Текст книги "Избранные произведения"

Автор книги: Пантелеймон Романов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 29 страниц)

творящее начало в человеке.

Как с этим бороться?

С величайшей серьезностью. У нас распространен близорукий

метод – обливать грязью противника и находить в нем только одни

отрицательные стороны... Но теперь время такой тактики прошло. Оно

должно замениться серьезным, без всякого зубоскальства отношением

к этому вопросу» 21.

Пристальное внимание к происходящему, к поведению,

настроениям, переживаниям людей, перестраивающихся или

приспосабливающихся, бывших представителей привилегированных

классов, позволило Романову создать несколько блестящих

психологических рассказов – «Человеческая душа», «Видение»

«Экономическая основа».

Процесс социальной и экономической перестройки, который

начался в стране после Октября, несомненно, сопровождался

возникновением новых отношений в сфере нравственности,

выработкой новых норм морали.

Сопротивление исстари установившимся отношениям господства и

подчинения распространялось и на семью. Среди молодежи

утверждалась «свободная любовь» как противопоставление старым

формам освещенного религией брака. Мало того, сама любовь

провозглашалась пережитком буржуазной эпохи: нет никакой любви,

есть только отношение полов. На эту тему было написано много книг,

21 Безбожник, 1928, № 37, 9 сентября.

16

одна из наиболее нашумевших в то время принадлежала перу А. М.

Коллонтай – «Любовь пчел трудовых» (1923). На тему любви и брака

вспыхивали ожесточенные дискуссии.

Книга А. М. Коллонтай дышала пафосом свободы и независимости.

Помыслы ее героинь устремлены к любви-товариществу, к такой форме

отношений мужчины и женщины, где они обладают равными правами,

равной свободой. Однако очень не просто сохранить любовь в

динамичную переломную эпоху, и героини Коллонтай склоняются к

мысли о замене свободы любви свободой интимных связей. Здесь был

возврат к настроениям дореволюционной поры– ведь подобные же

взгляды исповедуют и Ирина из «Последних страниц из дневника

женщины» Брюсова и Ольга Орг из одноименного романа Юрия

Слезкина (1914)... Да, тогда это был вызов официальной буржуазной

морали. Но чем он отличался от аморальной проповеди

арцыбашевского Санина? А именно на такой позиции стояли героини

многих произведений советской литературы 20-х – начала 30-х годов: и

героиня «Луны с правой стороны» С. Малашкина (1926), и Наталья

Тарпова из одноименного романа С. Семенова (1927), и героини Ф.

Панферова.

Одним из первых Пантелеймон Романов выступил в защиту

подлинной любви в условиях нового строя, что свидетельствовало о

стремлении укрепить этот строй, преодолеть издержки его развития.

Уже в пьесе «Женщина новой земли» (пьеса известна и под другими

названиями – «Свободная любовь», «Мария Кропотова», 1924) он

сделал попытку показать жизненную несостоятельность, более того –

разрушительную силу нравственной установки на свободную любовь.

Однако критиками, да и частью молодежных функционеров такие, по

существу, светлые, устремленные в будущее рассказы, как «Без

черемухи» и «Суд над пионером», были восприняты как

очернительские. Писателя обвиняли в порнографии, в смаковании

эротических сцен. Луначарскому даже пришлось вступаться за

Романова на страницах печати, в частности, по поводу его «Писем

женщин», где писатель предпринял психологическое исследование

женской любви.

Произведения Романова становились объектом жарких обсуждений

не только в прессе, но и на публичных собраниях, диспутах. Речь там

шла главным образом не о художественных достоинствах или

недостатках сочинений писателя, а о тех проблемах, какие он поднял в

рассказах «Без черемухи», «Суд над пионером», «Актриса», в пьесе

«Женщина новой земли», позже в романе «Товарищ Кисляков» и др.

Перечитывая сегодня Романова, видишь, насколько чисты его

помыслы, поражаешься проницательности и мудрой простоте его

творчества.

