Текст книги "Избранные произведения"

Автор книги: Пантелеймон Романов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц)

пришлет ему, а сама придет вечером.

III

153

Когда Андрей Андреич остался один, он несколько времени

ходил по комнате, возбужденно ерошил волосы, подходил к

зеркалу и рассматривал свое лицо в нем. Он впервые увидел, что

спина у него стала сутуловатой, а зачесанные назад волосы

просвечивали на макушке.

«Но для таких женщин душа важнее наружности»,– подумал

он.

Как неожиданно, точно, в самом деле, какое-то виденье, в его

серые дни вошла прекрасная женщина. Он перебирал момент за

моментом и удивлялся себе, как у него все хорошо, все чудесно

вышло. Ведь, обыкновенно, бывало так, что с посторонней

женщиной он не находил о чем говорить, стеснялся, с усилием

придумывал тему для разговора, а потом краснел и мучился при

воспоминании о действительных и мнимых неловкостях.

В этот же раз все вышло необычайно! Точно нашло

вдохновение: он был прост, естествен, нескучен и не только

нескучен...

Вероятно, воспоминание об этой встрече будет долго, долго

храниться в ее памяти.

Эти отношения были тем обаятельны, что их совесть была

спокойна, так как они знали, что долг перед мужем и другом не

допустит ничего лишнего. И потому они на основании этого

могли отдаваться тому необычайному чувству, какое они

испытывали от этой совершенно безопасной близости.

В первый раз за все эти ужасные годы он почувствовал во

всей силе очарование и близость женщины, почувствовал себя

человеком в полном значении этого слова!.. Это такое счастье, о

котором он не имел ни малейшего понятия!

Конечно, если бы ему предложили теперь жениться,– на это

было бы страшно решиться, ввиду необеспеченности, когда все

его богатство – в этой обстановке, которая может пригодиться

только на черный день в случае болезни или отсутствия уроков.

Он десятки раз представлял себе, что будет вечером.

Останется она опять у него или нет?

Когда он проходил по коридору, то заметил удивленный

взгляд, какой на него бросили соседи. А жена соседа-

делопроизводителя, сплетница и скандалистка, остановившись у

порога кухни, даже проводила его взглядом до самой двери.

Но он чувствовал в душе праздник и какое-то злорадное

торжество. Эти узкие мещане в конце концов только завидуют

ему. А он плюет на их подозрительные взгляды. И невольно

154

подумал о том, что было бы, если бы это случилось лет десять

назад, какой скандал подняли бы эти люди и его уважаемые

знакомые, если бы узнали, что приехавшая к нему молодая

женщина, жена его приятеля, осталась в первую же ночь у него.

И он, часто жаловавшийся на новый порядок и за чашкой чая

рассказывавший ходячие анекдоты о «господах положения»,

теперь вдруг сам себя почувствовал чем-то вроде господина

положения, потому что неожиданно оказался торжествующим

нарушителем морали мещан.

И, конечно, они не поверят, что он переночевал с молодой

женщиной в одной комнате и не тронул ее... Эти слизняки в

каждом свободном движении видят только одну мерзость. А

когда она придет опять сегодня вечером и опять останется у

него, тогда уж, конечно, их не разубедишь. И ему было даже

приятно, что они будут так думать.

«Думать, что угодно, можете, а сказать ничего не смеете,–

подумал он,– наступили мы вам на хвост».

В это время позвонили. Андрей Андреич вышел в переднюю.

Там стоял мальчик с письмом и запиской от Веры Сергеевны.

Он взял письмо и записку и, дрожащими руками разорвав

конверт, стал читать.

Она писала, что никак не опомнится после всего, что было,

что таких вещей все-таки делать нельзя. И что вперед она будет

осторожна, так как это для некоторых не проходит безнаказанно.

Но что он так держал себя, что она ни в чем не может его

упрекнуть...

Слова записки говорили о том, что таких вещей делать

нельзя, сквозь эти слова прорывалась взволнованная

необычайной встречей женская душа, которая и боялась, и

хотела еще раз пережить то, что было ею пережито в прошлый

раз. Это несомненно. «Для некоторых это не проходит

бесследно»...– перечитал он еще раз это место. Значит, для нее

не прошло бесследно.

