Текст книги "Дерево ангелов"

Автор книги: Пенни Самнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

Глава двадцать девятая

Следующим утром, в начале десятого, Джулия уже стояла у дверей того дома, все не решаясь нажать на кнопку звонка.

Полночи она провела без сна. Ей опять приснился тот самый кошмар. Пол стоит в военной форме, протянув руки, готовый обнять ее. «Пол!» – зовет она, сама не своя от радости, но, подбегая к нему, вдруг видит, что это вовсе не Пол, а незнакомый молодой человек с остриженными волосами. «Ты не Пол! – кричит она. – Я тебя не знаю!» Джулия проснулась в поту – было два часа – и больше уже не могла заснуть. Около пяти она встала и начала укладывать чемодан, собираясь ехать первым поездом. Но потом, в семь, попросила портье соединить ее с Австралией и позвонила тете Молли в Мельбурн. Трубку взял муж Молли Джек.

– Молли так огорчится, что ты не застала ее, дорогая, но она уехала играть с подругами в бинго. Как там у вас погодка, Джулия? У нас вот уже целую неделю собачий холод.

После этого она набрала номер Дороти, и та оказалась дома.

Она молча выслушала Джулию и спокойно сказала:

– Поразительное совпадение, что ты вот так наткнулась на нее. Если она и впрямь твоя бабушка, то это будет просто чудо. Как тебе поступить, говоришь? Ну, нет ли у тебя к ней какого-нибудь вопроса? Важного для тебя вопроса, который, как тебе кажется, ты вправе ей задать?

– Есть. – Джулия затаила дыхание.

– Прекрасно. Ей очень много лет, Джулия, и вряд ли тебе представится возможность поговорить с ней снова. На мой взгляд, бывают такие вопросы, которые лучше не задавать, но есть и такие, которые ты должна задать, не то они вечно будут копошиться в подсознании и донимать тебя.

Джулия знала, что это правда. Поэтому она надела зеленое шелковое платье и слегка подкрасилась. И вот она здесь.

– В душе у вас много обиды – вы злитесь на отца и его семью, – говорила накануне Одри, пододвинув ей через стол пачку бумажных носовых платков. – Вам необходимо преодолеть эти чувства, тем более что вы художник. Это может привести к творческому бесплодию, – зловеще добавила она.

Джулия нажала на звонок и напрягла слух, пытаясь расслышать что-нибудь сквозь шум моря и уличного движения. За дверью послышались шаги… и вот дверь открылась.

Перед ней стоял мужчина лет сорока-сорока пяти с волнистыми каштановыми волосами, в которых уже мелькала седина, и такой открытой улыбкой, что решимость Джулии поколебалась.

– К вашим услугам, – сказал мужчина, и не успела она и рта раскрыть, как он добавил: – Я уже вас видел.

Джулия знала, что это не так.

– Нет, – покачала она головой. – Вряд ли…

– Вчера днем. Вы стояли на тротуаре и разглядывали наш дом. – Он доверительно наклонился к ней. – Меня так и подмывало отдернуть тюль.

Он явно рассчитывал, что Джулия засмеется его шутке, но это было выше ее сил.

– Да, я действительно была там.

– Если вы ищете жилье, мне очень жаль вас разочаровывать, но этот дом не продается и не сдается.

Джулия наконец спохватилась и залепетала обрывки монолога, который заготовила за завтраком.

– Я ищу одного человека… Пожилую женщину, русскую, которая когда-то была замужем за человеком по имени Ричард Трулав… Возможно, что она снова вышла замуж…

Она произносила эти слова, а сама уже поправляла сумочку на плече, готовясь развернуться и уйти – все это казалось таким абсурдом. Но мужчина озадаченно улыбнулся, пряча глаза, и посторонился, пропуская ее в дом.

– Думаю, вам лучше зайти.

_____

Джулия прошла вслед за мужчиной через холл, устланный серебристо-серым ковром с красным бордюром, и очутилась в большой гостиной. Она огляделась: громоздкая старинная мебель, адиантумы в фаянсовых горшках, на стенах фотографии, над камином – зеркало в золоченой раме. Джулия почувствовала, что у нее вспотели ладони, и машинально вытерла их о свое шелковое платье.