Романов бесстрашен в своих произведениях, как только может быть

бесстрашен честный человек.

17

В рассказах «Видение», «Экономическая основа», «Человеческая

душа», «Огоньки» он рисует и негативные картины

послереволюционной России. И хотя чаще всего они даются через

восприятие героев, отрицательно относящихся к новому строю, многое

потерявших в результате революции, все же в них содержатся и

моменты объективные, отражающие истинное положение дел. Но

Романов показывает вместе с тем, насколько убог внутренний мир этих

бывших людей, клянущих новый строй, пытающихся к нему

приспособиться, приспосабливающихся, но вдруг обнажающих свою

низменную натуру (как герой рассказа «Видение»).

Лишенные внешних драматических вспышек, увлекательной

интриги, неожиданных поворотов сюжета, незатейливые, простые, как

сама жизнь, рассказы Романова вместе с тем и сложны, как сама жизнь,

и полны внутреннего, невыдуманного драматизма. Герои лучших

психологических рассказов – это уже не фигуры-символы, как в

сатирических миниатюрах, а сложные противоречивые образы.

Его эстетический принцип оставлять читателя наедине с фактом

многими критиками был воспринят как бесстрастность и равнодушие.

Статья С. Пакентрейгера о Романове так и называлась: «Талант

равнодушия». Критике двадцатых годов вообще было присуще цеплять

ярлыки, обвинять писателей в незнании марксизма и диалектики,

поучать, как надо и как не надо писать, какие темы избирать, а какие

отбрасывать. Особенно рапповские и напостовские критики подвергали

Романова систематическим злобным нападкам. Лейтмотивом многих из

них было: «Опять этот Романов со своими проблемами!» «Романову ли

говорить о серьезных проблемах, ведь его творчество вскормлено

побочными моментами революции, ведь его герой – мятущийся

всероссийский обыватель».

В то время не избежали критических атак и Горький, и Маяковский,

и Есенин, и Булгаков, и Пришвин, и А. Толстой.

Но Романов, как и многие другие талантливые писатели, не

сломался, не пошел на компромиссы (лишь в последние годы жизни он

стал делать уступки – это нашло отражение в 4 и 5 частях «Руси» и в

некоторых рассказах). В большинстве же своих рассказов он верен себе,

верен избранному пути.

«Ведь в искусстве,– писал Романов в ответе на одну из анкет, а по

сути, отвечая своим критикам,– дело не в беспристрастной передаче

своей мысли, а в сведении глаз на глаз читателя с самой объективной

реальностью и оставлении их без свидетелей. Только тогда совершается

подлинное восприятие искусства. Каждый воспринимает искусство

только по тому дубликату, который имеется у него и вполне

соответствует подлинному снимку с реальности, данному писателем»

22.

22 Читатель и писатель, 1928, 28 августа.

18

Символ веры Романова – «Реализм и реализм!.. Но отнюдь не

переходящий в натурализм». «Та литература хороша,– писал Романов,–

которая не успокаивает мысль разрешением вопросов, а будит читателя,

заставляет его волноваться, пересматривать те вопросы, к которым он

пригляделся и которые машинально считает он уже разрешенными».

И Романов ставил вопросы. По сути дела, почти каждый его

сатирический и юмористический рассказ – более или менее серьезный

вопрос. История уже произвела отбор, и сегодня можно видеть, что

сюжеты некоторых рассказов остались для нас лишь как штрихи давно

ушедшего времени («Спекулянты»; «В темноте»), сюжеты других (и

таких большинство) затрагивают проблемы сегодняшнего дня

(«Значок», «Грибок», «Стена», «Три кита», «Синяя куртка»,

«Картошка», «Белая свинья», «Блестящая победа»).

Сатирические и юмористические рассказы Пантелеймона Романова

– это вершина его творчества, в них достигнуто идеальное слияние

содержания и формы, а идея дается самим художественным образом и

усваивается естественно и свободно.