И Андрей Андреич решил, чтобы не пугать ее и заставить

сделаться менее настороженной, согласиться на словах, что

этого больше не будет. Ведь женщины больше всего боятся слов.

Если им пообещать, поклясться, что ничего не будет из того, что

в прошлый раз было, то они, успокоившись, позволят гораздо

больше, чем в прошлый раз.

«О, милая – она взволнована, она сама испугалась того, что

пробудилось в ней».

155

То, что она была скромная, целомудренная женщина, да еще

жена его приятеля, это еще больше увеличивало цену их

близости.

И чем тоньше, чем длительнее будут у них такие отношения,

тем больше будет неиспытанных переживаний.

Он сам предложит сегодня проводить ее и ни слова не скажет

о том, чтобы она осталась у него. И какое наслаждение будет

увидеть в ее глазах мелькнувшее желание остаться!

Андрей Андреич вдруг вспомнил про письмо Василия

Никифоровича и, распечатав его, стал читать. Несмотря на то,

что письмо было коротенькое, всего в один листок, он читал его

очень долго. Потом положил на стол и утер платком

выступивший на лбу пот.

IV

Василий Никифорович писал о том, что он разошелся с

своей второй женой, она едет в Россию, чтобы найти себе

какую-нибудь работу. Отчасти он сам виноват в этой истории и

просит его, как друга, передать ей оставленную обстановку и

вещи, так как не в состоянии дать ей много денег. А она может

оказаться в безвыходном положении, не имея ни родных, ни

знакомых.

Когда пришел ученик, он заметил в своем учителе какую-то

странную перемену. Учитель был тих, молчалив, точно чем-то

пришиблен.

– Андрей Андреич, что с вами?

– Так, неприятность...

– В чем дело?

Андрей Андреич рассказал, что его приятель семь лет тому

назад, уезжая, оставил ему свои вещи и обстановку с условием,

что, если он через год не вернется, вещи переходят к нему. А

теперь приехала его жена и требует их обратно. То есть не она

требует, а он просит вернуть и передать их ей.

– Шлите к черту,– сказал ученик.– Основание для этого:

первое – то, что он сам сказал, что через год можете вещи и

обстановку считать своими. Это, так сказать, моральное

основание. Второе – то, что определенно существует декрет, по

которому лица, не заявившие в течение шести месяцев со дня

объявления декрета о желании получить свою собственность от

156

тех, у кого она находится, лишаются права на нее. Это –

юридическое основание.

– Ах, все это не то... Тут совершенно другие обстоятельства и

другие отношения,– сказал, поморщившись, Андрей Андреич.–

А то, что вы говорите, так грубо,– и моральное и юридическое,–

что совершенно сюда не подходит. Я ни одной секунды не

задумываюсь о том, что обстановка должна быть возвращена.

Тут вообще и разговоров никаких не может быть. Она не моя, и

я должен отдать. Тем более, что я связан с владельцем

приятельскими отношениями и, кроме того...

Он замялся и не договорил. Потом сказал:

– Но тут вот какая досадная вещь: если бы я знал, что

придется возвращать, я не продал бы своей обстановки, и у меня

были бы хоть какие-нибудь деньги на черный день. Но, с другой

стороны, что же делать, он сам не знал, что так получится. А я

не дикарь и не большевик, чтобы не понимать, что если вещь

чужая, то сколько бы времени ни прошло, она так и останется

чужой, а не моей.

– Напрасно,– сказал ученик.– Архаический взгляд. А если

бы, скажем, вас не было и приятелю вашему некому было бы

передать обстановку и пришлось бы ее тут бросить на произвол

судьбы, она цела была бы или нет?

– Странный вопрос... раз бросил на произвол судьбы,

конечно, она тогда пропала бы.

– Значит, если бы вас не было, то для него она все равно

пропала бы. Следовательно, вы имеете имущество, не

принадлежащее вашему приятелю, а как бы какое-то другое.

