письмо, в котором поклянусь, что ты ничего не знала о моих намерениях, но он мне не поверит. У тети Лены для тебя приготовлена приличная сумма. Она говорит, что может найти тебе другое место в городе и что ты должна обратиться к ней, когда надумаешь. Будь мама жива, наш дом навсегда остался бы твоим домом. Тетя Лена говорит, что поможет тебе, как ты помогала моей матери и помогла мне.

На минуту-другую воцарилось молчание, а потом Дарья сказала:

– Мой брат служит на железной дороге и часто бывает в разъездах. У его жены слабое здоровье, и я знаю, что они с радостью приютили бы меня в своем доме. Когда мир меняется, Нина Андреевна, мы, женщины, должны меняться вместе с ним – так нас испытывает Бог. – Она взяла Нину за руку. – Пойдем, соберем яйца в последний раз. Кухарка уже ждет их.

На рассвете Нина оделась и на цыпочках спустилась к Лейлиной комнате. Вчера вечером она собрала кожаный саквояж, отобрав, по совету Дарьи, кое-что из маминых вещиц и фотографий – на память для себя и Кати. Под дверью Лейлы Нина оставила сверток с запиской и розовым флаконом духов, которые мама подарила ей на одиннадцать лет. Потом она прошла в малую столовую и заперла дверь изнутри.

Руки у нее тряслись, когда она доставала альбом для стихов, спрятанный за фарфоровыми херувимчиками. Страшно было подумать, что произошло бы, если бы папа застал ее здесь в эту минуту. Ей вообще не следовало возвращаться в имение, Ричард отговаривал ее… Но ведь папы тут нет, успокаивала себя Нина. Она же точно знает, что его нет дома.

Она опустилась на колени перед сейфом и впервые в жизни попробовала покрутить наборный диск. Он туго поворачивался под ее пальцами, пока она набирала цифры, аккуратно записанные мамой в альбоме. «Не говори папе, что я их тут записала, – сказала тогда мама, шутливо приложив пальчик к Нининым губам. – Но мне никогда не запомнить этот код». На самом-то деле это у отца была дырявая память, поэтому мама хотела, чтобы Нина знала, как открыть сейф.

Раздался тихий щелчок, и тяжелая дверца отворилась. Сейф оказался набит документами и всякими бумажками. Нина нетерпеливо заглянула вглубь, и у нее засосало под ложечкой. Неужели она опоздала? Неужели за этим отец и поехал в Петербург – продать драгоценности? Нина гневно смахнула ресницами слезы – он не имел права, мама оставила драгоценности ей… Но вдруг она заметила что-то – угол коробочки. О чудо! Они лежали-таки здесь – все три обшитые атласом футляра, перевязанные розовой ленточкой.

– Спасибо, мама… – Нина прислонилась лбом к краю сейфа. – Спасибо.

Нина вытащила верхний футляр и, сдернув ленточку, открыла его. В тусклом свете матово засиял жемчуг, тот самый, который мама надевала в Мариинский театр. Нина быстро проверила два других футляра. Все было на месте – бриллиантовые серьги и ожерелье, изумрудные ожерелье и брошь.

Она поднялась на ноги, дрожа всем телом – уже не от страха, от облегчения. Как бы Ричард ни убеждал ее, что ему нет дела до приданого, а Дарья была права, Нина не желала быть нищенкой. К тому же для нее была бы невыносима мысль, что отцу все-таки удалось лишить ее всего. Она сунула все три футляра в саквояж и положила свое короткое письмо к отцу на письменный стол.

Дарья ждала снаружи, у двери в кухню. Вдвоем они молча спустились по ступеням и зашагали через лужайку к дороге. Когда их ботинки зашуршали по гравию, где-то неподалеку собака подняла бестолковый лай. Когда-то Нина ни за что не поверила бы, что сможет оставить родной дом и даже ни разу не оглянуться назад. Но она так и не оглянулась. «Не оглядывайся назад, – советовала Дарья накануне. – Смотри в будущее, а не в прошлое». Пути назад не было, ее будущим был Ричард.

