Текст книги "Избранные произведения"

Автор книги: Пантелеймон Романов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 29 страниц)

оглашенные такие!..

– Да я беременная...

– Так что ж ты затесалась сюда. Усердны, когда не надо. С

квартиры по одному человеку сказано, а их набилась чертова

тьма.

– Без калош-то оставаться никому не хочется,– сказал чей-то

негромкий голос.

– Домой иди, ведь сказано тебе...– говорили беременной.

– Значка, боюсь, не дадут.

– Вот окаянные, разум помутили этим значком. Бабка, не

отставай!

Когда подходили к площади, навстречу показался еще отряд

с оркестром музыки и с красными знаменами. Встречные шли,

переговариваясь, с веселыми лицами и даже приветственно

помахали платками и шапками.

– Этих уже окрестили,– сказал бывший лавочник.

Вдруг передние остановились.

– Чего стали? – кричали задние, поднимаясь на цыпочки.

– Не знают, куда дальше гнать. Пошли спрашивать.

100

– Тут бы лопаток с вечера наготовить, работу загодя

придумать, и отделались бы все в два часа,– проговорил какой-

то волосатый человек.– А теперь жди, стой.

– Пусть руки отсохнут, ежели лопатку возьму,– сказала

торговка в ситцевом платье.

– Знаем мы, как они лопатки выдают,– привезут по одной

лопатке на пятерых и ладно.

– И слава богу, по крайней мере руки не поганить об такую

работу.

– Не очень-то слава богу. Скажут, не работала – без значка и

останешься.

Торговка сердито замолчала, потом, немного погодя, сказала:

– Я не виновата, что у них лопаток нету, а раз я была, значит,

должны значок дать.

– С ними пойди потолкуй. Скажут: в очередь бы работала.

– Лопатки везут. Разбирай, не зевай,– торопливо крикнул кто-

то.

Все бросились к телеге. А впереди торговка в ситцевом

платье. Она схватила за конец метелки, которую держала другая

женщина.

В воздухе замелькали руки, лопатки, метелки. Слышались

голоса испуганных и прижатых к телеге людей.

– Чего вы! Ай одурели? Эй, баба, что ты, осатанела, что ли!

Ты ей так руки выдернешь,– кричали на торговку.

Милиционер, схватив двух женщин сзади за хвосты и

оттягивая их назад, говорил:

– Успеешь! Обожди! Обожди!

– Совсем взбесился народ! Ктой-то еще про калоши тут

вякнул. Наказание, ей-богу.

Бритого человека в солдатской шинели в первую же минуту

сбили с ног, и он, чтобы не быть раздавленным, залез под телегу

и выглядывал оттуда.

– Так его, черта, не проповедуй,– крикнул кто-то.

Торговка в ситцевом платье отвоевала лопатку, а другая,

вырывавшая у нее, сорвав себе руку, грозила ей из-за телеги

кулаком и кричала:

– Я те дам, как из рук вырывать, поскуда поганая. Взбесилась

совсем, с руками рвешь.

– А ты не цапайся раньше других. Одна уж готова все

ухватить.

– Шагом марш!

101

– Вот и отмеривай улицу,– говорил какой-то трубочист с

метелкой на спине,– до сорока лет дожил, троих детей имею.

Минут через пятнадцать опять остановились около площади.

– Что опять стали?

– На место пришли. Пошел спрашивать, да что-то опять,

знать, не так.

Все смотрели на площадь, которую, переговариваясь и

смеясь, с вспотевшими лицами мели мужчины и женщины.

– Празднуют,– иронически сказал лавочник.– Заместо того,

чтобы сговориться всем и уйти, гнут себе спину. Эх, лошадиное

сословие!..

– Куда ж ты их пригнал сюда?– крикнул стоявший на

площади высокий человек с лопаткой в руке.

– А я почем знаю?.. Мне сказано сюда...

– Что, у них там шарики, что ли, в головах не работают,– уж

третью партию ко мне присылают. Я и с этими-то чертями не

знаю, что тут делать.

– Что, ай назад? – спрашивали у провожатого.

Тот нахмуренно подходил, ничего не отвечая. Потом вынул

платок, отер им вспотевший лоб и, оглянувшись зачем-то по

сторонам, хмуро и неопределенно махнул платком вдоль улицы:

– Пошел туда!..

– С вечера бы надо придумывать работу,– сказал опять

длинноволосый человек.