Еrgо 41* не выпускайте из рук и шлите к черту.

– Оставьте!.. Говорю же вам, что здесь совершенно

особенные обстоятельства и отношения.

– Архаический взгляд,– сказал опять ученик.

– Ну и пусть архаический. Вам меня в свою веру не

перекрестить. И я горжусь тем, что у меня архаический взгляд.

Слава богу, что у нас, у крошечной кучки уцелевшей от

разгрома интеллигенции, осталась моральная крепость.

– Тогда хоть за хранение возьмите,– сказал ученик, пожав

плечами. Он проиграл свой урок и ушел.

А учитель, как-то сразу осунувшийся и побледневший, стал

ходить по комнате, каждую минуту болезненно морщась. Весь

41 Следовательно ( лат.).

157

разговор с учеником был настолько груб и оскорбителен для

того чувства, какое было у него к этой женщине, что он

испытывал моральную тошноту, когда вспоминал отдельные

выражения из этого разговора.

– Этот толстокожий, лишенный души и всяких идеалов, про

нее говорит: «Шлите к черту. . декрет!»...

В самом деле, пережить такое чувство, какое он пережил

несколько часов назад, и потом эти грубые, отвратительные

слова услышать в применении к ней.

Но, главное, он чувствовал, что теперь вся

непосредственность, вся прелесть отношений нарушена. Вместо

того, чтобы ждать ее с радостью и замиранием сердца, теперь он

будет думать о том, всю ли обстановку передать сразу, или

можно по частям, чтобы не остаться без всего. И потом, как

перейти от того тона отношений, какой у него был к ней, к

разговорам о возвращении вещей? Не подумала бы она, что ему

жаль этой обстановки. И каким тоном заговорить об этом?

Простым, теплым и дружеским или сказать об этом в шутливой

форме? А вдруг шутка выйдет натянутой? Потому что, в самом

деле, остаться без всего – это не так уж весело.

– Как все-таки в одном отношении счастливы эти

толстокожие. Для них не существует никаких мучительных

вопросов, никаких неловких положений, они рубят с плеча – и

ладно. У них все просто и определенно.

Андрей Андреич ходил по комнате и положительно не мог

представить себе, каким же все-таки тоном начать разговор.

Сказать просто, что все это имущество и обстановка в ее

распоряжении. При этой мысли ему стало легко и радостно. Чем

меньше слов, тем сильнее всегда действует на людей. Она,

наверное, будет поражена и растрогана. А он скажет ей, что

моральная крепость – это все, что есть теперь у нас, у

оставшейся кучки интеллигенции. И что это не заслуга с его

стороны, а долг... Может быть, только в самом деле... за

хранение... Боже, какая нелепость может лезть в голову! –

сейчас же воскликнул он.

Андрей Андреич посмотрел на часы. Было шесть. Через два

часа она придет. У него забилось сердце при мысли о том, что

будет в сегодняшний вечер. Их близость, наверное, еще

подвинется. И как это жутко и сладостно следить обостренным

чувством за каждой новой переходимой гранью... Но вдруг ему

пришла мысль, которую он совершенно упустил из вида:

158

именно, что она уже не жена Василия Никифоровича и, значит,

совершенно свободная женщина. И что всякая вновь

перейденная черта близости для него, как для честного

человека, должна означать принятие на себя ответственности за

судьбу женщины. Так как, что бы ни говорили эти

представители новой жизни, по отношению к женщине он

навсегда останется тем, что он есть.

А может ли он при своей необеспеченности принять на себя

ответственность за другого человека? Тем более, что она сейчас

без работы, без родных. Следовательно, она сама ничего не в

состоянии заработать. Если, положим, она продаст его

обстановку, то все равно этого ненадолго хватит.

А он с чем останется, если она продаст обстановку?

– Ни туда ни сюда! – сказал он в отчаянии, остановившись

посредине комнаты.– И нужно же, чтобы к такому чудесному,

светлому видению его жизни приметалась эта мерзость!

Но вдруг его точно ударила мысль: а почему она не отдала

ему сама письма? Почему она прямо не сказала, что в нем?

