Текст книги "Рассказы"

Автор книги: Пантелеймон Романов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)

Тринадцать брёвен

Мужики деревни Свиной Рог имели луга за рекой и всю жизнь мучились во время покоса: все сено приходилось перевозить на двух-трех лодках. И для поездки в город приходилось делать крюк в три версты на мост в соседней деревне.

Прошел слух, что совет идет навстречу: дает материалов и даже денег на постройку.

Мужики не поверили. Но факт подтвердился.

– Не все их ругать, а приходится и похвалить, – говорили мужики.

– Как же не похвалить, чудак человек: ведь если бы, скажем, это большой проезд был, для всей округи, ну тогда государство должно уж позаботиться. А то для одной деревни и то, пожалуйте, мост готов. Вроде подарка. А то ведь измучились.

– Измучаешься, кажное лето по охапке из-за реки сено таскать. Больше его рассоришь, чем перевезешь.

– Нет, ведь это что: мало того, что бесплатно лесу отпустили, а еще плотников оплатить хотят.

– Какие ж плотники, мы сами же и делать будем.

– Вот та-то и штука-то. Выходит, что и мост получим, – с неба свалился, – и еще подработаем на нем.

В ближайшее воскресенье возили доски из леса всей деревней. Вышло как раз поровну: каждому пришлось съездить по одному разу.

Остались незахваченными только тринадцать бревен для свай.

В понедельник сразу же приступили к работе. Одни тесали на берегу бревна, другие строгали доски, чтобы уж мост был, как игрушечка.

– Любо смотреть, – говорил кто-нибудь, проходя мимо.

– Как начальство хорошее, так и работать любо, – отвечали мужики.

– В начальстве все дело.

– А как же. Спокон веку на лодках сено таскали, никто не заботился. А теперь поглядели, видят, что мужичкам неспособно так, нате вам материалу, нате вам денег, – говорили мужики, стуча топорами.

– Кабы начальство везде было хорошее, тут бы делов натворили! – страсть! Ведь вот мост-то через неделю уже готов будет.

– Взялись здорово, – сказал черный мужик в длинной рубахе. – Кирюха, подождал бы сваи-то ставить, – прибавил он, обращаясь к шустрому мужичку, который, сняв только портки и замочив рубаху до пояса, лазил в воде, принимая бревна, которые спихивали к нему с берега.

– Чего ждать-то? – спрашивал Кирюха, поправляя мокрой рукой наехавший на глаза картуз.

– Чего… что ж, у тебя свай-то только ведь до половины реки хватит, пущай остальные тринадцать бревен привезут, тогда и ставь заодно все подряд.

– Ни черта, покамест их привезут, а у меня уж полмоста будет готово.

– Да как же насчет этих тринадцати-то? – спрашивал кто-нибудь. – Надо бы привезти их.

– Вот воскресенье придет, тогда всей деревней и поедем.

– Да что же там всей деревней делать. Там подвод шесть надо, не больше. Шесть человек отрядить, вот и все.

– А что, за них плата какая-нибудь будет?

– Платы никакой, потому что все израсходовали прошлый раз. Да уж кажется и совестно плату спрашивать: и так для себя же возили, и нам же за провоз заплатили. Дальше иттить некуда. Что ж, тринадцать штук не можем бесплатно для себя привезти?

– Это конечно. Что говорить.

– Ну, вот и поезжай, – крикнул Кирюха из воды.

– Я-то поеду, я не отказываюсь, а мне еще пять человек давайте. Что ж я один буду возить. Вот поедем со мной, что ты там в воде-то все чупахтаешься?

– Я дело делаю, а не чупахтаюсь.

И как только заходил вопрос о том, кому ехать, так все оказывались необыкновенно заняты: кто стучал топором, не разгибая спины, кто натягивал набеленный мелом шнурок и щелкал им по бревнам, кто забивал сваи в воде.

– Я бы поехал, – говорил кто-нибудь, поднимая голову от бревна, которое он тесал, – да у меня кобыла брюхатая, где ж ей бревна таскать. А ведь их пропереть пять верст – тоже штука не легкая.