– Мы прошлый раз так-то помучились. Народу нагнали

пропасть, не найдем никак, что делать, да шабаш. Все заставы

обошли. До шести вечера ходили. Спасибо, провожатый

хороший попался,– все-таки выдал значки.

– Что ж вы бродите до двенадцати часов, как сонные мухи! –

крикнул какой-то военный, быстро проезжавший на лошади, как

ездит управляющий, осматривая в поле работы,– пристанища

себе нигде не найдете?

– А что ж, когда отовсюду гонят,– сказал угрюмо

провожатый.

– Голова-то не работает ни черта, вот вас и гонят.

Поворачивай назад. Идут молча, словно утопленники...

– Вот к этому ежели бы попали, беспременно петь заставил

бы,– сказал лавочник.– Из этих самых, должно.

– Как же, так и повернул,– проворчал провожатый, когда

военный скрылся за поворотом. И продолжал вести дальше.

102

Увидев на углу пустыря разваленный дом, он остановился и

крикнул:

– Перетаскивай кирпичи к забору да засыпай ямы. Только

проворней, а то ежели до трех часов не кончите, значков не

выдам.

– Слава тебе господи, наконец-то определились.

– Да, спасибо, домишко этот подвернулся, а то бы до вечера

ходили.

Все лихорадочно принялись за дело. Один рыл лопатой, а

пятеро стояли сзади него в очереди и поминутно кричали на

него:

– Да будет тебе, не наработался еще!

– Уж как дорвется,– не оттащишь. Бабушке-то дайте

поработать, уважьте старого человека... А проходившие мимо

говорили:

– Усердствуют... Вот скотинка-то...

Когда кончили работу и стали выдавать значки, оказалось,

что старушке не хватило значка.

– Какой же тебе значок, когда тебе больше шестидесяти лет,

могла бы совсем не приходить.

– Господи батюшка, ведь вы ж меня записали. Вот все

видели.

– Не полагается. Поняла? Свыше пятидесяти лет

освобождаются от работы. А тебе сколько?

– Семьдесят первый, батюшка.

– Ошалела, матушка, приперла.

– Стоит в голове туман какой-то, ничего не поймешь,–

сказала старушка.

– По тротуару теперь можно итти?

– Можно...

– А значок на грудь прикалывать или как? – спрашивала

беременная.

– Это ваше личное дело.

Все возвращались веселой толпой со значками на груди и

смотрели недоброжелательно на встречающихся прохожих,

шедших без значков.

– Все прогуливают, ручки боятся намозолить,– сказала

торговка,– и чего с ними церемонятся? Хватали бы их на улице

да посылали.

А старуха спешила сзади всех и бормотала:

– Вот стоит в голове туман,– ничего не поймешь...

103

Плохой председатель

На собрании жильцам дома было обьявлено, что с

нынешнего дня начинается санитарная неделя, и они обязаны

вычистить все лестницы в доме и весь навоз со двора.

– Уж не знают, что придумать,– сказала женщина в платке.

– То три месяца не заставляли, а то вдруг, пожалуйте, в одну

неделю все им вычищай,– говорили разные голоса.

Все вышли во двор и стояли в ожидании, когда заставят

работать.

– Кабы знали, что чистить придется, не валили бы зря. А то

около черных ходов такие горы навоза, что промеж них как по

коридору ходишь. Нешто их вычистишь!

– Председатель дюже хорош, не мог вовремя запретить. А

теперь вот и гни спину.

– Что за нескладный народ,– сказал рабочий в суконном

картузе,– кабы каждый аккуратно убирал за собой, ничего бы и

не было, а теперь, вишь, какие горы.

– Председатель должен был смотреть за этим. Мы почем

знали.

– Что ж ты без председателя-то не знала, что перед дверью

навоз валить нельзя, десяти шагов не могла сделать, до ямы

донести? – сказал рабочий, обращаясь к женщине в платке.

– Это с верхних этажей в форточки вываливают. Ты

разберись сначала, а потом и говори.

– Из верхних само собою, а ты вчерась с порога горшок

выливала.

– Я выливать стала, когда тут другие навалили.

– По скольку же теперь часов заставите кажного работать? –

недоброжелательно спрашивали у вышедшего председателя.

Председатель, высокий худощавый человек в солдатской

шинели, суетливо оглянулся по двору, как бы проверяя, много ли

собралось народу.

– Надо так пригадать, чтобы в неделю все кончить,– сказал

он.

