Текст книги "Лексикон (СИ)"
Автор книги: Павел Марушкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 24 страниц)
– Лев, постой… Ты хочешь вмешаться в небесную механику… И помоги нам бог, я отчего-то верю, что это тебе по силам… Но ты же не можешь знать, чем обернется твоё вмешательство… Все расчеты… Представь – одна-единственная переменная, которую ты не учел… Не знал…
– Ты не понимаешь! – покачал головой Озорник. – Мир совсем не таков, как тебе кажется. Это словно в театре… Помнишь тот, в который мы пошли на Пикадилли? Опускается один занавес – и там нарисовано море и плывущий корабль; опускается другой – и действие переносится в горы… То, что ты считаешь незыблемыми физическими законами – всего лишь условность… Такая же, как слова на песке. Их так легко смести и написать новые… Системы Коперника, Птолемея, античные представления о мире – я могу реализовать любую из этих схем. Могу сделать центром мироздания Землю, могу поместить весь мир на спину гигантской черепахи и заставить её плыть по бесконечному океану…
Они прошли через весь остров и поднялись на кромку обрыва. С обеих сторон клубилась водяная взвесь. Всё вокруг было мокрым – нескончаемый дождь орошал поросшие мхами скалы. Здесь, возле самого водопада, разговаривать было почти невозможно. Рёв падающей воды был столь громким, что приходилось кричать, и беседа словно сама собой превращалась в ссору.
– А что будет с нами?! – напрягая голос, выкрикнула Ласка. – Ты подумал об этом?! Что будет со мной – и с моим будущим ребёнком?! Ты хоть представляешь, какие силы собираешься задействовать?! Да мы перед ними – ничто!
– Успокойся. Я уверен, что нам ничего не грозит… Ну, почти уверен.
– Почти?! – от ярости и возмущения у неё не хватало слов. – Почти!
– Ладно, перестань, – сказал Озорник. – Этот спор можно продолжать целую вечность. Пора начинать.
Он сдернул с глаза повязку, скомкал её, и широко размахнувшись, зашвырнул в кипящую пропасть. Левый глаз пульсировал зелёным огнём; он казался смотровым окошком в какой-то адской топке…
– Посмотри на себя! – выкрикнула Ласка, нащупывая в кармане холодную рукоятку пистолета. – Ты ведь уже не человек!
Осокин что-то сказал, почти неслышно за рёвом воды – вроде бы, «ошибаешься» – и достал из-за пазухи Лексикон…
– Я не позволю тебе сделать это! – девушка выхватила пистолет, взвела курок и направила ствол в грудь Озорника. Их разделяло всего три шага. Осокин поморщился и снова что-то произнёс, должно быть, «отдай». Девушка покачала головой. Он шагнул к ней, протягивая руку… И Ласка нажала на спуск.
Выстрел прозвучал сухо, будто щелчок, как-то несообразно с мощной отдачей. Роба на груди Озорника словно взорвалась; пуля отшвырнула его назад. Он рухнул навзничь, скорчился, заскреб пальцами, сдирая с камней мох… И замер в неподвижности. Лексикон выпал из его руки, и стальной переплёт вновь стал неуловимо менять облик, не даваясь глазу…
– Ради моего ребёнка, – прошептала Ласка. – Он должен жить. Обязательно.
Осторожно, чтобы не поскользнуться, она спустилась с утёса и пошла назад. На полпути её встретил Потап. Вид у медведя был встревоженный.
– Это… Стреляли навроде… Ты как?
– Я в порядке. Пойдём отсюда, Потапка.
– Озорник-от где?
– Его больше нет, – собственный голос показался Ласке неестественно-звонким, словно натянутая до предела струна. К горлу подкатил горячий комок, в глазах всё расплылось…
– Как так нет? – не понял медведь
– Я… Его… Убила, – выдавила Ласка и разрыдалась.