Стиль Романова, характерный для большинства произведений,

сдержан, даже суховат. Он избегает пышных словесных орнаментов,

метафоричности. Образы и сравнения Пантелеймона Романова, как

правило, лаконичны, почти всегда точны, без кричащих красок, а кроме

того, неизменно доводят до читателя не только смысл, который выходит

за границы своего времени, но и дают приметы именно своего времени,

его атмосферу.

Комизм в рассказах отражает комизм жизненных ситуаций,

жизненных противоречий («В темноте», «Опись», «Рулетка»),

Выхваченные из жизни положения, воплощенные в емких

художественных образах, становятся источником комического

(«Лабиринт», «Слабое сердце», «Картошка», «Три кита»).

Именно сатирические и юмористические рассказы наряду с

неизменными отрицательными отзывами получали и высокую оценку в

печати (Воронский, Луначарский, В. Полонский, С. Гусев).

Серьезные критики видели в его произведениях правдивое

отражение эпохи и стремление писателя служить новому строю своим

пером, помогать преодолевать вековую российскую косность,

отсталость, бестолковщину, но критики близорукие в тех же

произведениях обнаруживали потакание мещанским, обывательским

вкусам, новой нэпманской буржуазии. К сожалению, их было

большинство, они наносили ущерб нормальному развитию литературы.

Расхожими терминами в их статьях было: «найти лицо», «определить

лицо». Поиски «лица» зачастую приводили этих критиков к

категорическому заключению, что «у такого-то писателя нет лица» или

же что он «скрывает свое лицо» и более того – что он обнаруживает

лицо классового врага. (Кстати, даже Маяковский в стихотворении

«Лицо классового врага», 1928, – одним из признаков враждебности

народу считал пристрастие читателей к произведениям Пантелеймона

19

Романова и Михаила Булгакова). В рассказе «Право на жизнь, или

Проблема беспартийности» Романов с горечью описывал «поиск лица»

беспартийным писателем. Некоторые критики видели просчет автора в

том, что его герой кончил жизнь самоубийством. Настоящий

приспособленец так бы не поступил, – говорили они, не учитывая, что

и в стремлении приспособиться можно потерпеть крах.

Поиски критиками «лица» самого Романова сопровождались

ожесточенными нападками на писателя, участившимися после выхода

его романа «Товарищ Кисляков» (1930).

Так писатель на несколько лет вперед предвидел тенденцию.

Когда сегодня читаешь критиков 20-х – 30-х годов, поучающих,

изобличающих, унижающих, принимающих позу литературных

учителей и мыслителей, постигших единственно верный смысл жизни

и эпохи, становится ясно, как трудно было писателю, какое требовалось

огромное мужество, чтобы все это преодолеть и продолжать работать.

О своей позиции – «Реализм и реализм!» – Романов заявлял

неоднократно. Но есть одно его высказывание, которое, хотя и было

сделано в связи с Чеховым (в ответе на анкету), органически связано со

всем творчеством самого Романова: «Для писателей Чехов по-

прежнему остается одним из высших образцов, у него можно учиться

простоте, краткости, жизненности (что критики часто смешивают с

мещанством). У него есть величайший дар претворения обыденных

мелочей в трагедию или комедию жизни.

Есть два способа художественного преодоления низин жизни:

1) посредством изображения возвышающих моментов, героических

и

2) посредством микроскопического исследования самых низин, при

условии, если художник сам стоит на большой высоте над этими

низинами. Только тогда он имеет в себе критерий для оценки, и этот

критерий будет передаваться читателю, и он через художника будет

получать тонкость обоняния для различения высокой и низкой пробы в

явлениях жизни.