– То-то вот, кабы за делом-то смотрел, каждый день

заставлял бы чистить, тогда бы по пяти минут на человека,

больше бы не пришлось работать, а теперь целую неделю спину

гни,– сказала женщина в платке.

104

– А сами-то вы где были? Кто же вам запрещал чистить?

Женщина сердито промолчала, а потом сказала:

– Раз кто за этим смотреть поставлен молчит, что ж с нас-то

спрашивать? Вы должны заставлять.

– Где ж ему заставлять. Его не боится никто. Вишь, вон

собрался народ и стоит неизвестно чего.

– Когда ж работать-то начнем? – закричало уже несколько

голосов.

– Так что ж вы не начинаете? Лопатка в руках есть, чего вам

еще? – отвечал суетливо председатель, оглядываясь по сторонам

и ища себе лопатку,– дайте-ка мне лопаточку.

– Да вы заставляйте работать-то... а он лопатку ищет!

– Прямо смотреть тошно. Крикнуть не может как следует.

Все подошли к наваленным горам навоза и стали нехотя

копать.

Председатель тоже принялся работать.

– Эх, прежний-то председатель был молодчина. Бывало,

выгонит всех на работу, сам до лопатки не дотронется, а только

стоит и кричит на всех.

– Да, у того не стали бы почесываться,– сказала женщина в

платке.– Тот, как чуть что не так, сейчас – штраф, а не то вовсе в

милицию. У того из окна помоев не выплеснешь, а если и

выплеснешь, так, бывало, сначала раз десять оглянешься.

– Тот, бывало, сядет, цигарку в зубы и только кроет всех. И

работали – в лучшем виде. Самим же лучше: час отворочаешь,

зато потом иди на все стороны. А тут вот будем через пень

колоду валить до вечера, а там дома работы по горло.

– Тут бы двинуть матюгом, сразу бы у всех руки развязались,

а то копаешь, ровно сонный.

– Прямо работать противно,– сказала женщина в платке.

– Да, уж как не боишься человека, дело плохое. Вчерась

тротуары чистили; объявили, чтобы к двенадцати часам

собрались, а то его в милицию посадят. «Убедительно, говорит,

прошу – не подведите». Вышел в двенадцать – ни души. Давай

сам скрести.

– У прежнего, бывало, за четверть часа до срока все на

местах. А как опоздал, лишних два часа работать заставит, да

еще благословит тебя,– сказала женщина в платке.– Бывало,

женщин и то такими словами кроет, ежели что не так,– и никто

не обижался.

– Не обижались, потому что порядок.

105

– А у этого до того дошли, что на чердаке накат на дрова

подпиливать стали, да все вторые двери на черных ходах

пожгли, а он только все уговаривает да воззвания вывешивает.

– А в квартирах-то что делается? Прежний председатель

цыпленка не позволял держать, а теперь кроликов развели, коз,–

сказала женщина в платке.– Я поросенка купила, тащу его на

третий этаж к себе по парадной лестнице, нарочно, чтобы на

него не налететь (он по черной ходит), а, глядь, он как раз тут и

идет навстречу. Этот домовой у меня сигает, из рук вырывается,

а он загородился газетой, будто читает, и прошел, ничего не

сказал, словно не видал. – Может, и правда не видал?

– Какой там не видал, когда этот демон у меня чуть через

перила не пересигнул, уж поперек его за живот схватила.

– Да, человечка господь послал.

– Ну, ей-богу, ничего не сделаем нынче,– сказала

раздраженно женщина в платке,– вот уж целый час, как вышли,

а работать еще не начинали.

– С таким председателем никогда не начнешь.

– Эх, смотреть противно. Стоим все как вареные. Ежели б

прежний-то был... Тот бы церемоний разводить не стал. Как

двинул бы...

– Сразу бы заходили,– бодро сказало несколько голосов.

– Как же можно. Веселей дело бы пошло.

106

Комната

Портниха ползала по полу около выкроек с булавками в

зубах, когда пришла ее родственница узнать об обещанной

комнате.

– Ну, что, или не умерла еще?

– Да нет... Теперь только оглохла еще совсем.

– Что тут будешь делать, куда деваться. Вещей пропасть, да

собак двух еще Андрея Степановича угораздило привести.

Голову скрутили эти собаки.– А доктор что говорит?

– Доктор говорит, что при последнем издыхании. Хотя

сказал, что с этой болезнью иногда долго живут, если припадки

не будут повторяться.

– Ну, он дурак и больше ничего,– сказала расстроенно

женщина.

