Текст книги "Рассказы"

Автор книги: Пантелеймон Романов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц)

Плохой председатель

На собрании жильцам дома было обьявлено, что с нынешнего дня начинается санитарная неделя, и они обязаны вычистить все лестницы в доме и весь навоз со двора.

– Уж не знают, что придумать, – сказала женщина в платке.

– То три месяца не заставляли, а то вдруг, пожалуйте, в одну неделю все им вычищай, – говорили разные голоса.

Все вышли во двор и стояли в ожидании, когда заставят работать.

– Кабы знали, что чистить придется, не валили бы зря. А то около черных ходов такие горы навоза, что промеж них как по коридору ходишь. Нешто их вычистишь!

– Председатель дюже хорош, не мог вовремя запретить. А теперь вот и гни спину.

– Что за нескладный народ, – сказал рабочий в суконном картузе, – кабы каждый аккуратно убирал за собой, ничего бы и не было, а теперь, вишь, какие горы.

– Председатель должен был смотреть за этим. Мы почем знали.

– Что ж ты без председателя-то не знала, что перед дверью навоз валить нельзя, десяти шагов не могла сделать, до ямы донести? – сказал рабочий, обращаясь к женщине в платке.

– Это с верхних этажей в форточки вываливают. Ты разберись сначала, а потом и говори.

– Из верхних само собою, а ты вчерась с порога горшок выливала.

– Я выливать стала, когда тут другие навалили.

– По скольку же теперь часов заставите кажного работать? недоброжелательно спрашивали у вышедшего председателя.

Председатель, высокий худощавый человек в солдатской шинели, суетливо оглянулся по двору, как бы проверяя, много ли собралось народу.

– Надо так пригадать, чтобы в неделю все кончить, – сказал он.

– То-то вот, кабы за делом-то смотрел, каждый день заставлял бы чистить, тогда бы по пяти минут на человека, больше бы не пришлось работать, а теперь целую неделю спину гни, – сказала женщина в платке.

– А сами-то вы где были? Кто же вам запрещал чистить?

Женщина сердито промолчала, а потом сказала:

– Раз кто за этим смотреть поставлен молчит, что ж с нас-то спрашивать? Вы должны заставлять.

– Где ж ему заставлять. Его не боится никто. Вишь, вон собрался народ и стоит неизвестно чего.

– Когда ж работать-то начнем? – закричало уже несколько голосов.

– Так что ж вы не начинаете? Лопатка в руках есть, чего вам еще? – отвечал суетливо председатель, оглядываясь по сторонам и ища себе лопатку, – дайте-ка мне лопаточку.

– Да вы заставляйте работать-то… а он лопатку ищет!

– Прямо смотреть тошно. Крикнуть не может как следует.

Все подошли к наваленным горам навоза и стали нехотя копать.

Председатель тоже принялся работать.

– Эх, прежний-то председатель был молодчина. Бывало, выгонит всех на работу, сам до лопатки не дотронется, а только стоит и кричит на всех.

– Да, у того не стали бы почесываться, – сказала женщина в платке. – Тот, как чуть что не так, сейчас – штраф, а не то вовсе в милицию. У того из окна помоев не выплеснешь, а если и выплеснешь, так, бывало, сначала раз десять оглянешься.

– Тот, бывало, сядет, цигарку в зубы и только кроет всех. И работали – в лучшем виде. Самим же лучше: час отворочаешь, зато потом иди на все стороны. А тут вот будем через пень колоду валить до вечера, а там дома работы по горло.

– Тут бы двинуть матюгом, сразу бы у всех руки развязались, а то копаешь, ровно сонный.

– Прямо работать противно, – сказала женщина в платке.

– Да, уж как не боишься человека, дело плохое. Вчерась тротуары чистили; объявили, чтобы к двенадцати часам собрались, а то его в милицию посадят. «Убедительно, говорит, прошу – не подведите». Вышел в двенадцать – ни души. Давай сам скрести.