Получасом позже они сидели на берегу и смотрели на воду. Река огибала остров, вспухала порогами, кружила в водоворотах клочья пены… Преодолеть такое течение на вёслах казалось делом безнадежным. «Не беспокойтесь об этом» – улыбнулся Озорник, когда прямо по курсу возник водопад; и они перестали думать о том, как будут возвращаться – ведь с ними был он, чародей, способный остановить реку или обернуть её вспять…
– Ладноть, тут сидючи, далеко не уедем… – покряхтел медведь. – Сделам так: поднимемся ровно посерёдке, сколь сил хватит, а потом сразу к берегу. Авось, в буруны не затянет…
Ласка нехотя поднялась. Потап предлагал единственный разумный выход: других способов выбраться с острова-ловушки, похоже, не существовало. Вся надежда была на могучие, не чета человеческим, мускулы зверя – но хватит ли их на то, чтобы выполнить задуманное? Что ж, спокойно подумала девушка; скоро я это узнаю. Минут через пять…
***
Прошло немало времени, прежде чем он шевельнулся и застонал. Нескончаемая морось – приносимая ветрами водяная пыль, успела пропитать всю одежду, так что, очнувшись, он тут же начал дрожать от холода. В груди поселилась тупая боль. Крайне осторожно, словно боясь разбить хрупкое стекло, он расстегнул робу и сунул руку за пазуху. В ладонь лег покореженный кусок металла: серебряная кокарда, изображавшая некогда оскаленную волчью морду. За прошедшие месяцы благородный металл покрылся неопрятными темными пятнами окислов. Вещь была безнадежно испорчена – ударившая в эмблему пуля смяла её, сама превратившись в толстую свинцовую лепёшку.
– Да уж, нарочно так не попадёшь… – хрипло вымолвил Озорник и усмехнулся; впрочем, усмешка тут же сменилась гримасой боли.
«Похоже, ребро сломано… Черт бы побрал всех женщин и карманные пистолеты!». Опираясь о скользкий камень, он встал. Вздохнуть полной грудью не получалось. Мокрая одежда неприятно липла к телу. Сумерки уже сгустились, но он отчетливо видел лежащий неподалеку Лексикон. Странно: неуловимо меняющаяся книга не казалась чем-то чужеродным среди скользких камней и мха; она словно бы тоже была частью этого мира, частью первозданной природы… Болезненно скривившись, он нагнулся и поднял её, прерывая метаморфозы; но открывать не спешил. Тонкие пальцы задумчиво поглаживали мокрый металл переплёта. Ревущая пропасть была всего в нескольких шагах. Посильнее размахнуться – и… Озорник улыбнулся. Это был миг чистого, почти физиологического наслаждения: осознание того, что судьба целого мира находится целиком и полностью в твоей власти – здесь и сейчас...
В темнеющем небе одна за другой проступали звёзды.
– Ну что ж, пожалуй, пора, – вымолвил он, не слыша сам себя за рёвом вод. – Приступим.
Левый глаз Озорника полыхнул изумрудным огнём.
***
– Ох! Моченьки моей боле нет! – пробормотал Потап, с размаху садясь на землю. Ласка молча устроилась рядом, легла ничком, уставившись в ночное небо. На душе было пусто – ни мыслей, ни чувств, ничего… Но это и к лучшему, наверное. Там, на острове, наплакавшись вволю в мохнатое плечо медведя, она словно бы выгорела изнутри; а потом и вовсе стало не до эмоций. Грести против течения оказалось немыслимо трудной задачей: двухлопастное весло мало что не выворачивало из рук – а лодка продвигалась вперёд мучительно медленно, словно в дурном сне… Вскоре она выбилась из сил, вдобавок, в животе начались рези…
– Я больше не могу! – выдохнула девушка, обернувшись.
– Отдохни покуда! – Потап махал своим веслом, словно заведённый; в его лапах оно казалось почти игрушкой. Ласка даже испугалась, глядя, как прогибается древко в такт могучим гребкам: не сломалось бы… Но весло выдержало. Поднявшись вверх по течению настолько, чтобы зияющая кромка водопада перестала представлять угрозу, медведь направил лодку к берегу.