Когда они добрались до развилки, Дарья громко вздохнула от облегчения при виде брички Елены. Нина же ни минуты не сомневалась, что Ричард будет ждать ее там, как не сомневалась и в том, что они сдержат обещания, данные друг другу в тетином саду. Ей, в отличие от мамы, никогда не придется лгать своему мужу. К обеду они будут женаты, а вечером поезд увезет их прочь из России.

Ричард выпрыгнул, со счастливым смехом сгреб Нину в охапку, поднял в воздух.

– Я весь извелся – боялся, что твой отец вернется раньше срока.

Дарья передала саквояж горничной Елены и поверглась лицом к Ричарду.

– Это Дарья Федоровна, – представила ее Нина.

Он протянул руку:

– Познакомиться с вами – честь для меня.

Дарья покосилась на Нину и взяла его руку.

– Он говорит, что для него честь познакомиться с тобой, – перевела Нина.

– Честь?.. – фыркнула экономка, однако вид у нее был польщенный.

– Ну и как он тебе? – поинтересовалась Нина, при этом к горлу у нее вдруг подступил комок.

Экономка окинула Ричарда оценивающим взглядом.

– Жалко, что он не русский, но могло быть и хуже, – заявила она, а потом притянула Нину к себе, крепко сжала в объятиях, поцеловала в лоб. – Ну, езжай, Ниночка. Больше нам уже не свидеться на этом свете, но куда бы ни занесла тебя судьба, помни, что я каждый день буду молить святую Параскеву за тебя, за Катю и за твою дорогую маму…

Глава седьмая

Брайтон, 1913

Спустя месяц после своего бракосочетания Нина и Ричард приехали в Брайтон и сняли номер в отеле «Роял Альбион».

– Что ты сказала? – спрашивал Ричард, подняв Нину высоко в воздух.

Он подкинул ее, и комната скакнула – ощущение довольно приятное.

– Шум моря. Он напоминает мужчину. Мужское дыхание.

Этой ночью Нина долго лежала без сна, слушая море.

– Я ни за что тебя не спущу, пока не скажешь, почему согласилась выйти за меня.

– Потому что я хотела уехать из России. – Нина сказала правду.

– Ладно. А еще почему?

– Потому что ты танцевал лучше, чем другие англичане.

– Ах вот оно что!

Сегодня вечером они танцевали вдвоем на пирсе, шаркая по песку и гравию. За ними увязалась стайка мальчишек, хлопающих в ладоши и распевающих «Ты лишил меня покоя» и «Дай руку, озорник». В конце пирса Ричард кинул им горсть мелочи, и под разноцветными огнями медяки блеснули золотом.

Нина думала, что Брайтон похож на Ниццу, но английский курорт ничем не напоминал своего французского конкурента. В Ницце светская жизнь Кати и ее круга состояла из званых обедом и ужинов вперемежку с визитами в поселок художников в Антибе, а чаще всего – в казино в Монте-Карло. В Брайтоне же было полно публичных увеселений, и, несмотря на то что сезон официально закончился, на приморском бульваре все еще устраивались ослиные скачки, и чуть ли не на каждом углу можно было увидеть итальянца-шарманщика с наряженной в зеленую куртку обезьянкой. На обоих пирсах исполняли свои номера «пьеро» в белых клоунских балахонах, с выбеленными лицами, а на нижнем променаде играли на банджо загримированные под негров уличные певцы в полосатых куртках – «менестрели».

На том и другом пирсе было по театру; театры были повсюду в городе, и их регулярно посещали люди любого звания и положения. «Здесь будто каждый день праздник, – писала Нина сестре в открытке с изображением Королевского павильона – дворца Георга Четвертого. – Мама бы возненавидела Брайтон, но, веришь ли, сдается мне, что я его полюблю». Она не стала больше распространяться на эту тему, так как знала, что Кате опостылела Ницца, вернее – опостылела жизнь с мужем в Ницце. На пути в Англию они с Ричардом остановились на неделю у Кати, и Нина была потрясена, увидев, как изменилась сестра. Иван ничуть не изменился и по-прежнему держался стиля молодого галантного офицера, а вот Катя, с крашенными хной и завитыми по французской моде волосами, выглядела намного старше своего двадцати одного года.

