Текст книги "Зверское убийство. Тайна Люка Эббота"

Автор книги: Паула Гослинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Глава 23

– Бог мой, они снова здесь, – сказал Гордон Синклер, глядя в окно и сжимая руками глиняную форму.

– Кто? – спросил Бэрри Трит из двери мастерской.

– Полиция.

Бэрри издал тихий плачущий звук и опустился на стул.

– Они идут арестовать меня, я знаю, – сказал он страшным в своей обреченности тоном.

Сначала был шок, когда он увидел тело бедной Уин; затем допрос в полиции, будто он – преступник; потом – еще вопросы, уже здесь; и затем ужасный момент – дома, при обыске, когда перерыли все в комнате Уин и в ее бумагах. Это было преследование, натуральное преследование. И оно еще не кончилось – они вновь здесь. Он больше не вынесет. Он не сможет вынести.

– Если они пришли забрать тебя, то идут они странным путем, – заметил Гордон. – Потому что они пошли в студию Грэхэма Мойля.

– Он болен, ты же знаешь. Или делает вид, что болен. Скорее всего прячется в постели. – Облегчение и ревность отточили язык Бэрри. – Он был одним из ее «завоеваний». Какая энергия – совершенно феноменальная для девушки! И совсем не на то направленная, Бог ведает, отчего. Здесь мне всегда приходилось расталкивать ее, заставляя работать. Она была лентяйка, лентяйка и еще раз лентяйка, когда дело касалось работы.

Гордон повернулся спиной к освещенной солнцем площади, по которой шагали Важные Посетители, и внимательно посмотрел на своего миниатюрного партнера:

– С чего ты взял, что они собираются тебя арестовать? Ты же не убивал Уин.

– Я мог бы. Бывали времена, когда я готов был убить ее, – признался Бэрри.

– Желание – не есть преступление, – изрек Гордон. – Если бы они хотели, они могли бы арестовать и меня тоже. Как ты думаешь, они докопались до дела со страховкой?

– Наверное. Бог их знает, но оснований достаточно. Восемьдесят тысяч, Гордон. Я все еще не могу поверить. Что нам делать?

Гордон улыбнулся:

– Это не должно менять нашу жизнь ни на йоту, – сурово проговорил он в подражание тону победителя на бильярде.

Бэрри одобрительно хихикнул, оценивая его остроумие.

– Мы оставим их на некоторое время в банке, чтобы нарастить проценты, – продолжал Гордон, – а затем вложим в какое-нибудь прибыльное дело. В конце концов, мы же счастливы с тобой, любовь моя, разве нет? Вместе с нашим общим делом?

– Да, мы счастливы, – горячо согласился Бэрри.

Воспоминания о нищей юности в Лондоне до сих пор не увяли, так же, как и осознание своих неординарных наклонностей. То, что в его жизни появился Гордон – было самым большим счастьем в жизни. Теперь, когда из жизни ушла Уин, он мог опереться только на Гордона. Он был нежен и чувствителен – ему нужно было, чтобы кто-то заботился о нем и любил его. По крайней мере, Уин понимала его в этом, несмотря на всю свою порочность. Она говорила, что он – гений. Она также говорила и другое – время от времени, но на другое он закрывал глаза. Ему было важно только, что они с Гордоном счастливы вместе. Дорогой Гордон, он с любовью взглянул на своего партнера и любовника. Удивительно красивая линия его шеи, переходящая в мощные квадратные плечи; его длинные руки и сильные ладони; его курчавые волосы – все восхищало Бэрри. И вдохновляло на творчество. Может быть, время вновь себя попробовать в скульптурном портрете? В конце концов, с деньгами, полученными от страховки, им нечего теперь бояться будущего – будет ли преуспевать их магазин керамики, или нет. Уж он покажет этой надменной Ханне Путнэм, что она здесь – не единственный истинный художник по глине. В нем взыграло самолюбие. Он начнет немедленно!