– Может быть, пройдешь, посмотришь сама?

В дальней комнате в углу на кровати лежала ссохшаяся

старушка с восковым заострившимся лицом и неподвижно

смотрела перед собой, коротко и часто дыша.

– Пришла справиться о вашем здоровьи, тетушка.

– А?

– О, черт... О здоровьи, говорю, пришла узнать.

– Спасибо, матушка. Сын родной забыл, а ты вот,

племянница, не забываешь.

– Как себя чувствуете?

– Все так же... Оглохла только. За доктора спасибо. Уж так

успокоил меня. Говорит, вы с этой болезнью еще лет пять...

проживете...

– С ума сошел, идиот,– сказала женщина.

– И мне сразу стало лучше, успокоилась.

– А припадков не повторялось больше?

– Нет, бог милостив... как капель каких-то дал, так сразу

легче стало.

В дверь заглянул легкомысленного вида упитанный мужчина

в распахнутой шубе, с шапкой на макушке. Он, с наивным

удивлением подняв брови, шепотом спросил, приподнимаясь на

цыпочки и заглядывая через спинку кровати:

– Что, разве не умерла еще? А я уж вещи привез.

– Да ты с ума сошел!

107

– Я же вчера вечером звонил. Анна Петровна сказала мне,

что кончается.

– Она каждый день кончается.

– Значит, недоразумение... Но Барановы, милочка, тоже не

соглашаются нас дольше держать.

– Анна Ивановна, а то, может быть, в коридоре разрешите,–

сказал мужчина,– нам бы только вещи поставить. Ведь не будет

же она до самых праздников жить! Смешно!

– Право, не знаю. Доктор сказал, что она может долго

прожить.

– Ручаюсь вам, что больше трех дней не выживет. Старушка

веселенькая, она живо соберется.

– Ты вот говоришь, а такие случаи уж бывали,– сказала

хозяйка.– Вот через дом от нас старушка... тоже дыхания уж не

было. Ну, люди набожные. Хотели проводить как следует... да и

комната нужна была. Гроб по случаю купили, продуктов загодя

на поминальный обед закупили. Сладкий пирог испекли. Она

все дышит. Ну, не пропадать же продуктам, позвали знакомых да

и съели этот обед за упокой ее души. А она и посейчас еще

жива.

– Какого черта людей держите? – сказал, войдя, ломовой

извозчик в полушубке и с кнутом.– Торгуются из-за трешницы,

и провозжаешься с ними цельный день. Да еще кобелей этих

навязали, драку посередь двора затеяли.

– Сейчас, сейчас, подождите,– и он в шубе пошел к

старушке.

– Главное-то, что припадки, говорят, совсем прекратились,–

говорила жена, озабоченно следуя за ним.

– Сейчас обследуем. Ну, как здоровье, тетушка? Как мы себя

чувствуем? Она в самом деле как колода глухая. Как здоровье,

говорю, не тем будь помянута? – сказал мужчина, нагибаясь над

постелью.

Старушка слабо повела головой и сказала чуть слышно:

– Спасибо, родной... то хуже, то лучше... Доктор хорошо

помогнул, успокоил, говорит, проживу еще.

– Кого успокоил, а кого и нет,– сказал мужчина в шубе,–

припадков-то не было больше?

– Нет, батюшка.

Мужчина выпрямил спину и озадаченно посмотрел на жену

и хозяйку.

108

– Однако положение становится действительно пикантно,–

сказал он.– Она что-то и дышать, кажется, легче стала. Тетушка,

дыхание лучше стало?

– Лучше, родной, лучше.

– А сколько ей лет, между нами?

– Восемьдесят.

– Восемьдесят? Ну, уж это свинство. В таком случае вот

что,– сказал он вдруг, что-то соображая,– нам бы только диван

сюда втиснуть да комод. Они тут свободно уставятся, а мелкие

вещи в коридоре побудут. К празднику она, может быть, все-

таки раскачается. А пока мы ее в угол задвинем, и ладно.

– Вот это другое дело.

– Тетушка, мы вам диванчик привезли и комодик,– сказал

мужчина, нагнувшись над постелью,– диванчик веселенький,

цветочками.

Старушка подняла на него слабеющие глаза и проговорила:

– Сын бросил на старости лет... А тут племянники... лучше

своих... и доктора и комоды...

– Волоки сюда! – крикнул мужчина ломовому и, мигнув

жене, чтобы она бралась за кровать, в миг задвинул кровать со

старушкой в дальний угол.

