Текст книги "Том 16. Фредди Виджен и другие"
Автор книги: Пэлем Вудхаус
Жанры:
Юмористическая проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 29 страниц)
Из сборника «Погромче и посмешнее»
Перевод с английского Н.Трауберг
ОБ ЭТОЙ КНИЖКЕ
Заглавие для этой книжки я взял из старой истории, которая, как говорится, может быть для кого-нибудь новой. Один нервный джентльмен должен был сказать застольную речь. Как многие люди его рода, начал он едва слышно, и вскоре раздался суровый голос:
– Погромче, если не трудно.
Через минуту-другую еще один голос глубже проник в суть дела.
– Да, погромче, – сказал он, – и посмешнее.
На этом история кончается. Читатель волен решать, послушался ли выступавший, как слушаюсь сейчас я.
Почти все заметки написаны лет десять с лишним назад для американского журнала «Вэнити Фейр». Волк, поджидавший у дверей, не оставлял времени для терпеливых поисков слова. У меня были жена, две кошки и щенок, так что я старался поскорее заработать. Вам будет приятно узнать, что это мне удалось, и я платил налоги так шустро, что на Лонг-Айленде, в нашей деревне, меня прозвали «Этот, честный».
Но если пишешь для будущего (что я сейчас и делаю), легкая небрежная манера никак не годится. Когда Фейбер и Фейбер, близнецы с Рассел-сквер, спросили меня, нет ли в моих закромах очерков на целый сборник, я тут же ответил: «Как не быть!» Мне представлялось, что надо извлечь их, обдуть с них пыль, а там – грести гонорары. Только принявшись за дело, понял я свою ошибку.
Чтобы угодить просвещенному британцу, заметки мои должны быть погромче и посмешнее. Не чуть-чуть посмешнее, не чуть-чуть погромче, а настолько, насколько можно. Вот я и стал трудиться над ними, как бобер.
Так что помните, пожалуйста, что если книжка вам противна, она могла быть намного хуже.
Писать в таком жанре нелегко по двум причинам. 1) Сразу вспоминаются десятки людей, которые сделали бы это лучше. 2) Очерк – коварная штука, это вам не история. Историю всякий выслушает. А тут что? Хватаешь человека за лацкан, что-то порешь, хотя он с тоскою смотрит вдаль. «Сколько еще? – думает он, украдкой взглядывая на часы. – Нет, сколько же еще?» Когда он вырвется, ясно, что он предостережет других; и теперь, завидев вас, они сразу скажут себе: «Вообще-то он ничего, но лучше бы не острил». Первая часть фразы придет в голову только уж очень добрым людям.
Я бы хотел, чтобы об этой книжке судили в незлобивом, послеобеденном духе. Напрягите воображение. Представьте, что вы доверху полны petite marmite, poulet roti[103]103
Мясо, запеченное в горшочке, жареная курица (франц.).
[Закрыть] и тем странным мороженым, похожим на лосьон для волос, которое подают на банкетах; что вы упились хорошим вином; что вы расстегнули жилетку и раскурили сигару. Тогда все предстанет в ином свете.
А вообще-то и правда, поешьте как следует перед тем, как читать. Не берите книжку в руки после легкого завтрака или в серый предвечерний час. Дождитесь обеда. Потом, когда кофе и бренди – под рукой, а душа полна уютного чувства «да что там, потерплю», читайте смело. Вы сами удивитесь, насколько все иначе.
Издатели меня поддержат. Фейбер-старший, с которым я чаще имею дело, рассказывал, что рукопись пришла утром, и они с Фейбером-младшим просто не знали, как с ней быть. Целый день перебрасывали они ее друг другу. Потом позвали служащего по фамилии Симмонс, чтобы подсунуть ему, но он тут же уволился и теперь разводит в Кении кофе. Оказавшись в тупике, они внезапно решили, что надо сначала пообедать.
Обед их был таким:
Пили они при этом самое лучшее шампанское, а потом чуть не подрались, поскольку Фейбер-младший вцепился в манускрипт, Фейбер же старший, рассерженный его пыхтением и сопением, ударил брата по голове croissan'oм, то есть рогаликом.
Итак, если вы еще колеблетесь, скажите себе: «Сделать это можно. Вот Фейберы…» – и приступайте к чтению.