– У прежнего, бывало, за четверть часа до срока все на местах. А как опоздал, лишних два часа работать заставит, да еще благословит тебя, – сказала женщина в платке. – Бывало, женщин и то такими словами кроет, ежели что не так, – и никто не обижался.

– Не обижались, потому что порядок.

– А у этого до того дошли, что на чердаке накат на дрова подпиливать стали, да все вторые двери на черных ходах пожгли, а он только все уговаривает да воззвания вывешивает.

– А в квартирах-то что делается? Прежний председатель цыпленка не позволял держать, а теперь кроликов развели, коз, – сказала женщина в платке. – Я поросенка купила, тащу его на третий этаж к себе по парадной лестнице, нарочно, чтобы на него не налететь (он по черной ходит), а, глядь, он как раз тут и идет навстречу. Этот домовой у меня сигает, из рук вырывается, а он загородился газетой, будто читает, и прошел, ничего не сказал, словно не видал. – Может, и правда не видал?

– Какой там не видал, когда этот демон у меня чуть через перила не пересигнул, уж поперек его за живот схватила.

– Да, человечка господь послал.

– Ну, ей-богу, ничего не сделаем нынче, – сказала раздраженно женщина в платке, – вот уж целый час, как вышли, а работать еще не начинали.

– С таким председателем никогда не начнешь.

– Эх, смотреть противно. Стоим все как вареные. Ежели б прежний-то был… Тот бы церемоний разводить не стал. Как двинул бы…

– Сразу бы заходили, – бодро сказало несколько голосов.

– Как же можно. Веселей дело бы пошло.

Комната

Портниха ползала по полу около выкроек с булавками в зубах, когда пришла ее родственница узнать об обещанной комнате.

– Ну, что, или не умерла еще?

– Да нет… Теперь только оглохла еще совсем.

– Что тут будешь делать, куда деваться. Вещей пропасть, да собак двух еще Андрея Степановича угораздило привести. Голову скрутили эти собаки. – А доктор что говорит?

– Доктор говорит, что при последнем издыхании. Хотя сказал, что с этой болезнью иногда долго живут, если припадки не будут повторяться.

– Ну, он дурак и больше ничего, – сказала расстроенно женщина.

– Может быть, пройдешь, посмотришь сама?

В дальней комнате в углу на кровати лежала ссохшаяся старушка с восковым заострившимся лицом и неподвижно смотрела перед собой, коротко и часто дыша.

– Пришла справиться о вашем здоровьи, тетушка.

– А?

– О, черт… О здоровьи, говорю, пришла узнать.

– Спасибо, матушка. Сын родной забыл, а ты вот, племянница, не забываешь.

– Как себя чувствуете?

– Все так же… Оглохла только. За доктора спасибо. Уж так успокоил меня. Говорит, вы с этой болезнью еще лет пять… проживете…

– С ума сошел, идиот, – сказала женщина.

– И мне сразу стало лучше, успокоилась.

– А припадков не повторялось больше?

– Нет, бог милостив… как капель каких-то дал, так сразу легче стало.

В дверь заглянул легкомысленного вида упитанный мужчина в распахнутой шубе, с шапкой на макушке. Он, с наивным удивлением подняв брови, шепотом спросил, приподнимаясь на цыпочки и заглядывая через спинку кровати:

– Что, разве не умерла еще? А я уж вещи привез.

– Да ты с ума сошел!

– Я же вчера вечером звонил. Анна Петровна сказала мне, что кончается.

– Она каждый день кончается.

– Значит, недоразумение… Но Барановы, милочка, тоже не соглашаются нас дольше держать.

– Анна Ивановна, а то, может быть, в коридоре разрешите, – сказал мужчина, нам бы только вещи поставить. Ведь не будет же она до самых праздников жить! Смешно!

– Право, не знаю. Доктор сказал, что она может долго прожить.

– Ручаюсь вам, что больше трех дней не выживет. Старушка веселенькая, она живо соберется.