Неужели она не знала его содержания? Нет, знала, потому что,

иначе, на что же она надеялась, когда ехала сюда без всяких

средств? А эта обстановка и все имущество могут дать тысячи

две. С такой суммой можно умеренно и аккуратно прожить два

года. И может быть, она была так ласкова и проста с ним именно

поэтому, и он, представитель кучки, сыграл роль святого чудака,

попросту осла... Это неистребимое наследие прекраснодушного

идеализма каждому слову заставляет верить так, как оно

говорится, и забывать, что у людей могут быть и всегда есть

свои расчеты...

Но эта мысль была так отвратительна и противна, что он,

сморщившись, как от боли, крикнул:

– Глупо! Гадко! Это невозможно!..

Было уже около восьми часов, а он все еще не мог никак

остановиться ни на одном решении относительно тона, каким с

ней говорить по вопросу об обстановке, какое взять к ней

отношение – продолжать относиться сердечно или быть более

официальным и холодным? В голове спутался целый клубок

противоречивых мыслей, позорных для него, оскорбительных

для нее и невозможных с общечеловеческой точки зрения.

Он чувствовал себя, как ученик на экзамене за решением

письменной задачи: сейчас войдет преподаватель и спросит

работу, а она у него еще и не начата.

159

V

Когда раздался звонок, Андрей Андреич с забившимся

сердцем вышел в переднюю, ничего не успев решить.

Он только знал одно, что он отдаст эти вещи тому, кому они

принадлежат, а в данном случае тому, кому пожелал отдать их

владелец, то есть ей.

Он как-то торопливо и суетливо помогал раздеться молодой

женщине, точно он был в чем-то виноват перед ней. А виноват

он был в тех скверных мыслях, которые против воли, помимо

сознания, выскакивали у него в голове, вроде платы за хранение.

– Вот я и опять у вас...– сказала молодая женщина, входя в

комнату и прикладывая к холодным щекам руки.

– Очень рад, очень рад... Ну, вот, все великолепно,– скачал

Андрей Андреич, потирая руки, точно не она, а он пришел с

улицы.

Вера Сергеевна подошла к зеркалу и, не оглядываясь на

хозяина, стала поправлять прическу и в то же время говорила о

своих планах поступления на службу.

На него почему-то неприятно подействовало, что она так

просто и свободно при нем оправляет прическу, как будто

благодаря ночевке здесь она уже имеет какое-то близкое

отношение к нему и к его комнате.

Опять в голове промелькнула одна из отвратительных

мыслей: «Кто она? Может быть, она очень бывалая особа?»

Если бы она была простая, искренняя женщина, без всяких

задних мыслей, она бы хоть спросила про письмо, получил он

его или нет. А у нее такой вид, что как будто она ничего не знает,

или этот вопрос с возвращением обстановки такие пустяки, что

все подразумевается само собой и говорить об этом нечего.

И значит, если бы он торжественно объявил ей, что он, как

представитель кучки, держит свое знамя высоко и потому

возвращает ей обстановку, она приняла бы это как что-то вполне

естественное, и он попал бы в глупое положение со своим

торжественным тоном.

Она вообще, очевидно, совсем не представляет себе общего

положения и того, что слово «собственность» здесь никак не

звучит. А тем более собственность эмигранта.

– Ну, вот, будем по-русски пить чай. Где же спиртовка? Я

буду за хозяйку.

160

При слове хозяйка Андрей Андреич постарался улыбнуться

ласково и гостеприимно. Но улыбка вышла натянутой и

неестественной.

– Спиртовка в буфете, я сейчас подам.

– Сидите, сидите, с этим я справлюсь,– сказала она и,

подойдя к буфету, открыла дверцы и достала спиртовку, прежде

чем он успел встать.

Ему опять только осталось улыбаться и сказать что-то

невнятное о ее способностях как хозяйки.

– Здесь мне, очевидно, придется к этому серьезно

привыкать,– ответила она.

Андрей Андреич на это не нашел, что ответить, так как

подумал о том, в каком смысле она говорит это?.. И что

подразумевается под этим? Где именно здесь?