ГОЛЛИВУДСКИЙ КАВАРДАК
Всякий, кто любит писателей (а, кроме пекинесов, они – самые привязчивые и приятные из домашних животных), заметил, я думаю, как их, бедняжек, мало. Когда-то Лондон кишел ими. Мы встречали их кучками в любом издательстве, куда бы случайно ни зашли. Их присутствие украшало и первый, и второй антракт любой премьеры, что же до таких мест, как Челси или Блумсбери, приходилось смотреть под ноги, чтобы на них не наступить.
А что теперь?
Проверьте сами. Уильям Шекспир… Когда его в последний раз видели? Перси Б. Шелли… Что с Перси? Диккенс, Теккерей, Троллоп, Мартин Таппер…[105]105
Троллоп, Таппер… – Троллоп, Антони (1815–1882) – английский романист. Таппер, Мартин Фарквер (1810–1889) – автор знаменитых изречений, издававшихся в 1832—42 гг.
[Закрыть] Где они? Их нет.
Иногда мне рассказывают страшные истории.
– Знаете этого романиста с висячими ушами? Ну, крапчатый такой, весь пиджак в пятнах. Так вот, он исчез.
– Исчез?
– Бесследно. Попрощались у входа в клуб, а захожу туда – его нету.
– И со мной то же самое, – говорит другой. – Были у меня прекрасные драматурги. Как в воду канули!
Мы, конечно, решили, что они попали под машину. Писатель мечтателен и, как его не дрессируй, встает посреди улицы, чтобы отработать диалог. Но недавно правда вышла наружу.
Они – в Голливуде, пишут сценарии для звуковых фильмов.
Как и следовало ожидать, с появлением звукового кино Голливуд кардинально изменился. Теперь картину запросто не сделаешь. Все знают, как их делали раньше – беспечно, по-приятельски, словно стайка школьников. У Айка есть пленка, у Спайка – камера (дядя подарил на Рождество), у Майка – два-три приятеля, которые любят наряжаться и сниматься, так что можно, сложив свои карманные деньги, основать кинокорпорацию. О сценариях никто и не думал. Их создавали по ходу дела.
Прошли эти добрые времена. Теперь нельзя облачиться в тогу, крутануть ручку и назвать то, что получится, «Великий Рим». Нужна сложнейшая организация. Нужны продюсер, режиссер, второй режиссер, помреж, ассистент, оператор, директор группы и множество помощников. Нужны высококлассные специалисты. А главное, нужны писатели.
Получился неслыханный кавардак. Чтобы исправить дело, надо смело выйти вперед и выложить всю правду.
Прошу вас, не преуменьшайте опасности. Не отмахивайтесь от нее, беззаботно замечая: «Чем больше, тем лучше» или «Один куда-то денется, а тут – другой». Англия, очнись! Если не действовать решительно, писатели исчезнут совсем. Кто будет писать в газетах о современной девушке и упадке домашнего уюта? Представьте, что вы понадеялись на Инга,[106]106
понадеялись на Инга – Уильям Ральф Инг («Индж» – неправильно) (1860–1954) – настоятель собора Святого Павла (1911–1934), полемизировавший в газетах со многими, в том числе – с Г. К. Честертоном. Известен под прозванием Мрачный настоятель.
[Закрыть] а его нигде нет. Вы призадумались, а?
Нам скажут, что это нелепо – только динамит мог бы изгнать настоятеля из «Ивнинг Стандард». Не зарекайтесь. Дело дошло до того, что ничему нельзя верить. Знаете ли вы, например, что весь год, когда меня не было в Лондоне, я был не в Дартмуре, как полагали, а в Голливуде? Если бы я не подкупил дочь тюремщика, и она не сунула в пирог напильник, я бы там и сидел. Что скажете?
Голливуд ужасно влияет на нравственность. Он дышит обманом и лукавством. Ни один предмет, ни одно явление не равны самому себе. Дерево – крашеный столб, подпертый какими-то бочечками. Дворец Гарун аль Рашида, который мы видим на экране, был в жизни картонным макетом (4 фута на 3). Поэтичная лагуна – дурно пахнущий бассейн, по которому, вздымая волны, ходит ассистент в трусах.
Представьте, как действует это на чувства творца. С детства наученный любить правду, он попадает туда, где наживаются на подлоге. Поневоле задумаешься, правильно ли тебя воспитывали. Через месяц-другой уже нельзя положиться на то, что он не будет мошенничать в гольфе или при подсчетах налога.
Страдает и его достоинство. Сценаристов держат в закутках. На каждой студии располагаются ряды жалких хижин, в каждой из которых сидит писатель. Сквозь решетку белеют испуганные лица, и порой, жалобно скуля, злосчастные авторы просят, чтобы их вывели на прогулку. Как, по-вашему, легко это видеть? Сердце буквально истекает кровью. Только очень жестоких людей не тронет такое зрелище.