Он начал было говорить, стремясь посвятить Гордона в свои планы, но передумал. Он сделает это сюрпризом! Гордон будет им гордиться, когда увидит результаты. И теперь он слишком озабочен этими бумагами со страховкой.

Лучше ему не мешать.

– Грэхэм Мойл?

Высокий и худой человек, изумленный, повернулся к ним.

– Да.

Он был схож с Христом – или викингом: белокурый, с бородой, с аскетичным лицом и чувственными губами.

– Чем могу быть полезен?

Люк предъявил свое удостоверение.

– Нам бы хотелось задать вам несколько вопросов. Надеюсь, вы выздоровели?

– Да. – Он был весьма раздражен, узнав, кто они – его посетители, но убегать было уже неприлично и невозможно.

Люк и Пэдди осмотрелись, затем нашли редкие в студии чистые места на скамьях. Стульев не было, и вокруг были разбросаны осколки разноцветного стекла: они блестели повсюду и хрустели под ногами. Руки Грэхэма были в порезах.

– Вы также занимаетесь фотографией? – спросил Пэдди, кивая на полку на стене, где были видны дорогостоящие камеры разного размера.

– Я делаю фотографии витражей, куда бы я ни поехал, здесь – и на континенте, – объяснил Мойль. – Я даже сделал книгу по витражам: она вскоре выйдет. И для себя делаю фотографии мест, зданий, где я работаю по реставрации старого стекла. Мне это помогает в работе.

– Понятно. – Казалось, Пэдди вполне удовлетворен ответом.

– Как я вижу, вы хорошо знали Уин Френхольм, – сказал Люк.

– Так же хорошо, как и все здесь, – ответил Грэхэм.

– Вы не опечалены ее смертью?

– Конечно да. Но какая польза от причитаний? – Молодой человек повернулся вновь к своей работе. – Вы не возражаете, если я продолжу, пока мы говорим? Я с моей болезнью и перерывами не успеваю к сроку, а он – в конце недели. – И он достал какой-то кусок алого стекла и принялся размечать его. Затем он провел по разметке резцом – и взору предстали лепесток, один за другим, после короткого точного удара по каждому снизу. Он посмотрел через плечо: – Подайте мне вот тот голубой вазон, будьте добры.

Люк осмотрелся вокруг, но не увидел голубого вазона.

– На столе, перед вами, – пояснил Грэхэм Мойль. – Это голубое стекло с разводами – мы называем одноцветное стекло вазоном.

– А! Простите. – Люк подхватил кусок стекла, который при этом блеснул на солнце.

– Благодарю. – Мойль работал быстро и точно. Голубые лепестки последовали за алыми, пока на столе не образовалась горка из каждого цвета, а неподалеку уже лежали заготовки-круги золотистого цвета. Затем Мойль потянулся к металлической ленте, что свешивалась с гвоздя на стене, и, отмерив длину, отрезал нужное острым ножом. Он бросил его на стол и принялся выпрямлять металлическую полосу. Сначала он ровнял ее рукой, затем загибал каждый конец под нужным углом. Пока он проделывал все это, Пэдди медленно и как бы невзначай подошел к столу и посмотрел на нож. Он взглянул на Люка и поднял бровь, почти незаметно кивнув ему.

Грэхэм Мойль как раз в этот момент поднял голову – и уловил это переглядывание. Он мгновенно вспыхнул, и его нежная кожа пошла пятнами.

– Я не убивал ее, – хрипло сказал он. – Это просто шпатлевочный нож, и он хорош для металла – но не больше.

– Но и им можно убить, – спокойно заметил Пэдди.

– Почему я должен был убивать ее? – спросил Мойль. – Она для меня ничего не значила. Она была удобна. Дешевле, чем платить проститутке из города, и всегда под рукой. – Несмотря на видимые попытки говорить грубо и цинично, он не смог скрыть слез.