– Садитесь, пожалуйста. – Он указал на потертый кожаный диван, и она присела на краешек.

– Простите, но я не спросил, как вас зовут. – Он опустился в кресло, приглядываясь к ней с настороженным любопытством.

– Джулия. – Она откашлялась. – Джулия Трулав.

– Трулав? – Он удивился еще больше. – Ваша фамилия – Трулав? Ну что же, Джулия Трулав, а меня зовут Роберт Харрис. – Он выжидательно замолчал.

На каминной полке стоял набор ярких матрешек – шеренга матерей и дочек, вопросительно взирающих на нее сверху. Похоже, ее фамилия что-то значит для этого человека. Джулия набрала в грудь воздуха.

– Я из Австралии. Пытаюсь разузнать что-нибудь о своей бабушке, которая была замужем за Ричардом Трулавом. Мой отец, Кирилл Трулав, думал, что его мать умерла вскоре после его рождения. Однако вчера я упомянула эту семейную историю одной случайной знакомой – я приехала в Брайтон отдохнуть, – и та сказала, что некая мадам де Сенерпонт по описанию очень похожа на мою бабушку… – Какие неуклюжие объяснения! Джулия сглотнула. – Она была русская, ее звали Нина.

Роберт Харрис молча разглядывал ковер. Джулия смущенно заерзала.

– Может быть, мадам де Сенерпонт и не имеет никакого отношения к моей семье. Но мне подумалось, что стоит все же…

Мистер Харрис поднял глаза и слабо улыбнулся, но одновременно покачал головой.

– Должно быть, это совпадение или путаница с именами, – мягко сказал он. – Не понимаю, как…

– Роберт!

В дверях появилась старая женщина. На ней было небесно-голубое кимоно с розовыми цветами, седые волосы собраны сзади в пучок. Ее лицо, с высокими скулами и кожей оттенка рисовой бумаги, было все еще красиво. Она была высокого роста и опиралась на трость с серебряным набалдашником.

Ее взгляд упал на Джулию.

Джулия во все глаза смотрела на нее.

– Дорогая! – Роберт в кресле повернулся к ней. – Я думал, что ты наверху. – Он покачал ладонью в воздухе, явно не зная, что делать, а потом поднялся и очень нежно проговорил: – У нас гостья, издалека, из самой Австралии…

Старушка шагнула в комнату и радостно, с сияющим лицом, воскликнула:

– Руби! Я знала, что ты приедешь!

Она двинулась вперед к Джулии, но вдруг пошатнулась; Джулия вскочила и бросилась через комнату, чтобы подхватить ее.

Глава тридцатая

Она лежала на диване, в кресле сидела женщина с длинными рыжими волосами. Небо в окне у нее за спиной было такой густой синевы, что ее волосы казались объятыми пламенем. Слышался мужской голос, но слов было не разобрать, все сливалось в тихом, невнятном бормотании. Нина почувствовала на своих губах улыбку.

Но сестра Гарри не улыбнулась ей в ответ – наоборот, она нахмурилась и взглянула на Нинины ноги в старых зеленых тапочках. Нина жалела, что Руби видит ее в них. Лучше бы на ней были новые тапочки, купленные в последний раз, когда они с Верой ходили за покупками. Но почему она лежит здесь? Правда она принимает таблетки от давления – по настоянию Роберта, хотя, на ее взгляд, в этом нет необходимости, – и от них у нее иногда кружится голова, как-то раз она даже упала в обморок. Но сейчас она всего лишь споткнулась.

– Нина, это не Руби. – Над ней склонилось лицо Роберта. – Это Джулия, – поправил он неестественно громким голосом. – Джулия из Австралии, и она хочет поговорить с тобой.