Как-никак, писатель – человек. Ему положены жизнь, свобода и стремление к счастью. Можно ли держать его на привязи?
Нет, я не хочу сказать, что их очень мучают. На лучших студиях к ним даже добры. Часто видишь, как Уорнер или Ласки кормят их салатом через решетку. Относится это и к самым гуманным режиссерам.
Что там, сценаристы нередко дружат с режиссерами. Кинг Видор рассказывал мне трогательную историю. Как-то утром он шел в ателье, сосредоточившись на будущей съемке, и ощутил, что его дергают за полу пиджака. Посмотрев вниз, он увидел своего ручного сценариста, Уильма Эдгара Деламера, глядевшего на него так странно, словно он хотел его предостеречь.
Поначалу мистер Видор принял это за шутку, но что-то подсказало ему, что где-то таится опасность. Он вспомнил детские книги, в которых верный пес оттаскивал хозяина от пропасти. Повернувшись на 180°, он пошел в кафе, где выпил обезжиренного молока. И правильно сделал, поскольку в ателье ожидала заморская звезда с тяжелым характером. Можете не сомневаться, что Эдгар получил хороший ужин.
Однако это – частный случай. Не все режиссеры подобны Кингу Видору. Большей частью они изводят узника поправками, от чего тот теряет и достоинство, и аппетит. Губит сценаристов то, что с ними никто не считается. Режьте по живому, кромсайте, давайте понять, что диалог сырой, и вскоре вы добьетесь того, что розы на его ланитах безвозвратно поблекнут.
Говорят, в Голливуде есть сценаристы, которые годами получают жалованье, хотя ни одна их строчка применения не нашла. Есть и такие, кого никто не видел, словно узников Бастилии. Они сидят в своем закутке и растят бороду. Время от времени с ними возобновляют контракт, а потом опять забывают.
Если все так, как я описал, напрашивается вопрос – почему писатели туда едут? Ответ уложится в одно слово: «Насилие».
Честности ради скажу, что киномагнаты очень редко прибегают к физическим методам. Иногда особенно упорному автору дают мешком по голове в темной аллее, чтобы отправить в пустыню, пока он не очнулся, но, как правило, действуют мягче, деликатней.
Два-три магната – скажем, Ласки и Цукор, – завидев добычу, следуют за ней в кафе или ресторан, а там садятся за соседний столик.
Минуту-другую царит тишина, нарушаемая хрустом салата. Потом Ласки, чуть повысив голос, задумчиво произносит:
– Как ее фамилия?
– Чья? – осведомляется Цукор.
– Да этой высокой блондинки.
– Какой именно?
– Ну, она была в пляжном клубе.
– Э?
– На ней еще такой розовый купальник.
– А, эта, с веснушкой на спине!
– С веснушкой? С родинкой, насколько я понял.
– Нет. С веснушкой. В самом низу позвоночника.
– Да ладно. Как ее зовут?
– Забыл. Спрошу, когда увижу. Мы с ней хорошо знакомы.
Тут они недолго молчат. Слышится учащенное дыхание. Автор стоит у столика, жадно поблескивая глазами.
– Простите, – говорит он, – я вмешался в частную беседу, но вы сказали, что знакомы с высокой блондинкой именно того типа, который я люблю. Как ни странно, такую девушку я годами искал по всей стране. Где ее можно найти?
– В большом саду, – отвечает Ласки. – В Голливуде.
– Далековато, а? – сочувствует автору Цукор.
– Если бы вы были писателем, – вступает в беседу Ласки, – мы бы завтра взяли вас с собой.
– Поразительно! – говорит жертва. – Я писатель, Дж. Монтегю Бримуорти. «Мастер сюжета» («Нью-Йорк Тайме»), «Могучий, беспримесный реализм» («Гералд Трибьюн»), «Ни одной скучной страницы» («Уимен'з Уир»).
– Что ж, – говорит Ласки, вынимая контракт, – подпишитесь вот здесь.
– Тут-тут, где мой палец, – поясняет Цукор.
Ловушка захлопнулась.
Если этот метод не сработает, выбирают другой, покруче. Потребность в сценаристах вернула к жизни добрый старый обычай – людей крадут. Соперничество между студиями так остро, что никто не защищен.
