Текст книги "Дерево ангелов"
Автор книги: Пенни Самнер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)
Глава двадцать пятая
Сидя на скамейке под магнолией в саду за домом, Кирилл услышал шум, поднявшийся в доме, и догадался, что все дело в змее. Он знал о змее уже почти месяц: по ночам, лежа в постели, он слушал, как она шуршит по стропилам. Ему нравился этот звук, но он понимал, что когда явится садовник Фред, тетя Анна велит ему поймать и убить змею. Кирилл не знал, как Фред поймает ее, зато хорошо знал, как он ее убьет: он уже видел, как садовник убил черную с красным брюхом змею, прятавшуюся в куче листьев. Фред позвал Норма, который подстригал лужайку в соседском саду; Норм придавил змею тыльной стороной граблей, а Фред отрубил ей голову лопатой.
– Вот. – Он показал змею Кириллу. – Дай ее аборигену, и он слопает ее за милую душу. Да еще спасибо тебе скажет за угощение.
– Это точно. – Норм задвинул ногой окровавленную голову на лопату и подмигнул. – Отличная закуска к джину.
Оба рассмеялись, но Кирилл сознавал свое превосходство над обоими – он знал об аборигенах намного больше них. Он знал, что старому Бобу не потребовался бы помощник, чтобы убить змею. И лопата бы ему тоже не понадобилась – он бы просто поднял змею голыми руками за хвост и молниеносным движением переломил бы ей хребет.
При мысли о старом Бобе на душе у Кирилла посветлело, но в следующий миг будто упала черная завеса и затмила счастье. Больше девяти лет прошло с того дня, как погиб дядя Джереми и они покинули Порт-Дуглас. С тех пор он никогда больше не видел старого Боба. «Он, можно считать, убил твоего дядю, – утверждала тетя Анна. – Он привел его на реку, зная, что она кишит крокодилами».
Кирилл часто слышал, как старый Боб предостерегает дядю Джереми: мол, подходить слишком близко к воде опасно. Но тетя Анна заявила, что Боб все равно обманул дядю, ведь черным нельзя верить. При мысли о том, как умер дядя Джереми, как крокодил схватил его своими жуткими челюстями, утащил под воду и держал там, пока он не захлебнулся, Кирилл почувствовал, что ему не хватает воздуха.
Он отогнал прочь ужасную картину и стал вместо этого думать о Милли, Дейзи и Пруденс – девушках-туземках, которые нянчили его в Порт-Дугласе. Днем они шли гуськом к ручью и ловили сетями раков и черепах, а потом несли их на кухню в ведре. Служанки рассказывали ему сказки; они учились в миссии, поэтому часто это были рассказы о жизни Иисуса, которые он уже слышал в воскресной школе от тети Анны. Но были и другие, запретные, поистине увлекательные сказки, которые девушки слышали от своих родителей до того, как их взяли в миссию. Тайком, шепотом, они рассказывали Кириллу о высокой горе Манджал-Димби и о добром духе Кубирри, который явился к людям в облике человека со светлым, сияющим телом и научил их, как распознать ядовитые растения и как сделать их съедобными. Кирилл обожал эти сказки и вечно просил: еще, еще! – а девушки смеялись, радуясь тому, что ребенок становится одним из них. «Ты хороший мальчик, Кирилл. Ты – такой, как мы!»
Иногда дядя Джереми ходил к ручью вместе с ними, неся Кирилла на плечах. Девушки застенчиво показывали на разные травы и говорили, как они называются. Кирилл до сих пор помнил чудные названия: «бикарракул», «йибуй», «вуймбариджи», «джилнган», «джун-джун»… Дядя Джереми спрашивал у девушек, для чего какие травы пригодны, и они объясняли, что одна хорошо помогает от зубной боли, другая заживляет раны… Некоторые травы были ядовиты, но становились съедобными, если изгнать из них яд. Их матери знали, как это сделать, но сами девушки уже не умели этого, потому что их слишком рано забрали из дома в миссию. Самый большой страх внушало жалящее дерево – «мили». «Очень плохой дерево, – хмурились чернокожие девушки. – Держись от него подальше, Кирилл!»