Вчерашние мечты о том, как они вдвоем будут сидеть уже

вместе на диване, для него рассеялись как дым, потому что это

могло самым отчетливым образом повести к тому, что между

ними незаметно возникнет близость. А она – незамужняя, сидит

без места и без работы.

– А что у нас к чаю есть? – спросила Вера Сергеевна,

улыбнувшись, как будто ей самой было странно, что она

говорит: «у нас».

Андрей Андреич при этом даже не улыбнулся, а, как-то

заторопившись и засуетившись, встал и неловко сказал, что

сейчас принесет. Он вышел в коридор с тем, чтобы идти в

лавочку, и почти столкнулся с соседкой, которая делала вид, что

делает что-то у вешалок.

«Наверное, подслушивала»,– подумал он с неприятным

чувством. Оглянувшись в дверях, он увидел, что соседка,

задержавшись на повороте коридора, смотрит ему вслед тем

противным, двусмысленно-подозрительным взглядом, каким

смотрят такого сорта женщины-хозяйки, любопытные до всяких

историй, а потом разносящие о них грязные догадки и

сообщения на всех перекрестках.

Андрей Андреич пришел домой, постаравшись незаметно

проскользнуть через коридор, чтобы не столкнуться с соседкой.

– Уже? – сказала Вера Сергеевна, повернувшись к нему с

улыбкой от стола, с которого она сметала щеточкой крошки.

– Да, я скоро.

Подойдя к нему, молодая женщина стала близко около него и

начала вместе с ним развертывать покупки. Ее можно было бы

161

тихонько обнять за талию, и она, наверное, не оскорбилась бы, а

только с удивленной лаской, как нежданная, своя, близкая,

оглянулась бы на него и, покраснев, продолжала бы

развертывать, отдаваясь его несмелой ласке.

Но насколько вчера каждое ее движение в его сторону

вызывало в нем ощущение необычайного, неожиданного

счастья, настолько теперь всякое такое движение пугало его, как

повод к ответственности.

Если же все предоставить силе стихийного влечения и

судьбе,– будь что будет,– а потом уйти от нее, отдав ей

обстановку?

Но это было бы хорошо, если бы он был у нее, а здесь она у

него. Что же, ему из собственной комнаты уходить?..

И чем дальше, тем больше он чувствовал себя связанным и

неестественным, потому что при каждом ее движении у него

мелькала какая-нибудь отвратительная мысль о ней, о ее

намерениях, о том, что он, кажется, попал в историю... в

особенности, когда он вспомнил, что она вчера что-то говорила

про судьбу.

Если бы в нем было меньше хрупкости и идеализма, то он

чувствовал бы себя свободнее и не был бы таким подлецом по

отношению к ней, каким он внутренно себя чувствовал. Он

прямо сказал бы ей: «Вы что, мол, барынька, содержать я вас не

могу, будем рассуждать трезво,– ежели я вам нравлюсь, как

мужчина, что ж, пожалуйста, обстановку берите себе, но, кроме,

я ничего не могу предложить и в мужья не гожусь, потому что

привык жить аккуратно, и то едва-едва свожу концы с концами,

а вот ежели так каждый день в лавочку будем бегать да сыр с

конфетами покупать, то совсем прогорим...»

И, конечно, ученик его так бы и сказал. А он не мог так

сказать благодаря своей излишней деликатности, и поэтому он

говорил и делал то, чего как раз не хотел делать и говорить. И

вследствие этого катастрофически шел к все большей и большей

близости.

– Ну, вот, сейчас я приготовлю все, и будем сидеть, говорить

и пить чай,– сказала Вера Сергеевна.

Она точно молодая новобрачная, приколов на грудь как

фартучек, салфетку, резала сыр, стоя перед столом, изящная и

красивая, в лаковых туфельках, с шелковыми чулками и в

изящном платье, плотно облегавшем ее округлые бока.

162

Она внесла с собой особенную атмосферу женской чистоты

и порядка: стол накрыт был чистой скатертью, везде расстелены

были салфеточки, чайник она покрыла вышитым петухом – все

вещи Василия Никифоровича, лежавшие обычно без

употребления.