Я слышал об очень занятном случае. Один человек отправился на Запад, чтобы поискать там нефть. Он был из тех, кто буквально помешан на этом ископаемом. Меньше всего на свете думал он стать писателем. Кроме писем и поздравительных телеграмм, он ничего не писал.
Случилось так, что его внешность наводила на мысль о сценаристе. У него были высокий лоб, похожий на купол, пронзительный взор и та циничная усмешка, которая обычно означает, что ждать эпиграммы недолго.
Однако писателем он не был, и очень удивился, когда на пустынной улице Лос-Анджелеса, где он размышлял о нефти, какие-то люди в масках схватили его, усыпили и увезли в закрытой машине. Очнулся он в конурке. Перед ним лежал отточенный карандаш, а строгий субъект советовал ему не лениться и подпустить секса, но в меру, из-за цензоров.
У этой истории есть странное продолжение. Герой ее философски смирился с неизбежностью, забыл о нефти и написал несколько фраз. Оказалось, что это легче легкого. Вскоре он строчил не хуже самых старых и высоколобых коллег. Так начал свою карьеру Ноэл Кауард.[107]107
Кауард, Ноэл (1899–1974) – знаменитый английский драматург. Кроме того, писал музыку, а иногда и играл на сцене.
[Закрыть]
ЛИТЕРАТУРА И ХУДОЖЕСТВА
1. ПИСЬМО ИЗДАТЕЛЮ
Успех приходит к нам исподволь, и писатель вздрагивает, оглянувшись и осознав, на какие высоты взобрался. Теперь издатели так и хватают мои сочинения. Читатели давно говорят приятные слова, но мне в голову не приходило, что я недалеко от высот, пока я не повстречался в клубе с Многодетной Матерью, которая ткнула пальцем в мое письмо о дружбе и современных девушках и сказала, что никто другой в Англии не мог бы так написать. Конечно, она перегнула, но я хотя бы понял, как далеко ушел от того далекого лета, когда веселым юнцом приехал в Лондон и начал свои попытки напечатать письмо-другое в ежедневной газете.
Думая о тяжких днях, когда мне казалось, что я не найду ни одного издателя, я испытываю и гордость, и смущение. Как завидовал я удачникам – Отцу семейства, Негодующему либералу и прочим! Они казались мне великанами. Помню мой восторг, когда меня подбодрил джентльмен из Брондсбери, подписывавший письма словами «Две трудящиеся девушки».
– Стойте насмерть! – сказал он, помахивая седой бородой, когда я показал ему мои отвергнутые опусы. – Прыть у вас есть, пафос – тоже. Нужно только упорство. Не забывайте, мой юный друг, что нет царского пути к успеху. Я ждал шесть лет, пока напечатали первое письмо, да и то его ужали до трех строчек.
И, допив свое пиво, он рассказал мне, что пишет. Насколько я помню, это было одно из тех прекрасных посланий, которые начинаются так:
«Издателю «Дейли Экспресс»
Глубокоуважаемый N!
Мало кто заметил любопытный факт, связанный с Альберт-холлом…»
Конечно, письмо вы читали. Оно включено в собрание сочинений. Многие ценители полагают, что это – его шедевр.
Мы, авторы газетных писем, народ гордый. И не зря. Никогда не забуду слова Возмущенного Домовладельца, блестяще выразившего наши взгляды: «Романы пишут те, кому не удалось попасть в газету».
Чтобы проверить, прав ли он, спросите тех, кто писал и романы, и письма. Спросите Голсуорси, что он чувствовал, когда печатали «Сагу о Форсайтах», и он зевнет. Упомяните вскользь, что вы читали его письмо в газете «Сассекский фермер» о том, что дорожку, ведущую к баптистской молельне, давно пора почистить, и он засияет. В конце концов, за роман много платят, а вот письмо – искусство для искусства.
Если бы я давал совет юнцу, пытающемуся преуспеть на этом труднейшем поприще, я бы сказал: «Пишите на одной стороне листа. Сгущайте свою мысль. Приготовьтесь к обидам. Наконец, не пытайтесь бегать, пока не научитесь ходить. Другими словами, начните, как мы все, с кукушки».
Почему-то издатели газет их очень любят. Каждый, кто про них напишет, попадет в колонку. Однако кукушничать, как мы это называем, не так-то легко, нужно точно рассчитать время. Если запоздаете, вас обскачут; для второго опуса об этих птицах рынка нет. С другой стороны, если выступить слишком рано, получится глупо. Иначе говоря, не стоит писать в январе: «Глубокоуважаемый N! С Новым годом. Быть может, Вас заинтересует, что новогодней ночью, в 19.45, я услышал кукушку…» Издатель просто засмеется, и не очень добрым смехом.