– Сёдни здесь заночуем, – проворчал Потап, немного отдышавшись. – А завтрева уже двинем обратно… Супротив течения трудненько будет – ну да всё легче, чем пёхом…
– Думаешь, на лодке быстрее выйдет? – спросила Ласка.
– Да уж всяко быстрей… Опять же, вдоль бережка пойдём. Случись в воде какой ящер – завсегда причалить можно, а коли на суше – так на глубину уйти… Оружья-то у нас – твоя винтовка, и всё; штуцер я ещё в лагере обронил. А что магазинка супротив здешних тварей: всё равно, что на волка с дробишкой мелкой….
Закончить свою мысль Потап не успел. По нервам ударил жуткий металлический шелест – словно исполинская шашка покинула ножны; а в небе над водопадом вспыхнул Знак.
– Не может быть! – воскликнула Ласка, вскакивая на ноги. – Я же… Нет!
– Стрелила, говоришь, колдуна-то нашего? Чей-то не похоже… – хладнокровно отозвался медведь.
– Надо остановить его! – крикнула девушка, цапнула за ремень «ли-метфорд» и кинулась было к лодке. Потап перехватил её, заставив остановиться.
– Пусти!!!
– Не, не пущу, – покачал косматой башкой зверь. – Ты и так накуролесила порядком, сиди уж теперь.
– Я должна это сделать! Иначе он разрушит весь мир!
– Сиди, кому сказано! – вдруг рявкнул Потап; от неожиданности Ласка даже попятилась – медвежий рык был более чем внушителен. – Не по силам тебе, ужель не ясно! Чему бывать, того не миновать, – добавил медведь тоном ниже. – Да и не поспеешь. Эвон, гляди…
Звёзды исчезли с ночного неба. Их больше не было видно – ни единой; зато над миром, один за другим, возникали Знаки. Черный бархат ночи горел в изумрудных лучах; свистела великанская шашка, высекая иероглифы Апокалипсиса. Строка за строкой ложились они на небосвод. Вскоре сделалось светло, словно днём; стаи потревоженных птеродактилей взмывали над деревьями, пронзительно пища. Им вторили голоса крупных ящеров: медлительные бронтозавры ревели, напуганные страшным зрелищем, сбивались в стаи, ища спасения от невиданной доселе напасти. Знаки занимали уже всё небо, от восточного до западного горизонта; они теперь писали сами себя, порождая всё новые и новые формы... Ласка представила себе, как чудовищная тайнопись разрастается и опоясывает весь мир. Повинуясь воле того, кто стоял сейчас у кромки великого водопада, вспыхивает небо над Атлантикой и Тихим океаном, над бескрайними просторами Снежной Страны и вершинами Памира, выметает полуденные тени с улиц европейских городов и расцвечивает изумрудным сиянием азиатские степи… Люди бросают свои дела, выходят из домов на улицы, с ужасом и благоговением смотрят вверх… Кто-то вдруг падает на колени, каясь во всех грехах, кто-то шепчет молитву, кто-то просто молча стоит, не в силах сдвинуться с места – а Знаки пляшут, кружатся в дымных жгутах облаков, сплетают петли и плоскости холодного неземного огня…
***
Мужчина в дорогом костюме стоял у огромного, от пола до потолка, окна шале и, заложив руки за спину, молча созерцал альпийские склоны. В его холодных, словно льдинки, глазах отражался танец изумрудных иероглифов, заполнивших небо. В дверь негромко постучали.
– Войдите, – бросил человек, не оборачиваясь. – Кто на этот раз, Брюммель?
– Его Высочество… – плечистый неандерталец почтительно протянул хозяину аппарат Бэлла: сплошь красное дерево и полированная латунь. Стоило мужчине взять наушник, как из него тут же раздался одышливый голос, перемежаемый шорохом и треском помех:
– Твингли! Господи, Твингли, что творится?! Ваши люди добились, наконец, успеха?! Почему вы нас не предупредили?!