– Вы верите в судьбу? – спросила она без улыбки, взглянув

на хозяина.

– А что? – спросил Андрей Андреич, покраснев.

– Нет, ничего... Ну, садитесь сюда, на диван, со мной.

Он насильно улыбнулся и сел около нее, но зацепился за

ножку стола и так близко сел, что его бок пришелся вплотную к

ее боку.

Вера Сергеевна с улыбкой оглянулась на него. А он,

покраснев, сделал вид, что ему нужна пепельница, стоявшая на

другом конце стола. Он приподнялся за нею и сел дальше, чтобы

не прикасаться своим боком к ее боку.

– Боже, как здесь все изменилось,– сказала Вера Сергеевна,–

и люди, и все. Кто был богат, тот стал почти нищим.

– О, ужасно! Ведь я прежде жил так, что и на двоих хватило

бы, а теперь один вертишься едва-едва...

– И нравы, вероятно, изменились?

– Ужасно,– опять сказал он.– За границей считается чем-то

невероятным отобрать, например, у человека дом, вещи, а здесь

это освящено законом. Часто бывало так, в особенности первое

время, что люди, уехавшие по делам на несколько месяцев и

даже недель, возвращались и находили в своей квартире новых

обитателей. И ничего не могли сделать. Приходилось искать

нового угла и перебираться туда в чем приехали.

Он как-то полубессознательно сказал это затем, чтобы она,

когда он ей скажет, что возвращает ей обстановку, не думала,

что это такая простая и обыкновенная вещь в стране, где

попрано всякое право, а редчайшее, благороднейшее

исключение, свойственное только кучке.

– Ну, это уж, наверное, самые отъявленные негодяи,– сказала

она.

Эта фраза убила Андрея Андреича.

– Да не негодяи, а таковы здешние законы, не признающие

никакой собственности! Вы смотрите на все глазами западного

буржуа, а этот взгляд здесь совершенно неприемлем.

– И все-таки негодяи,– повторила опять Вера Сергеевна.

163

Андрей Андреич утер платком лоб и замолчал. Он понял, что

ей трудно будет дать почувствовать, что он делает для нее,

возвращая без всяких разговоров обстановку, когда она с

наивностью буржуазной куколки не может и не хочет понять,

что такие вещи здесь – исключение, что он в конце концов по

декрету не обязан ей возвращать. И у него, действительно,

начинало подниматься глухое недоброжелательное чувство к

ней. И против воли думал о том, что он здесь перенес все

тяжести варварского режима, отгрызался раз десять от

посягательств на эту обстановку, а они там благодушествовали,

отсиживались в перчатках да в шелковых чулочках, а теперь

приехали, и у них нет даже простого удивления перед тем, что

всё цело, не продано и всё им возвращается, несмотря на то, что,

в сущности, она даже не жена Василия Никифоровича, а так –

неизвестно что. И нет ни малейшей признательности. С них за

одно хранение в течение семи лет... содрали бы столько, что вся

обстановка этого не стоит.

А вот она даже не позаботилась отдать ему полтинник за

извозчика, который он вчера заплатил за нее. Конечно,

полтинник – ерунда. Но когда человек к чужим полтинникам

относится небрежно, он и к рублям будет относиться так же,–

думал учитель, с насильственной улыбкой принимая из рук

молодой женщины налитый стакан. И так как она при этом,

улыбаясь, смотрела на него,– как бы этой улыбкой подчеркивая

странность их встречи,– он поцеловал ее руку.

А она перевела взгляд, несколько времени смотрела перед

собой, потом вздохнула, как будто задумавшись о чем-то, и

сейчас же опять улыбнулась ему, точно боясь его встревожить

минутной задумчивостью.

Он попробовал ответить ей улыбкой, но от рассеянности

обжегся горячим чаем и расплескал стакан. От этого он еще

больше почувствовал себя в мучительно-глупом положении и

замолчал.

– Что вы, милый друг, странный такой сегодня? Совсем

другой, чем вчера?