Однако продолжайте и, повторю, начинайте с кукушки. Будьте осторожны; проверьте, кукушка ли это. Уиндэм Льюис[108]108
Льюис, (Перси) Уиндэм (1884–1957) – английский критик, художник и романист.
[Закрыть] поведал, что однажды написал в газету о снегире, но письмо отвергли, ибо оно задевало чьи-то интересы.
Дам еще один совет: следите за собой. Не разрешайте письмописанию перейти в порок. Вы скажете, что вам ничего не стоит его бросить, но так ли это? Удостоверьтесь в том, что вы не похожи на тигренка, который довольствуется бананами, пока не почует запах крови, а там – не съест первого индуса. Как ни печально, сам я очень испортился. Я был кротким и непритязательным, а теперь стал ментором и занудой. Увидев напечатанную ошибку, я хватаю перо, бумагу и, нередко – с большим ехидством, начинаю письмо: «Глубокоуважаемый N! Во вчерашнем номере появилось поразительное утверждение…».
Ну вот. Я себя выдал. Другими словами, несмотря на успех, я – не из великих. Далеко мне до вершин. Истинный автор газетных писем творит без причины и понужденья, словно жаворонок.
«Глубокоуважаемый N!
Хотел бы я знать, сколько Ваших читателей осведомлены о том, что из давленых слив и салатной заправки можно сделать прекрасный лосьон…»
Или
«Глубокоуважаемый N!
Моя мать, седьмая дочь седьмой дочери, вышла замуж за моего отца, который был седьмым сыном седьмого сына. Случилось это в 1877 году. Я седьмой их ребенок, родился седьмого июля (7.07) в семь часов утра. Объем груди у меня – 49 (7 х 7), и в моем доме живет семь сиамских кошек…»
Перед таким текстом остается преклонить голову и воскликнуть: «Здравствуй, дух веселый!».[109]109
«Здравствуй, дух веселый!» – первая строка из стихотворения «Жаворонок» Перси Биши Шелли (1792–1822), написанного в 1819 г.
[Закрыть]
А вот и другое доказательство того, что я не из лучших (как, скажем, Удивленный подписчик или Стародум). Гоняясь за наживой, я написал это в виде статьи. Соответственно, мне заплатят. Подписчик выше таких соображений, равно как и Стародум, и Полковник-в-отставке. Приписав в начале заветные слова, они послали бы свой труд в газету.
2. ЛЮБЕЗНЫЙ ЧИТАТЕЛЬ
Мне искренне жаль Цицерона, Диогена Лаэртского или, скажем, Плиния Старшего, которые действовали раньше, чем появилась почта. Они не могли доподлинно знать, какой у них успех, ибо всякому известно, что измеряется он количеством читательских писем. Вот она, лакмусовая бумажка.
Конечно, у Плиния были школьные друзья, которые считали его молодцом или хотя бы называли, когда надеялись, что он заплатит за фалернское. Порой добродушный сенатор похлопывал Цицерона по плечу, приговаривая: «Недурно, недурно…» Но, говоря строго, несчастные трудились в темноте, что сбивает писателя с толку.
Писатели наших дней очень остро реагируют на эти письма. Нетрудно представить себе, как Голсуорси подходит в клубе к Киплингу и говорит с нарочитой небрежностью:
– Редьярд, вы не слышали часом о хорошем секретаре? А то я совсем измучился. У машинистки – судорога, а на письма отвечать надо. Так и валят, так и валят…
– Вы меня знаете, Джон, – отвечает Киплинг. – Если бы я мог, я бы вас выручил. Но со мной – буквально то же самое. Оба секретаря упали утром в обморок, теперь в больнице. Лавина какая-то!
– Скажите, – нервно спрашивает Голсуорси, – сколько писем вы получили на прошлой неделе?
– А вы? – парирует Киплинг.
– Я первый спросил, – обижается Голсуорси, и они расходятся.
Тем временем, в уголке, Хью Уолпол[110]110
Уолпол, сэр Хью Сеймур (1884–1941) – английский романист.
[Закрыть] резко отходит от Г. Дж. Уэллса.
Если подвергнуть тесту меня, я окажусь где-то в середине – и не чемпион, и не полный неудачник. Словом, ни то ни се. Книги мои находят отклик у особой публики – у больных, у заключенных и у собакокрадов. Насчет Обуази я не так уверен.
