Текст книги "Зверское убийство. Тайна Люка Эббота"

Автор книги: Паула Гослинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

Паула Гослинг
Тайна Люка Эббота

Посвящаю своим родителям, Полу и Сильвии Озиум, с любовью и благодарностью за счастливое детство, наполненное книгами.

Глава 1

Толпа полицейских и экспертов судебной медицины расступилась – и высокий, костистый, хорошо одетый человек, пробравшись через нее, перешагнул веревочное заграждение. Пристальный, все замечающий взгляд его глаз мгновенно оценил и запомнил расположение лиц, положение трупа – и, возможно, даже атмосферное давление на месте происшествия. Слава Люка Эббота шла впереди него самого. Если вы – преступник, он был неутомимым вашим врагом, если вы – его коллега, лучше было держаться в его тени. (Он ценил поддержку коллег, И коллеги были защищены от ударов, которые он первым принимал на себя.) Он был одним из молодых офицеров в своем районе, но свою репутацию завоевал как профессиональной зоркостью, так и невероятным упорством в разрешении профессиональных проблем. Он всегда шел в расследовании до последнего – и в результате добивался успеха.

Он был вызван срочно, в спешке, но тем не менее проявил свойственную ему наблюдательность в оценке ситуации. Его взгляд остановился на лице главного районного судебного эксперта.

– Так что? – отрывисто спросил он.

– Мне нужно время для анализов… – пожал плечами эксперт.

– Бросьте, Сирил.

Эксперт пытался препираться, но безуспешно.

– Черт возьми, Люк, вы всегда спешите. Вы заставляете меня выносить суждения, о которых я впоследствии сожалению.

Эббот усмехнулся и не ответил. Сирил обычно наводил его на какую-нибудь зацепку: с нее уже можно было начинать раскручивать расследование. Зацепка могла быть вовсе незначительной, однако это было «кое-что»: это было как включение зажигания в автомобиле.

– Женщина средних лет, убита ножом – перерезано горло, преступник схватил ее сзади, – размеренно, четко проговорил Сирил Франклин. – Не сопротивлялась, почти сразу потеряла сознание, смерть наступила быстро от потери крови.

– Есть какие-то соображения относительно убийцы?

Сирил пожал плечами.

– Жертва не была ни слишком высокой, ни хорошо сложенной. Убийца, по всей видимости, был (или была) выше ростом; во всяком случае, не ниже. Может быть, метр семьдесят, может быть, выше. Без сомнения, правша. Далее: пищевод перерезан вместе с сонной артерией. Это сделать не так-то легко. Когда голова жертвы закинута назад подобным образом, оба главных кровеносных сосуда оказываются позади пищевода: он защищает их. Следовательно, убийцей могла быть либо женщина с очень острым ножом, либо мужчина – очень сильный, но с ножом потупее. Более точно я вам скажу, когда обследую края раны. Скорость здесь была важна для убийцы так же, как и сила. Он подошел сзади, схватил жертву ладонью за подбородок, рванул его кверху и перерезал горло – возможно, все это произошло практически мгновенно, в одно движение. У жертвы не было шанса ни убежать, ни защищаться. Кровь не могла попасть в большом количестве на убийцу; все было кончено практически за секунды.

– Вы мне рассказываете, как это было. Я бы желал знать, кто это совершил и почему, – заметил Люк.

– А уж это – ваша работа, мой друг, а не моя, – ответил Сирил Франклин с видимым облегчением. – Я лишь исследователь вещественных доказательств.

К Эбботу подошел плотного сложения темноволосый человек – сержант, давно ожидающий повышения по службе. Эббот лишь недавно подписал четвертую по счету персональную рекомендацию сержанту и теперь надеялся, что у начальства не будет причин не утвердить его повышение. На пути Пэдди стоял давний заклятый враг, но совсем недавно тот был обвинен в подлоге, ко всеобщему облегчению. Как покажет себя Пэдди в новой, благоприятной ситуации – предстояло выяснить.