Когда несли комод и диван, мужчина в шубе крикнул:

– Ставь кресло на комод, стулья на стол, банки эти давай на

окна. А это на пол сваливай!

– Что же вы ее загородили всю, к ней не проберешься,–

говорила хозяйка, стараясь через вещи заглянуть на старушку.

– Ничего, старушка обстановку любит. Хотя, действительно,

густо вышло... ну да ничего, такова жизнь. Ну, тетушка,

выздоравливайте. Чтобы к празднику непременно. Сладкий

пирог за нами.

109

Инструкция

Около выхода на платформу, где проверяли на дачный поезд

билеты, сперлась толпа пассажиров с коробками и корзинками.

В середине стояла женщина с корзиной и птичкой в клетке.

– Да проходите, что вы там заткнулись-то? – крикнула она.

– Билеты смотрят...

– Тут смотрят, в поезде смотрят, господи батюшка.

– Народ уж очень замысловатый стал, одним разом его и не

проймешь. А теперь еще инструкция такая вышла, чтобы багаж

смотрели лучше, а то иной полхозяйства нацепит, полвагона им

загородит и везет бесплатно. Казне убыток.

– Мой багаж сколько ни смотри,– сказала женщина, показав

на птичку.

– Как придется...

– Ну, ну, после поговоришь, проходи! – крикнул контролер,

подняв глаза и посмотрев через очки на очередь.– Билеты

предъявляй. Эй, стой! С птицей – куда пошла? Билет.

– Ведь я показывала...

– На птицу билет.

– Как на птицу? На птицу нету.

– Ну, и проезду тебе нету.

– Господи батюшка, да как же это?

– Инструкции читать надо: на мелкий домашний скот

должны отдельный билет брать.

– Да какой же он скот? Что ты, ошалел?

– Много не разговаривай. Не дурей тебя люди.

Приравнивается к скоту. Поняла? Что ж на твою птицу

отдельный закон, что ли, писать? Отправляйся в багажное

отделение, там с тебя взыщут за птицу, квиток на нее дадут, вот

тогда и приходи,– сказал контролер.

Он впихнул женщине в руку ее билет и, махнув

напутственно рукой в дальний конец платформы, стал опять

пропускать народ, боком поверх очков просматривая билеты.

– А как на поезд опоздаешь?

– Поспеешь...

И когда женщина с птичкой, подхватив на руку подол,

побежала, он посмотрел ей вслед и сказал:

– Все спешат куда-то, а спроси куда, она и сама не знает.

– Эй, эй, с птицей!.. Куда полезла? В очередь становись.

110

– Да я на этот поезд. Мне только птичку свешать!

– Все равно. Порядок должна соблюдать. А то ишь, черти,

все норовят в обход зайтить.

– Катаются себе с птичками от нечего делать, а тут по делу

стоишь часа три!

Женщина ничего не ответила и встала с клеткой в очередь.

– Щегол, что ли? – спросил, заинтересовавшись,

морщинистый старичок в больших калошах.

И так как женщина ничего не ответила, он прибавил:

– Я уж вижу, что щегол.

– Ты что тут встала? – сказал усатый носильщик в фартуке с

бляхой.– Ведь она у тебя еще не вешана, а ты за квитанцией

становишься! Вон куда иди!

Женщина испуганно бросилась к весам, с которых два

дюжих парня сваливали свешанные кули с солью.

Человек в двубортном пиджаке хотел взвалить мешки с

овсом, но женщина с птичкой подбежала к нему.

– Голубчик дяденька, уступи мне свою очередь. Мне на этот

поезд. Я в одну минуту, мне только птичку свешать. В ней и

весу-то всего ничего.

– Ладно, уступи ей, багаж не велик.

Женщина торопливо протискалась к весам. Около весов

стоял весовщик и, вынув из-за уха огрызок карандаша, что-то

соображал и записывал на изрубленном прилавке.

– Тебе чего?

– Свешать надо...

– Кого свешать?

– Да вот этого вот...

–...Ты бы еще блоху принесла! Вот черти-то безголовые!

– На господский манер пошли, чтой-то без птичек уж и

ездить не могут,– говорили в толпе, в то время как весовщик,

взяв клетку, ставил ее на окованную железом платформу.

– Эй, весы, смотри, не обломи! – крикнул какой-то малый в

рваных башмаках, лежавший на мешках с овсом.– Да что ж ты с

клеткой-то вешаешь! Ты живой вес показывай.