Из Обуази (или «от»? Вообще, что это?) недавно пришло письмо, подписанное: «Англия, П.Г. Вудхаузу», что, согласитесь, лестно.
Письмо – такое.
«Уважаемый мистер Вудхауз!
Один приятель дал мне Ваши координаты, уверяя, что Вы – лучший торговец в Лондоне. Прошу выслать мне каталог. Я готов вести с Вами дело, пока жив. Высылайте как можно скорее!
Искренне Ваш…»
Прямо не знаю, как быть. На первый взгляд автор письма хорошо клюкнул. Но может случиться, что это – ошибка или недоразумение. Если издатели наводнят Обуази моими книгами, раскупят их, или там решили, что я торгую чем-то другим? Легко спутать на расстоянии. Вспомним историю о торговце досками, который кинулся было Бог знает куда, заслышав, что на его товар есть спрос в Пернамбуку, но выяснил, к счастью, что там нужны не доски, а соски.
Я думаю, лучше, махнув рукой на Обуази, держаться больных и заключенных, не говоря уж о собакокрадах. Тому, кто не обезумел от сребролюбия, этой публики вполне достаточно.
Популярность у больных меня немного смущает. Конечно, я люблю, чтобы мои книжки читало как можно больше народа – но, по природной доброте, не радуюсь мысли о том, что для этого нужно тяжело захворать. Вроде бы дело обстоит именно так.
Понять я это могу. Когда вы здоровы, вам сам черт не брат. «Мне и так хорошо, – говорите вы. – Зачем мне читать Вудхауза?». И не читаете.
Что ж, прекрасно. Однако придет день скорби – температура подскочит, горло заболит, перед глазами поплывут пятна. Тогда, так или иначе, перед вами окажется моя книжка, а через неделю вы напишете:
«Глубокоуважаемый N!
Поскольку я с детства был здоров и крепок, я никогда Вас не читал. Но недавно, напившись сырой воды, я покрылся красными пятнами. Приятель дал мне Вашу последнюю книгу, и я с удовольствием ее прочел. Пожалуйста, пришлите мне свою фотографию и остальные книги с автографами.
Заранее благодарный
».
Понимаете, перед какой он меня ставит дилеммой? С одной стороны, я рад, что страдальцу полегчало. С другой – я чувствую, что до следующего недуга он моих книг читать не будет. Если хотите увидеть растерянного человека, посмотрите на меня, когда газеты сообщают о новой эпидемии.
Зачем, спросите вы, страдать из-за больных, когда есть собакокрады? Тут мне придется сделать неприятное признание: я похвастался. Меня читает один-единственный собакокрад, да еще неудачник, поскольку его поймали. Кроме того, он писал мне по сомнительный причине – им двигала не чистая, как пламя, любовь к большому мастеру, но стремление узнать, не дам ли я ему денег. Чем больше я думаю над этим письмом, тем меньше верю в то, что автор поспособствует сбыту моих творений.
Посмотрите фактам в лицо. Чтобы покупать мои книги, он должен красть собак, а чтобы красть их в достаточном количестве, он должен совершенствовать технику. Ненадежно, а? Может выпасть хороший, урожайный год, когда он будет покупать мои книжки не только для себя, но и для друзей. Но гораздо больше оснований предположить, что его несовершенные методы приведут к новому аресту, а какой мне толк от человека, который сидит в тюрьме?
Дело в том, что сидит он в английской тюрьме, а в английских тюрьмах дают читать только первый том «Уоверли»[111]111
«Уоверли» («Веверлей») – первый роман Вальтера Скотта (1771–1832), вышел в 1814 г.
[Закрыть] и относительно научный опус «Чудеса в пруду». Мои читатели находятся в американских тюрьмах. Я получаю от них столько писем, что заподозрил: а вдруг преступный американец считает мою книжку непременной частью своей экипировки?
Так и вижу, как мать посылает его на дело.
– Какао не выпьешь, Кларенс?
– Нет, мама, спасибо. Надо идти.
– И то верно. Ты все взял?
– Да. Все.
– Теплую фуфайку надел?
– Надел, не беспокойся.
– Револьвер не забыл? Ацетиленовую горелку? Книжку Вудхауза? Кастет? Отмычку? Маску?
– Не беспокойся ты!
– Тогда иди, мой мальчик. С Богом. Помни, что говорил папа: «Ступай легко, читай Вудхауза и не стреляй, пока не увидишь белки их глаз».