– Похоже, каждому мужчине она виделась по-своему, – прокомментировал Люк.

– Она и была со всяким разная, – сказал Мойль.

– Выходит, для вас ничего не значит, что кто-то перерезал ей горло? – спросил Люк так, будто спрашивал путь к ближайшей остановки.

Ответом было молчание. Затем, наконец, послышалось:

– Нет. Нет, для меня это все ни хрена не значит.

– Странная точка зрения – для мужа, – снова прокомментировал Люк и тут же добавил: – Пэдди, подержи его, – потому что Грэхэм Мойль стал совершенно белым и начал падать. Пэдди подскочил вовремя, и Люк помог ему. Вместе они опустили обмякшего молодого человека на пол.

– Как вы это узнали? – спросил Мойль, когда очнулся.

– Обычная проверка документов, найденных в ее комнате. Ваш брачный сертификат шестилетней давности в совершенном порядке. Однако нам не удалось узнать, был ли развод, – прищурившись, сказал Люк. – Записи об этом нигде не обнаружилось.

– Нет, ее и нет. Мы все еще официально муж и жена, – горько сказал Мойль. – Но лишь официально. Мы были действительно муж и жена лишь полгода с той даты, что указана в сертификате. Это время оказалось достаточным, чтобы я смог узнать о ее… проблеме. Вы уже знаете, наверно, – она была ведьмой. – Его голос сошел на шепот, а тон оставался совершенно серьезным. – На некоторое время она могла убедить кого угодно в чем угодно. Пока ей не надоедала эта игра. Она всегда скучала, ей всегда все надоедало. Никто не был более удивлен, чем я, когда увидел ее здесь. И даже ее дорогой малыш-кузен Бэрри не знал о том, что некоторое время она была респектабельной замужней дамой, и она так и не рассказала ему.

– А вы так и не возобновили отношения с ней?

– Я бы предпочел заняться любовью с самкой тарантула, – резко ответил Грэхэм. – Что касается любви, это сравнение вполне к месту.

– Но, судя по словам людей здесь, в Центре, она много времени проводила с вами.

– Это правда – много времени. Пыталась склонить меня к разводу.

– Но она могла бы получить развод и без вашего согласия: вы жили отдельно более двух лет.

– Именно это я ей и говорил. Не знаю, подала она на развод или нет. Иногда мне казалось, это было для нее лишь поводом, чтобы приехать сюда и измываться надо мной. – Он вспыхнул. – Думаю, она использовала меня как выхлоп, чтобы было перед кем выговориться. Я выслушивал ее, знал все ее проблемы.

– Она когда-нибудь говорила вам о человеке по имени Фред Болдуин?

– Нет, не думаю. Подождите… это не тот парень, с кем она встречалась на тягловой тропе?

– Да.

– Бог мой, как я сочувствовал этому бедняге, – произнес Грэхэм, качая головой. – Если бы он услышал, как она потешалась над ним, он бы зарезал… – Он резко остановился. – Нет, я не имел в виду то, что сказал.

– Вы знали о ее беременности? – спросил Люк, сделав вид, что не заметил его оговорки.

– Да, она рассказала мне об этом на вечере, в ту ночь, когда была убита.

– Она сказала, кто отец ребенка?

– Нет.

Люк постарался скрыть разочарование, но это было нелегко.

– И даже не намекнула?