В Ницце Иван снял большой, но обветшалый дом на холме, с видом на город. Внутри было мрачно и угрюмо, зато дикий, запущенный сад (они могли позволить себе нанять садовника лишь на один день в неделю) был необыкновенным и напомнил Нине написанный на стене веранды фантастический сад ее детства.

По приезде Нину с Ричардом напоили чаем в мрачной гостиной, а потом Катя поспешно вывела их в сад. Когда они подошли к прудам, Нина захлопала в ладоши от восторга, а Катя нахмурилась.

– Не доверяю я этим нянькам, в головах у них ветер гуляет, и я каждый день переживаю, как бы мои крошки не утонули. – Она поводила по водной глади палкой. – Летом от воды разит гнилью, и комаров целые тучи, того и гляди подхватишь малярию. – Заметив, как переглянулись Нина с Ричардом, она криво усмехнулась: – Вы уже ни дать ни взять пожилая супружеская пара… Я знаю, что слишком обо всем переживаю. Но поверьте, для этого есть основания.

От прудов шла под гору узкая дорожка, и, когда они дошли по ней до просвета в кипарисах, перед ними открылся вид на город и море.

– Море! – вскричала Нина.

Хоть она и видела море на картинах и фотографиях, но кто бы мог подумать, что оно такое огромное!

– Где-то там – Африка… – тихо сказал Ричард.

В прибрежных водах рассеялись корабли, большие и маленькие, с белыми и коричневыми парусами, а на самом горизонте едва различалась крохотная точка – океанский лайнер.

Нина влюбилась в море.

– Из верхних окон дома такой же вид, – сказала Катя. – Правда, я уже почти не обращаю на него внимания. Но когда я впервые увидела море, помню, я чувствовала то же самое.

После ужина Ричард с Иваном удалились в кабинет, а Катя помогла Нине развесить в гардеробе кое-что из купленных в Париже вещей.

– Бесподобно… – пробормотала Катя, ощупывая строгий костюм кораллового цвета. – Такой элегантный покрой, на тебе будет смотреться великолепно.

– То же самое сказал и Ричард. Узкое платье, мол, идет высоким женщинам.

Катя вздохнула.

– Я сглупила, выйдя за Ивана. Так же как сглупила мама, выйдя за отца. А у тебя, Нина, оказалось больше здравого смысла. В Ричарде видна доброта, которая, на мой взгляд, нечасто встречается у мужчины.

Ричард и вправду был добрым, точно близкий друг. У Нины запылали щеки при воспоминании об их втором утре в парижском отеле, когда он поскребся в ее дверь и, войдя, застал ее всю в слезах.

– Господи, Нина… – Он взял ее руку в свои ладони. – В чем дело?

Нина была в полной растерянности. Она ничего не привезла с собой, даже и не думала об этом, и пришлось разорвать нижнюю юбку.

– Нина…

Она покачала головой, не в силах вымолвить ни слова от душивших ее рыданий. Никогда еще ей не было так стыдно. Ричард обнял ее за плечи, и она вдруг почувствовала, что он чуть напрягся. Она поняла, что он увидел их – пятна крови на простыне.

Через минуту-другую он сказал:

– Нина, ничего страшного, я все понимаю. У меня ведь есть сестра. Я знаю, что такое бывает. – Он замялся. – Тебе нечего пугаться. С тобой это впервые?

Нина яростно замотала головой.

– Нет. Но у меня ничего нету с собой, никаких… – Она не могла заставить себя сказать: «тряпочек».

– А, понятно. Это пустяки. – Он смущенно поцеловал ее в щеку. – Я достану что-нибудь для тебя. Прими ванну, сразу почувствуешь себя лучше. Я скоро вернусь.

Когда она вышла из ванной, на кровати лежал бумажный сверток. Внутри оказались три пачки плотных хлопчатобумажных прокладок и что-то вроде коротенького корсета с петельками спереди и сзади, а также несколько бумажных пакетов. Минуту-другую она силилась разобраться, что к чему, а потом на нее нахлынули облегчение и признательность: ей не придется ничего стирать – нужно просто положить использованную прокладку в бумажный пакет и выбросить…

– Лучше бы я никогда не выходила замуж, – говорила Катя. Доставая вешалку из гардероба, она чуть повела плечами, как настоящая француженка. – Одно только утешение – дети.