Сегодня Кирилл все повторял про себя, точно заклинания, туземные слова: «бана» – вода, «какан» – сетчатый мешок из древесного волокна, «марракан» – каноэ… Эти слова были тайной, тонкой ниточкой, связывающей его с тем временем, когда жизнь казалась прекрасной…
Шум голосов в доме стих. Скоро он вернется в дом и вымоет руки. Его пальцы опять покраснели и потрескались – как считала Глэдис, от слишком частого мытья. Но Глэдис необразованна и ничего не понимает. Руки надо мыть из-за микробов. Кирилл всегда работал в саду в перчатках, но нельзя же все время носить перчатки. Микробы кишат повсюду, но разглядеть их можно только в микроскоп. Поэтому Кирилл всегда носил с собой два носовых платка, один – для того чтобы браться за дверные ручки. Можно держать его в руке, и тогда никто ничего не заметит. В школе (он ходил в государственную англиканскую школу) это не всегда удавалось – мальчишки иногда замечали, но обычно проблем не возникало.
Тетя Анна сказала, что его мать умерла от микробов. Он не знал, что она умерла, но когда погиб дядя Джереми, она сказала ему о матери. Они стояли на веранде дома в Порт-Дугласе и смотрели, как обитые жестью чемоданы и коробки из-под чая грузят на фургон, который должен был отвезти их к пароходу. «Пора тебе узнать правду, – медленно проговорила тетя. – Ты уже большой. Кирилл, твоя мать умерла, когда ты был совсем маленьким, вскоре после того как отдала тебя мне. Теперь из всей семьи остались только мы с тобой. Ты да я. Всегда помни об этом».
Тогда, на веранде, Кириллу было невыносимо грустно оттого, что дядя Джереми погиб и он расставался со своими друзьями в Порт-Дугласе, но весть о смерти матери не очень его тронула – все равно ведь она его не любила. А теперь, повзрослев, он и тем более не горевал по ней, зная, что она не только отказалась от него, но была еще и большевичкой. Русские так вероломны – во время войны они предали союзников. На прошлой неделе в газете писали о том, что в Шанхае арестовали двоих русских, которые пытались поднять народ на восстание; они обсуждали этот случай на уроке. Когда полиция обыскала их гостиничный номер, в чемодане с двойным дном было найдено шестьдесят тысяч рублей. Как заметил учитель истории мистер Ноулз, не исключено, что и в Австралии скрываются большевики с такими же огромными суммами – Россия готова заплатить любые деньги, чтобы захватить весь мир. Все в классе единодушно решили, что всякого, кто состоит на службе у русских, следует повесить за измену. Несколько мгновений Кирилл, напрягшись, ждал, что все сейчас повернутся и станут тыкать в него пальцами, ведь он наполовину русский. Но он отругал себя в душе за глупость – они ведь не знают, что его мать была русской. Они не знают даже, что Кирилл – русское имя. Он ненавидел свое имя – его всегда дразнили из-за него. А в сочетании с фамилией Трулав имя казалось еще хуже.
Нет, он совсем не горевал по матери. Зато горевал об отце, капитане Ричарде Трулаве, который был офицером и пал смертью храбрых на войне. Отец занимался импортом металлов, и в конце года, когда Кириллу исполнится шестнадцать, он уйдет из школы и тоже приобщится к деловому миру – займет скромную должность в Банке Содружества на Куин-стрит.