Мойль покачал головой:

– Она всегда смеялась над своими «друзьями», давала им прозвища и всякие условные имена, если вообще как-то называла их. Уин была увлечена своими играми. – Он вздохнул и снова покачал головой. – Поначалу она была удивлена, обескуражена. Кажется, этот парень не попался на ее удочку. «Один из всех», говорила она. Но у меня создалось впечатление, что она собирается как-то использовать парня – понимаете? Чтобы заставить его работать в своих интересах, – он взглянул на Люка, а затем на Пэдди. – Понимаете, она устала от своей жизни, от себя – такой. Она читала… понимала, кто она есть. Сначала она хотела сделать аборт, или, как я понимаю, она провела бурную ночь с несколькими мужчинами. Она была способна на это. – Он вздохнул. – Но затем, наверное, как раз перед тем, как окончательно покинуть зал, она подошла ко мне, и в ней было что-то необычное. Действительно, было. Она мне сказала, что весь вечер думает о будущем ребенке, и чем больше думает, тем более реальным он для нее становится. Сказала, что, может быть, ребенок сможет помочь ей. Сделать ее иной. Она, несомненно, выпила, и это сделало ее сентиментальной. В ней появилось что-то патетическое. Я ничего такого специально не подсказывал ей, но она, похоже, ухватилась за ту мысль о ребенке… Может быть, именно поэтому я так оплакиваю ее смерть. Именно тогда, когда она собиралась изменить свою жизнь – для кого-то другого, для этого ребенка, – она погибла. Не мразь ли тот, кто ее убил? – Теперь он плакал. – Бог мой, она была такая непутевая, но в последние часы своей жизни она пожелала стать лучше. Какая же дрянь этот…

Он сидел на полу, и слезы текли по его щекам.

Люк с Пэдди переглянулись и медленно, неловко поднялись на ноги: выслушивали Грэхэма Мойля они тоже на полу.

– У нее был страховой полис, мистер Мойль. Восемьдесят тысяч фунтов. Вы все еще официально – муж мисс Френхольм. Я думаю, ваши права неоспоримы. В настоящий момент ее кузен Бэрри считает, что полис – его собственность. Есть комментарии?

Мойль уставился на них.

– Вы шутите?

Люк покачал головой:

– Нисколько.

Несмотря на слезы, текущие по бороде, Грэхэм Мойль начал смеяться. Затем – хохотать.

– О черт, – давился он смехом. – Эти двое сойдут с ума. Гордон Синклер – самый жадный, скупой и ушлый мерзавец в мире. Он бы уже сотню раз прокрутил эти деньги. Не могу поверить. Неужели она предназначала их мне? В самом деле?

– Не совсем так. Страховка переходит по наследству к ближайшему родственнику. Вот и все. Ваш юрист, конечно, отхватит порядочный куш на этом деле, но… вся штука в том, что деньги – ваши.

Мойль внезапно перестал смеяться и осознал, что просто волей случая, а не волей погибшей, получил эти деньги.

– Мне кажется, я не имею права брать эти деньги, раз мы были в таких отношениях. Тем более, раз я так думал о ней…

– Вы и не обязаны брать их, – подчеркнул Пэдди.

– Я подумаю, – решил Мойль.

Он остался на полу и продолжал в задумчивости сидеть там, когда они закрыли за собой дверь и взглянули на окна магазина «Три колеса» напротив.

– Эти деньги стали для него неожиданностью, – сказал Пэдди.

– Да.

– Ты собираешься предпринять что-то относительно ножа?

– Нет, не думаю. – Люк смотрел перед собой. – Он сказал, что она была ведьмой и могла заставить поверить кого угодно во что угодно – на некоторое время. Ты думаешь, она надувала его, когда говорила о том, что изменит свою жизнь для блага ребенка?

– Нет. Я думаю, она надувала саму себя, – сказал Пэдди.

Люк кивнул.

– Интересно, сколько времени она смогла бы сама верить в эту сказку? – беззлобно поинтересовался он.

Глава 24

– Я ощущаю себя полной идиоткой, – ворчала Фрэнсис, в десятый раз поправляя свой шарф. – Как часто я прежде говорила пациентам: «Никто и не заметит» или «Со временем привыкнете», а вот теперь я сама в таком положении… и ты, и я понимаем, что это ложь – насчет «не заметит». Будь проклят этот воротник!..