В Чикаго не так давно жил гангстер, который, совсем замотавшись, прихватил по ошибке Гарольда Белла Райта.[112]112
Райт, Гарольд Белл (1872–1944) – американский писатель, автор бестселлеров.
[Закрыть] После одиннадцатой главы он понял, что наделал, и так расстроился, что не сумел уложить полисмена с трех ярдов и был с позором изгнан из банды. На ближайшем собрании у него отобрали пулемет. Теперь он продает газировку в канзасском городишке. Если ты занимаешься трудным и прибыльным делом, нужна особая осторожность.
Словом, в американских тюрьмах меня читают; читают и на одре болезни. Однако, рискуя получить упрек в неблагодарности, скажу, что этого мало. Не будем говорить о том, что чтение моих книжек входит, быть может, в приговор. Мне просто хочется, чтобы мной занялись здоровые люди, не принадлежащие к преступному миру. Что говорить, неплохо облегчать страдания при кори, свинке или перемежающейся лихорадке. Кроме того, приятно знать, что ты развлек человека, занятого столь скучным делом, как взламывание сейфа. А все же я мечтаю о здоровом читателе, и был бы рад, если бы сумел привлечь тех, кого не влечет преступление.
Вчера я решил было, что мечта моя сбылась. Рядом со мной на званом обеде сидела одна их тех очаровательных женщин, которых годы не лишили ни проницательности, ни чутья.
– Какое счастье! – сказала она. – Не могу поведать вам, как я горжусь знакомством с вами. Я читала буквально все, каждую строчку…
Я зорко на нее посмотрел. Черты ее не искажала боль. Если на Олимпийских играх введут марафонский бег для старых дам, она его выиграет.
– Ваши родные не болеют? – спросил я для верности.
– О, нет! У нас очень здоровая семья. И все вас читают. Мой старший сын ничего другого в руки не берет. Сейчас он в Америке.
Ага, вот оно!
– В Синг-Синге? – осведомился я. – Или в Джолиет?
– В английском посольстве.
– А как его здоровье?
– Спасибо, очень хорошо.
– И он читал мои книжки?
– Все до единой. У внуков вся комната ими уставлена. Приду домой, – сообщила она, – и сразу расскажу, что сидела рядом с Эдгаром Уоллесом.[113]113
Уоллес, Эдгар (1875–1932) – автор детективов, которые теперь и по-русски назвали бы «триллерами».
[Закрыть]
3. КНИГИ ОБ УБИЙСТВЕ[114]114
Книги об убийстве – заметим, что 3-й раздел мы назвали иначе, поскольку речь идет о времени, когда в русском языке слова «триллер» не было (на наш взгляд, его нет и теперь). Вообще же речь там явно идет о детективах. Кто-кто, а Кристи или Сэйерс не писали «триллеров».
[Закрыть]
Люди вдумчивые полагают, что самые страшные напасти вползали в мир тихо, без предупреждения. Никто ничего не замечает, а потом проснутся и – и на тебе!
Скажем, в Средние века все шло тихо-мирно – рыцари сражались, свинопасы пасли свиней, землевладельцы занимались землей, как вдруг утром, во вторник, за шесть недель до первого августа,[115]115
1 августа – т. н. «праздник урожая» (Lammas).
[Закрыть] один оружейник встретил между Саутхемптоном и Уинчестером (там, где сейчас бензоколонка) одного смерда и вступил с ним в беседу, по обычаю тех времен.
– Привет, – сказал оружейник.
– Наше вам, – вежливо ответил смерд.
После чего они молчали минут двадцать, как обычно бывает, когда беседует низкий люд.
– А у нас что было! – заметил в конце концов смерд. – Одно слово, чудеса. Старый Билл вышел погулять, а он весь черный.
– Черный? – удивился оружейник.
– Ну!
– Дела-а… Там, у нас, Джордж-пастух тоже почернел.
– Да ты что?!
– То.
– С чего бы это?
– Не знаю. Я не здешний.
А через неделю чума охватила всю страну и тот, кто не выглядел, как негр из джаза, поистине был белой вороной.
Примерно так же, исподволь, затопили нашу страну детективные романы. Недавно их было совсем немного, теперь от них спасенья нет.
По-видимому, появился вирус, побуждающий писать в таком духе. Это бы ничего, если бы не заразились и плохие писатели.
Результат не радует. Престол царей, священная земля, второй Эдем, оплот несокрушимый, природой созданный, чтоб мор и враг не тронули счастливейших из смертных, алмаз в серебряной оправе моря, подобного ограде или рву, надежно защищающему замок,[116]116
…надежно защищающему замок – отрывок из монолога Джона Гонта из пьесы Шекспира «Ричард II» 1,2.