Поморщившись, мужчина отстранил металлический кругляш от уха и сказал в гнутый рожок:
– Мы проиграли. Это конец, Джон.
– Как проиграли?! Твингли, что за вздор вы несёте! – истерически завопил голос. – Мы никогда не проигрываем, слышите – никогда!!! Если вы не в состоянии оказались решить эту проблему…
Мужчина аккуратно повесил наушник на вилку и отдал неандертальцу.
– Уберите его подальше, – распорядился он. – На звонки не обращайте внимания… А лучше отключите вообще.
Неандерталец поклонился и развернулся, чтобы уйти. У самых дверей хозяин окликнул его.
– Брюммель!
– Да, господин?
– Вы верите в бога?
Лакей на секунду замешкался.
– Конечно, господин! Я верный прихожанин…
– Тогда помолитесь, Брюммель.
– Господин? – неандерталец вопросительно посмотрел на хозяина.
– Ну что тут непонятного, – раздраженно бросил тот. – Просто помолитесь!
– Да, господин, – Брюммель поклонился и аккуратно прикрыл за собой дверь.
– Он ве-ерит! – язвительно бросил человек в пустоту. – Счастливчик!
***
В глубоких подвалах одного из лондонских зданий пришла в движение странная машина, чем-то похожая на гигантскую астролябию. Опоясывающие бронзовый глобус дуги мелко завибрировали – а потом вдруг сорвались с места и принялись вращаться, стремительно набирая обороты. Спустя несколько секунд оси раскалились докрасна, из сочленений потянулись струйки едкого дыма. Что-то пронзительно взвизгнуло, срикошетив от каменной стены – и вся конструкция с оглушительным грохотом разлетелась на части.
***
– Докладаю: личный состав в баню сходил, в чистое переоделся, сейчас отец Акинфий всех причащает…
– Отлично, хорунжий. Как причастие закончится, раздайте патроны – и с Богом… – полковник Шолт-Норт выглянул из штабной палатки и удовлетворенно кивнул. Все занимались своим делом. Потаенный воинский лагерь, надежно укрытый от чужих взоров в глухих чащобах Зауралья, за последнее время разросся, превратившись в нешуточную угрозу ордынцам. А ведь ещё несколько месяцев назад их было всего ничего: сильно поредевший гарнизон Крепости, спасшийся по секретному тоннелю, да и то – половина раненых… Зато теперь – без малого полк, даже артиллерия своя имеется: четыре горных орудия, отбитых в лихом ночном налёте на неприятеля. К ним бы ещё боеприпасов поболе...
– Нервничаете, Пал Евграфыч? – полковник хорошо знал манеру хорунжего подкручивать в волнении седеющие усы.
– Да уж больно непривычно оно! – хорунжий коротко глянул вверх, на полыхающее небо.
– Это хорошо, – усмехнулся Шолт-Норт. – Будем надеяться, что ордынские часовые пялятся на это безобразие, а не по сторонам стригут, как положено. А вот казачкам скажи, пусть не зевают.
– Мои хлопцы не подведут, осподин полковник! – хорунжий приосанился. – Разрешите идти?
– Ступайте.
Может, это и впрямь конец света, подумал Шолт-Норт; но как бы там ни было, ордынцев мы сегодня крепко вздуем, ох, крепко…
***
«Немезис» шла над Атлантикой на высоте полутора миль. Воды океана переливались всеми оттенками нефрита. Матросы и офицеры находились на своих местах согласно боевому расписанию: вахтенный объявил тревогу, едва завидев странные огни. Командор Роберт Мак Дули оторвался от окуляров телескопической системы.
– Кларк, взгляните-ка на это. Вы не находите ничего странного?