Чехов пользовался этим последним способом...» 23

Этим же способом пользовался и Романов. У него мы не найдем

изображения героических, возвышающих моментов (лишь в позднем

рассказе «На Волге» сделана такая попытка, но рассказ этот не типичен

для Романова). Писатель ищет и находит своих героев среди простых,

внешне мало приметных людей. Иногда это люди с открытой и нежной

душой (Петр в «Звездах», две Катерины в «Черных лепешках», героиня

рассказа «Без черемухи»), но в основном о душе его героев нам не дано

узнать. Разношерстный люд его рассказов–крестьянин, торговец,

мешочник, мастеровой, совслужащий (как их называли тогда), солдат и

т. д. мелькает, не задерживаясь перед читателем. Романов рисует

движущуюся массу – на улице среди лабиринта учреждений с

23 На литературном посту, 1929, № 17.

20

странными, не выговариваемыми названиями, в коридорах этих

учреждений перед множеством дверей и табличек, на площадях и

толкучках, на железнодорожных станциях в ожидании поезда и в

борьбе за место в вагоне, у постели умирающей старушки в уповании

на освобождающуюся жилплощадь. У этих персонажей часто нет

имени, их можно различить лишь по какой-либо детали – мужик в

чуйке, солдат с чайником, баба в валенках... Но они говорят, действуют,

живут. . мы ощущаем, как густо, плотно населена его проза живыми

людьми. Мы погружаемся в атмосферу 20-х годов...

У Романова мы не найдем идеального героя, который мог бы

служить образцом для подражания. Даже просто положительных героев

у него не столь уж много (Сергей в «Новой скрижали», Петр в

«Звездах», героиня рассказов «Без черемухи» и «Большая семья»). Зато

в большинстве его многочисленных рассказов следует выделить

действующее в них «честное, благородное лицо»–смех.

«Не тот смех,– писал Гоголь о такого рода комического,– который

порождается временной раздражительностью; желчным, болезненным

расположением характера; не тот также легкий смех, служащий для

праздного развлеченья и забавы людей,– но тот смех, который весь

излетает из светлой природы человека, излетает из нее потому, что на

дне ее заключен вечно бьющий родник его, который углубляет предмет,

заставляет выступить то, что проскользнуло бы, без проницающей силы

которого мелочь и пустота жизни не испугала бы так человека» 24.

Рассказы Романова, необычайно простые и безыскусственные (к

ним в полной мере можно отнести известное определение реализма как

воспроизведения жизни в формах самой жизни), тем не менее зачастую

воспринимались и понимались превратно-примитивно современниками

(причем преимущественно критиками). При анализе произведений

(если это можно было назвать анализом – в основном это был пересказ

ситуаций, данных писателем) акцент делался на том – было это или не

было в жизни, искажение это действительности или нет. А между тем в

одной из записных книжек Романова можно найти мысль, которая

служит ключом к пониманию творческого принципа, метода, приема

писателя: «В своих рассказах я не описываю смешных положений; я

открываю какое-нибудь национальное свойство, и на нем строится само

собой рассказ, благодаря этому в нем все имеет отношение к одному

основному смыслу и всякое смешное положение получает высшее

художественное оправдание» 25.

* * *

К концу 20-х годов Романов, не переставая писать рассказы (в 1929

году им создан один из лучших рассказов «Яблоневый цвет»),

24 Гоголь Н. В. Полн. собр. соч., т. 5. М., 1949, с. 169.

25 ЦГАЛИ, ф. 1281, оп. 1, ед. хр. 92, л. 45.

21

переходит к более крупным формам. 1 октября 1927 года он записывает

в дневнике: «Закончил «Новую скрижаль». О ложном знании

образованного человека (не дающем роста, но заполняющем его)» 26.

Роман этот внешне перекликается с рассказом «Черные лепешки».

Он не был удачей автора. Как обычно, критика его поругала. Но самое

серьезное испытание ожидало Романова через два года, с появлением

следующего большого произведения.

7 октября 1929 года в его дневнике появляется запись: «Кончил

роман «Попутчик». Первой мыслью было написать роман

«Вырождение», т. е. конец интеллигенции в плане вырождения. Я писал

его два раза и все не загорался, и только когда стал писать в третий раз,

почувствовал всю силу охватившего меня вдохновения. 310 стр. я

написал в 31 рабочий день. Чувствую, что написал страшную вещь.