[Закрыть] – словом, Англия превратилась в сумасшедший дом, где пациенты читают друг другу страшные истории. Причем девяносто девять из ста – истинный хлам.
Да, неприятно.
А хуже всего то, что в девяносто шести есть девушка и любовь.
Почему решили, что в разгаре сюжета под ногами должна мотаться девушка, я понять не могу. Никто не ценит девушек больше меня, но на своем месте. На скачках – пожалуйста, на крикетном матче между Итоном и Харроу – просим, в ночном клубе без них вообще не обойтись, а вот в портовом притоне ласкара[117]117
Ласкар – матрос-индиец на английских кораблях.
[Закрыть] Джо им делать совершенно нечего. Кроме всего прочего, они теряют свое царственное достоинство, если сунуть их в шкаф, надев им на голову мешок. Как ни крути, с героиней детектива это рано или поздно случится.
Дело в том, что, несмотря на серые глаза и волосы цвета спелой ржи, героини эти умом не блещут. Я не преувеличу, сравнив их интеллект с интеллектом таракана, причем не среднего, а такого, которого уронили в младенчестве. Девушка из детектива прекрасно знает, что за ней гонится прославленная банда. Но если глубокой ночью явится посланник с запиской «Приходите немедленно», она тут же хватает шляпу и пускается в путь. Одноглазому рябому китайцу со зловещей усмешкой она верит, как родному, даже когда он сажает ее в машину со стальными шторками на окнах и везет в халупу на болотах. Когда же герой, рискуя жизнью и удобствами, приходит ей на помощь, она не хочет иметь с ним дела, ибо безносый мулат сказал ей, что это он убил ее брата Джима.
Хватит! Мы, читатели, требуем, чтобы девушек убрали. Конечно, издатель так хочет, чтобы в романе была героиня, что готов связать ей руки и, хищно сверкая глазами, поместить ее на суперобложку, но мы стоим на своем. Лучше суперобложка с субъектом в маске, вонзающим нож в миллионера, чем такие дуры, как Миртл, Гледис или, скажем, Элейн.
Шерлок Холмс тем и хорош, что относится к ним, как надо. Да, иногда он позволяет им зайти на Бейкер-стрит и рассказать о странных поступках отчима или дяди, мало того – он разрешил им выйти за Ватсона, но когда сюжет развернется, он ставит их на место. Нам бы так!
Конечно, легче всего с ними справится злодей, и, отдадим ему должное, он не дремлет. У него есть и пыл, и мастерство слова – буквально все, что нужно; но по той или иной причине он терпит поражение. Даже когда девица надежно прикручена цепями, а в подвал течет вода, мы в глубине души надеемся на счастливую развязку. Опыт учит, что злодей что-нибудь да упустит; слишком часто это с ним бывало, и он утратил наше доверие. Поистине, надломленная трость.[118]118
Поистине, надломленная трость – Мф. 12:30; Ис. 42:3.
[Закрыть]
Можно сказать, что злодей в детективе слишком сложно мыслит. Должно быть, наивные родители уверили его в том, что он мальчик умный, чем сделали непригодным к будущему ремеслу.
Если обычному человеку надо убить знакомую, он берет револьвер, патроны и оборачивается за пять минут, в свободное время. Какие там хитрости, какие козни! Задумано – сделано.
Злодей простоты не понимает. Долго и нудно заманивает он жертву туда, где кинжал или револьвер быстро сделали бы свое дело, а потом, несчастный глупец, сам все губит. Ему не приходит в голову просто застрелить девицу. Мало того, если мы ему это посоветуем, он решит, что мы шутим. Сам он решает привязать ее к стулу, соорудить треножник, приспособить на нем револьвер, прикрепить тесемку к курку, протянуть эту тесемку по стене, зацепить за крюк, присобачить к ней шнур, подвесить на нем кирпич и зажечь под ним свечку. Мысль его движется так: свечка подпалит шнур, кирпич упадет, натянув тесемку, спустит курок, и вот вам, пожалуйста. Потом кто-нибудь приходит и задувает свечу, разрушив тем самым всю систему.
Однако не стоит сердиться на несчастных – что могут, то и делают. Чего вы хотите? Работа сложная, а подготовки не хватает. Злодею надо бы забыть все и начать с самой основы. Школы, школы у него нет. Поверьте, он ее получит, как только мы уберем девиц.