– Для казны старается...

Весовщик ничего не отвечал и выбирал самые маленькие

гирьки. Подержал их на ладони, посмотрел вопросительно и

бросил обратно.

– Да поскорей, господи батюшка, а то я из-за вас на поезд

опоздаю!

111

– А ты выбирала бы, что везти. А то тащите, что попало, вот

и нянчайся с вами, ломай голову. . Ну, не тянет, дьявол! –

воскликнул он.– На самую последнюю зарубку поставил!

– Ты бы уж вешал вместе с ней, она бы как раз к вашим

весам подошла, баба сытая...

– На первую зарубку годится,– подсказал малый с мешков.

– Долго вы меня тут будете мучить? Пропадите вы со своим

весом!

– Они долго держат, зато без ошибки получишь,– сказали из

толпы.

– Скоро ты там с весами, Кондратьев? Чего застрял?

– Да вот бьюсь тут над этим домовым.

Дверь деревянной загородки отворилась,– подошел другой

человек в форменной фуражке и остановился в затруднении

перед щеглом, стоявшим на весах.

Щегол, нахохлившись, понуро сидел в клетке и смотрел

одним глазом, закрыв другой белой пленкой.

– Больной, что ли, он у тебя? – спросил человек в форменной

фуражке.

– Демон его знает, хоть бы вовсе подох...

Ожидавшие своей очереди, видя, что около весов собрался

зачем-то народ, тоже подошли и, окружив весы, молча смотрели

на щегла.

– Вот дьявол-то, ничем его не возьмешь! – сказал весовщик,

плюнув.

– А на последнюю зарубку ставил?

– Кой черт – на последнюю! Он и без зарубки ничего не

тянет. Нету в нем весу.

– Вес должен быть. Без весу ничего не бывает.

– Долго вы меня тут будете морить?

– Сейчас, подожди. Не тявкай под руку.

–...А то ошибется пуда на полтора – свои придется платить,–

подсказал опять малый с мешков.

– Может, спросить заведующего, без весу пропустить?

– Не полагается без весу. Инструкция. Да спросить можно...

Иван Митрич,– крикнул человек в форменной фуражке,– нельзя

ли груз без весу принять?

Из окошечка кассы высунулось удивленное лицо и сказало:

– Что ты, очумел, что ли? Читал инструкцию?

– Ну, вот видишь.

112

– Эй, ты, баба, что ты там сватаешься? Целый гурт скота, что

ли, у тебя? – кричали задние.– Что у нее там?

– Птица.

– Много?

– Одна только...

– Так какого же черта она там присохла!

– Вот окаянная-то, того и гляди, поезд уйдет...

– Пишут тоже инструкции,– говорил весовщик,– на глаз

нельзя, а на весах – ничего не тянет. Успеете, куда прете? Только

вот и дела, что ваши мешки вешать... Вот навязался-то демон,

ногтем его придавить, а вишь, сколько народу держит, погляди,

пожалуйста, уж на улице стоят.

– Ну вот что... вот тебе квитанция, как за пуд багажа, и уходи

ты отсюда от греха, а то ты у нас тут все перебуровишь,– сказал

человек в форме, отдав женщине квитанцию и махнув на нее

рукой.

На платформе загудел паровоз.

– Матушки! – крикнули стоявшие в очереди и, давя друг

друга, бросились на платформу.

– Ушел, ушел!

– Ах, сволочь окаянная, всех посадила!

– И откуда ее черти принесли?..

– Лихая ее знает. Овечкой прикинулась, пролезла.

– А с чем она была-то?

– С домашним скотом, говорят.

– С каким там скотом, с птицей... И птичка-то пустяковая...

– Пустяковая,– сказал малый с мешков,– таких пустяков с

десяток принесть, вот тебе все движение на неделю – к черту...

113

Слабое сердце

В одном из столичных учреждений по лестницам ходили

ломовики в тяжелых сапогах, сносили вниз столы, шкапы,

пыльные связки бумаг и клали их на воза, чтобы везти в другое

помещение.

Между ломовиками совалась старушка в большом платке и

из-под рук заглядывала вверх по лестнице, где сновали взад и

вперед люди, и шептала про себя:

– Господи батюшка... как в лесу.

– Пусти, старуха, ногу отдавлю. Что тебе надо тут?

– Пособие, батюшка, пришла получать.

– Вниз иди, двадцатый номер.