Он покраснел и неловко, торопливо сказал, что ничего

особенного, неприятно подействовала встреча с соседкой в

коридоре, потому что эти грязные люди готовы самые лучшие

отношения истолковать отвратительным образом.

Вера Сергеевна выслушала и сидела некоторое время молча,

глядя перед собой. Потом вздохнула и сказала:

164

– Больше всего я боюсь человеческой грубости и грязи.– Она

опять на секунду задумалась и содрогнулась спиной от какой-то

неприятной мысли. Потом встряхнулась и проговорила с

улыбкой: – Но нужно стоять выше этого... Однако уже

одиннадцать часов.

Андрей Андреич промолчал. У него сейчас же мелькнула

мысль, что, может быть, она сказала это затем, чтобы услышать

от него приблизительно такую фразу:

«Не смотрите на часы, устроимся по-вчерашнему»...

Но он не сказал этой фразы.

А может быть, она сказала это затем, чтобы напомнить ему,

что она ждет от него ответа относительно вещей и обстановки,

ведь она, вероятно, заметила, что на салфетках – метка Василия

Никифоровича.

И зачем он эти салфетки подал!

Чтобы скрыть неловкость, он встал и сделал вид, что ему

нужно позвонить по телефону. Выйдя в коридор, он опять

увидел соседку, которая возилась над корзиной в дальнем конце

коридора. И когда она оглянулась на стук его двери, он

почувствовал почти отчаяние от этого, как ему казалось,

упорного преследования.

– Просто сил никаких нет! – сказал Андрей Андреич и,

сделав вид, что забыл номер телефона, пошел обратно в комнату.

Мог ли он два дня назад предполагать, что он будет ежиться под

взглядом этой противной мещанки и быть в моральной

зависимости и на каком-то подозрении у этих слизняков!.. «Боже

мой, ну, чего она сидит!» – подумал он с раздражением и

полным упадком духа о молодой женщине.– Нужно было с

самого начала, как она пришла, сказать ей самым простым,

деловым тоном, без всякого пафоса и без этой – ни к селу ни к

городу – интимной близости, сказать, что он возвращает ей

имущество, несмотря на декрет, и только просит ее, в виду

неожиданности, оставить ему на первое время самое

необходимое.

– Да что с вами, милый друг? Какое-нибудь горе? – спросила

внимательно и участливо Вера Сергеевна. Она так серьезно, с

такой тревогой посмотрела на него, что у него едва не

показались слезы от этой неожиданной ласки женщины. Он

хотел было выдумать какое-нибудь несчастье, чтобы отвлечь ее

подозрение от истинной причины, но сейчас же подумал, что

165

если она начнет его жалеть, и он пойдет навстречу этой жалости

и женской ласке, то это будет только лишним шагом к близости.

– Нет, ничего...– ответил он.

Но ответил с таким убитым видом, что она не поверила и,

сев около него на диван, стала участливо-тревожно

расспрашивать. Это вышло еще хуже, потому что она при этом

даже взяла его за руку и нежно-успокоительно поглаживала ее.

Потом вздохнула и несколько секунд молчала.

– Я ехала сюда с отчаянием в душе,– проговорила она

медленно, как будто его настроение вернуло ее мысли к своей

судьбе.– Все, что произошло у меня с Василием

Никифоровичем, вышло так нелепо, что я потерялась...

– Уже двенадцать часов...– сказал Андрей Андреич как-то

совершенно неожиданно для самого себя и даже покраснел от

мысли, что она его слова могла понять как намек на то, что ей

пора уходить.

Вера Сергеевна, замолчав, тоже посмотрела на часы и

поднялась.

– Я потому не предлагаю вам остаться,– сказал он

поспешно,– что у нас эти люди... соседи, вы не можете себе

представить... Лучше пропустить один день.

– Да зачем же, милый друг, у меня есть, где переночевать. А

завтра или как-нибудь на днях вы сведете меня в театр? Я давно

не была в московских театрах.

– Да, да, конечно... непременно, завтра же! – сказал Андрей

Андреич как-то слишком поспешно, чтобы она не подумала, что

ему жаль денег на билеты.

Она уже надевала шляпку, а он все еще не выбрал момента

сказать ей про обстановку.