– Горизонт чист, сэр… – офицер помедлил. – Если не считать этих, гм… Атмосферных явлений…
– Не ищите детали, попробуйте охватить всю картину целиком, – подсказал Мак Дули.
– Сэр… Мне только кажется, или…
– Он стал ближе, не так ли?
– Но… Этого просто не может быть!
– И тем не менее, – пожал плечами командор. – Впрочем, возможно, это всего лишь какой-то оптический эффект…
Спустя полчаса стало ясно, что сэр Роберт не ошибался. С каждой пройденной милей линия горизонта приближалась. Офицеры нервно переглядывались, лишь Мак Дули оставался невозмутим. Когда до роковой черты осталось полсотни кабельтовых, он коротко приказал:
– Волынщиков на мостик!
Под заунывный напев волынок «Немезис» перевалила линию горизонта. У людей вырвался невольный вздох – но поначалу никто не понял, что именно он видит: слишком велики были масштабы происходящего. За горизонтом тоже был океан – но его поверхность находилась под углом к той, над которой они пролетали; обе плоскости разделяла тёмная трещина – идеально ровная, немыслимых глубин... И она прямо на глазах расширялась.
***
Огюст Легри ковылял по мосту. Стальной гигант, соединявший Манхеттен с побережьем, по праву мог бы считаться если не одним из чудес света, то, по крайней мере, великолепным образчиком инженерной мысли; но француза сейчас меньше всего заботили архитектурные особенности Нового Йорка. Панический, животный ужас, выгнавший его из палаты госпиталя, никак не желал отпускать; адские письмена, заполонившие небосвод, лишали последних крох самообладания и здравого смысла. Легри вёл себя, словно обезумевший зверь в пламени лесного пожара – с тою лишь разницей, что животные всё-таки точно знают, в какую сторону им следует бежать… Прооперированное бедро наливалось пульсирующей болью, и она с каждой минутой становилась всё сильнее. Конечно, он пытался беречь поврежденную ногу, опираясь на костыль, но непрестанное движение разбередило начавшую заживать рану.
Наконец, силы оставили француза. Он остановился, привалившись к опоре, и затравленно огляделся по сторонам. Вокруг было светло, словно днем – вот только всё приобрело этот гнусный, отвратительный зелёный оттенок, будто в кошмарном сне… Небо и вода переливались, как драгоценные камни, а с горизонтом творилось что-то неладное. Во-первых, он вдруг стал гораздо ближе, чем положено; а во-вторых – раздвоился. Тонкая, еле заметная поначалу линия отделилась от него и с обманчивой неспешностью двинулась к берегу, увеличиваясь, набухая, темнея прямо на глазах… Это же волна, понял Легри; чертова приливная волна – наподобие той, что хлынула на старые доки в устье Темзы, только во много, много раз больше…
– Ну вот и всё! Конец! Нет уж, я сам… – вспотевшей рукой он нащупал в кармане револьвер, вытащил его, взвёл курок, приставил прыгающее дуло к виску и, зажмурившись, нажал на спуск.
Сухо щелкнула осечка. Несколько секунд француз пребывал в неподвижности, затем открыл глаза, заворожено уставившись на приближающуюся волну – а та всё не могла достигнуть берега, росла выше и выше, покуда не стало казаться, что сама Атлантика встаёт вертикально, ополчившись на земную твердь… Стальной настил гудел и вибрировал. Хрипло расхохотавшись, Легри отшвырнул оружие и вышел на середину моста.
– Цезарь! – завопил он во всю силу лёгких, пытаясь перекричать нарастающий рёв. – Идущие на смерть приветствуют тебя!!!
Миллиарды тонн воды обрушились на восточное побережье – и большая часть Нового Йорка в считанные секунды была смыта с лика земли.