– Неподалеку в кустах найдена сумка жертвы, – Пэдди показал Эбботу пластиковый пакет, в котором находилась раскрытая сумка с высыпавшимся содержимым. – Кошелек пуст, рассыпанных денег обнаружено не было. Губная помада, компактная пудра, карандаш для глаз и тому подобное. – Перечисляя, он передвигал указанные предметы в прозрачном пакете. – Крошечная записная книжка, ежедневник: похоже, использовался лишь для записи покупок. – Он пошелестел страницами. – Еще – карточки… библиотечная, чековая… нечто вроде служебного удостоверения. – Он перевернул карточку. – Имя: Берил Томпкинс, работает на фабрике фотоматериалов.

– Это может быть не ее сумка, – проговорил Эббот. – Нужно взглянуть.

Он подошел к трупу, а Франклин поднял покрывало. Фото на служебном удостоверении было черно-белым, что облегчало сравнение с лицом жертвы, которое было мертвенно-белым.

Франклин в ожидании глядел на Эббота.

– О'кей, – проговорил Эббот.

– Вы не думаете, что она могла быть секретным агентом? – спросил один из местных полицейских. – Я слышал, что эта фабрика наводнена агентами Министерства Обороны.

Эббот еще раз взглянул на мертвое лицо. Черты лица ни о чем ему не говорили, но одежда выдавала женщину весьма ординарную, с такими же вкусами. Берил Томпкинс, секретный агент? Неужели секретные агенты ходят в библиотеки и носят самовязанные кардиганы? Ему казалось это сомнительным, но КГБ, возможно, весьма изощренно маскировало своих агентов. Он мысленно сделал для себя пометку: следует связаться с соответствующим ведомством. Однако интуиция подсказывала ему: мотивы этого преступления были куда как более прозаическими.

– Была ли она изнасилована?

– Не думаю, хотя иногда насильники тщательно приводят в порядок одежду жертвы… после этого. Я уже сказал: мне нужно знать результаты анализов. – Франклин тяжело вздохнул. – Не думаю, приятель, что вам придется глубоко копать при расследовании мотивов этого преступления. В кошельке ведь нет денег, не так ли? Обычно работники этой фабрики получают зарплату по четвергам. Кто бы ни совершил это преступление, он был силен, решителен, быстр – и хладнокровен.

– Почему вы мне это говорите? – быстро спросил Эббот.

Франклин пожал плечами:

– Необычно дерзкое преступление, не так ли? Просто перерезал женщине горло и оставил лежать там же. Не оттащил в кусты, не попытался спрятать труп. Просто оставил лежать на дороге, как использованную, ненужную вещь.

Эббот улыбнулся, довольный.

– Я же говорил, вы наведете на ценную мысль. Вот и она… – Он повернулся на каблуках, чтобы идти прочь.

Судебный эксперт двинулся за ним:

– А что, собственно, я сказал? Что? – Но Эббот махнул рукой и продолжал путь.

– Негодяй, – пробормотал Франклин и усмехнулся, глядя на полицейского, стоявшего неподалеку. – Кто-нибудь да пришпилит его, надеюсь.

Констебля несколько шокировало услышанное:

– Простите, сэр?

– Да так, – ответил Франклин, возвращаясь к трупу. – Ничего особенного. Ну что ж, старушка Берил, давай приниматься за работу. Пора позаботиться о твоем теле. Боюсь, позаботиться предстоит именно мне. Прости, если что… – Он пожал плечами. – Но ты же понимаешь, это работа.

Констебль повернулся к одному из своих коллег.

– Как ты думаешь, он со всеми ними так разговаривает? – прошептал он.

Коллега, молодой человек, пристально взглянул на него бусинками глаз.

– Если и так, это вряд ли можно считать разговором, – ответил он. – Не было случая, чтобы хоть кто-то из мертвецов ответил.

– Она была надежной работницей, добропорядочной женщиной и никогда не выдвигала претензий, хотя работа здесь очень тяжелая. На нее идут из-за денег. – Управляющий кадрами фирмы «Джиффи Фото-просессинг» доверительно наклонился к собеседнику. – Ее муж долгое время оставался без работы, и она являлась единственным кормильцем семьи. Я знаю, что она подрабатывала уборщицей и в других местах, но подробности мне неизвестны. Предполагаю, что там ей платили наличными, избегая налогов. Учитывая ее семейное положение, это хотя и мизерная, но прибавка к жалованью. Бог знает, но они, вероятно, считали каждый пенни. Я не охотник до сплетен и полагаю, что чем менее я выспрашиваю у своих работников, тем менее я знаю, – а чем менее знаю, тем менее можно спросить с меня. Вы понимаете, о чем я говорю?