Пока Катя помогала Нине разобрать вещи, Иван клянчил у Ричарда деньги. Ричард рассказал об этом, когда они готовились ко сну.

– Он спросил, не хочу ли я вложить порядочную сумму в его прогорающее предприятие. Мы даже не успели выкурить первую сигару. Такие предложения обычно оставляют напоследок, на самый конец вечера, когда выпито по меньшей мере три рюмки бренди. Я отказался, придумав правдоподобную отговорку.

– О боже! – Запахнувшись в халат, Нина вышла из-за ширмы. Ее охватило бешенство при мысли о том, что Иван мог так унизить ее сестру. – Катя бы не пережила, если бы узнала об этом.

– Сдается мне, твоя сестра многого не знает.

Но у Кати не осталось никаких иллюзий на счет мужа.

– У него есть другие женщины, – безразличным тоном говорила она через два дня. – И мне от этого ни жарко ни холодно – я его больше не люблю, если вообще когда-нибудь любила. Меня больше беспокоит то, что у него совсем нет деловой хватки.

В свое первое утро в Ницце они отправились в город. День выдался ветреный, и Катя предложила остаться в экипаже, но Нина бы с удовольствием прогулялась пешком: вдоль променада выстроились пальмы, море волновалось, плескаясь о берег. Нина высунула голову из окошка экипажа и, вглядываясь за горизонт, впервые почувствовала на лице водяную пыль. Африка… Быть может, туда Кате предначертано попасть? Дарья нагадала, что она уедет далеко-далеко. Что может быть более далеким, чем Африка? На мгновение Нине взгрустнулось при мысли о скором расставании с Катей, но в следующий миг она уже улыбалась, глядя, как неуклюже барахтается в воздухе птица, попавшая в шквал. Когда Нина втянула голову обратно в экипаж, Ричард улыбнулся ей, и она поняла, что счастлива. А ведь всего несколько недель назад она сомневалась, будет ли счастлива когда-нибудь…

Катя казалась по-настоящему счастливой, лишь когда была со своими детьми. Двойняшки Марина и Софья, бутузы с густыми, вьющимися черными волосами, задорно топотали, бегая друг за дружкой, и лепетали что-то на своем языке, который в действительности был смесью русского с французским. Они дергали за перламутровые пуговицы на Нининых блузках и визжали от восторга, когда Ричард качал их, ухватив за руки.

– Он будет хорошим отцом, – заметила Катя.

Нине, однако, не пришлось подыскивать ответ, так как в этот момент заголосила проснувшаяся Ирочка и Катя устало поднялась, чтобы дать указания молодой няне.

Иван и Катя ходили в церковь, и воскресным утром Нина и Ричард пошли с ними.

Нина не была в церкви уже очень давно, и от сильного запаха воска и ладана у нее слегка закружилась голова. Возле нее на колонне висела икона ангела с распростертыми крыльями и воздетой рукой. Она уже рассказывала Ричарду о своем ангеле.

– Все казалось настолько реальным… – Она не находила нужных слов. – Казалось… ну… будто это – сама истина.

– Кокаин! – смеялся Ричард. – Моя дорогая женушка, наверно, ты никогда не перестанешь удивлять меня. Когда мы приедем в Лондон, нужно будет подыскать для тебя лучший притон курильщиков китайского опиума.

Теперь Нина поняла: когда рассказываешь, что видела ангела, трудно рассчитывать на понимание.

– Сколько длится служба? – шепотом спросил у нее Ричард.

Катя улыбнулась, и Нина поняла, что сестра вспомнила мисс Бренчли, которая, бывало, вечно сидела со старушками на церковных скамьях сзади: воспитанная в англиканской вере, бедняжка не могла выстоять всю службу, длившуюся более трех часов.

– Ты можешь походить по задней части церкви или даже выйти на улицу, никто и слова не скажет.

Ричард послушался; служба вскоре закончилась. Катя представила Нину с Ричардом своим подругам и друзьям. Их с любопытством разглядывали. Неужели слух о ее бегстве уже добрался сюда?