– Ты вот говоришь, а такие случаи уж бывали, – сказала хозяйка. – Вот через дом от нас старушка… тоже дыхания уж не было. Ну, люди набожные. Хотели проводить как следует… да и комната нужна была. Гроб по случаю купили, продуктов загодя на поминальный обед закупили. Сладкий пирог испекли. Она все дышит. Ну, не пропадать же продуктам, позвали знакомых да и съели этот обед за упокой ее души. А она и посейчас еще жива.

– Какого черта людей держите? – сказал, войдя, ломовой извозчик в полушубке и с кнутом. – Торгуются из-за трешницы, и провозжаешься с ними цельный день. Да еще кобелей этих навязали, драку посередь двора затеяли.

– Сейчас, сейчас, подождите, – и он в шубе пошел к старушке.

– Главное-то, что припадки, говорят, совсем прекратились, – говорила жена, озабоченно следуя за ним.

– Сейчас обследуем. Ну, как здоровье, тетушка? Как мы себя чувствуем? Она в самом деле как колода глухая. Как здоровье, говорю, не тем будь помянута? сказал мужчина, нагибаясь над постелью.

Старушка слабо повела головой и сказала чуть слышно:

– Спасибо, родной… то хуже, то лучше… Доктор хорошо помогнул, успокоил, говорит, проживу еще.

– Кого успокоил, а кого и нет, – сказал мужчина в шубе, – припадков-то не было больше?

– Нет, батюшка.

Мужчина выпрямил спину и озадаченно посмотрел на жену и хозяйку.

– Однако положение становится действительно пикантно, – сказал он. – Она что-то и дышать, кажется, легче стала. Тетушка, дыхание лучше стало?

– Лучше, родной, лучше.

– А сколько ей лет, между нами?

– Восемьдесят.

– Восемьдесят? Ну, уж это свинство. В таком случае вот что, – сказал он вдруг, что-то соображая, – нам бы только диван сюда втиснуть да комод. Они тут свободно уставятся, а мелкие вещи в коридоре побудут. К празднику она, может быть, все-таки раскачается. А пока мы ее в угол задвинем, и ладно.

– Вот это другое дело.

– Тетушка, мы вам диванчик привезли и комодик, – сказал мужчина, нагнувшись над постелью, – диванчик веселенький, цветочками.

Старушка подняла на него слабеющие глаза и проговорила:

– Сын бросил на старости лет… А тут племянники… лучше своих… и доктора и комоды…

– Волоки сюда! – крикнул мужчина ломовому и, мигнув жене, чтобы она бралась за кровать, в миг задвинул кровать со старушкой в дальний угол.

Когда несли комод и диван, мужчина в шубе крикнул:

– Ставь кресло на комод, стулья на стол, банки эти давай на окна. А это на пол сваливай!

– Что же вы ее загородили всю, к ней не проберешься, – говорила хозяйка, стараясь через вещи заглянуть на старушку.

– Ничего, старушка обстановку любит. Хотя, действительно, густо вышло… ну да ничего, такова жизнь. Ну, тетушка, выздоравливайте. Чтобы к празднику непременно. Сладкий пирог за нами.

Инструкция

Около выхода на платформу, где проверяли на дачный поезд билеты, сперлась толпа пассажиров с коробками и корзинками. В середине стояла женщина с корзиной и птичкой в клетке.

– Да проходите, что вы там заткнулись-то? – крикнула она.

– Билеты смотрят…

– Тут смотрят, в поезде смотрят, господи батюшка.

– Народ уж очень замысловатый стал, одним разом его и не проймешь. А теперь еще инструкция такая вышла, чтобы багаж смотрели лучше, а то иной полхозяйства нацепит, полвагона им загородит и везет бесплатно. Казне убыток.

– Мой багаж сколько ни смотри, – сказала женщина, показав на птичку.

– Как придется…

– Ну, ну, после поговоришь, проходи! – крикнул контролер, подняв глаза и посмотрев через очки на очередь. – Билеты предъявляй. Эй, стой! С птицей – куда пошла? Билет.