– Да, понимаю. – Пэдди сделал пометку в блокноте, а Люк откинулся в кресле.

Он обвел офис взглядом. Офис был хорошо меблирован. Управляющий, толстый, лоснящийся мужчина по имени Граймс, увлекался, по всей видимости, военной историей – по крайней мере, историей своей собственной службы, поскольку стены офиса были увешаны фотографиями его армейской жизни, тщательно оправленными в рамочки. Группы военных в форме, располагавшиеся перед различными артиллерийскими установками, должны были удостоверить, каких успехов достиг доблестный воин. На книжных полках и на столе располагались также некоторые семейные фотографии, но в незначительном количестве.

Граймс поймал взгляд Люка и улыбнулся.

– Во время войны я служил в подразделении военных фотографов, – гордо пояснил он.

– Это заметно, – ответил Люк.

Он также уловил, что Граймсу хочется продолжить эту тему, и поспешил перейти к следующему вопросу. У него не было времени и желания выслушивать воспоминания мистера Граймса на тему «Как я воевал».

– У миссис Томпкинс были близкие друзья среди штата уборщиц?

– О, ее очень все любили, вы можете быть уверены в этом, инспектор. У Берил всегда находилось доброе слово для каждого. Но самой близкой подругой ее была одна из этих женщин, Хильда Стэнвик. Желаете взять ее адрес?

Они поблагодарили управляющего и записали адрес. Позвонив, чтобы убедиться, что женщина дома, они поехали к Вудбери, маленькой деревушке, что находилась в полумиле от фабрики, вниз по склону.

– Ты ведь местный житель? – спросил Пэдди, когда они подъезжали к деревне.

– Я из самого Вичфорда, – ответил Люк. – Но прошло много времени с тех пор, как я там был в последний раз. И столько изменилось… – Он помолчал. – Бог мой, восемнадцать лет! Трудно поверить.

– За эти годы с тобой произошло много изменений, – говорил Пэдди, руководствуясь в пути весьма смутными пояснениями управляющего кадрами. – Университет, женитьба, рождение мальчиков, переход на работу в полицию… а также все, чему я научил тебя.

– И в этом более правды, чем ты полагаешь, – улыбнулся Люк. – Говорят, в одну реку нельзя войти дважды, и я думаю, это правда. Люк Эббот, исполненный высоких надежд, покинувший Вичфорд много лет назад, – это не я.

– Конечно нет, – согласился Пэдди. – Ты – прожженный циник, старый битый полицейский, сломленный силами зла, раздражительный и…

– Заткнись, – дружески попросил Люк. – Я вовсе не раздражителен и не сломлен. Всего лишь только потертый кое-где. – Он взглянул на крыши домов Вудбери. – А это местечко вовсе не изменилось. Оно всегда было недоступно туристам. Вичфорд брал на себя и все уличное движение, и выкачивал все деньги. Мне всегда хотелось привезти сюда Мэргарэт, но с тех пор, как родились наши близнецы, для нас двоих не оставалось времени. – Его лицо стало серьезным: он вспомнил, что за много лет было всего несколько моментов, когда они с женой могли побыть наедине, разговаривая, понимая друг друга. Самые близкие отношения были у них тогда, когда жена мужественно боролась с раком – но, в конце концов, потерпела в этой борьбе поражение. Когда же он сам сможет преодолеть боль, что до сих пор гнетет его после ее смерти, – ту боль, что он испытывает каждый раз, когда вспоминает ее, глядя в глаза своих мальчишек?

Пэдди узнал эту боль в глазах Люка и, желая отвлечь его, спросил:

– Не этот ли дом?

– Полагаю, что так, – ответил Люк, разглядывая ряд коттеджей с террасками. – Номер двадцать должен быть в конце улицы.