Внезапный приступ боли пронзил Кириллу грудь, и он откинулся на спинку деревянной скамейки. Когда тетя Анна впервые сказала ему о работе в банке, Кирилл почувствовал страшную тесноту в груди. В банке трудно будет уберечься от микробов, ведь все эти деньги таскаются в карманах, переходят из рук в руки… Но его беспокоило не только это – втайне он надеялся остаться в школе до конца, а там, может быть, и продолжить образование…
Дядя Джереми изучал ботанику в Кембридже, а в Порт-Дугласе писал доклады и книги. Все его сочинения стояли на полке в гостиной, но тетя Анна не любила, чтобы их трогали. Впрочем, это была не беда: почитать их он мог и в большой публичной библиотеке в городе, и часто так и делал. Его всегда поражало, что хотя дядя Джереми и умер, его слова продолжают жить и каждый может открыть его книги и узнать, что он говорит: «Флора северного Квинсленда – одна из интереснейших в мире, и нам, здесь живущим, следует считать себя избранными, ведь прямо за дверью дома нас ожидают удивительные вещи…»
Закрыв глаза, Кирилл все еще слышал дядин голос: «Разве это не чудо, Кирилл, что прямо на пороге нашего дома сталкиваешься с чем-то подобным? Тебе несказанно повезло, мой мальчик!» Цветок, на который они смотрели, в народе назывался «недотрогой», и это было поистине необыкновенное растение: стоило до него дотронуться, и листья тут же приходили в движение и опасливо сворачивались. Кирилл даже подскочил от неожиданности, когда дядя в первый раз показал ему это.
Дядя Джереми был хорошим учителем. Он научил Кирилла читать, рисуя веселые разноцветные буквы на картонных карточках, так что уроки больше походили на игры, и Кирилл выучился читать в два счета.
Оттого что грамоте его научил Джереми, дядины книги значили для Кирилла еще больше. Кирилл видел эти книги не только в публичной библиотеке – как-то раз он собрался с духом и отправился в университетскую библиотеку на Джордж-стрит. Благодаря своему высокому росту Кирилл вполне походил на одного из студентов, и никто его не остановил. Книги дяди Джереми оказались на стеллаже в ботаническом отделе, и, пока он разглядывал их, сзади к нему подошел седой старичок в преподавательской мантии.
– Этот человек – первопроходец в науке! – заговорил старичок. – Приятно видеть, что вы заинтересовались его трудами. Первый курс, не так ли?
У Кирилла сжалось сердце: он не имеет права находиться здесь, они могут позвонить в школу или даже домой. Он с трудом заставил себя дышать ровно.
– Я не студент, и я знаю, что мне нельзя тут находиться. Но эти книги, сэр, их написал мой дядя…
– Боже… – Преподаватель пригляделся к нему. – Это правда? Вы племянник преподобного мистера Грегори?
– Да, сэр. – Преподаватель уже широко улыбался, и Кирилл позволил себе добавить: – Я жил с ним в Порт-Дугласе.
– Неужели? А как вас зовут?
– Кирилл Трулав.
Старичок протянул руку:
– Что ж, мистер Трулав, для меня большая честь познакомиться с вами. Можете приходить сюда когда угодно. Скажите библиотекарю, что профессор Хейворт разрешил. – Он покачнулся на каблуках. – Могу ли я надеяться, что в ближайшем будущем увижу вас здесь в качестве студента, мистер Трулав? Как вы смотрите на то, чтобы стать ботаником?
Кирилл никогда еще не задумывался об этом. Он почувствовал, как ему в лицо бросилась кровь.
– Я не знаю, сэр…
– Подумайте об этом, мой мальчик. Если что, приходите ко мне на факультет, и мы поговорим. Перечень аудиторий висит у главного входа.
Кирилл много раздумывал над словами профессора Хейворта. Тете Анне он, естественно, ничего не говорил, но когда она объявила, что он будет работать в банке, промолчать было нельзя.
– Я подумал, что мог бы остаться в школе, тетя Анна. У меня такие хорошие оценки, все учителя меня хвалят. А потом…
– Да, Кирилл, что потом?
– Я мог бы поступить в университет…
Тетя медленно покивала, как будто впервые задумавшись над такой возможностью.
– И на какую же специальность?