«Последнюю главу из истории русской интеллигенции» 27.

Так рождался роман, получивший в публикации заглавие «Товарищ

Кисляков».

На Западе это произведение было воспринято как материал для

критики советской действительности изнутри. В считанные недели он

был переведен почти на все европейские языки и под названием «Три

пары шелковых чулок» издан во многих странах. На Пантелеймона

Романова обрушился шквал разгромной критики. Его третировали как

«классового врага», клеветника и т. п., его книги изымали из библиотек.

Литераторы, склонные к изображению борьбы за новый строй

только через героику созидания, не поняли замысла писателя.

А. Бек, например, правильно отметив, что «роман «Товарищ

Кисляков» дал образ, тип приспособленца («Гнусный подхалим,

отвратительный приспособленец, пресмыкающийся лакей – таков

Кисляков в изображении Романова» 28), переносит авторскую оценку

героя на всю советскую интеллигенцию. Это было или близоруко или

некорректно. О «реакционном смысле произведения Пантелеймона

Романова» писал Владимир Киршон 29. Романов стремился показать

конец старой интеллигенции, не нашедшей себя в новых условиях,

более того, он создал образ отвратительного человека, предателя,

готового служить любому строю, лишь бы его не трогали, и ради

собственного спокойствия и карьеры готового предать друзей и

вчерашних покровителей, если сегодня они не у власти. Тип страшный,

но ведь, создав его, Романов опять же оказался провидцем. За несколько

лет до 1937–1938 годов, когда совершались усиленные поиски «врагов

народа», Романов показал, что среди наиболее рьяных «борцов» за

чистоту партии, за социализм находились и те, кто втайне не принимал

новый строй, но любыми средствами демонстрировал свою лояльность.

26 Там же, 93, л. 30.

27 Там же, л. 30–31.

28 Рост, 1930, № 5, с. 30.

29 Ленинград, 1930, № 2, с. 115.

22

В «Литературной газете» под шапкой «Пантелеймон Романов о

«Товарище Кислякове» (1931, № 38) было опубликовано письмо автора,

где он отвергал те обвинения, которые ему предъявляли, и объяснял

существо своего творческого метода: «Я брал только интересующее

меня явление, устремляя на него всю силу моего внимания. Я устранял

все противоположные и ослабляющие впечатление элементы, чтобы

исследовать это явление до последних глубин и заставить читателя со

всей силой присмотреться к этому явлению...

В мелких рассказах... читателю не могло в голову прийти, что я даю

там изображение всей действительности».

В дневнике Романов записал: «Какое у меня «политическое

миросозерцание», какая «позиция» наконец? – Никакой. Одно время я

загораюсь перспективами революции, в другое – я вижу ее в самом

черном свете, в третье – еще как-нибудь. Но благодаря именно этому

мне внутренно знакомы опытным путем все позиции, и я их только

делаю материалом для себя, и отсюда моя пресловутая объективность и

проникновение в человеческую душу, потому что моя душа имеет

десятки лиц. И в сущности, я все пишу из собственного опыта, так как

по себе знаю и те и другие и третьи отношения к действительности.

Если бы я был практическим деятелем – гражданином в революции,

я был бы благодаря этому свойству слабейшей пешкой. А так как эти

мои «ощущения» идут не на практическое дело, а поступают в

художественную лабораторию, я оказываюсь сильнейшим» 30.

* * *

Начиная с 1932 года, Романов совершил ряд поездок по стране.

Побывал в Донбассе, в Харькове, на строительстве автозавода в

Нижнем Новгороде, в Запорожье. Посещение строительных площадок,

заводов, дворцов культуры, знакомство с тем, как трудятся, отдыхают

рабочие в разных местах страны, как учатся и приобщаются к культуре

их дети–все это послужило материалом для нескольких больших

очерков: «О детях», «На родине советского Форда», «Новые люди» и

др. Однако литературная критика эти очерки отвергла. Его обвиняли в

отрыве от эпохи, в непонимании происходящих событий и свершений.