Миссис Стэнвик оказалась непрерывно курящей, грузной женщиной. Глаза ее были красны, что могло бы быть следствием неумеренного курения, однако инспектор думал иначе. Ее парадная комната была загромождена мебелью, что поражало и раздражало глаза. Обилие полировки – и сама она, туго затянутая в цветастое платье, это тоже интуитивно отметил Люк.

– Бедняжка Берил. – Миссис Стэнвик изысканно приложила к лицу накрахмаленный белоснежный платок, на котором все еще виднелись следы ценника возле вышитого уголка. У камина он заметил груду рваной и мятой ткани в мусорном ведре. – Ах, если бы только не мои вены.

– Простите? – не понял Пэдди, внезапно выведенный из задумчивости.

– Вены измучили меня. – Миссис Стэнвик вытянула раздутую, с узловатыми венами ногу. – Особенно в последнюю ночь, поэтому я и не вышла на работу. Мы с Берил всегда ходили вместе с работы на предпоследний автобус: он прибывает точно по расписанию, как часы. Я обычно несла фонарь; без него там не обойтись, а Берил отодвигала в сторону кусты, потому что я панически боюсь пауков и прочей гадости. Не понимаю, почему она пошла там одна – ей бы нужно идти окружной дорогой. У нее был с собой фонарь?

– Мы его не нашли, – проговорил Пэдди, делая пометку в блокноте.

– Нет? Это странно. На той тропе запросто можно сломать ногу. Не на той тропе, что проложена толпой, я имею в виду, а той, что идет через поле. Может быть, она пошла с кем-то еще. Может быть, это был мужчина – вот он и воспользовался ситуацией. – Ее глаза закатились в ужасе от этой мысли.

– Она была в дружеских отношениях с кем-то из мужчин с фабрики?

– Берил? Нет, что вы. Нет, нет. Берил – не та женщина, что допускает такие отношения. В любом случае мы с нею не бывали на фабрике долго. Мы убирали лаборатории и кабинеты. Мистер Граймс, управляющий, давал нам кабинеты из-за моих вен и из-за больной спины Берил: он говорил, эта работа полегче. Конечно, полегче: не вымывать эти проклятые химикаты в цехах и прочее…

– А кто занимался уборкой цехов?

– Другие девушки. Большинство из них – молодые. Им нет дела, что эта работа – грязная, лишь бы не так много возиться, как с кабинетами. Мы с Берил с ними не слишком общались. Наверное, она решила пойти без фонаря, совсем одна. Я виню себя в ее смерти. Она полагалась на меня, а я подвела ее, и вот теперь… теперь… – И слезы полились из глаз миссис Стэнвик. Новый платок превратился в комок, и миссис Стэнвик беспомощно рылась в карманах в поисках какого-нибудь кусочка ткани. – Простите. Я так переживаю ее смерть. Она была очень, очень милой женщиной. – Миссис Стэнвик глубоко вздохнула. – Теперь я буду одна проходить по этой дороге и каждый раз думать о Берил, как она там лежала… одна…

Они, наконец, покинули грузно трясущуюся от горя миссис Стэнвик, заверив ее на прощание, что в жизни никогда нельзя предусмотреть все до последнего – и что поэтому ей не стоит себя винить: никто бы не смог предположить такого исхода.

Типично женская идиотская логика, ворчал про себя Пэдди: идти одной сквозь темноту, лишь бы сэкономить шаг-другой. Но затем он вспомнил про вены миссис Стэнвик и устыдился.

Жребий полицейского – не единственно несчастный, в особенности там, где дело касается ходьбы и ног.

Миссис Стэнвик рассказала им о двух других работах Берил Томпкинс, где она также прибиралась: для миссис Дайсон в городе – престарелой одинокой леди, и для мистера Пелмера, химика. Последнюю работу она выполняла на двоих с миссис Тиг, поочередно во второй половине дня. Эта миссис Тиг была одной из «других девушек», как выразилась миссис Стэнвик, что работали на фабрике в цехах. Девушка эта была постарше, чем миссис Томпкинс и миссис Стэнвик. Она также выполняла самую грязную уборку у аптекаря. (Как поведала им миссис Стэнвик, «Берил убирала лабораторные столы и штативы: она умела работать аккуратно, не то что некоторые».)