Кирилл сглотнул. На самом деле он хотел бы посвятить себя музыке, но тетя никогда не позволит ему заниматься музыкой профессионально. Музыку придется оставить для досуга. Но против ботаники-то она не должна возражать, ведь это значит, что он пойдет по стопам дяди Джереми.
– Я мог бы изучать ботанику, тетя Анна. Как дядя Джереми.
– А… – Она отвернулась. – Как твой дядя. – Она снова посмотрела на него и заговорила таким печальным голосом, будто он разочаровал ее: – Я удивлена, Кирилл, что ты лелеешь подобные мысли, хотя и знаешь, что тебе придется зарабатывать себе на жизнь. Что даст тебе ученая степень? Работа в банке как нельзя лучше подходит тебе, и если ты трезво все взвесишь, то согласишься со мной. Пойти в университет, чтобы изучать какую-либо дисциплину только потому, что она тебя интересует, значило бы поступить как избалованный ребенок, кое-кто сказал бы даже – как законченный эгоист.
Кирилл знал, что эгоизм – один из его недостатков. Другой – астма. К тому же он склонен к мечтательности, а мечтательность порождает глупые фантазии – об учебе в сиднейской консерватории, например, или в университете. Тетя Анна говорила, что если он будет потакать своим фантазиям, то когда-нибудь его слабости возьмут над ним верх. Так случилось с его матерью: незадолго до смерти она помешалась, и ее поместили в психиатрическую больницу.
На Кирилла снова напало удушье: уж лучше работать в банке, чем сидеть в сумасшедшем доме. Нужно постараться, чтобы с ним ничего подобного не произошло. «Нельзя давать себе поблажек, – предупреждала тетя Анна. – Только так та сможешь выполнить свой долг, сохранить достоинство и не подвести других. У тебя это в крови, Кирилл, но ты должен бороться со своими слабостями. Единственное средство – самодисциплина».
Тем не менее иногда можно было обмануть людей, так что они думали, будто ты держишь себя в ежовых рукавицах, тогда как на самом деле вовсю предаешься слабостям. Кирилл знал, что так дело обстоит с его занятиями музыкой. Его хвалили за усердие; в действительности же за фортепиано он начисто забывал о таких вещах, как долг и дисциплина, и полностью растворялся в музыке. И все же его учительница мисс Милн считала, что он слишком сдержан. «Расслабься, Кирилл! – понукала она. – Ты должен дать волю своим чувствам. Ты это можешь, не бойся».
Но у него были все основания бояться: всего лишь пару недель назад он воочию увидел, что может случиться, если он даст волю чувствам. Это произошло, когда мисс Милн повела часть учеников на концерт симфонического оркестра «Эй-Би-Си» из Сиднея.
Такой музыки он еще не слыхивал: в тот вечер исполняли произведения современных композиторов – Артура Бенджамина и Альфреда Хилла. Эта музыка звучала настолько непривычно, что поначалу Кирилл растерялся. А потом его захлестнул пьянящий восторг. Это было как откровение – оказывается, можно сочинять и играть такую музыку!
Солистом-скрипачом была женщина с такими же рыжими волосами, как у него самого.
– Эй, Трулав! – прошипел Джим Уилсон, сидевший через два сиденья от Кирилла. – Скрипачка тебе часом не родственница?
Все, что он испытывал до сих пор, не шло ни в какое сравнение со шквалом переживаний, обрушившихся на него во время игры рыжеволосой скрипачки. Он закрыл глаза и отдался на волю звуков, которые лились, перекатываясь через него, и уплывали вдаль. Звуки были чистыми эмоциями – печалью, любовью, горем, счастьем, – и они потрясали и переполняли его. Он разрывался между чувством утраты – смерти дяди и отца – и радостью оттого, что теперь он понимал, что значит быть живым.
Когда музыка отзвучала, в аплодисментах публики слышалось больше озадаченности, чем восхищения, но рыжеволосая скрипачка как будто не замечала этого. Она неподвижно стояла одна посреди сцены, склонив голову с ореолом волос, словно охваченных пламенем, и Кирилл знал, что ее душа тоже воспарила в иные миры. Сам он не аплодировал вовсе – музыка была выше этого, – но как только вышел на улицу, его восторг выплеснулся наружу.