– И черт их знает, как они остались? Почему их в один раз-то не захватили?

– Почему не захватили – потому что не поместились на подводы.

– Прямо, ей-богу, досада. Какой-нибудь пустяк, а глядишь, все дело задержит.

– Ничего не задержит, привезет кто-нибудь.

Но каждый старался не очень говорить о них, чтобы ему не сказали: «Кричишь больше всех, давно бы уж перевозил их».

И поэтому больше делали вид, что все в порядке, бревна пока что не нужны.

А Кирюха уже догнал мост до половины.

– Бревна давайте, сваи ставить надо, – кричал он.

– Откуда ж мы тебе их возьмем, – отвечали с берега, – делай там еще что-нибудь. А завтра привезем.

– Все уж сделано давно.

Он вылез из воды вместе с своими подручными, надел портки и сказал:

– Наше дело кончено, пойдем похлебку хлебать, а когда бревна привезете, тогда кликните.

И, вскинув пиджаки на плечи, пошли к деревне. Все посмотрели им вслед и сказали:

– Наработались… Чего ж мы-то будем тут околачиваться?

– Наперед подготовим, – сказал кто-то, – когда бревна привезут, у нас уже все будет готово.

Говоривший это воткнул топор в бревно и сел покурить. Остальные тоже воткнули топоры.

На другой день пришли опять на работы, стали тесать. Но мост, покинутый остальной партией, выглядел сиротливо, так что у работавших было такое впечатление, как будто они работают над каким-то брошенным делом.

Стало скучно.

А перед обедом пришли остальные с Кирюхой во главе и крикнули:

– Привезли бревна?

– Кто же тебе их повезет? Мы дело делаем. Это вы там похлебку хлебаете.

– Ну, покамест не привезете, мы и ходить сюда не будем.

Повернулись и пошли.

Мужики посмотрели им вслед и сказали:

– Что за господа такие?.. Фу-ты ну-ты… Бревна им возить. Посидел на мосту, так уж фасон сразу взял, мы, выходит, для них не то подмастерья, не то и вовсе черт ее знает что. Пущай сначала сваи вобьют, тогда мы будем работать. А то что ж мы над пустым местом будем сидеть тут.

Выходило так, как будто ушедшая партия была какими-то барами, а эти – их рабочими.

– Да на черта они нужны! Мы свое дело сделали: доски выструганы, бревна обтесаны. Работали не хуже, а они командуют.

– Покамест они не придут, не делать ни черта. Бросай к черту!

Мужики бросили доски и пошли к деревне.

На другой день Кирюха вышел за околицу, загородил глаза рукой от солнца и посмотрел на берег. Там никого не было. Потом вышел один из враждебной группы и тоже посмотрел из-под руки на берег. Там никого не было.

– Все похлебку хлебают, господа-то наши, – сказал он, вернувшись.

– Ну и черт с ними. Покамест они не выйдут, – не ходить!

– Ах, сволочи… Все дело теперь к черту полетит, – говорили мужики. – Там небось и материал весь уже разволокли.

– Ну, как дела? – спрашивали соседи.

– Плохо. Совет у нас уж очень… Материал выдал, денег выдал, и на том дело кончено. Опять на лодках придется перевозить. Вот наказал бог!..

Государственная собственность

По большой дороге ехал обоз, направлявшийся в губернский город. В передних санях, чем-то нагруженных и увязанных веревкой поверх веретья, сидел мужичок в армяке с подвязанными платочком ушами.

Около саней шли двое других мужиков, соскочивших на горке погреться и поразмять ноги.

– Вот как погладили, что лучше и не надо, – рассказывал ехавший в санях мужичок, сев спиной к ветру. – Мы думали, барская земля с усадьбой целиком к нам отойдет и, значит, почесть, ничего не тронули.

– Как!.. Ни скотины, ни корму не брали? – спросил шедший рядом с санями высокий мужик в валенках с кнутиком.