Эпилог. Небо в алмазах
«…Я долго думала, стоит ли мне вести этот дневник. Несколько раз бросала, жгла исписанные скверными, быстро выцветающими чернилами листы в печке (а бумага, даже самая грубая, теперь стоит приличных денег) – и всё же вновь и вновь возвращалась к нему. Наверное, таково свойство души человеческой: нам необходимо доверить кому-нибудь наши тайны, и эта тетрадь ничуть не хуже местного исповедника. По крайней мере, мне не придется никого убеждать. Я пишу по-славянски; этот язык, по-моему, знаем лишь мы с Потапом – и ни я, ни он до сих пор не встречали бывших соотечественников. Я, Маленькая Ласка Светлова, или же Лэсси Светлоу, как меня теперь называют, ныне гражданка Глории. Это слово в переводе означает «Славная». Уже не упомнить, кто именно впервые назвал так наш маленький мир; но имя прижилось, и мы теперь глориане. Будь моя воля, планетку нарекли бы «Беспокойная» – это прекрасно отражает всю ту неразбериху, что творилась здесь после Судного Дня, да и вообще... Если смотреть правде в глаза, мы – беспокойный народец. По меньшей мере две трети населения – это бывшие каторжане; впрочем, не стоит забывать, что законы Альбиона отправляли на каторгу за такую мелочь, как украденный кусок хлеба… Всё-таки здорово, что Империя перестала существовать. Наши теперешние законы гораздо справедливее и чем-то напоминают кодекс моей далекой (и, увы, недостижимой теперь) родины, а их суровость… Ну что ж, там, где мужчины, а зачастую и женщины постоянно носят с собой оружие, не может быть иначе. Глория перестала быть частью огромного континента, известного как Земля Чудовищ – но сами ящеры никуда не делись, нам приходится делить с ними нашу новую родину. Со временем, конечно, мы истребим самых опасных и беспощадных тварей; это всего лишь вопрос времени.
Забавно: перечитывая написанное, я поймала себя на мысли, что в жизни не изъяснялась такими длинными и велеречивыми фразами. Пожалуй, идея с дневником и в самом деле не столь уж плоха: что, если со временем он поможет мне лучше понять хотя бы саму себя? Нам вообще многое теперь приходится осознавать заново, начиная от собственного места в мире до его устройства и законов, им управляющих. Более полутысячи малых планет (пятьсот шестьдесят две, если быть точной: я помню, что видела это число в записях Льва Осокина, а недавно его опубликовали в газетах – Астрономическое Общество Глории не сидит сложа руки), вращаются по сложным орбитам. Ни Солнца, ни Луны больше нет. Первое заменяет скопление шарообразных светящихся тел в центре системы, вторую – сотни малых миров, мерцающих в ночном небе: топазы, опалы, аквамарины... Это и впрямь очень красиво: они все разные, словно самоцветные камни, брошенные на синий бархат небосвода… Именно синий, а не черный: ночью теперь не бывает по-настоящему темно. А звёзд больше не видно, да и существуют ли они хоть где-то? Это кажется невозможным, невероятным – но… Если наш мир и впрямь – всего лишь текст, написанный Знаками, то и Солнце, и мельчайшая из песчинок на морском берегу суть объекты равновеликие. И то, и другое не более, чем слово… Сильвио Фальконе считает, что Огненные Планеты, наши дневные светила, созданы из внутренних областей Земли, из её мантии и ядра. Быть может, он прав; даже наверное. Сильвио, безусловно, один из умнейших людей нашего времени. Впрочем, я никогда не забываю того, что рассказывал об этом человеке Джек. Не думаю, что мы когда-нибудь станем друзьями…
Тогда, увидев крушение мира, став свидетелями образования малых планет (сперва титанические куски тверди неправильной формы, парящие в небе, но чем дальше – тем более округлые очертания они принимали) мы были поражены, раздавлены чудовищностью постигшей нас катастрофы. Мы объединились – вчерашние враги, преследователи и преследуемые. Пинкер, похитивший меня старик, взялся отвести нас обратно, в Новый Йорк. Мы ещё не знали, что города больше не существует, и строили планы, с подозрением косясь друг на друга. Идти было тяжело. Привычные ориентиры исчезли: ни Солнца, ни Луны, ни звёзд; линия горизонта – рукой подать, вдобавок, с каждым днём она меняла очертания (наш астероид тоже превращался в шарообразное тело, и это происходило вопреки всем законам небесной механики – точнее, в полном соответствии с новыми законами, о которых мы ещё не имели представления). По джунглям носились обезумевшие животные, в небе с криками метались бесчисленные стаи летучих ящеров. Компасы перестали действовать. Лишь спустя месяц мы вышли к людскому поселению. Это была небольшая религиозная община; они называли свой край «Сентлэнд» – «святая страна» на бритиш. Простодушные и гостеприимные, эти люди возделывали землю, защищали её по мере сил от напастей – и принимали отчаявшихся и заблудших; в те времена таких было немало. Остатки Нового Йорка погрязли в грабежах и бесчинствах, люди бежали оттуда целыми семьями – и многие нашли своё пристанище в фермерском краю. Наш маленький отряд пришелся весьма кстати.