– Я пойду провожу вас,– сказал он,– кстати, мне нужно

переговорить с вами. Только далеко вас проводить не могу,

потому что мне нужно забежать к приятелю совсем в обратную

сторону.

Когда они вышли, он проводил ее до ближайшего

перекрестка и, собравшись с духом, сказал:

– Приходите завтра между тремя и четырьмя, мне нужно с

вами переговорить по одному важному делу.

При прощании она в сумраке слабого фонарного света

посмотрела на него долгим, задумчивым взглядом и сказала:

– Прежде я не была суеверной и не верила в судьбу, а

теперь... теперь верю...

166

Она сжала его руку и, быстро повернувшись, пошла по

пустынному тротуару ночной улицы.

Он долго видел ее тонкую, элегантную фигуру, потом,

вздохнув, пошел к дому, оглянулся у подъезда, не вернулась ли

она и быстро скользнул на лестницу.

А когда засыпал, то перед глазами вставала она в своем

весеннем костюме, и он с бьющимся сердцем снова и снова

вызывал в воображении ее тонкую фигуру в свете фонаря, ее

последний взгляд и торопливое пожатие руки...

VI

В три часа она пришла.

Андрей Андреич решил ей коротко сказать только о том, что

он возвращает ей обстановку. И при этом дать понять, что ему

нужно уходить по делу, чтобы не оставаться с ней долго и не

стать опять на линию сближения.

Но ему все-таки хотелось дать почувствовать, что если он

возвращает, то это является только результатом его личной

порядочности, что законы все на его стороне. И другой бы на его

месте ни за что не отдал, и сделать с ним было бы ничего

нельзя. Даже опасно поднимать этот вопрос, ввиду того, что это

имущество принадлежало эмигранту. А она, вероятно, по своему

неведению, думает, что он обязан отдать и потому отдает ей.

Поэтому он все-таки сначала нарисует ей фон, ту ситуацию,

при которой он возвращает, а потом корректно и сухо скажет,

что она может брать обстановку когда угодно.

Его только возмущало отношение Василия Никифоровича,–

главное, тон его письма, в котором он просил об этом, как о

какой-то ничтожной приятельской услуге.

Эти господа все-таки великолепно умеют устраиваться: когда

было опасно, он улепетнул, а теперь, когда мы тут наладили и

своим горбом создали приличную жизнь, он присылает сюда

разведенную жену, чтобы спихнуть ее с рук и не давать на

содержание.

Что ж, у него правильный расчет, он знает, что отправляет к

своему брату интеллигенту, которому будет стыдно и неловко не

поддержать человека, а тем более женщину, у которой нет ни

близких, ни родных. Это бы я тоже так-то женился, разводился,

а потом бы посылал к приятелям,– делайте, мол, что хотите,

хоть женитесь, хоть просто так содержите. Дураков много.

167

Конечно, она – несчастная женщина. Что она должна

чувствовать, когда очутилась здесь в чужом городе безо всего? И

неужели она его любит?

Вера Сергеевна вошла совершенно неожиданно, так как он

не слыхал ее звонка.

– Кто же вам открыл? – спросил он удивленно.

– Ваша соседка...

– А... присядьте, пожалуйста, очень рад, очень рад,– говорил

Андрей Андреич и сам чувствовал, что совсем неуместно и

нелепо это «очень рад» после тех отношений, какие у них были.

Он указал ей кресло у письменного стола, а сам сел по

другую сторону, как садится адвокат, когда принимает

пришедшего к нему по делу клиента.

И то, что он сидел по одну сторону стола, а она по другую,

делало их разговор как бы строго официальным.

Молодая женщина даже удивленно приподняла брови. Он

заметил это, покраснел, но пересилил себя и сказал

официальным тоном:

– Я прочел письмо Василия Никифоровича...

Андрей Андреич взял в руки карандаш и, подняв кожу на

лбу, продолжал:

– Я должен вам сказать,– продолжал он тем же тоном, решив

сначала нарисовать фон,– должен вам сказать, что здешнее

законодательство таково, что... если становиться на