– Нет, это-то все вычистили. И дом, можно сказать, пообрали как следует. А только не ломали ничего.

– Ну вот. Нам даже благодарность за это вынесли.

– Так…

– А вы обрадовались?

– Вроде этого. А они, чума их задави, старух каких-то нагнали в этот дом-то да по мере картошек со двора на них, пропади они пропадом.

– Так… взнуздали.

– А там, глядим, говорят, – хозяйство у них тут будет, государственное, старух кормить.

– Вот как этими старухами донимают, сил нет.

– Старухами да ребятами, – сказал высокий, идя рядом с санями и держась рукой за грядку.

– Да, маху дали; ничего не надо было оставлять.

– Все под метелку надо было, – сказал высокий. – Мы живем теперь – горя мало, к нам старух не напихаешь, – некуда. Вот сейчас с горки спустимся, потом на изволок поднимемся, тут наши места пойдут. Есть на что посмотреть. У нас прямо, как только объявили, так и пошло… Господи, что только было!.. Экономии все большие были, заводы при двух были, как повезли все!.. Ну, прямо комари лесные. Кто железную трубу с фабрики тащит, кто стол, кто полмашины уволок. Завод один целую неделю ломали.

– Неделю?! А богатство какое было… Это вы, значит, спервоначалу хватились? – спросил мужичок в платочке.

– Прямо с самого началу. А уж потом где ж, тут комиссаров наставили, свои молодые в начальство выскочили. Ежели бы момент пропустили, ничем бы не попользовались и не хуже вашего на эту государственную собственность налетели бы. А тут, как гладко все, – пойди, устраивай, – заново строиться надо.

– Верно, это что там.

– У нас чуть до драк не доходило; молодые наши умники сначала кричали все: граждане, будьте сознательны, не уничтожайте своего собственного.

– Собственное только то, что в кармане… – отозвался угрюмо третий, все время молчавший мужик. – Трубу уволок, продал, вот тогда она и в кармане.

– Да… мы тоже так-то смекали, – сказал высокий. – Лес помещичий как начали валить да на короткие чурки кромсать, управляющий нам и говорит: «Дураки, зачем же вы добро-то портите, ведь все равно теперь ваше». А дураки знают что делают: потом пришли отбирать это государственное, думали дом заново построить из этого лесу, а там вместо лесу только колчушки лежат, – стройся!

– Обмозговали.

– Иначе и нельзя. Ну, машины разобрали, за постройки взялись. Все по бревнышку.

– Обстроились? – жадно спросил сидевший в санях и даже отвернул мешавший слушать воротник армяка.

– Опять же на дрова! Чудак человек!

– Они те обстроят, – сказал молчаливый мужик.

– Сунулись было потом это государственное заводить, а у нас чисто, – сказал высокий мужик и вдруг закричал, показывая куда-то направо: – вон, вон, гляди!

Там, куда он указывал, виднелось ровное место, среди которого в нанесенных сугробах торчали обгоревшие столбы.

– Это наше. Мы работали. Вон посередке, где кирпич навален, тут дом был огромадный!.. Потом приезжали из центра; как, говорят, вам не совестно, мы бы, говорят, вам тут народный дом могли устроить, лекции читать, али, говорят, мастерские.

– А вы что же?

– Что ж, – говорим, – мы народ темный.

– Они устроят, а там с тебя меру картох, – сказал молчаливый.

– Это – первое дело. А вон в низочке столбы торчат, – это паровая мельница была. А поближе сюда сад был десятин пять.

– Скажи на милость, обзаведение какое было! – сказал мужичок, сидевший в санях.

– Страсть! Больше ста лет стояло, все обстраивалось.

– Долго ломали?

– Больше трех недель.

– Да… скорей и не справишься, – сказал мужичок в, платочке, посмотрев на широкое снежное пространство, бывшее под заводом, и покачав головой.

– Теперь-то многие схватились, – сказал опять высокий, – да уж поздно: дома стоят не тронуты, а к ним стража приставлена. Так ни с чем и остались. Только и есть, что по ночам таскают.