Роберт волнуется за нее, поэтому и говорит так громко. Но беспокоиться нечего – она всего лишь оступилась… И вдруг Нина поняла: рыжеволосая гостья слишком молода, чтобы быть сестрой Гарри. Руби должна быть ее ровесницей. Наверно, они считают ее старой дурой. Неудивительно, что Роберт ведет себя так.

– Простите, – проговорила Нина дрожащим голосом, приподнимаясь и садясь на диване, – но вы напомнили мне одного человека.

– Ничего не понимаю, – затрясла головой молодая женщина; щеки ее пылали, глаза блестели. – Мы думали, ты умерла. После Первой мировой войны.

Кто это думал, что она умерла? Нина перевела взгляд на Роберта – может, он что-нибудь знает? Но Роберт прятал глаза. Рыжеволосая женщина утирала лицо тыльной стороной руки, точно несчастный ребенок. Что происходит? У Нины голова шла кругом, но она была уверена, что скоро все разъяснится, – она давно выучилась терпению.

– Я была очень больна после войны, – осторожно вымолвила она. – Но, как видите, не умерла.

Рыжеволосая женщина – как там ее, Джуд или Джулия – покачала головой:

– Отец думал, что ты умерла.

О ком это она говорит? Может быть, о ком-то, кто был пациентом в той лечебнице?

– Простите, – сказала Нина, – но я не понимаю, о ком вы говорите.

Женщина достала из сумочки салфетку и высморкалась. Она начала что-то говорить, но тут Роберт шагнул вперед, выставив перед собой руки, будто желая успокоить необузданную публику.

– По-моему, всем нам не помешает чашечка чаю. А потом начнем с самого начала…

Но что-то в гостье казалось Нине знакомым. Ее волосы…

– О чем вы хотите поговорить со мной? – неожиданно для себя спросила она.

Женщина сложила руки на коленях и опустила голову. Потом она выпрямилась и очень тихо произнесла:

– Моим отцом был Кирилл Трулав.

В комнате воцарилась абсолютная тишина и покой – время как будто остановилось. И посреди этой неподвижности играл в песке рыжеволосый ребенок. При виде его сердце Нины заныло от нестерпимой тоски.

В горле у нее стоял ком, когда она наконец заговорила:

– Кирилл умер в младенчестве. Анна, его тетка, взяла его с собой в Австралию, но он умер в дороге.

В ушах у нее снова раздались слова подруги Анны, Джанет Уайт, которая сообщила ей обо всем: «Мне очень жаль, но я думала, что вы знаете. Ваш сын умер на корабле от гриппа еще прежде, чем они успели добраться до Сиднея».

– Что?! – возмутилась молодая женщина. – Папа погиб пять лет назад, его сбила машина, вовсе он не умирал в младенчестве! С чего вы взяли?

Звук, похожий на завыванье раненого зверя, не мог исходить от нее, ведь рыжеволосый мальчик впервые смеялся, протягивая к ней руки. И она бросилась было, чтобы подхватить его и целовать в лицо снова и снова, но слишком поздно…

Она никогда не держала своего сына на руках, не прижимала его к груди. Не видела, как он вырос и стал мужчиной. Все эти годы он был жив, а она ничего не знала. Она ни разу не гуляла с ним по песчаному берегу моря, не протянула ему ракушку, не рассказала сказку. Но сквозь боль пробивалась и радость – радость оттого, что он жил. Он стал взрослым человеком, завел семью. «Он очень любил маму, – сказала Джулия. – И мама любила его».

Нина сидела за туалетным столиком и смотрела на себя в зеркало. Зачастую это старушечье лицо заставало ее врасплох – внутри-то она ничуть не переменилась и ощущала себя все той же девочкой. То и дело она думала про себя: «Нужно рассказать маме…» или «Что скажет Дарья?»

Все предсказанья Дарьи сбылись: она прожила долгую жизнь, она дважды была замужем и много раз меняла дом. В этом доме она жила уже больше двадцати лет. Обычно с ней была ее падчерица Вера – они жили вместе с тех пор, как умер Верин муж, – но сейчас Вера гостила у своей сестры Лиззи в Шотландии, так что за Ниной присматривал Роберт, Верин сын.