Когда читаешь сегодня статьи таких критиков, как А. Селивановский,

В. Катанян, А. Прозоров (да и многих других), создается впечатление,

что писателя обложили, как волка: затравить, затравить–их цель! Они

выхватывали отдельные фразы (а порой и слова), они стремились

изобразить Романова как человека, чуждого большому искусству и

вообще Стране Советов. «Гнилью безнадежного кладбища, а не боевым

духом социалистического строительства веет от этой вашей

«зарисовки», Пантелеймон Романов! Клеветой врага!» 31 – И это

потому, что Романов в очерке «На родине советского Форда» не просто

30 ЦГАЛИ, ф. 1281, оп. 1, ед. хр. 91, л. 130–131.

23

описал размах грандиозного строительства, но и показал бытовую

неустроенность инженеров и рабочих, неизжитое еще разгильдяйство,

халатность.

А между тем Романов связывал проявление новых сил в русском

народе, дремавших на протяжении веков, именно с новым строем, с

социалистическим строительством, его успехами, о чем и писал в том

же очерке: «Я принял за основные черты русского характера –

пассивность, лень к движению, к борьбе, расплывчатость, мистическую

настроенность и способность к быстрому короткому порыву, его

непригодность к длительному, непрерывному усилию.

Но меня, как исследователя психологии нации, не могло не

поражать в течение всей революции явление совсем другого порядка:

откуда-то взявшаяся способность к длительному, в течение многих лет

непрерывному усилию, способность в течение пятнадцати лет

неослабно вести основную линию, лозунг борьбы вместо прежнего

непротивленства. Несомненно, что основные черты «национального

характера» перестали быть основными. Действующей силой выступили

совсем другие черты. И жизнь получила совсем другое лицо» 32.

Речь П. Романова на Первом съезде писателей, где он говорил об

особенностях сатиры, была произнесена не без оглядки на требования

вульгаризаторской критики. «Навсегда покончить с однобокой

сатирой,– говорил он,– иначе они, «сатирики», прежде всего обрекают

на гибель самих себя». Горькой иронией в адрес тех, кто был поставлен

в железные тиски новейшей критикой, звучат эти слова. «Сатирик и

юморист могут отвечать на требования нашей эпохи. Они могут,

разоблачая брак, создавать и образы героев нашей эпохи, не изменяя

при этом своей индивидуальности» 33. П. Романов ошибался – это было

насилие над творческой индивидуальностью сатирика, измена своим

творческим принципам. Насаждение такой межеумочной литературы

породило впоследствии ту серую бесконфликтную мелкую юмористику

и убогую сатиру, которая стала господствующим направлением в этих

жанрах на протяжении полувека.

Реализуя провозглашенные теоретические установки, Романов

написал рассказы «За этим дело не станет», «Интеллигенты»,

«Пионерка», некоторые другие. Лишь в рассказе «За этим дело не

станет» еще чувствуется энергия и мастерство писателя. Все остальное

значительно слабее, бледнее.

Последним крупным его произведением (помимо 4 и 5 частей

«Руси») был роман «Собственность» (1932). Эскизом к роману, как бы

конспектом его, послужил небольшой рассказ «Блестящая победа»

31 Чибуренко Н. При чем здесь Пантелеймон Романов? – Ж. Штурм

(Самара), 1932, № 4, с. 48.

32 Романов П. Рассказы. М., 1934, с. 37.

33 Первый Всесоюзный съезд советских писателей. Стеногр. отчет.

М., 1934, с. 247.

24

(1930): талантливый пейзажист Виктор Большаков предает свой талант

и начинает клепать плакаты на потребу дня. Плакаты приносят ему

достаток, художник строит дачу, занимается садом, огородом, погрязает

в собственности. Его талант истаивает.

Талант и общество, художник и общество–это одна из проблем,

всегда волновавших Романова.