– Много не натаскаешь.

– Уж очень зло берет, – сказал мужичок в платочке, – стоят окаянные в два этажа, да с балконами с разными. И добро бы заняли чем-нибудь, на дело бы употребили, а то и этого нет: приезжают теперь по воскресеньям, осматривают. А бревна толстые в стенах!

– А что осматривают-то?

– А черт их знает. Подойдет к какому-нибудь стулу и смотрит, потом округ стола начнет ходить, тоже смотрит.

– Тут спичку надо… – сказал угрюмо молчаливый.

– Известное дело, спичку. Вон мишенские подпалили, – теперь бога благодарят, на этом месте огород развели. Нам старики еще спервоначалу говорили: «Ох, попадете вы под барщину!» Так оно и вышло. Лошадей было захватили с барского двора, обрадовались, а они подводами очередными замучили. Коров получили – их на мясо веди.

– Все в пользу государства?

– Все в пользу, пропади оно пропадом, – сказал мужичок в платочке и высморкался через грядку.

– Нет, мы хорошо обернули. – сказал высокий, – приехали еще один раз из самой Москвы и говорят: – Черти, оголтелые, что же вы, говорят, все разгромили и сами голые сидите? Есть, говорят, у вас соображение, – ведь самих себя грабите?

– Голые, да зато взять нечего, – сказал хромой.

– А как же… Вон, вон, опять наши места пошли! – закричал высокий мужик, ткнув кнутовищем куда-то налево. – Тут молочная прежде была, в Москву молоко отправляли, там – завод стеклянный был.

– Ничего чтой-то не видать, – сказал мужик в платочке, повернувшись всем туловищем в санях.

– Как нету ничего, так и не увидишь ничего, – сказал высокий.

– Богатое обзаведение было?

– Страсть.

– А завод большой был?

– Пять недель ломали.

Порядок

Среди немногих пассажиров в вагоне ехал рабочий, который перед каждой станцией просил сидевшего с ним на одной лавке румяного студента посмотреть за вещами, а сам исчезал и после второго звонка опять появлялся, на ходу утирая ребром ладони рот.

– Это прямо сил никаких нет, – не берет, да и только, – сказал он.

– Что не берет? – спросил студент.

– Не пьянею отчего-то. На каждой станции прикладываюсь, и хоть бы что… Вот наказал бог!

– А разве хорошо, когда пьяный?

– Какой там – хорошо, когда все нутро выворачивает.

– А зачем же нужно-то?

– Да домой еду, – ответил рабочий. – Вот шесть гривен как не бывало, а у меня в голове даже не шумит. Что ни рюмка – то гривенник. Теперь уж бутылку начать придется, вот еще рубь двадцать.

– Рад, что ли, что домой едешь? – спросил опять студент.

– Какой там – рад… жена больная лежит, а тут корову покупать надо, денег нету. А ведь у нас народ какой… ежели ты, скажем, человек работящий, хороший и все такое, а домой приехал трезвый, тихо, спокойно, со станции пришел пешочком, то тебе грош цена, никакого уважения, и смотреть на тебя никто не хочет. А ежели ты нализался до положения, гостинцев кому нужно и кому не нужно привез, да сам на извозчике приехал, тебе – почет и всякое уважение.

– За что ж тут почет-то? – спросил студент.

– А вот спроси!.. Потому что темнота. Что глупей этого: денег и так мало, жена больная, а тут извольте пить да потом песни орать во все горло, как по деревне поедешь, да сквернословить. Хорошо это или нет? Человек я тихий, водки не люблю, безобразия тоже никакого не выношу, а что сделаешь?.. Все потому, что темнота окаянная.

– Что ж сделаешь – порядок, – сказал мужичок в новеньких лапотках, сидевший напротив.

Поезд остановился у станции. Рабочий высунулся в окно и посмотрел на платформу. Из вагона вылезали двое рабочих, оба пьяные. Один поддерживал другого. Они тащили волоком свои мешки по платформе и горланили песни.