Поначалу на такую странную компанию смотрели настороженно – особенно на Потапа и призраков; неизвестное пугает много больше привычных опасностей. Но близился сбор урожая, и лишние руки были весьма кстати – особенно, если они умели держать не только серп, но и винтовку. К тому времени община уже успела пострадать от разбойников и мародёров. Наше оружие и опыт пришлись весьма кстати. Потап вскоре сделался всеобщим любимцем. Казалось, нет того, чего он не умеет (кроме свободного владения бритиш, пожалуй – язык давался ему с трудом). Он выстроил дом – для нас; а после много помогал ребятам покойного Стерлинга и нашим бывшим пленникам.
Пинкер вскоре покинул общину, и никто не знает, что с ним сталось. Ну, а мы… Мы остались. Беженцы всё прибывали и прибывали, поселение разрасталось – и незаметно из деревенских жителей мы сделались горожанами. Как-то само собой получилось, что «стим бойз» начали следить за порядком. Забавно: при жизни они сами были сорвиголовами, пиратами и авантюристами... Преследовать негодяев и усмирять пьяные ссоры призраки умеют, как никто другой. Служба в полиции стала для них не только профессией, но и спасением от одиночества. Они ведь знают, что подобных им больше не будет: инженер Лидделл унес тайну своего гениального изобретения в могилу.
Потапа выбрали шерифом. Под его руководством было уничтожено несколько крупных банд: боевой опыт московитского воина позволил расправиться с ними быстро и эффективно. Надо отдать должное местному населению: времена смуты длились недолго. Хорошие парни перестреляли плохих парней, и жизнь потихоньку стала налаживаться. Сейчас шерифы есть почти в каждом посёлке. Забавно: в народе их зовут «бэа», то есть «медведями» – и мне почему-то кажется, что эта традиция переживёт всех нас… Электрическую машину установили в полицейской управе. Долгое время она была уникальной, но год назад мы с Потапом, не афишируя этого, собрали ещё одну, совсем миниатюрную – она помещается на обеденном столе. Этот агрегат хранится у меня в кладовке: нельзя, чтобы «стим бойз», по вине несчастливой случайности либо злого умысла, остались без того единственного, что поддерживает их существование.