Дженифер улыбнулась: ортопедический воротник Фрэнсис, будучи последним достижением медицинского дизайна, был заметен разве что самую малость; однако в ней Фрэнсис напоминала вытянувшую шею негодующую черепаху, когда надела пальто.

– Пойдем, ворчать будешь в машине.

– Ты уверена? – в пятнадцатый раз спрашивала ее Фрэнсис, когда они спускались с лестницы. – Я чудесно побыла бы дома, ведь я все способна сделать сама. Ой!

Это «ой!», время от времени вырывавшееся у нее несмотря на браваду, было вызвано встречей с каталкой, неожиданно появившейся из лифта.

– Мне теперь нужен только – ой! – покой и – ой! – спокойствие. Черт!

И не то чтобы лестница была полна народа или холлы были многолюдны, однако Фрэнсис безошибочно притягивало к каждому прохожему, к каждой каталке и даже к каждому подвешенному огнетушителю.

– Фрэнсис, ты нуждаешься в постоянном контроле, – смеялась Дженифер, направляя подругу подальше от столиков с лекарствами и студентов-практикантов. – Ты никогда не смотришь, куда идешь.

– Я смотрю! – Фрэнсис была серьезно задета как клеветой, так и встретившейся на пути дверью.

– Нет, не смотришь! Ты настолько увлечена новым замыслом или персонажем, над которым работаешь, что забываешь обо всем остальном. Тебе нужно научиться оставлять все свои романы на пишущей машинке. – Дженифер была глубоко чужда идея ранить творческую натуру, но еще невыносимее была мысль о том, что творческая натура безостановочно ранит себя самою. – Ты вечно что-то бормочешь, ты знаешь об этом. И паришь в мечтах. Ничего удивительного, что с тобой сплошь и рядом случаются несчастные случаи. По моему мнению, физический мир для тебя ничего не значит – до тех пор, пока он не даст тебе затрещину. О Бог мой! – Дженифер замедлила шаг.

Навстречу им шел хирург, который оперировал больного, когда Фрэнсис столь неожиданно нанесла ему визит, въехав на своей машине прямо через стену операционной.

– Доброе утро, Филип.

– А, Дженифер! – Мистер Блайт был громоздким, похожим на медведя человеком, суровым и требовательным с персоналом и неизменно добрым с пациентами. Фрэнсис в нерешительности стояла возле них, ожидая, какое новое несчастье свалится на ее голову.

– Доброе утро, мисс Мерфи. Как ваши порезы и синяки?

– Заживают, благодарю вас, – Фрэнсис выглядела так, будто ей хотелось спрятать голову в свой воротник.

Его карие глаза были лукавыми:

– К сожалению, этого нельзя пока сказать о стене хирургического отделения. Я слышал, один из подрядчиков-строителей был в восторге: говорил, что скоро доходов хватит, чтобы поехать на Канары.

– О Боже, – простонала Фрэнсис.

– Не волнуйтесь – это заботы страховой фирмы, – улыбнулся Блайт. – Сегодня утром я взглянул на ваш рентген: мистер Марш, кажется, счастлив. Я – тоже. А как вы?

– О да, конечно… как же еще.

Он усмехнулся.

– Врунья. Болит чертовски, наверное? Не берите в голову: время вылечит. Отлежитесь по крайней мере недели две, но затем… мы вас не пощадим. Вас любят пациенты, я знаю. – Это было святой правдой, и он был этим немного озадачен. – Думаю, они искренне переживают за вас. – И он ушел, насвистывая.

– Черт возьми, – сказала Фрэнсис, глядя ему вслед. – Обычно он ворчит на меня.

Дженифер улыбнулась:

– Это оттого, что раньше ты была сотрудницей госпиталя, а он от сотрудников требует столь же безукоризненной работы, как и от себя. Теперь ты – пациентка, находишься под его защитой, роли переменились. Этот человек исполнен отцовских чувств.