– Вишь, вон, – сказал рабочий, кивнув в их сторону, – кому везет… Они, может, и выпили-то всего на грош с половиной, а шуму – не оберешься, от всех почтение: коли пьяны, значит, хорошо заработали. А тут вот два целковых ухлопаешь, а толку нет.

– А может, напускают на себя? – сказал мужичок.

– Черт их знает! Может, и это. И отчего не берет, скажи, пожалуйста? сказал опять рабочий, пожав плечами. – Уж без закуски пью, а все ничего толку. Только жгет нутро, пропади она пропадом, а больше ничего. Мать честная, скоро слезать!.. – прибавил он. – Намедни приехал трезвый, и пошли разговоры… К жене потом кумушки ее приходили и все расспрашивали, ай меня с работы прогнали, ай я не люблю ее и бросать хочу. И чего только ни наплели…

– Это, конечно, – сказал мужичок в лапотках, – всякому будет думаться: домой с работы человек приехал и трезвый – что-нибудь не так. Поди объясняй потом, а на тебя все будут посматривать да про себя думать. Порядок не нами заведен не нами и кончится.

– Может, для компании, старина, со мной выпьешь, а то одному уж очень противно, ей-богу. Главное дело, еще утро, добрые люди только на работу поднимаются, а тут изволь…

– Это можно, – сказал мужичок. – Я с молодых лет тоже плоховат на вино был, но с годами втянулся, теперь – ничего.

И он, запрокинув бороду вверх, стал, моргая и глядя в потолок, пить из горлышка.

Рабочий смотрел на него, как смотрит врач, давший больному микстуру.

– Ну, что? – спросил он, принимая бутылку.

Мужичок погладил живот и сказал:

– Взяло…

– Поди ж ты… На кого, значит, как… А у меня только и толку, что потом всего наизнанку выворачивает. Доктора говорили мне у нас в больнице, что катар у меня, и ни капли мне пить нельзя.

– Здоровому человеку, конечно, ничего, – сказал старичок, – а вот больному тяжко.

– Прямо мука-мученская, – сказал рабочий, покачав головой и посмотрев на бутылку, которую он все держал в руках. – Вот сейчас до самого дома травиться буду. Ведь дохну прямо. Этак еще раза три домой съездил – и готов. А как приеду, значит, первое дело – родню поить. Самому беспременно пьяным надо быть. Потом пойдем по всем кумовьям, там надо пить тоже как следует.

– Как же можно, на смерть обидишь, – сказал старичок и сам уже попросил: Дай-ка еще глоточек, мне уж немножко осталось, сейчас дойдет.

Рабочий сначала сам, запрокинув голову, отпил несколько глотков, потом, утерев с отвращением рот, передал бутылку старичку.

Старичок пил, а он продолжал:

– И откуда эта темнота окаянная? Скажи, пожалуйста, от попов и от религии отреклись, от этих порядков никак не отмотаешься. Вот сейчас меня, к примеру, взять: заработал деньжонок, домой бы приехал, по хозяйству бы справил что-нибудь, корову, глядишь, купил бы, а вот чертовщины всякой везу. Одной колбасы полпуда! Ведь это с ума сойтить надо! Да водки этой, пропади она пропадом, сколько. А сам драный хожу. Ой, мать честная, уж приехали? Что пил, что не пил… Ах, провалиться тебе, даже в голове ни чуточки не замутилось! Тьфу!

– Нет, я, кажись, слава богу, дошел, – сказал мужичок, – и на чужой счет и немного выпил, а вышло в препорцию.

Они собрали свои мешки и, когда поезд остановился, пошли выходить. Студент подошел к окну и стал смотреть на платформу.

Вдруг он увидел, что рабочий, поддерживаемый мужичком, шел, шатаясь по платформе, волоча мешок по земле, размахивая свободной рукой и пьяным голосом орал песни. Потом закричал:

– Извозчик! Подавай, с-сукин сын, ехать хочу! Чего собрались, туды вашу мать?! – крикнул он на стоявших и смотревших на него мужиков. – Ну, смотрите, не запрещаю!