Разговор с потрясенным горем мужем миссис Томпкинс подтвердил добросердечность и утонченность натуры миссис Томпкинс. Мистер Томпкинс, грузный и медлительный мужчина, очень сокрушался по поводу того, что не пошел на фабрику в тот вечер встречать жену. Он уже было собрался, когда она позвонила с работы, чтобы сказать, что Хильда Стэнвик не вышла; еще жена сказала, что не следует ее встречать, поскольку кто-то должен остаться дома присмотреть за детьми. В этой семье было не принято оставлять детей одних. Дети, мальчик – четырнадцати лет и девочка – двенадцати, сидели на софе, потрясенные горем, с широко раскрытыми глазами. Их одежда, хотя и сильно поношенная, была чистой и опрятной, как и сам дом. И везде в этом доме, куда бы ни падал взгляд, были признаки любви и заботы. А теперь здесь царило жестокое опустошение. Очевидно, миссис Томпкинс всецело была главой семьи, ее душой, а теперь, когда ее не стало, вся семья была подавлена и потрясена.

Люку было более чем понятно это ощущение.

– Конечно, когда по времени должен был приехать последний автобус, а она не пришла, я начал волноваться, – говорил мистер Томпкинс своим глубоким, медленным голосом. – Я позвонил на фабрику, но сторож сказал, что все давно ушли. Я позвонил в госпиталь, подумав о несчастном случае, но там сказали, что такая не поступала. Уже в полночь я позвонил в полицию. Примерно в семь утра они сами позвонили мне, чтобы сообщить… – На глазах его выступили слезы. – Они, конечно, были бесконечно участливы, будто… будто я был знаком с ними как с завсегдатаями своего паба… но… – и он пожал плечами, не в силах выразить словами боль.

Пэдди с Люком переглянулись, давая понять друг другу, что им здесь более нечего делать, кроме как сказать краткие, ничего не значащие слова участия, что не приносят ни облегчения, ни объяснения случившегося.

Мистер Томпкинс проводил их, тщательно закрыл дверь в комнату, где сидели дети. Дети молча смотрели в бубнящий телевизор, очевидно, ничего там не видя и не понимая.

– Они не сказали мне… может быть, они не могли? Она была… изнасилована?

Пэдди пришлось отвести взгляд от полных боли глаз мистера Томпкинса.

– Нет, – твердо сказал Люк. – По всей видимости, ее зарплата – это все, чего желал убийца. Мистер Граймс сказал, что вчера ей, как всегда, выплатили деньги. Но их не было в ее сумке, когда мы подобрали ее.

– Бог мой, – проговорил мистер Томпкинс. – Там было так немного… И убить из-за этого… – Но в его взгляде было облегчение. Люк почувствовал, будто он скормил крошки хлеба умирающему от голода, – и, возможно, так оно и было.

– Мы будем держать вас в курсе, мистер Томпкинс, – сказал он.

– Когда мы можем… когда…

– Следователь свяжется с вами сегодня или завтра утром, – пообещал Люк.

Они вышли и молча прошли к машине. Пэдди взглянул на улицу для маленьких очаровательных домиков.

– А действительно, здесь очень мило.

Люк открыл машину, не взглянув на него.

– Было, – тускло проговорил он.

Глава 2

Дженифер Имс стояла возле аптеки и глядела на Хай-стрит. Наступали сумерки, но свет поздней осени еще лился на каменные стены домов, золотил их и придавал обстановке странный двумерный вид. Как будто улица была декорацией к пьесе или фильму. Как, интересно, он мог бы называться?

Она взглянула на часы. Такая тьма – и всего без пятнадцати четыре? Итак, «Тьма в половине четвертого?» Нечто вроде этого. Сырой ветер проникал под пальто, и за выхлопными газами она чувствовала запах дождя, а также горьковатый запах бархатцев, идущий от клумбы неподалеку. Она обещала встретиться с Фрэнсис в четыре у «Коппер Кеттл».

– О, доктор Имс! – услышала Дженифер и обернулась. Это был мистер Пелмер, аптекарь. – Рад, что встретил вас: боюсь, вы забыли выписать один рецепт для старой миссис Биддл. – Он протянул ей бланк, и Дженифер почувствовала, как она вспыхнула, отыскивая в сумке ручку.