Старушка пошла вниз. И через некоторое время внизу

послышалось:

– Что мотаешься под ногами? Вот шкапом-то ахнем тебе на

голову, и дух твой вон.

– Пособие, батюшка...

– Вверх иди,– сказал проходивший с разносной книгой

человек в валенках.

– Я уж была там, кормилец.

– На каком этаже? – строго спросил проходивший.

– На четвертом, батюшка.

– Выше иди.

Старушка пошла наверх.

– Это какой этаж, кормилец?

– Третий... Ты опять уж сюда явилась?

– Я только что на низ сходила, милый.

– Ну, сходила и слава богу.

– А теперь вот опять сюда прислали.

– Очень нужна ты тут.

Старушка вошла на четвертый этаж и остановилась

отдышаться. На продавленном диванчике, под которым была

видна выскочившая пружина и рогожа, сидел какой-то

болезненный человек.

– Дожидаешься, батюшка?

– Отдыхаю,– сказал человек.

– Я вот с утра уж пришла. Избегалась наотделку.

– Что надо-то?

– Пособие получать, да никак не найду, где.

114

– Сейчас устроим... Послушайте,– сказал мужчина,

обращаясь к пробегавшему человеку с портфелем,– где бы тут

старушке пособие получить?

– Черт его знает. Где-нибудь тут надо искать,– сказал тот,

остановившись и с недоумением оглянувшись по сторонам.

Потом опять побежал.

– А в двадцатом номере не были? – спросил он,

остановившись.

– Ходила уж туда, цифры все шли, шли подряд, а потом на

восемнадцатом номере оборвались, и уперлась я в какой-то

закоулок, не знала, как выйтить. На старом-то месте я уж

приладилась получать, а теперь на новое переехали, никак не

потрафишь.

– Я тоже,– сказал человек, сидевший на диване.– Только на

другой конец города зря прошел.

– Что за черт!.. Мой стол увезли, оказывается? – закричал,

выскочив в коридор, мужчина в шубе и без шапки.– Извольте

радоваться, положил туда шапку, теперь шапка уехала. Хоть

платочком повязывайся.

– Что ж это, тут всегда такие хлопоты?

– Всегда. Переезжают.

– А часто, значит, переезжают-то?

– Часто. То одно учреждение от другого откалывается, а то

два в одно сливаются. Да и изнашиваются очень. Вот хоть наше

учреждение взять: дали помещение хорошее, а через месяц обои

изорвались, вместо стекол фанера везде, да еще каким-то

манером водопроводные трубы лопнули, затопило всех, по

комнатам уж на досках плавали. А то иной раз помещение

какое-нибудь понравится, так и идет.

– Ну, теперь отдохнула, пойду дальше,– сказала старушка.

– А вы обратитесь в справочное бюро,– сказал пробегавший

обратно человек с портфелем.– Вам все и укажут, а то ходите

как слепые.

– А где оно, родимый?

– Черт его знает, кажется, пятнадцатая комната внизу.

Старушка поблагодарила и пошла вниз.

– Вниз-то хоть иттить легче,– сказала она с ласковой

улыбкой, обращаясь к двум ломовикам в фартуках, тащившим

конторку.

– Вот бы и ходила все вниз, а то зачем-то наверх лезешь!

115

– Да что ты все трешься тут? Проходу от тебя нет,– крикнул

другой.

– Справочное бюро, милый, ищу.

– Да ведь ты другое что-то искала...

– А теперь это велели искать, родимый.

– Что ж ты подряд, что ли, взяла? Ну, проходи, проходи.

– Скажите, пожалуйста,– послышался внизу голос

старушки,– где тут справочное бюро?

– Двадцатая комната, кажется, была, посмотри там.

Старушка подошла к 20-му номеру и прочла:

информационное бюро.

Постояла, потом отошла, сказавши:

– Знать, уж чтой-то новое въехало.

Она опять полезла наверх, потом уселась на окне.

– Вот, как сердце слабое, хуже всего,– сказала она, увидев

своего собеседника, спускавшегося вниз.

– Не дай бог. Сердце пуще всего,– а мне, оказывается, опять

через весь город иттить. Их куда-то к заставе бросило.

– Переехали?

– Только вчера. Две недельки побыли тут – и дальше. Ну, да

тут хоть гор нет, доберусь. Пойду, а то еще, глядишь, там не

застанешь, за две недели много воды утекло.

Два мужика спускали вниз тяжелую конторку и застряли на

повороте лестницы.