Те посторонились и молча смотрели. А один: высокий с черной курчавой бородой сказал:

– Дошел, хорош. Ах сукин сын, – прямо земля не держит, – молодей! Чей-то такой?

– Семена Фролова из слободки.

– Здорово живет. Ах, сукин сын, погляди, что выделывает!

– Вот это не даром отец с матерью растили. Сейчас приедет домой – и себе удовольствие и другим радость. А тут гнешь-гнешь спину… Тьфу!

Художники

В государственном писчебумажном магазине стояла перед прилавком очередь человек в пять.

Продавец выписывал чеки и путался в чековой книге, подкладывая листы переводной бумаги.

– Поскорей, батюшка, – говорила подслеповатая старушка в большом платке, стоявшая первой в очереди, – что ты уж очень долго копаешься-то?

– Что копаюсь! Листы слипаются, дуешь-дуешь на них целый день, даже губы заболели. А тебе что нужно-то?

– Да мне конверт за копейку.

– Синий или белый?

– Белый, голубчик. Да ты мне без бумаги отпусти, что ж бумагу из-за копейки тратить, ее больше испишите, чем товару продадите.

Продавец, нагнув голову, посмотрел на старуху поверх очков.

– Ты в какой магазин пришла? – строго спросил он.

– Как в какой? – Ну, в казенный…

– Не в казенный, а государственный. Тут об каждой копейке должны отчет дать. Поняла?

– А я, батюшка, заплачу кассиру копейку, а он тебе крикнет, что я заплатила, ты и запишешь.

Продавец, еще ниже нагнув голову, снова посмотрел на старушку поверх очков.

– Что же, мы и будем, как сычи, перекликаться?! Какая, подумаешь, наставница выискалась. То-то бы тебя за отчетностью смотреть поставить, одного крику не обобрался бы. Получай вот лучше.

– Это что же, все три листа мне?

– А то сколько же?

Старушка с сомнением посмотрела на листы, где было написано: год, месяц, число и на большом чистом пространстве с линейками стояло: «1 коп.– 1 коп.». Потом нерешительно пошла к кассе.

Продавец иронически посмотрел ей вслед поверх очков.

– Наш народ к отчетности приучить – все равно, что в новую веру его окрестить, – сказал он, уже обращаясь к следующему покупателю, черному гражданину в очках и в больших валеных ботах с торчащими из-под шубы ушками.

– Не привыкли, – ответил тот, пожав плечами.

– Оно, конечно, невежественному человеку кажется, что все это напрасно: товару на копейку, прибыли от него и вовсе одна десятая копейки, а расходу тоже, глядишь, на полкопейки, да еще рабочее время сюда причесть: иной раз слюнявишь-слюнявишь пальцы, – покупатель уже на двор захочет, пока ты эти листы разберешь. Зато мы убытку не боимся. Ведь по нашей торговле взять бы нас да по шее. Потому что наторговали всего на два шиша с половиной, а расходу столько, что нас всех, что тут есть, ежели со всеми потрохами продать, того не выручишь. А мы спокойны: ревизия приедет, спервоначалу схватится за голову, пыль поднимет. Один дефицит сплошной. А мы на это: «Извольте отчет поглядеть сначала, а кричать потом будете». Как выволокешь им вот этакую стопочку, да покажешь, они попрыгают-попрыгают, и сказать нечего. Еще руку пожмут в благодарность за строгий учет.

– Значит, отчеты влетают в копеечку? – спросил следующий покупатель, маленький человек без шапки, с поднятым барашковым воротником.

– А как же не влететь-то?

– Иван Сергеевич, рубля не разменяете? – спросил кассир.

– А у вас-то неужто нет?

– Да нету еще, не набралось ничего, – сказал кассир, с недоумением отодвигая то один ящик, то другой. – Вот нелегкая принесла, товару на грош, а хлопот от тебя не оберешься. Сейчас, подожди тут. Сядь вон на диванчик.

Кассир ушел куда-то.