– Простите, мистер Пелмер, наверное, я была чем-то отвлечена.

Она нашла ручку и, приложив бланк к окну, написала рецепт. Ручку пришлось несколько раз потрясти, пока она согласилась начать писать в необычном положении.

Мистер Пелмер добродушно рассмеялся. Он был маленьким человечком с большой лохматой головой. Он напоминал ей морского конька. По-видимому, он полагал, что громкий смех – признак мужественности. Обычно этот смех неприятно поражал тех, кто не был знаком с этой чертой аптекаря, и даже внушал тревогу. Но Дженифер притерпелась к нему – или, скорее, внушила себе, что ей придется слышать этот смех еще много лет.

– Ну, да это ерунда, – успокоил мистер Пелмер, продолжая посмеиваться, будто медицинские ошибки были для него чем-то комичным. – Ваш дядя – мастер по выписыванию рецептов. Причем я всегда мог бы сказать, в какое время суток он выписывал рецепт. Утром рецепты бывали разборчивы, но к вечеру он настолько уставал от стонов и жалоб пациентов, что его рецепты становились похожими на пару закорючек – и ровную линию вместо подписи. Я всегда говорил миссис Пелмер: вечерним пациентам лекарство прописываю я, а не он. – Он перестал смеяться. – О, конечно, я не допускал никакого неуважения к вашему дяде. – Мистер Пелмер разведывал мостовую и внимательно следил за реакцией Дженифер.

– Конечно, – согласилась Дженифер, возвращая ему бланк.

– Он чудесный человек. Нам очень недостает его, – продолжал мистер Пелмер. – Никогда не будет другого… так сказать…

Дженифер улыбнулась.

– Да. Многие его пациенты говорили мне то же самое: никогда не будет другого такого человека.

Мистер Пелмер как-то странно, искоса взглянул на нее и добавил:

– К счастью.

Дженифер не пожелала показать своего удивления, но не пожелала предать даже и в воспоминаниях своего очаровательного, но бесконечно эксцентричного дядю, недавно ушедшего на покой доктора Уэллеса Кэдвеледера Мэйберри.

– Это только один не подписанный мною рецепт? – с улыбкой спросила она. – Мне нужно идти, у меня еще много вызовов на дом. («Брось, Дженифер, – сказала она самой себе, – у тебя сегодня всего четыре вызова. Всего четыре – и притом приятных».)

– Ах, да. Я слышал, что мистер Тиг вновь подкачал, – уклончиво сказал мистер Пелмер. – Не сомневаюсь: потребуется «Дайте То Же Лекарство, Что Вы Давали Прежде». Я уже приготовил. – И он, лучезарно взглянув на врача, подмигнул, будто они были всецело понимающими друг друга заговорщиками.

– До свидания, мистер Пелмер, – проговорила Дженифер и пошла прочь, прежде чем он заговорил снова.

Старый дурень, подумала Дженифер, хотя она предполагала, что лекарство понадобится действительно то же самое, если только дядя не ошибся в диагнозе. А такая возможность всегда была. В последние годы артрит медленно, но верно подавлял ум и жизнедеятельность дяди. Он нанял помощника, молодого Дэвида Грегсона, но все годы с момента ее развода он надеялся, что Дженифер наконец сдастся и «вернется домой», как он говорил. Именно дядя Уэлли вдохновил ее стать врачом, и она предполагала, что он всегда знал, что капитуляция, наконец, произойдет. Втайне она надеялась, что он расстанется со своими надеждами, поскольку была честолюбива и планировала сделать карьеру консультанта по внутренним болезням. Когда она приходила к дяде с визитом, тот говорил о ее практике уверенно, будто пациенты были уже ее собственными, а она – постоянно практикующим врачом. Она обычно улыбалась – и твердо переводила разговор на другую тему. Возможно, он понимал, что эта работа – не то, чего она желала бы; возможно, не желал, чтобы она делала одолжение ему из любви. Все это напоминало противостояние двух упрямых, но любящих друг друга людей.