– Вы, врачи, видите друг друга совершенно не так, как все остальные, – заметила Фрэнсис. – Хотела бы и я иметь такое видение.

– Мы все повязаны одной тайной, – ответила Дженифер. – Нам известно, что каждый врач напуган до смерти половину дня, а вторую половину – напуган до полусмерти. Если бы ты только знала, как хрупка жизнь; как немного нужно для того, чтобы уничтожить ее – ты бы тоже испугалась. Думаю, что полицейским это известно. Некоторым полицейским.

Они вышли на яркий солнечный двор – и зажмурились.

– Я так понимаю, что вы лечили миссис Тобмэн, – проговорил Эббот, откидываясь в кресле и глядя на Дэвида Грегсона через заставленный всякой всячиной стол. – Не расскажете ли мне, на какой предмет?

– Не вижу, как это может относиться к делу, – ответил Грегсон. Он заставил Эббота ждать, пока не принял последнего пациента. Поглядывая на часы, он теребил пачку пухлых конвертов с диагностическими заметками и, по всей видимости, горел нетерпением поехать по вызовам.

– Я не могу заставить вас отвечать, конечно, – бесстрастным тоном сказал Эббот. Однако по всему было видно, что он намерен сидеть здесь, пока Грегсон не расскажет ему то, за чем он пришел. То был род насилия – или состязания в моральном давлении, думал Грегсон. Он столкнулся с силой воли, равной его собственной.

– Хорошо, если вы обязаны знать все…

– Все, что может помочь следствию, – подчеркнул Эббот.

– Желчный пузырь, небольшой артрит позвоночника и ипохондрия. Так сказать, «нервы».

– Нервы – благодаря чему?

Грегсон вздохнул:

– Во-первых, она вступила в позднюю менопаузу; во-вторых, она всегда была несколько истерична; в-третьих, она была эгоцентрична до крайности. То, что люди ее класса называют «напряженной» натурой. Я ей выписывал мягкие транквилизаторы время от времени, когда она требовала их.

Эббот поднял удивленно бровь:

– Требовала?

Грегсон позволил себе улыбнуться:

– Мое врачебное поведение базируется на теории персональной выносливости. Ее проблемы со здоровьем – это периодически повторяемые капризы и преувеличенные жалобы, а боли и беспокойства не составляли и десятой доли того, что выносят обычно в жизни другие женщины. После пяти-десяти первых визитов я начал с легкостью отличать ее физические недомогания от эмоциональных срывов. Я для нее был «обезболивающим» и «тонизирующим» – вы понимаете, я надеюсь. Когда она бывала обижена на кого-то и ей хотелось, чтобы ее пожалели, – она ездила к «своему» личному консультанту – человеку несравненно более дипломатичному и хитрому, нежели я. Когда она бывала виновата либо напугана, она вызывала меня. Что-то подсказывало ей, что я «полезен», потому что горше на вкус. Весьма распространенное мнение.

– Которое вы в ней поддерживали.

И вновь – та же ускользающая улыбка:

– Конечно: это ведь сберегает время. Она знала, что если случится что-то серьезное, я быстро приду к ней. Обычно я безотказен для своих пациентов. Не потому, как вы понимаете, что я такой замечательный врач. Скорее, потому, что объем моей практики позволяет делать работу добросовестно.

– Мне показалось, что работы у вас слишком много для одного.

– И слишком мало – для двоих. Да. Отсюда конфликт между мной и Дженифер Имс.

– Вы признаете это?

– Я не могу отрицать этого.

Эббот желал продолжить эту тему, однако Грегсон вздохнул:

– Что-нибудь еще, что вы желали бы знать о миссис Тобмэн?

– Каково было ее общее состояние здоровья, кроме упомянутого?

– Она была здоровая женщина. Большинство ее проблем возникало от сексуальной неудовлетворенности, хотя она сама никогда не признала бы этого. Женщины ее типа не признаются в этом. Тем не менее у нее была здоровая жажда жизни, и ей всегда хотелось большего – относительно всего на свете.