– Мы-то еще ничего, – сказал продавец, – обороты у нас пустяковые, а вот какой-нибудь трест возьмите или фабрику, – вот где дела-то делают!.. Мне знакомый один рассказывал – у них в тресте девятьсот тысяч один отчет стоил. Вот это я понимаю. На трех извозчиках везли! Весь баланс их к черту полетел из-за одного этого отчета. Зато прямо ахнули все: до самой малейшей мелочи, до десятой доли копейки все выведено. Вы, конечно, может быть, не интересуетесь этим, но ежели на знающего человека, на специалиста, то восторгаться только можно и больше ничего, потому что это – прямо надо сказать – художник!

– Зря, значит, ни одного шагу не сделано?

– Зря-то, может быть, целые версты сделаны, а только вся суть в том, что все обозначено. Мало того, что весь баланс сведен, а видно еще каждую копейку с самого ее зарождения, как она, матушка, шла по всем линиям и по всем инстанциям. Ведь это – художественное произведение. Если на любителя, конечно.

– Сколько же времени такой отчет разбирать надо? – спросил маленький человек.

– Сколько… да нисколько. Нешто его разберешь! Чтобы его разобрать и проверить в точности, это еще сто тысяч надо. Вот разбогатеем, тогда, может быть, будем и проверять. А то ведь это всех своих бухгалтеров да счетоводов на полгода надо засадить.

– Сдельно бы отдать, – сказал высокий человек.

– Разменял, батюшка? – спросила старушка, когда показался кассир, считая на ладони деньги.

– Разменял. Получай. Лист этот вон туда передай, а этот возьми себе.

– Зачем, родимый?

– Для памяти.

– Хорошо, милый, возьму.

– Товару на копейку всего, а уж разговору – не оберешься, – сказал кассир, бросив деньги в ящик, и недовольно посмотрел вслед старушке, когда она в своих валенках и платке поворачивалась в дверях, закрывая их за собой.

– Вам что позволите?

– Мне пачку бумаги и конвертов. Да! Еще перышек копеек на пять.

– На это хоть не обидно чек писать: с лихвой расход на него покрыли. А вот такие-то вот, копеешники, прямо по миру пустят, все соки высосут! Она вот пришла, повертелась, товар свой ухватила, а того не понимает, что от нее убыток казне.

– А что, при больших отчетах уж небось не смошенничаешь? – спросил маленький человек.

Продавец, выпятив нижнюю губу, неопределенно пожал плечами:

– Как сказать… при нашем небольшом деле, когда весь отчет, скажем, весит не больше десяти фунтов, конечно, обжулить нельзя. И ежели недобросовестного человека на наше место посадить, который уж с молоком матери привык хапать, так тот двух месяцев не просидит – сбежит: копейки не утащишь. Хоть и прибыли не добудешь, но зато и самому попользоваться не придется. А там, где отчеты на пуды идут, там много свободней. Иной раз так-то сидят-сидят над проверкой, потеют-потеют и через три года выведут заключение, что налицо явная растрата. Сейчас посылают арестовать такого-то. А его уж родные давно за упокой поминают. Хапнул, поблаженствовал, сколько нужно, да на тот свет и удрал. Ищи-свищи… И чем больше дело, тем больше пудовые отчеты любят. И не то чтобы жулики были, совсем даже наоборот, есть честные до святости, – но художники своего дела. Ежели бы им запретить писать отчеты, а учитывать по балансу в две минуты, какой процент прибыли дало предприятие, так все бы разбежались. Это погибель! Вам счетик потребуется?

– Нет, я для себя беру.

– А что же, и для себя на память можем написать. Бумагу-то все равно бросать. Вон какая кипа. Это всего за неделю. А оправдала ли она себя – это еще вопрос.

– Вам при каждом бы магазине фабричку маленькую бумажную построить, сказал маленький человек, – чтобы чеки эти перерабатывать и опять в дело пускать.

– При каждом – это слишком жирно, а вот объединиться бы в трест магазина по три, – сказал продавец, – это бы дело!