И опять посыпались обвинения в пошлости, в искажении

действительности. Это было расхожим клеймом, которое

прикладывалось к каждому новому произведению писателя:

«Пошлость»,– бросали критики в адрес романа «Собственность»,

«Пошлая проблематика»,– заявляли читатели на страницах

«Литературной газеты», «Пошлость»,– звучало в рецензиях на

вышедшие в 1934 и 1935 годах сборники рассказов Романова.

Но наиболее проницательные писатели (Воронский, Горький)

ценили талант Романова и старались оградить его от нападок. «П.

Романова совсем напрасно, главным образом, развязные ленинградские

критики упрекают в пустой анекдотичности,– писал Воронский. –

Этого у него нет. Романов серьезен, он заставляет смеяться других, но

сам не смеется, больше, на литературном лице его – маска

бесстрастности» 34.

М. Горький в статье «О трате энергии» прямо называл эту

критическую кампанию травлей. «У нас образовалась дурацкая

привычка втаскивать людей на колокольню славы и через некоторое

время сбрасывать их оттуда в прах, в грязь,–писал он.– Не стану

приводить примеров столь нелепого и жестокого обращения с

человеком, примеры всем известны. Но если необходимо, укажу на

отношение к Сейфуллиной, Романову, Бабелю, Герасимову и многим

другим. Мне они напоминают сцены «самосуда» над воришками в 17–

18 годах – позорнейшие драмы, авторами которых являлись обыватели.

И вот эти обывательские, мещанские волчьи травли человека весьма

надоедливо напоминаются каждый раз, когда видишь, как охотно и

сладострастно все бросаются на одного, чтобы, уничтожив

оплошавшего, занять его место» 35.

И все это происходило на фоне невероятной популярности

Романова у читателей и зрителей. Его комедия «Землетрясение», одна

из первых советских комедий, с огромным успехом прошла в десятках

театров страны. Его рассказы читались с эстрады многими сотнями

исполнителей, профессиональных и самодеятельных. В информации

«Что читают артисты», опубликованной в газете «Московский

комсомолец», сообщалось: «Из русских писателей по читаемости идет

Пантелеймон Романов, за ним Толстой, Горький, Вересаев,

34 Красная новь, 1925, № 12.

35 Горький М. О трате энергии.– Известия, 1929, 15 сентября.

25

Достоевский, Лавренев и др. Старые классики читаются значительно

больше, чем советский писатель (за исключением П. Романова)» 36.

Согласно библиотечной статистике его имя в течение нескольких

лет находится в числе десяти наиболее популярных писателей. По

сведениям Книжной палаты, опубликованным в 1934 году, по числу

переводов за рубежом Романов шел вслед за Горьким, Эренбургом, А.

Толстым.

Такое несоответствие – читательский успех и отверженность

критикой, заставляют его обратиться за помощью в руководящие

органы. Он пишет письмо И. В. Сталину, но парадокс заключался в том,

что, как замечал потом Романов, «тов. Сталин даже спрашивал, не

беспокоит ли меня цензура, и сказал: «Пусть печатают так, как

написано» 37, а газетные критики «вроде Катаняна» продолжали убивать

талант.

Количество публикаций сокращалось, тиражи падали. Возникли

материальные затруднения. Уже немолодой писатель стал выступать с

публичным чтением своих рассказов. Появление в афише имени

Романова всегда сулило аншлаг. Виктор Ардов вспоминал: «Всегда

признанным «премьером» наших вечеров был Романов. После него

выступать уже нельзя было: Пантелеймон Сергеевич читал настолько

сильно, смешно, где надо, а где надо – трогательно, что любая

аудитория буквально отвечала овациями на его выступления» 38.

Отношение самого Романова к этим выступлениям было

двойственным: с одной стороны, дружелюбие публики, ее отклик,

понимание, реакция давали ему заряд энергии. Но в дневнике Романова

мы найдем сетования на то, сколь тяжко ему отрываться от его

непосредственной писательской работы ради хлеба насущного.