А теперь у нее жила Джулия. Она гостила уже неделю, и вчера днем, когда они сидели вдвоем в спальне, Джулия неожиданно взяла со столика черепаховый гребень и стала расчесывать Нине волосы. Нина закрыла глаза, у нее было такое чувство, будто ее причесывает мама. «Я проведу гребнем сто раз, Ниночка. Ты считаешь?» Это могла быть и Дарья, и Катя, и тетя Лена. Она до сих пор помнила, как Елена погладила ее по щеке: «Уверяю тебя, мистер Трулав вовсе не ожидает, что ты в него влюбишься, более того – он даже не желает этого». Открыв глаза, Нина поймала в зеркале взгляд Джулии, и они обе смущенно засмеялись. Тонкие, пушистые волосы окутывали ее голову белым облаком.

Из-за угла зеркала торчала маленькая фотография Гарри, которую Нина достала из металлической шкатулки, чтобы показать Джулии. И вот она вытащила снимок из-за зеркала и поднесла к свету. Гарри сидит верхом на верблюде, вдали на заднем плане возвышается пирамида. Семьдесят с лишним лет Нина думала, что от Гарри ей остались лишь воспоминания да эта фотография. А теперь – о чудо! – выяснилось, что была еще целая жизнь, о которой она ничего не знала.

– Кирилл жил, – прошептала она, и снимок задрожал в ее пальцах. – Он вырос в Австралии, как ты и хотел, и вот наша внучка Джулия здесь.

Гарри смотрел перед собой, прямо в объектив, из другого времени, слишком молодой, чтобы признать существование собственной внучки.

Она увидела Джанет Уайт на Оксфорд-стрит. Это было летом тридцать третьего года. Она уже устала ходить по магазинам и остановилась перед витриной модистки, как вдруг, случайно взглянув в сторону, увидела, как в толпе на тротуаре мелькнула знакомая женщина.

У Нины отпали все сомнения – это она, старинная подруга Анны, с которой они ходили тогда в ботанический сад. Сколько лет прошло!

– Постойте! – крикнула она и кинулась, натыкаясь на людей, за Джанет. – Постойте. Помните меня? Нина, невестка Анны.

Джанет мгновенно узнала ее, и у нее сделалось такое лицо, будто она увидела привидение. Она попятилась от Нины, явно собираясь улизнуть, но Нина вцепилась ей в рукав.

– Мне очень нужно связаться с Анной. Насчет Кирилла. Просто узнать, как он. Я не собираюсь вмешиваться в их жизнь, поверьте, но я должна знать, что с ним все в порядке.

Тогда-то, прямо посреди улицы, Джанет и ошарашила ее. Ей очень жаль, сказала она, побледнев, она думала, что Нина знает. Кирилл умер от гриппа пятнадцать лет назад, он даже не увидел Сиднея.

Мэгги приехала, как только узнала обо всем.

– О, Нина… – Она прижала ее к груди. – Поэтому, наверно, никто ничего и не говорил тебе о нем. Они не хотели, чтобы ты узнала. Они чудовищно поступили, что скрывали это от тебя столько лет, но, может быть, они просто не хотели причинять тебе горе…

Никому из них не пришло в голову, что Джанет могла говорить неправду.

«Папа тоже думал, что ты умерла, – сказала Джулия. – Так сказала ему Анна».

Она и вправду чуть не умерла от гриппа. Смерть была очень близко, и Нине чудилось, будто долгое путешествие подошло к концу. Она всмотрелась в берег и увидела пальму и стоящую на пристани женщину с длинными рыжими волосами. Женщина протянула руки, готовясь обнять ее, но как только Нина ступила на берег, она споткнулась и вдруг очутилась в объятиях какого-то другого человека. «Это чудо! – услышала она. – Доктор был уверен, что ты уже не выкарабкаешься». Пристань и рыжеволосая женщина постепенно таяли, пока от берега не осталась лишь узкая полоска на горизонте. Нина изо всех сил старалась не потерять эту полоску из виду, но потом она моргнула… шторы раздвинулись, комнату залил свет, и она почувствовала, как что-то прижалось к ее губам. «Давайте, мисс, глотните чайку. Я знала, что вы выживете – в вас очень много жизни».