– Когда вы видели ее в последний раз?

– Как ни странно, утром того дня, когда она была убита. Она просила выписать транквилизаторы, говорила, что ей предстоит «трудный момент». Поскольку выглядела она утомленной, я выписал.

– Она не распространялась относительно природы «трудностей»?

– По правде говоря, я попытался разговорить ее, но она уклонилась и просто сказала, что она «на грани срыва» и «вся на нервах». Что-то сказала насчет того, что не в силах больше спорить с сыном и желает сдаться на его уговоры, и придется вести новый образ жизни, и что она всего этого не вынесет. Фразы сами по себе мало значащие, однако в данном случае весьма похожие на крик о помощи. Я просто принял их за то, что она пыталась изобразить, – и написал рецепт. Из прошлого опыта я знал, что она станет злоупотреблять лекарствами. Простите: если бы я знал, что ее убьют, я бы приложил большие усилия, чтобы вам помочь.

– О, конечно. – Лицо Эббота оставалось бесстрастным. – А когда вы последний раз видели ее до этого визита?

– Около шести месяцев до этого.

– Такой большой период между обращениями – это было обычно?

Лицо Грегсона приняло странное выражение.

– Теперь, когда вы обратили мое внимание, – я думаю, что нет. Она… в промежутке приезжала для возобновления рецепта, но не пришла на прием и не вызвала меня. Кэй, наша сестра, выписала ей рецепт.

– Может быть, она именно тогда почувствовала себя обиженной и обратилась к своему консультанту?

Грегсон покачал головой:

– Нет. Он всегда дает мне знать, когда это случается, – это профессиональная солидарность.

– Итак, истеричная и очень взвинченная женщина внезапно перестает посещать своих врачей. Что бы это значило?

– То, что она была удовлетворена? – Грегсон склонил голову набок. – Вы предполагаете, что она нашла любовника? И что спустя полгода ее состояние наступило благодаря тому, что они расстались?

– Я ничего не предполагаю. Я просто собираю информацию, доктор. Вы когда-либо лечили Уин Френхольм?

Грегсон некоторое время молчал, будто припоминая.

– Нет. Она была пациенткой Уэлли. После того, как он заболел, наверное, она перешла ко мне, но я не припоминаю ее. Я читал отчеты о ее смерти. Последний раз, когда она обращалась, было почти год назад: по поводу венерической инфекции, о чем Уэлли упомянул за обедом.

– И ничего больше до ее визита в то утро, после которого она погибла?

– Вы правы: ничего больше.

– И в тот визит она попросилась на прием к Дженифер, а не к вам, подтвердила факт беременности и спрашивала насчет возможности аборта. – Эббот внимательно следил за лицом Грегсона.

Грегсон кивнул.

– Итак, еще один долгий перерыв у вашей пациентки. И в тот же вечер, по обращении, и она была убита.

Лицо Грегсона побледнело, а затем вспыхнуло:

– Вы намекаете, что есть какая-то связь между визитами и смертями?

– Я уже сказал: я ничего не предполагаю и ни на что не намекаю. Просто еще один факт. Так же, как и то, что и первая убитая женщина, миссис Томпкинс, была вашей пациенткой.

– А, ну она-то переехала некоторое время назад и, наверное, перешла к другому врачу. Она была нечастой пациенткой.

Эббот кивнул:

– Значит, вы читали и ее карту после ее смерти.

– Да, я вспомнил эту пациентку.

– Доктор Имс не знала ее.

– Она обращалась до того, как Дженифер стала практиковать.

Было видно, что Грегсон испытывает неловкость.

– По сути, доктор Грегсон, вам не было необходимости «проверять» карту миссис Томпкинс на утро после смерти, не так ли? Ведь карта была на вашем столе, так? И миссис Берил Томпкинс не переходила к другому врачу, ведь так? – Он подался вперед и сказал: – Вы видели ее в тот день, когда она погибла.