Год назад он начал то писать к ней, то звонить ей, прося, а затем и умоляя оставить работу в Лондоне и взять из его слабеющих рук практику провинциального врача. Вначале она была раздражена, что их неаннонсированный «пакт о ненападении» нарушен. Она отделывалась неясными обещаниями, откладывая роковой день решения и проклиная себя за нерешительность. Но постепенно в ее докторском мозге – этой холодной, отрешенной субстанции, где плечом к плечу стоят эгоизм и расчет, – начали звенеть колокольчики тревоги. Надо сказать, Дженифер почувствовала почти облегчение, когда последовал первый, еще относительно мягкий удар. Значит, ее диагноз подтвердился, и это позволило ей расстаться с Лондоном и своими амбициями много легче.

Легче, но не легко.

Она прожила в Вичфорде до четырнадцати лет, и поэтому у нее было то самое чувство «возвращения домой». Город выглядел таким же, как был, но люди в нем изменились, и более всего изменилась она сама. Она теперь не та наивная девочка, а искушенный в медицине врач, сотрудник госпиталя-колледжа в Лондоне. По крайней мере таковой она себя считала.

И первой ее большой проблемой по возвращении в Вичфорд оказался партнер дяди Уэлли – Дэвид Грегсон. Он смотрел на нее так, как консультант мог бы смотреть на какую-нибудь санитарку: она достойна была, по его мнению, лишь скучной работы с писаниной, а не настоящего дела. Они уже несколько раз спорили всерьез, и дальнейшее развитие событий было непредсказуемым. Она признавала за собой излишнюю горячность, но также считала, что ее врачебные знания следует оценить по справедливости. Она чувствовала, что отношение Дэвида Грегсона к ней было несправедливым, а его постоянные отказы разделить ответственность за врачебную практику искушали ее: ей хотелось просто плюнуть ему в лицо. Он постоянно подчеркивал, что ее деятельность – временная и что вскоре доктор Уэлли вернется к своей работе. Но это было невозможно, и они оба прекрасно знали это. Грегсон делал вид, что всячески поддерживает силу духа и веру в выздоровление у старого доктора Уэлли, но Дженифер подозревала, что делал он это из эгоистических побуждений. Он не желал признать неизбежное. Не хотелось признавать это и ей. Но обстоятельства были таковыми, как были – и она твердо намеревалась остаться. Последние месяцы работы в Лондоне показали, что там она достигнет не большего, как компетенции консультанта (а женщине, чтобы сделать карьеру, всегда нужно быть более, чем просто компетентным специалистом). А здесь у нее был шанс стать хорошим специалистом широкого профиля.

Она вошла в «Коппер Кеттл» и заняла один из угловых столиков. Спустя несколько минут вошла Фрэнсис Мерфи: она помахала рукой, увидев ее за столиком, и подошла. На ней было зеленое пальто и ярко-красный шарф, и она сразу напомнила Дженифер спелое яблоко. Но если уж вспоминать о яблоках, то Фрэнсис была сортом пеппин: излишняя природная слабость сочеталась в ней с язвительной ироничностью мысли. В руке у нее была газета, и снимая пальто, она уронила ее, а вместе с нею и столовый прибор. Однако, не придавая этому значения, вернула его тут же на место.

– Ты не поверишь, но произошло убийство! – с трагическим выражением возвестила она. – Именно в нашем Вичфорде! – Фрэнсис была уроженкой графства Корк, и ее акцент был все еще слышен после нескольких месяцев проживания в Вичфорде, придавая ее звуку «р» большую округлость (поскольку сама она была «пышечкой», замечания об округлости ею не приветствовались). Ко всему у нее были черные волосы, белая нежная кожа и белозубая улыбка. Она была физиотерапевтом и прожила в Вичфорде несколько месяцев до возвращения Дженифер. Они очень подружились на почве ироничного образа мысли и постоянно смешили друг друга, но убийство не оставляло повода для смеха.

– Это, несомненно, поразит тетушку Клоди, – сказала Дженифер, взяв в руки газету. – Она уверена, что Вичфорд – скучнейший городок Англии.

– Тогда его нужно приравнять по происшествиям к Кэлглэннону, – сказала Фрэнсис. – Скучнейшая деревушка в Ирландии отличилась один раз в истории тем, что взорвалась скороварка моей матери. – Она весело улыбнулась Дженифер. – Я все еще представляю ее, увешанную морковью из кастрюли: морковь была даже в волосах. Как ты думаешь, остался ли у них еще тот сдобный пирог?