Две недели спустя ее выписали из больницы. Мэгги с Фрэнком приехали на машине и отвезли ее назад в Лондон. Она так похудела, что одежда болталась на ней как на вешалке, и пришлось одолжить у Фрэнка ремень, в котором он проделал еще одну дырочку. Они с Мэгги на заднем сиденье взялись за руки.

– Нужно узнать, куда они увезли Кирилла, – сказала Нина, стиснув сухие пальцы подруги, и почувствовала, как та кивнула.

– Но сначала ты сама должна поправиться.

Это стало смыслом ее жизни – поправиться и найти сына.

Поначалу она едва могла передвигаться по комнате, но Мэгги как-то умудрялась кормить ее ветчиной и пикшей с гренками, и вскоре Нина уже могла вскарабкаться по лестнице без посторонней помощи. Через месяц Мэгги поехала с ней в Брайтон, где они остановились в отеле «Роял Альбион». Нина позвонила Фэй Проктор, та пришла на следующий день и заключила ее в объятия, приговаривая: «Бедненькая, бедненькая голубушка вы моя!» Ее навестила и миссис Лэнг, у мужа которой под Рождество случился удар. Она поцеловала Нину в щеку: «Вы изумительно выглядите для того, кто только что оправился от гриппа. Я всегда знала, что вы очень сильная. Как и мой майор. Как только я поставлю его на ноги, мы будем каждый день гулять по бульвару, даже в самую ненастную погоду!» Нина заметила, что у миссис Лэнг стала слегка дрожать голова. Судя по всему, она забыла, что Нина уезжала из Брайтона беременная.

Чарльз тоже вернулся в Брайтон. На фронте во Франции он отравился газом во время химической атаки; легкие были не очень сильно повреждены, зато пострадали глаза. Он настоял на том, чтобы поехать с Ниной на склад и разобрать ее пожитки. Там была кое-какая мебель, завернутая в войлок и старые простыни, и фанерные ящики из-под чая, которые аккуратно заполнила и пометила Фэй.

– Моя мать переехала в Суррей, – сообщил Чарльз, вскрывая один из ящиков, с надписью «спальня». – Она обожает жить в деревне – там у нее находится уйма поводов для нытья. Вчера вечером я разговаривал с ней по телефону – у нее там есть телефон, но нет газа и электричества, – и самым частым в ее речи было слово «примитивный». «Деревенская жизнь настолько примитивна!» Она купила пару козочек, рассчитывая, что будет вволю кушать молоко и творог, и теперь только тем и занимается, что гоняется за ними по полям разгневанных фермеров.

– Ну и как, много выходит молока? – поинтересовалась Нина, наблюдая за тем, как он приподнимает крышку.

– Нет никакого молока: обе оказались козлами. Она назвала их Шум и Гам.

Когда они открыли ящик с одеждой Ричарда, Нина вынула его домашнюю куртку, поднесла ее к лицу и вдохнула запах. Чарльз отвернулся, и ей впервые пришло в голову, что когда-то они с Ричардом, очевидно, были любовниками.

– Мы с Ричардом любили друг друга, – сказала она. – И между нами было полное взаимопонимание. – Чарльз ничего не ответил, и она продолжала: – Отец Кирилла был австралийцем. Он погиб под Ипром.

Чарльз вытер глаза и кивнул:

– Спасибо, что сказала мне, Нина. Я боялся, что ты могла затаить обиду на Ричарда за его безрассудство.

– Я винила себя в том, что он ушел тогда вечером из дома.

– Ты не должна корить себя, я не раз предупреждал его… О Господи, – вздохнул он, увидев, что она вытирает глаза, – мы просто два сапога пара, правда?

Нина положила фотографии мамы и Ричарда в металлическую шкатулку, где хранила письма Гарри. Затем они пометили те ящики, которые нужно было отправить в Ниццу.