– Да, мы поженились совсем недавно, – признавалась Нина одной крайне назойливой даме. – Мы в свадебном путешествии.

Вечером накануне их возвращения в Париж Катя предложила Нине прогуляться по саду, чтобы поговорить наедине.

– Обязательно сохрани часть маминых драгоценностей, – увещевала она. – Иван начал распродавать мою долю, как только мы приехали сюда, и скоро от моего приданого уже ничего не останется. – Она помялась и продолжала: – Если Ричард предложит тебе продать драгоценности, скажи – это все, что осталось у тебя от мамы…

Нина с Ричардом оставили драгоценности в парижском банке и намеревались перевести их в другой банк, как только прибудут в Англию.

– Ты должна сохранить свое приданое в неприкосновенности, – говорил Ричард. – Оно твое и должно храниться в надежном месте. Если возникнет необходимость, мы им воспользуемся.

Быть может, следовало привезти драгоценности с собой и предложить что-нибудь из них Кате? Но когда Нина поделилась этими мыслями с мужем, Ричард запротестовал:

– Нет! Твой зять отберет их у нее, продаст и деньги выбросит на ветер. Нужда им пока что не грозит, да и помогать Ивану я не хочу. Скажи Кате, что если ей и детям когда-нибудь серьезно потребуется помощь, мы сделаем все, что в наших силах.

Из Парижа Ричард написал матери, сообщая о своей женитьбе, и, когда молодые прибыли в Брайтон, там их дожидалось гневное письмо из Челтнема. Нина недоумевала: почему мать Ричарда так рассердилась? Ведь она, по словам Ричарда, только о том и мечтала, чтобы сын женился. Он писал, что безмерно счастлив и что Нина – из старинного рода, владеющего большим имением. Сидя под окном гостиничного номера, Нина снова и снова перечитывала письмо миссис Трулав, и всякий раз ее заставляла хмуриться жирно подчеркнутая фраза: «Кто она такая?»

Она подняла глаза на Ричарда, читающего «Таймс».

– Я не понимаю, что имеет в виду твоя мать, когда спрашивает, кто я такая.

Он скривился:

– Это значит всего лишь то, что она вне себя, потому что твоего имени нет в «Книге пэров».

– В «Книге пэров»? Что за «Книга пэров»?

– Книга, в которой можно найти фамилию человека и узнать, кто он такой. – Он беспомощно всплеснул руками. – Бесполезно даже пытаться что-то объяснять. Но суть в том, что в Челтнеме нас пока не ждут, так что будет больше толку, если мы останемся здесь и подыщем себе какое-нибудь жилье.

Нина убрала письмо свекрови и перечитала письмо от сестры Ричарда Анны. «Мой дорогой брат! Твоя новость была подобна грому среди ясного неба. Письмо из Парижа, с сообщением, что женился в России! Конечно, я очень за тебя рада, и мне не терпится познакомиться с Ниной…» Тон письма был вежливым, но настороженным. Когда Нина сказала об этом Ричарду, тот пожал плечами:

– Бедняжка Анна до сих пор не выбралась из-под каблука моей матушки. Я все же верю, что она еще не совсем безнадежна, просто есть свои сложности…

У англичан во всем были сложности. В них ощущалась какая-то непонятная Нине нервозная натянутость. Была она и в мисс Бренчли, но Нина привыкла думать, что это черта старой девы, и никак не ожидала столкнуться с этой странностью в масштабе целой нации. Вообще многое в Англии оказалось для Нины неожиданностью. Все как бы было знакомым… и в то же самое время таким чужим, что голова шла кругом. Будто смотришь на хорошо знакомое лицо через кривое стекло.

Она снова склонилась над письмом золовки. Она видела ее на фотографиях в альбоме, который показывал ей Ричард. Анна походила на брата, только у нее было более худое лицо и тонкие, поджатые губы. Она не была дурна собой, но до красоты брата ей было далеко, и, может быть, поэтому, думала Нина, у нее такое напряженное выражение лица.