– Вишь, черт их, потрохов сколько набрали, да еще

повернуться негде:

– Ну-ка, заноси свой бок, сейчас ходко пойдет. Так, пошло.

Что-то хрястнуло.

– Чтой-то там?

Передний, озабоченно оглянувшись, поставил свой конец на

пол.

– Какую-то штучку тут отсадили.

Мужики ушли. За ними прошли какие-то барышни,

тащившие под мышками охапки бумаг в синих папках.

– Куда господь несет? – крикнул им поднимавшийся

навстречу по лестнице человек.

– Сливаемся с Соцвосом!..

Лестница опустела. Прошел вниз мужчина в пальто, без

шапки, повязанный платочком, как повязываются на похоронах,

чтобы не простудить голову, и, наткнувшись на старуху,

спросил:

116

– Вам что надо тут?

– Справочное бюро, родимый.

– А в нем что?

– А кто его знает, батюшка!

– Как кто его знает! Что вам нужно-то?

– Пособие, батюшка.

– Так это – финансовый отдел надо... Хватилась – он уже

теперь небось к Театральной площади подъезжает.

Старушка озадаченно посмотрела вниз по лестнице.

– Так это, значит, его, батюшку, у меня на глазах носили.

Куда ж теперь-то мне бежать?

– Сретенский бульвар, шесть,– сказал человек и, поправив на

голове платочек, пошел вниз.

Старушка посмотрела ему вслед. Потом села на ступеньку

лестницы и сказала про себя:

– Отдохну немножко, потом пойду, покамест сердце не

ослабело.

117

Козявки

На верхней слободе в трех семьях заболело сразу несколько

человек. Совет послал в город за доктором, а домашние

заболевших за коновалом, который никогда не отказывался от

практики и не затруднялся никакими болезнями, будь его

пациент лошадь или человек.

Двое больных оказались в семье портного. На завалинке его

избы сидели – он сам, старушка Марковна и печник, когда

пришел коновал.

С заросшей до глаз седой бородой, с кожаной сумочкой на

поясе, на которой было изображение лошади из белого металла,

весь обвешанный какими-то ремнями, коновал прошел молча и

мрачно мимо сидевших прямо в избу, не поздоровавшись ни с

кем.

Портной пошел за ним.

– Вот в городе один доктор на человека, другой на лошадь,

третий еще на что-нибудь, а наш Петр Степаныч не разбирает,–

и лошадей, и людей, всех валяет.

– Молодчина.

– Голова очень работает. И строг.

– Без этого нельзя. Ежели доктора не бояться, это уж

последнее дело,– сказал печник.

В избе портного лежало двое в жару. Коновал подошел к ним

и несколько времени строго смотрел на них. Портной несмело

выглядывал из-за его плеча.

Коновал бросил смотреть на больных и недовольно,

подозрительно обвел взглядом стены. Они были только что

выбелены, в избе было подметено.

– Когда белили? – спросил коновал, поведя заросшей шеей в

сторону хозяина.

– Вчерась побелили.

– Зачем это?

– Почище чтоб было.

– Что – почище?

– Да, вообще, чтобы... Доктор в прошлом годе говорил, чтоб

первое дело – чистота.

– Уж нанюхались... Чистотой, брат, не вылечишь.

– Вылечишь не вылечишь, а приостановить...– сказал

несмело портной,– чтобы эти не разводились.

118

– Кто эти?

– Кто... Что от болезни разводятся.

Коновал только посмотрел с минуту на хозяина, ничего не

сказал и, отвернувшись, стал на столе раскладывать свои

лекарства, доставая их из кожаной сумочки.

– Что ж, лекарство-то одно и то же, что вчерась корове

давали, Петр Степаныч? – спросил портной.

– А тебе какого ж еще захотелось?

Лечебные средства у него одни и те же; что для лошадей, то

и для людей. Поэтому, если лошади молчат при его лечении, то

люди кричат не своим голосом или лезут на стены; при разных

болезнях одни и те же средства. Но чем болезнь сильнее, тем

доза больше. Причем если со здоровыми он суров, то к

больному подходит с выражением палача, у которого есть

личные счеты с преступником. Пронизавши его, как следует,

взглядом, коновал засучивает рукава на своих узловатых

жилистых руках и принимается мазать мазью. А когда больной

начинает пересчитывать всех святых и поминать родителей,

коновал отойдет, опустит засученные руки, посмотрит на него и