Сама Нина выехала в Ниццу две недели спустя, в марте девятнадцатого года. Она все еще не набрала вес после болезни, но от Кати, у которой недавно родился пятый ребенок, вообще осталась кожа да кости, глаза ввалились.

– Мы отощали, точно военнопленные, – усмехнулась Катя.

Пока Катя нянчилась с младенцем, Нина взяла на себя домашнее хозяйство. Как только выдавалась свободная минутка, она спешила в запущенный сад и смотрела, как играют ее племянницы. Боль от утраты Ричарда и Гарри, от разлуки с Кириллом вечно была с нею, наполняя каждое мгновение ее жизни, но все же исподволь, незаметно для нее самой сквозь горе начинала пробиваться радость, и зачастую она ловила себя на том, что улыбается, видя, как девочка пускает блинчики, бросая в пруд плоские камешки, или учится прыгать через скакалку.

Она держала на коленях драгоценный груз – кудрявую Иру, и дыхание девочки так сладко пахло молоком и печеньем, что подчас Нина закрывала глаза и представляла, что у нее на коленях сидит Кирилл. «Тетя Нина, – пухлые пальчики теребили ее браслет со скарабеями, – расскажи про дом, где вы с мамой выросли. Расскажи про сад, который был нарисован на стене». И прошлое продолжало жить, превращаясь в истории, которые рассказывала Нина: о том, как обедали под сиренями; о том, как солнце играло на стене; о том, как катались на коньках по замерзшему пруду, при свете фонарей, развешанных на ветвях нагих деревьев, и Катя в красной юбке кружилась быстро, как юла. «А волки были? – допытывались двойняшки Марина и Софья. – Волки гнались за санями?» Тогда Нина рассказывала, как папа с мужчинами, мечтавшими о шубе на волчьем меху, выходили с фонарями и ружьями в зимнюю ночь, и как только над замерзшим прудом раскатывалось эхо выстрела, со всех сторон поднимался волчий вой, так что усадебные собаки скулили и жались друг к дружке.

Днем, уложив девочек в постель, Нина рассказывала им сказки, которые они с Катей слышали от Дарьи. «Расскажи про царевну-лягушку», – сонно бормотала Ира, или Марина просила: «Расскажи про Финиста-ясного сокола». И Нина рассказывала о царевиче Иване, который женится на лягушке – женится против воли, ибо кому нужна жена-лягушка, но так ему на роду написано. Или о красной девице, что полюбила прекрасного сокола и, когда его похитила злая колдунья, отправилась по белу свету искать своего милого, и прежде чем она найдет его, придется ей сносить три пары железных башмаков и изломать три чугунных посоха…

– Мы бы тоже обошли весь свет, чтобы найти своего суженого, если бы его унесла колдунья, – деловито заявляла Софья, переглянувшись с сестрой.

Как бы ни изматывала Нину работа по дому, вечерами она засиживалась допоздна – писала письма церковным чиновникам, просила сообщить ей местонахождение преподобного Джереми Грегори и его жены Анны. Эти письма она рассылала и по разным городам Англии, и за океан – в Дурбан, Кейптаун, Сидней, Аделаиду, Окленд… Подходила Катя и склонялась над ее плечом. «Ты найдешь его, Нина, я уверена», – говорила она.

Мэгги с Фрэнком в Англии тоже старались разузнать что-нибудь. «Они все словно сговорились, у них ничего не выпытать, – горестно говорила Мэгги в один из своих приездов. – Хотя чему тут удивляться, когда на конференции епископов англиканской церкви противозачаточные средства объявили изобретением дьявола. Какая средневековая дикость!»

Так жизнь и тянулась почти четыре года, пока Нина не познакомилась с Николем, вдовцом с двумя дочерьми, еще совсем крошками. Это произошло в Каннах, на званом обеде, который давал один из деловых партнеров Ивана. Нина жалела, что туда поехала, и вдруг неожиданно для себя рассмеялась, когда ее сосед по столу сказал ей какой-то пустяк. Это был неуместный смех, и в нем слышалось слишком много – нет, не безумия, ведь она уже не была сумасшедшей, но слишком много знания. Собеседник вытаращился на Нину, и она обратила все в шутку с бокалом шампанского. Но, подняв глаза, она увидела, что мужчина, сидящий напротив нее, все понял. Он понял ее смех и ее трюк с бокалом, и от этого Нине на мгновение стало не так одиноко.