Ричард снимал холостяцкую квартиру, которая была совершенно непригодна для супружеской пары, к тому же ее в данный момент занимал друг Ричарда Чарльз. Этот добродушный, румяный банковский служащий расцеловал Нину в щеки по французскому обычаю и вручил им роскошное серебряное блюдо – свадебный подарок. На следующей неделе Ричарда уже ждали на службе, поэтому они с Ниной энергично взялись за поиски дома внаем. Брайтонские дома отнюдь не поражали изяществом, к которому привыкла Нина; в английском стиле, они выглядели слишком скромно в сравнении с русскими особняками. Они осмотрели много домов, пока наконец им не попался дом на площади, с которой был виден Западный пирс. Пусть и не самый большой из тех, что они видели, – зато тут имелась просторная, в синих тонах гостиная на втором этаже, с изысканными лепными украшениями, камином белого мрамора и эркером, из которого открывался прекрасный вид на море.

– Мне нравится, – сказала Нина, когда в комнату вошел Ричард. – Пока ты будешь на службе, я смогу сидеть тут и смотреть на пирс, на море.

Ричард сел рядом с ней в эркере, вертя в руках шляпу.

– Я осмотрел задний двор и убедился, что место довольно уединенное. Если верить хозяину, наши соседи – старики, живущие здесь уже долгие годы, они редко показываются из дому. И ты права насчет вида: я всегда считал, что досадно жить у моря и не иметь возможности полюбоваться им. Ну что, значит решено?

Разумеется, Нина не могла полюбить какую-нибудь комнату в своем новом доме так же, как мама когда-то влюбилась в малую столовую. И все же это гнездышко было не лишено очарования. Окно спальни выходило на маленький ухоженный садик с одним-единственным грушевым деревом, принадлежащий дому сзади.

– Когда ты поближе узнаешь Лондон, ты полюбишь его, – заверил Ричард. – Соглашусь, он не так прекрасен, как Париж или Петербург, но ни в одном другом городе я не ощущал такого биения жизни и такого размаха.

Тем не менее Лондон сильно разочаровал Нину. Действительно, многое в нем поражало воображение: эскалаторы, метрополитен, затейливо иллюминированные витрины универмагов, – так что в иные минуты ей казалось, будто она попала в город будущего. Но вместе с тем от улиц веяло темным средневековьем. Мостовые были грязны до отвращения, повсюду стоял адский шум, уличные торговцы старались перекричать грохот автомобилей, велосипедов, телег, омнибусов. Мисс Бренчли описывала Букингемский дворец и мост Тауэр, но она и не подумала упомянуть о грязных нищих, спящих под дверями, или о невыносимом, вездесущем зловонии от выхлопных газов и конского навоза. А туман!.. В иные дни он сгущался настолько, что другая сторона улицы совсем пропадала из виду.

Дом постепенно наполнялся песком и кисло-сладким запахом водорослей.

– Тебе действительно не одиноко? – спрашивал Ричард, уходя утром в контору, и когда она отвечала, что приглашена куда-нибудь на обед или на чай, он говорил: – Я не про это, ты же знаешь…

А про то, скучает ли она по России.

Она скучала по России безумно, беспрестанно, но это не значило, что она хочет вернуться туда. Правда была в том, что России, по которой она скучала, больше не существовало. Россия превратилась в воспоминание, в сон.

– Что мы можем сделать, чтобы Рождество больше походило на русское? – спросил Ричард незадолго до праздника.

– После маминой смерти Рождество в нашем доме умерло, – сказала Нина. – Да и все равно, – она похлопала его по рукаву, – в Англии слишком мало снега.

Нина довольствовалась тем, что украшала елку сверкающими стеклянными шарами и наполняла вазы апельсинами и сморщенными яблоками с бледной глянцевой кожицей.

Рождество они отметили в гостях у одного из сослуживцев Ричарда. Это Рождество не шло ни в какое сравнение с теми, что были у Нины в детстве, – настоящего веселья и ощущения праздника не было в помине.

Дома по вечерам Нина с Ричардом ужинали, потом курили турецкие сигареты, пахнущие лакрицей. Позже Ричард частенько уходил из дома, а Нина оставалась сидеть перед камином с книгой и пить крепкий, сладкий турецкий кофе или чай из серебряного самовара, который Чарльз откопал для нее в какой-то лавке древностей.