Грегсон вздохнул и кивнул:

– Да. Правда. Я приехал по вызову. Старая история: боли в спине. Я посоветовал, не в первый раз, чтобы она бросила эту работу. Я также посоветовал ей перейти к доктору, который живет поближе к ее новому дому.

– Но вы же могли навещать ее по-прежнему? Это не так уж далеко.

– Для меня, на машине – недалеко. Далеко – для нее, на автобусе.

– Значит, вы думали о ней, а не о себе?

– Конечно. Не слишком комфортно для человека с болями в спине толкаться в общественном транспорте, а затем идти пешком почти милю – и все для того, чтобы ей в очередной раз посоветовали бросить работу, которую она не могла бросить.

– Она спорила с вами насчет работы?

– Я бы не сказал – спорила. Я говорил ей, что мы ничего не можем для нее сделать, кроме как выписывать обезболивающее, пока она работает на такой тяжелой работе. И что ее болезнь станет лишь тяжелее. Она неохотно согласилась. Была возможность сделать операцию, чтобы облегчить ее состояние, – но она испугалась операции и отказалась. При этом операция отнюдь не всегда дает результат, так что я не смог бы рекомендовать ее с гарантией. Вся ситуация была крайне тяжела. Мне было ее искренне жаль. Поверьте, ее боли были нешуточными.

– Итак, в каждом из этих случаев мы находим женщин в затруднительном либо отчаянном положении; каждая из них наносит визит своему врачу, а затем погибает. Интересно.

– Избавьте меня от ваших умозаключений! – неожиданно взорвался Грегсон. – Да, вы очень вежливы, очень невинны на вид, – но ход ваших мыслей весьма ясен!

– Неужели? – вдруг усмехнулся Эббот. – В таком случае, не могли бы вы объяснить его мне? Совпадения состоят не в самих визитах к вам, но в последствиях, которые имел каждый визит. Когда кто-то приходит к своему врачу, это бывает обычно с целью достичь чего-либо: избавиться от боли, получить совет, понять, что делать. Все эти вещи имеют тенденцию приводить к решениям. А решения уже имеют обыкновение вызывать события и исходящие отсюда конфронтации. А таковые иногда ведут к убийствам. Да, все три женщины посетили врача – а затем погибли. Что не оставляет мне никакого шанса. Шанса избежать зловещего вопроса: может быть, вы – либо Дженифер – имели отношение к этим смертям – прямое или косвенное? Например, возможно, вы решили убить женщин из жалости к ним, – или вам показалось, что они бездарные, пустые создания, которые лишь тратят ваше время?

– Абсурд!

– Я согласен: это звучит неправдоподобно, но это вовсе не невозможно. В альтернативе можно спросить: не дали ли вы им какой-либо совет либо возымели на них такое действие, что все трое сами на себя навлекли смерть?

– Я не понимаю.

– Но это же очень просто. Скажем, вы посоветовали миссис Томпкинс бросить работу, и по некотором размышлении она решила сделать это. Она сказала мужу, что теперь денег будет гораздо меньше, и он в озлоблении убил ее. Или: вы сообщили миссис Тобмэн, что она накануне нервного срыва, и она передумала – и сказала сыну, что не готова принять его предложения по переустройству усадьбы, – и он убил ее, чтобы таким образом разрешить конфликт. Понимаете теперь? Все несчастья, таким образом, исходят из одного центра. Или: одно приводит к другому. Мы находим, что убийства обычно подчиняются этой закономерности: результат одного события ведет к другому событию. Но отыскать это «одно событие» – вот что самое трудное.

– Во всяком случае, здесь вы его не найдете!

Эббот встал:

– Напротив, возможно, я уже отыскал его. Прощайте, мистер Грегсон. Спасибо, что уделили мне время.