Через месяц они снова встретились на балу. А две недели спустя, когда они ехали в закрытом экипаже по приморскому бульвару, Николь сделал ей предложение.

– Ясно, нам нужно пожениться, – сказал он.

Нина отвернулась и выглянула в окошко. День был солнечный, но дул ветер, и на море вздымались волны. Чайки шумно ссорились на пляже, хлопая крыльями и налетая друг на дружку.

Как раз вчера Катя присела на край ее кресла и прошептала:

– Ты влюблена в него? Или это из-за его денег?

Нина чуть не расхохоталась, но потом увидела на лице сестры искреннюю тревогу. Но есть вещи, которые невозможно объяснить словами.

– Он познал горечь утраты, – ответила она, – и мне легко говорить с ним.

Она не хотела ничего говорить Кате о страсти. Секс с Николем стал для Нины возможностью потерять себя и одновременно обрести себя заново. Она так долго не чувствовала ничего, кроме пустоты и тоски. И вот плотская страсть унесла ее в другой мир. И пусть в том мире скорбь и горе не кончались – избавление от них могла дать только смерть, – там Нина испытывала чувства такой силы и глубины, что по крайней мере на какой-то миг боль отступала.

Она снова посмотрела на сидящего рядом мужчину:

– Слушай.

И под аккомпанемент шума моря и цоканья копыт Нина рассказала ему все: о маме и папе, о больнице, о Ричарде и Гарри, о своем безумии и об утраченном сыне.

– Понятно, – сказал он, когда она замолчала. – В твоей жизни было двое мужчин: гомосексуалист и католик. Теперь настал черед еврея.

– Его отец из хорошей французской семьи, зато мать – еврейка из Москвы; не секрет, что семья его жены покинула Петербург из-за связей с декабристами. Он на двадцать лет тебя старше, и у него скверная репутация. Его жена умерла всего полтора года назад, и ему нужна женщина, которая будет нянчиться с его малолетними детьми, но скорее всего он будет изменять ей.

Так Иван поучал Нину в столовой, будто его собственная репутация была безупречной, будто он не замечал, как Катя закусила губу.

– Мы с твоей сестрой сомневаемся, что ты будешь с ним счастлива. Ты должна уехать с нами в Мексику, я настаиваю на этом.

Только позавчера Катя предсказывала, что они недолго пробудут в Мексике: «Все наполеоновские планы Ивана потерпят крах. И года не пройдет, как мы вернемся обратно».

Нина покачала головой.

– Прости, Иван, я буду ужасно скучать по всем вам. Но я сама решу, как мне жить. Я остаюсь здесь и выхожу за Николя.

Двадцать четвертого апреля 1923 года, через неделю после того, как ей исполнилось двадцать четыре, Нина взошла по белым ступеням в церковь на Бульвар-дю-Царевич. Вошла она туда Ниной Трулав, а вышла мадам де Сенерпонт.

Девять лет они прожили в роскошном особняке за Променад-де-Англез. Хотя у совсем еще маленьких Лиззи и Веры была нянька, Нина сама купала и одевала их. Летом они втроем, в сарафанах и соломенных шляпах, с ведерками, ходили на долгие прогулки вдоль берега, подобрав юбки, и ноги у них чесались от песка и морской соли. «Ракушка! – таращила глаза Лиззи, и Вера припускала, переваливаясь на крепких ножках, за сестрой. – Маман, смотри, что мы нашли!»

Нина вынула фотокарточку их матери в массивной серебряной рамке из письменного стола Николя и поставила ее на камин в детской. «Не забывайте ее, – говорила Нина тихими вечерами, между чаем и ужином. – Ваша мама очень вас любила и никогда не хотела вас покинуть».