– Ведь я показывала…

– На птицу билет.

– Как на птицу? На птицу нету.

– Ну, и проезду тебе нету.

– Господи батюшка, да как же это?

– Инструкции читать надо: на мелкий домашний скот должны отдельный билет брать.

– Да какой же он скот? Что ты, ошалел?

– Много не разговаривай. Не дурей тебя люди. Приравнивается к скоту. Поняла? Что ж на твою птицу отдельный закон, что ли, писать? Отправляйся в багажное отделение, там с тебя взыщут за птицу, квиток на нее дадут, вот тогда и приходи, – сказал контролер.

Он впихнул женщине в руку ее билет и, махнув напутственно рукой в дальний конец платформы, стал опять пропускать народ, боком поверх очков просматривая билеты.

– А как на поезд опоздаешь?

– Поспеешь…

И когда женщина с птичкой, подхватив на руку подол, побежала, он посмотрел ей вслед и сказал:

– Все спешат куда-то, а спроси куда, она и сама не знает.

– Эй, эй, с птицей!.. Куда полезла? В очередь становись.

– Да я на этот поезд. Мне только птичку свешать!

– Все равно. Порядок должна соблюдать. А то ишь, черти, все норовят в обход зайтить.

– Катаются себе с птичками от нечего делать, а тут по делу стоишь часа три!

Женщина ничего не ответила и встала с клеткой в очередь.

– Щегол, что ли? – спросил, заинтересовавшись, морщинистый старичок в больших калошах.

И так как женщина ничего не ответила, он прибавил:

– Я уж вижу, что щегол.

– Ты что тут встала? – сказал усатый носильщик в фартуке с бляхой. – Ведь она у тебя еще не вешана, а ты за квитанцией становишься! Вон куда иди!

Женщина испуганно бросилась к весам, с которых два дюжих парня сваливали свешанные кули с солью.

Человек в двубортном пиджаке хотел взвалить мешки с овсом, но женщина с птичкой подбежала к нему.

– Голубчик дяденька, уступи мне свою очередь. Мне на этот поезд. Я в одну минуту, мне только птичку свешать. В ней и весу-то всего ничего.

– Ладно, уступи ей, багаж не велик.

Женщина торопливо протискалась к весам. Около весов стоял весовщик и, вынув из-за уха огрызок карандаша, что-то соображал и записывал на изрубленном прилавке.

– Тебе чего?

– Свешать надо…

– Кого свешать?

– Да вот этого вот…

– …Ты бы еще блоху принесла! Вот черти-то безголовые!

– На господский манер пошли, чтой-то без птичек уж и ездить не могут, говорили в толпе, в то время как весовщик, взяв клетку, ставил ее на окованную железом платформу.

– Эй, весы, смотри, не обломи! – крикнул какой-то малый в рваных башмаках, лежавший на мешках с овсом. – Да что ж ты с клеткой-то вешаешь! Ты живой вес показывай.

– Для казны старается…

Весовщик ничего не отвечал и выбирал самые маленькие гирьки. Подержал их на ладони, посмотрел вопросительно и бросил обратно.

– Да поскорей, господи батюшка, а то я из-за вас на поезд опоздаю!

– А ты выбирала бы, что везти. А то тащите, что попало, вот и нянчайся с вами, ломай голову… Ну, не тянет, дьявол! – воскликнул он. – На самую последнюю зарубку поставил!

– Ты бы уж вешал вместе с ней, она бы как раз к вашим весам подошла, баба сытая…

– На первую зарубку годится, – подсказал малый с мешков.

– Долго вы меня тут будете мучить? Пропадите вы со своим весом!

– Они долго держат, зато без ошибки получишь, – сказали из толпы.

– Скоро ты там с весами, Кондратьев? Чего застрял?

– Да вот бьюсь тут над этим домовым.

Дверь деревянной загородки отворилась, – подошел другой человек в форменной фуражке и остановился в затруднении перед щеглом, стоявшим на весах.