– Да! – восклицал он, размахивая руками. – Да!
Нет ничего невозможного. И как только он не понимал этого раньше!
– Ого, Кирилл! – засмеялась мисс Милн. – Надо понимать, концерт тебе понравился.
– Это было волшебство! – Никогда Кирилл не чувствовал себя таким счастливым, таким свободным. Подпрыгнув, он ухватился обеими руками за фонарный столб и закружился вокруг него. – Я свободен! Мы все свободны!
Это была правда. Он отбросил все обычные страхи и заботы. Больше не было ничего невозможного, он мог делать что угодно. Он знал, что хотя и хорошо играет на фортепиано и со временем может научиться играть еще лучше, ему никогда не сравниться с рыжеволосой скрипачкой. Но это было неважно, потому что на самом деле он хотел не исполнять, а сочинять музыку. Он уже писал пьесы. Мисс Милн была единственным человеком, которому он показывал их, и она сказала, что у него явные способности и что ему стоит продолжать занятия музыкой – даже поступить в сиднейскую консерваторию. Так ему и следует сделать – у Кирилла отпали все сомнения в этом. Изучать ботанику в университете тоже было бы очень интересно, но его истинная любовь – это музыка, и именно ей он должен посвятить свою жизнь. Единственная проблема была в том, что он никогда не пытался объяснить тете свои чувства, но как только он сделает это, как только она поймет, что для него значит музыка, все тотчас изменится.
– Свободен! – закричал Кирилл.
– Да ты пьян, приятель! – добродушно отозвался какой-то прохожий.
– Пьян от музыки! – ответил Кирилл и, закинув голову, испустил индейский боевой клич.
Когда он умолк, Джим Уилсон заявил:
– Ты чокнутый, Трулав. – В его голосе звучало отвращение. Он засунул руки в карманы брюк. – Полный псих. Я всегда это подозревал. Когда-нибудь тебя упекут в дурдом, и ты уже никогда оттуда не выйдешь. – Он резко развернулся и ушел.
Публика, бывшая на концерте, уже вышла на улицу, и люди оборачивались, глазели на Кирилла, шушукались. «Как не стыдно!» Подошла мисс Милн.
– Пойдем, Кирилл, – тихо проговорила она. – Концерт закончился, нам пора домой. – Она потрясла его за плечо, но ноги у него сделались как ватные, так что ему волей-неволей пришлось повиснуть на ней. Она потащила его прочь. – Ничего, Кирилл, идем.
Джим Уилсон считает его сумасшедшим, да и все они тоже. Того, кто на глазах у всех начинает бредить и буйствовать, одевают в смирительную рубашку и сажают в психиатрическую больницу. К тому времени как они добрались до перекрестка, Кирилл уже задыхался и трясся всем телом.
– Ты болен, Кирилл! У тебя температура? – забеспокоилась мисс Милн.
Он едва успел отшатнуться от нее к канаве, прежде чем его вырвало.
Мисс Милн отвезла его на такси домой, и четыре дня он пролежал в постели – якобы с гриппом и желудочным расстройством. На пятый день он встал, чувствуя себя слабым и разбитым. За чаем тетя Анна заговорила о рецензии, напечатанной в «Брисбенском вестнике».
– Концерт оркестра получил очень плохой прием, – резюмировала она. – Тут говорится, что «брисбенская публика холодно встретила последнее выступление симфонического оркестра, и нетрудно понять почему, если вспомнить о том, что под наименованием «современной музыки» часто скрывается декадентство. Истинные ценители классической музыки не купятся на это так называемое искусство с его режущими слух «джазовыми» импровизациями». – Она нахмурилась. – Кирилл, а у тебя какие впечатления от этого концерта?
У Кирилла пересохло во рту: что, если кто-нибудь из тетиных подруг тоже был у театра?