В свой срок у меня родился сын – замечательный здоровый малыш, самая большая радость, свет моей жизни. Всё прочее сразу сделалось не столь уж важным… И в какой-то мере такое положение вещей сохраняется и поныне. Конечно, незамужняя женщина с ребёнком – это не совсем то, чему будут рады в религиозной общине, но… Конец Света научил нас быть терпимее и милосердней друг к другу. Да и может ли быть иначе – ведь люди воочию узрели Гнев Божий… Пускай даже некоторые из нас знают, как всё обстояло на самом деле. Это знание не из тех, которым стоит делиться, и поэтому мы, не сговариваясь, храним молчание – я, Потап, Джек Мюррей и Сильвио. Когда придет время, я передам его сыну – вместе с историей его отца. Я расскажу ему всё, даже то, о чём мне самой не хочется вспоминать. Я больше не ношу оружия. В нём нет нужды. Я не покидаю городских стен: слишком много дел у меня здесь… Город Сентлэнд на планете Глория нуждается во мне. Приятное чувство, но и хлопот немало – на мне теперь вся городская школа, директорство плюс преподавание механики. Время летит незаметно…
Джек Мюррей уже дважды предлагал мне руку и сердце – и дважды получил отказ. Я постаралась смягчить его, насколько это возможно – но, боюсь, мужская гордость была уязвлена. Дело, конечно же, не в нем (он милый и храбрый мужчина), а во мне. Мы не подходим друг другу. Ему нужна наивная барышня, которая будет смотреть на него снизу вверх – у меня же при всём желании так не получится. Иногда кажется, что я перегорела. Обрела душевное спокойствие – и не хочу его нарушать, даже ради любви. Быть может, со временем всё изменится, не знаю. Надо подождать… Недавно мне приснился сон. Я была в Снежной Стране, на опушке леса, весной – везде лежал снег, но он уже начал подтаивать. Неподалёку, на ветке, сидела гагара. Просто сидела и смотрела на меня тёмным блестящим глазом; и мне отчего-то казалось, что она улыбается… А рядом резвилась ласка – совсем маленькая, детёныш, с коротенькими лапками и потешным розовым брюшком: он скакал в снегу, кувыркался, замирал, принюхиваясь… Отец как-то говорил, что в роду моей матери были шаманы; но образованному человеку не стоит принимать всерьёз дремучие суеверия, верно?
Лев Осокин исчез. После Судного Дня никто больше не видел невысокого одноглазого мужчину с тёмными, чуть вьющимися волосами. Более того, не существует даже места, где мы виделись в последний раз… Где я стреляла в него. Исполинский водопад пропал, реки нашей планеты несут свои воды спокойно. Кто знает, где сейчас Озорник, жив ли он… Иногда я представляю себе, как его безжизненное тело встаёт, капая вязкой тягучей кровью из раны на груди; лицо серое, один глаз закатился – а на месте другого сияет изумрудный огонь. Холодные пальцы раскрывают стальной переплёт… Впрочем, наверняка всё было не так. Если честно, я не думаю, что он мертв; что-то во мне восстаёт против этого, не знаю уж – интуиция или просто желание откреститься от своей вины… Интересно, где он теперь, в каком из миров? Астрономы говорят, что Огненные Планеты, дающие свет и тепло, центр нашей системы, сами вращаются вокруг некоего тела – но оно не раскалено, напротив, это сгусток тёмной материи… Как мало мы всё-таки знаем о мире, в котором живём! Взять хотя бы колебания светимости наших новых солнц. Тогда, в первую зиму, мы все боялись, что они скоро остынут, и всё вокруг погрузится в вечный ледяной сон… Кстати, климат, по крайней мере здесь, стал заметно мягче…»
– Мама! Мама! – радостный вопль долетел в открытое окно. Ласка посыпала мелким речным песком не успевшие высохнуть чернила и захлопнула переплёт. Сашка вихрем взлетел на крыльцо, ворвался в комнату, принеся с собой запахи травы и свежего ветра.
– Мам, пойдём скорее! Летающую лодку наконец-то доделали, и дядя Джек собирается в первый вокругпланетный перелёт!
– Погоди, не мельтеши! – улыбнулась Ласка. – Куда ты меня зовёшь?
– На площадь! Дядя Потап тоже там, и мистер Фальконе… Ну пойдём же, а то опоздаем, и она взлетит без нас!
Ласка взяла шаль со спинки стула, накинула на плечи, легонько взъерошила вьющиеся тёмные волосы Сашки.
– Не бойся, не опоздаем. Эти новые двигатели не так-то легко запустить.