Щегол, нахохлившись, понуро сидел в клетке и смотрел одним глазом, закрыв другой белой пленкой.

– Больной, что ли, он у тебя? – спросил человек в форменной фуражке.

– Демон его знает, хоть бы вовсе подох…

Ожидавшие своей очереди, видя, что около весов собрался зачем-то народ, тоже подошли и, окружив весы, молча смотрели на щегла.

– Вот дьявол-то, ничем его не возьмешь! – сказал весовщик, плюнув.

– А на последнюю зарубку ставил?

– Кой черт – на последнюю! Он и без зарубки ничего не тянет. Нету в нем весу.

– Вес должен быть. Без весу ничего не бывает.

– Долго вы меня тут будете морить?

– Сейчас, подожди. Не тявкай под руку.

– …А то ошибется пуда на полтора – свои придется платить, – подсказал опять малый с мешков.

– Может, спросить заведующего, без весу пропустить?

– Не полагается без весу. Инструкция. Да спросить можно… Иван Митрич, крикнул человек в форменной фуражке, – нельзя ли груз без весу принять?

Из окошечка кассы высунулось удивленное лицо и сказало:

– Что ты, очумел, что ли? Читал инструкцию?

– Ну, вот видишь.

– Эй, ты, баба, что ты там сватаешься? Целый гурт скота, что ли, у тебя? кричали задние. – Что у нее там?

– Птица.

– Много?

– Одна только…

– Так какого же черта она там присохла!

– Вот окаянная-то, того и гляди, поезд уйдет…

– Пишут тоже инструкции, – говорил весовщик, – на глаз нельзя, а на весах ничего не тянет. Успеете, куда прете? Только вот и дела, что ваши мешки вешать… Вот навязался-то демон, ногтем его придавить, а вишь, сколько народу держит, погляди, пожалуйста, уж на улице стоят.

– Ну вот что… вот тебе квитанция, как за пуд багажа, и уходи ты отсюда от греха, а то ты у нас тут все перебуровишь, – сказал человек в форме, отдав женщине квитанцию и махнув на нее рукой.

На платформе загудел паровоз.

– Матушки! – крикнули стоявшие в очереди и, давя друг друга, бросились на платформу.

– Ушел, ушел!

– Ах, сволочь окаянная, всех посадила!

– И откуда ее черти принесли?..

– Лихая ее знает. Овечкой прикинулась, пролезла.

– А с чем она была-то?

– С домашним скотом, говорят.

– С каким там скотом, с птицей… И птичка-то пустяковая…

– Пустяковая, – сказал малый с мешков, – таких пустяков с десяток принесть, вот тебе все движение на неделю – к черту…

Слабое сердце

В одном из столичных учреждений по лестницам ходили ломовики в тяжелых сапогах, сносили вниз столы, шкапы, пыльные связки бумаг и клали их на воза, чтобы везти в другое помещение.

Между ломовиками совалась старушка в большом платке и из-под рук заглядывала вверх по лестнице, где сновали взад и вперед люди, и шептала про себя:

– Господи батюшка… как в лесу.

– Пусти, старуха, ногу отдавлю. Что тебе надо тут?

– Пособие, батюшка, пришла получать.

– Вниз иди, двадцатый номер.

Старушка пошла вниз. И через некоторое время внизу послышалось:

– Что мотаешься под ногами? Вот шкапом-то ахнем тебе на голову, и дух твой вон.

– Пособие, батюшка…

– Вверх иди, – сказал проходивший с разносной книгой человек в валенках.

– Я уж была там, кормилец.

– На каком этаже? – строго спросил проходивший.

– На четвертом, батюшка.

– Выше иди.

Старушка пошла наверх.

– Это какой этаж, кормилец?

– Третий… Ты опять уж сюда явилась?

– Я только что на низ сходила, милый.

– Ну, сходила и слава богу.

– А теперь вот опять сюда прислали.