– Даже не знаю. Из-за болезни я чувствовал себя так странно, что толком не разобрался, что к чему. По-моему, я даже заговаривался.
Тетя пристально посмотрела на него, но больше ничего не сказала о концерте, и Кирилл поймал себя на том, что в который раз проклинает собственные слабости. Он знал, что унаследовал их от матери. Однажды он играл на пианино перед гостями, и один из них спросил у тети: «А вы тоже одаренная музыкантша, миссис Грегори?» Она какое-то время молчала, а потом медленно ответила: «Нет, этот дар перешел к Кириллу не по нашей линии родства».
Но пусть его мать была малодушной эгоисткой – зато отец был сильным и пожертвовал жизнью на войне. Кирилл очень надеялся, что когда-нибудь станет таким же сильным, как отец. Поэтому он будет работать в банке и вообще бросит заниматься музыкой. При мысли об этом на глаза ему навернулись слезы, но он твердо решил так поступить, пока лежал в постели все эти дни после концерта. Мечта об учебе в консерватории была наивной, детской фантазией. И потом, он на опыте убедился, к чему приводит потакание собственным желаниям. Тогда, у театра, у него помутился разум. В тот момент ему казалось, что это свобода, но на самом деле это было безумие. У него перед глазами вдруг возникла рыжеволосая скрипачка, она как будто с грустью наблюдала за ним, но Кирилл отогнал ее образ. Нет, он пожертвует музыкой, и это будет первым серьезным шагом на пути самодисциплины.
Это решение стоило ему адских мук, но в то же время принесло чувство огромного облегчения, показывая, что он способен перебороть собственную натуру. Тетя Анна рассказала ему о безумии матери лишь самую малость, но этого было более чем достаточно. В прошлом году они в школе проходили «Короля Лира», и строчка «Остерегись! Там – темное безумье» стала его суровым девизом.
А его увлечение ботаникой? Нет, от него отказываться совсем не обязательно. Школьные учителя всегда твердят, как полезно иметь хобби – некоторые из них собирают марки, другие строят модели кораблей из спичек, – так что он по-прежнему может интересоваться ботаникой. Тем самым он будет чтить память дяди Джереми.
Тут Кирилл снова вспомнил о змее и вдруг представил себе, как пытается спасти ее до прихода Фреда. На потолке в прачечной есть лаз, и если он выберется через него на чердак… Змея, раздувшаяся от проглоченного опоссума, будет спать, обвившись вокруг основания одного из стропил. Вялую и медлительную, поймать ее будет нетрудно. Естественно, она испугается и, может быть, даже попытается его укусить, но если он не будет шуметь и мешкать, то успеет схватить ее. Кирилл так и видел, как тихо, осторожно подбирается в темноте к спящей змее, а потом с быстротой молнии хватает ее одной рукой за шею, а другой с трудом разгибает тугие кольца ее тела, несколько раз обвившегося вокруг бревна. Затем он кидает змею в мешок, который прихватил с собой. В саду он выпустит ее из мешка, и она, поняв, что он не собирался причинять ей вреда, уползет прочь, преисполненная благодарности.
Но даже в то время как Кирилл рисовал себе все это, он уже знал, что из его затеи ничего не выйдет. Тайком на чердак ему не забраться – тетя обязательно узнает, да и вообще провернуть все это отнюдь не так легко. Нет, сурово сказал себе Кирилл, это глупость, более того, это слабость – жалеть какую-то змею. Фред поймает ее и отрубит ей голову лопатой. Потому что именно так положено поступать со змеями, даже с такими, которые нестрашны для человека. «Если бы каждую змею, которая попадется на глаза, убивали, – говорил Фред, – на свете больше не осталось бы змей и жить стало бы намного приятнее, верно я говорю?»
Фред прав. Впредь Кирилл будет стараться быть таким же, как Фред, сильным и лишенным сентиментальности. Труд и самодисциплина станут его жизненными девизами, и тогда можно будет не бояться, что он уронит себя или подведет других.