Пантелеймон Сергеевич Романов скончался 8 апреля 1938 года. Он

долго и тяжело болел, последние месяцы писать ему было трудно.

Горько читать слова правды о творчестве Романова в некрологе,

признание именно тех его основ, за которые критика убивала талант

писателя: «Как художник, выдающийся сатирик и юморист,

Пантелеймон Романов развернулся только после Великой Октябрьской

социалистической революции.

В ряде рассказов и в романе «Собственность» он разоблачал

мелкособственнические инстинкты обывателя. В сборниках рассказов

«Дружный народ», «Хорошие места» и др. показывал он старую и

новую деревню, осмеивая и борясь против пережитков капитализма в

быту и сознании людей.

Основным произведением П. С. Романова является роман «Русь», в

котором он описывал предреволюционную эпоху и годы мировой

36 Московский комсомолец, 1929, 12 сентября.

37 ЦГАЛИ, ф. 1281, оп. 1, ед. хр. 96, л. 3.

38 Ардов В. Этюды к портретам. М., 1983, с. 140.

26

империалистической войны. В романе «Русь» представлена огромная

галерея типов и характеров.

П. С. Романов страстно ненавидел мещанство, обывательщину,

рутину. Он бил острым словом, разящим орудием смеха бюрократов,

подхалимов, бичевал и отметал все то, что мешает нашему движению

вперед...

Выбыл из строя вдумчивый художник, человек большой энергии и

жизнерадостности, могущий дать советскому читателю ряд

значительных произведений» 39.

* * *

«Существенная форма духа – это

радостность...»

–сказал Карл

Маркс 40.

К человеческому облику и человечному творчеству Пантелеймона

Романова замечательно подходят эти слова.

Жизнь Пантелеймона Романова в литературе была нелегкой, но

счастливой. Еще задолго до того, как им был написан первый рассказ,

он мечтал создать «свою литературу», свою «художественную науку о

человеке». И он ее создал. Страницы его произведений распахивают

перед нами дверь в живой мир, отделенный от нас уже многими

десятилетиями. Мир этот далеко не праздничный, напротив, он

слишком будничный, обыкновенный, он не всегда веселый, напротив,

часто далеко не веселый. Но это мир человеческий, а мы так по нему

истосковались.

Ст. Никоненко

39 Литературная газета, 1938, 10 апреля.

40 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 1, с. 6.

27

Русская душа

Этюд

I

Профессор московского университета, Андрей

Христофорович Вышнеградский, на третий год войны получил

письмо от своих двух братьев из деревни – Николая и Авенира,

которые просили его приехать к ним на лето, навестить их и

самому отдохнуть.

«Ты уж там закис небось в столице, свое родное позабыл, а

здесь, брат, жива еще русская душа»,– писал Николай.

Андрей Христофорович подумал и, зайдя на телеграф,

послал брату Николаю телеграмму, а на другой день выехал в

деревню.

Напряженную жизнь Москвы сменили простор и тишина

полей.

Андрей Христофорович смотрел в окно вагона и следил, как

вздувались и опадали бегущие мимо распаханные холмы,

проносились чинимые мосты с разбросанными под откос

шпалами.

Время точно остановилось, затерялось и заснуло в этих

ровных полях. Поезда стояли на каждом полустанке бесконечно

долго,– зачем, почему,– никто не знал.

– Что так долго стоим? – спросил один раз Андрей

Христофорович.– Ждем, что ли, кого?

– Нет, никого не ждем,– сказал важный обер-кондуктор и

прибавил: – нам ждать некого.

На пересадках сидели целыми часами, и никто не знал, когда

придет поезд. Один раз подошел какой-то человек, написал

мелом на доске: «Поезд No 3 опаздывает на 1 час 30 минут».

Все подходили и читали. Но прошло целых пять часов, никакого

поезда не было.

– Не угадали,– сказал какой-то старичок в чуйке.

Когда кто-нибудь поднимался и шел с чемоданом к двери,

тогда вдруг вскакивали и все наперебой бросались к двери,