– А я думала, что ты на этой неделе на диете, – с отсутствующим видом ответила Дженифер, читая в газете про детали убийства.

– Нет, я сидела на диете прошлую неделю, – сказала Фрэнсис. – А на этой я собираюсь покутить. Или это – безрассудство?

Подошла официантка, и Фрэнсис заказала чай и кексы для двоих, узнав при этом, что предвкушаемый сдобный пирог был съеден заезжими туристами.

– Так кого там убили? – спросила Фрэнсис, пытаясь прочесть газету вверх тормашками.

В свободные часы Фрэнсис пописывала и собиралась стать писательницей. У нее уже была пара публикаций, а теперь она работала над романом. Все сущее и случившееся лило воду на ее мельницу, и если природное любопытство и в самом деле признак таланта писателя, Фрэнсис обещала стать когда-нибудь преуспевающей писательницей.

– Берил Томпкинс, – проговорила она медленно, по слогам. – Боже! – Она откинулась на стуле и была, по всей видимости, потрясена. – О! Бедняжка!

Дженифер удивилась:

– Ты знала ее?

– Да. Ты тоже должна знать ее. Она – твоя пациентка. Доктор Грегсон передал ее мистеру Блайту, и мы лечили ее в клинике. У нее четыре поврежденных диска.

– Не думаю, что даже видела ее хоть раз. – Дженифер пыталась припомнить Берил Томпкинс – и не могла. – Может быть, это было до моего приезда?

– Может быть, – слабым голосом сказала Фрэнсис, откидываясь назад, чтобы официантка могла поставить поднос. – Я тогда перепробовала множество способов лечения, но она сказала, что не чувствует облегчения. Я еще сказала, что облегчения и не будет, пока она работает на этой ужасной фабрике, передвигая там всякие тяжести. Но она возразила, что нуждается в деньгах. Бедная женщина: убита… и одета была бедно – кто же мог подумать, что у нее есть деньги?

– Откуда это тебе известно? – спросила Дженифер.

Фрэнсис с упреком взглянула на нее:

– Там же сказано, что она шла со своей работы, а работала она уборщицей, не так ли? Вряд ли она оделась хорошо для такой работы.

– Да, я тоже так полагаю.

Мысль о том, что во всех газетах напишут: женщина была убита по дороге домой с работы, одетая в старье, – делала весть об убийстве еще более жестокой: даже достоинство женщины было здесь оскорблено. Это было очень похоже на Фрэнсис: заметить такую ничтожную деталь. Она еще раз взглянула в газету.

– Там говорится, она была убита на тропе, что ведет от фабрики вниз, к главной дороге. И что горло ее было перерезано от уха до уха. – Фрэнсис, разговаривая, пролила чай из чашки. – Фабрика находится на холме, прямо над госпиталем. – Она поставила чайник и отпила чай. – После всего этого я радуюсь тому, что сохранила машину, – со вздохом сказала она.

– Ты имеешь в виду, что ты ее водишь?

– А почему бы нет?

Мысль о том, как Фрэнсис водит машину, всегда заставляла Дженифер с осторожностью относиться к собственным путешествиям. Фрэнсис ненавидела механизмы и технику, и эта ненависть казалась обоюдной. Если был когда-либо человек, которому машина была противопоказана, то этим человеком была Фрэнсис Мерфи. Ее маленький автомобиль регулярно попадал в аварийные ситуации, без всякой на то причины врезаясь в ограждения и выскакивая на тротуар. Деревья будто специально выбегали ему под колеса и загоняли его в кювет. Брызги из-под колес ее автомобиля обдавали прохожих веером. Дома даже духовка отказывалась печь пироги для Фрэнсис, либо оставляя их недопеченными и холодными, либо нещадно сжигая. В злокозненном мире, настроенном специально против милейшей Фрэнсис, телевизоры ломались и переставали показывать, утюги сжигали одежду, фены – волосы, открывалки для бутылок – и те ухитрялись калечить ей пальцы. Фрэнсис говорила, что либо это – магия, либо – месть двадцатого века. В целом она предпочитала магию.