По утрам она обычно просыпалась намного раньше мужа и читала у окна, выходящего на пустой соседский сад. Сад содержался в чистоте и порядке, но Нина никогда никого там не видела – лишь однажды показался согбенный старичок и потыкал тростью землю вокруг грушевого дерева. Нина постучала в окно, но старик, видимо, не услышал.

– Ума не приложу, как тебе удается так мало спать, – зевал Ричард, выходя из гардеробной.

– Я никогда много не спала. Даже в детстве.

Конечно, это была сущая неправда. У них в семье даже шутили насчет того, что Нину не добудишься – Дарье приходилось обливать ее холодной водой. Но с тех пор как умерла мама, она и вправду спала очень плохо.

В оставленном отцу письме Нина говорила, что не может быть медсестрой, что она полюбила человека, благородного происхождения и во всех отношениях достойного, и что они собираются обвенчаться в Москве. Она выдумала Москву на тот случай, если отец вернется раньше времени и телеграфирует на границу, чтобы их задержали. Приехав в Брайтон, Нина написала снова, на сей раз правду. Ответа не было. Катя тоже написала отцу и также не получила ответа. Впрочем, вряд ли это ее расстроило – у нее, беременной в четвертый раз, были заботы поважнее. «Молю Бога, – писала она Нине, – чтобы ты не разделила мою долю. Я все время чувствую усталость, и акушерка говорит, что я изнурила себя, рожая одного ребенка за другим».

– Могла бы быть и поосторожней, – неожиданно нахмурился Ричард, когда Нина зачитала ему письмо за завтраком. – Пусть даже она и живет в католической стране. В наше время у большинства людей хватает благоразумия.

Нина удивлялась: при чем тут католическая вера? Ей вспомнилось, как кухарка говорила: «Католики и евреи – они хуже животных. Порядочной женщине надо держаться от них подальше».

Раз в месяц приходил кремовый пергаментный конверт от тети Лены. «Я слышала, – писала тетя своим круглым размашистым почерком, – что твой отец в добром здравии, а больница уже принимает пациентов, правда я уже никогда не увижу ее, потому что никогда больше не переступлю порог родного дома. Андрей винит меня в твоем побеге, а в своих собственных поступках не видит ничего дурного. Я с трепетом думаю о его будущем». Дарья покинула поместье в день возвращения отца. «Он сказал, что она должна была остановить тебя, и ударил ее по лицу так, что рассек ей губу и у нее стал шататься зуб. Когда Дарья приехала ко мне, я дала ей деньги и договорилась насчет места на подводе, чтобы она могла поехать к своему брату…»

Вскоре после Нового года Елена переслала Нине простенькое письмо, написанное со слов Дарьи ее племянником. Дарья сообщала, что прекрасно устроилась в доме брата и рада, что покинула имение Карсавиных. Она надеется, что Нина здорова. В конце письма Дарья поставила крест вместо подписи, и Нина провела по нему пальцами, кляня глупого племянника, не написавшего обратного адреса.

Нина отправила письмо мисс Бренчли в Персию, где та теперь служила, и гувернантка ответила, поздравляя ее с замужеством, которое, как она выразилась, было «необходимым шагом на пути к освобождению».

Иногда Нина подумывала о том, чтобы написать Лейле и, может быть, послать ей подарок. Но это было бы рискованно: у подруги могут возникнуть неприятности с отцом и госпожой Кульман. Поэтому Нина отказалась от своей затеи.

Главный офис фирмы, в которой служил Ричард, располагался в Брайтоне, но был и другой, поменьше – в Лондоне, рядом с доками, и Ричард два-три раза в неделю ездил в столицу. Иногда Нина встречала там его, и они вместе обедали или оставались в Лондоне на выходные, сняв номер в отеле, и ходили на новые спектакли. Нина любила выбираться в Лондон – они с Ричардом весело проводили время вдвоем. Они видели все последние пьесы, в том числе «Анну Каренину» с Лидией Яворска, но вскоре решили, что им более по душе всякие ревю вроде «Привет, танго!», которое они смотрели дважды в «Ипподроме».