Николь рассказал ей, что когда Зинаида лежала при смерти, пришел священник.

– Она была в агонии, рак пожирал ее изнутри, а священник призывал ее возрадоваться своим мукам, ибо Христос тоже страдал. Бог, мол, избрал ее нести крест и тем самым выказать свою веру, и она должна быть благодарна за это. К тому времени она уже так ослабела, что не могла держать на руках малышку, но несмотря на это она нашла в себе силы, чтобы приподняться и плюнуть священнику в лицо.

Как-то раз, расчесывая девочкам спутавшиеся волосы, Нина увещевала их:

– Ваша мама была очень храброй женщиной.

Лиззи подняла руки, как пухленькая балерина, а Вера, младшая, топнула ножкой:

– Мы не знаем, кто эта тетя! Наша мама – ты. Ты наша маман.

Их любовь разрывала ей сердце.

Летели годы. У девочек сменялись гувернантки-англичанки, фирма Николя процветала. В курортный сезон они иногда снимали дом в Каннах и устраивали роскошные приемы для деловых партнеров Николя и их жен. Кроме того, у них был каменный коттедж в Пиренеях.

В конце концов Николь почувствовал приближение новой войны. «Гляди, как у меня дрожат руки! – шутил он. – Они-то знают». Он вел много дел с немцами, и уже в то время ходили жуткие слухи. «Они разобьют нас, – предчувствовал Николь. – Теперь все будет хуже, чем в прошлый раз».

И вот в тридцать втором году они продали все и решили перебраться в Англию.

– Мы могли бы поселиться в Лондоне, – сказал Николь. – Ты уверена, что хочешь вернуться в Брайтон?

– Да, – ответила Нина. В душе ее не угасала надежда, что когда Кирилл вырастет, он приедет, чтобы разыскать ее.

В Брайтоне они поселились в большом доме с обширным садом, и у них стала работать Виолетта Проктор. А руки у Николя не переставали дрожать. «Вся Европа будет объята пламенем», – пророчил он.

Чарльз, работавший теперь в лондонском банке, дал им почитать «Коричневую книгу о поджоге рейхстага и гитлеровском терроре». Нина читала ее по вечерам, когда Николь ложился спать. Она комкала носовой платок и так сжимала кулаки, что ногти вонзались в ладони. Что-то ужасное зрело в сердце Европы, там нарождалось какое-то кровожадное чудовище. Нина не хотела давать книгу Николю, но он вытребовал ее и проглотил за день.

– Что же нам делать? – спросила Нина. – Как защитить девочек?

Николь сидел, обхватив голову руками.

– Мы должны сражаться, – ответил он.

Он вступил в лейбористскую партию, а также, по настоянию Фрэнка и Мэгги, в Фабианское общество. «Мы все теперь социалисты, – шутил он за завтраком. – Даже те, кто предпочел бы быть анархистом».

Нина тем временем не оставляла попыток разыскать Кирилла. Она обивала пороги церковных иерархов и часами просиживала на жестких деревянных стульях, ожидая, когда ее примут. Никто не помог ей. Они с Николем ездили и в Челтнем, поспрашивать соседей Анны – мало ли им что-нибудь известно, но Трулавов помнил только один старик, и он понятия не имел, где сейчас Анна.

Итак, Нина ничего не знала вплоть до июля тридцать третьего года. В начале месяца, за неделю до Вериного одиннадцатого дня рождения, когда Николь был на фабианской конференции в Лондоне, они с Верой приехали туда, чтобы встретиться с ним за обедом и присмотреть Вере праздничное платье.

Они купили тюлевое платье на подкладке, синее с белым, а потом, когда шли по Оксфорд-стрит, Вера зашла к модистке за шляпными булавками. Тогда-то Нина и увидела Джанет Уайт, и та сообщила ей о смерти Кирилла. А Анна в свою очередь сказала Кириллу, что Нина умерла, чтобы он никогда не искал ее. Кто мог предположить, что Анна способна на такую ненависть?..