– Очень нужна ты тут.

Старушка вошла на четвертый этаж и остановилась отдышаться. На продавленном диванчике, под которым была видна выскочившая пружина и рогожа, сидел какой-то болезненный человек.

– Дожидаешься, батюшка?

– Отдыхаю, – сказал человек.

– Я вот с утра уж пришла. Избегалась наотделку.

– Что надо-то?

– Пособие получать, да никак не найду, где.

– Сейчас устроим… Послушайте, – сказал мужчина, обращаясь к пробегавшему человеку с портфелем, – где бы тут старушке пособие получить?

– Черт его знает. Где-нибудь тут надо искать, – сказал тот, остановившись и с недоумением оглянувшись по сторонам. Потом опять побежал.

– А в двадцатом номере не были? – спросил он, остановившись.

– Ходила уж туда, цифры все шли, шли подряд, а потом на восемнадцатом номере оборвались, и уперлась я в какой-то закоулок, не знала, как выйтить. На старом-то месте я уж приладилась получать, а теперь на новое переехали, никак не потрафишь.

– Я тоже, – сказал человек, сидевший на диване. – Только на другой конец города зря прошел.

– Что за черт!.. Мой стол увезли, оказывается? – закричал, выскочив в коридор, мужчина в шубе и без шапки. – Извольте радоваться, положил туда шапку, теперь шапка уехала. Хоть платочком повязывайся.

– Что ж это, тут всегда такие хлопоты?

– Всегда. Переезжают.

– А часто, значит, переезжают-то?

– Часто. То одно учреждение от другого откалывается, а то два в одно сливаются. Да и изнашиваются очень. Вот хоть наше учреждение взять: дали помещение хорошее, а через месяц обои изорвались, вместо стекол фанера везде, да еще каким-то манером водопроводные трубы лопнули, затопило всех, по комнатам уж на досках плавали. А то иной раз помещение какое-нибудь понравится, так и идет.

– Ну, теперь отдохнула, пойду дальше, – сказала старушка.

– А вы обратитесь в справочное бюро, – сказал пробегавший обратно человек с портфелем. – Вам все и укажут, а то ходите как слепые.

– А где оно, родимый?

– Черт его знает, кажется, пятнадцатая комната внизу.

Старушка поблагодарила и пошла вниз.

– Вниз-то хоть иттить легче, – сказала она с ласковой улыбкой, обращаясь к двум ломовикам в фартуках, тащившим конторку.

– Вот бы и ходила все вниз, а то зачем-то наверх лезешь!

– Да что ты все трешься тут? Проходу от тебя нет, – крикнул другой.

– Справочное бюро, милый, ищу.

– Да ведь ты другое что-то искала…

– А теперь это велели искать, родимый.

– Что ж ты подряд, что ли, взяла? Ну, проходи, проходи.

– Скажите, пожалуйста, – послышался внизу голос старушки, – где тут справочное бюро?

– Двадцатая комната, кажется, была, посмотри там.

Старушка подошла к 20-му номеру и прочла: информационное бюро.

Постояла, потом отошла, сказавши:

– Знать, уж чтой-то новое въехало.

Она опять полезла наверх, потом уселась на окне.

– Вот, как сердце слабое, хуже всего, – сказала она, увидев своего собеседника, спускавшегося вниз.

– Не дай бог. Сердце пуще всего, – а мне, оказывается, опять через весь город иттить. Их куда-то к заставе бросило.

– Переехали?

– Только вчера. Две недельки побыли тут – и дальше. Ну, да тут хоть гор нет, доберусь. Пойду, а то еще, глядишь, там не застанешь, за две недели много воды утекло.

Два мужика спускали вниз тяжелую конторку и застряли на повороте лестницы.

– Вишь, черт их, потрохов сколько набрали, да еще повернуться негде:

– Ну-ка, заноси свой бок, сейчас ходко пойдет. Так, пошло.

Что-то хрястнуло.

– Чтой-то там?

Передний, озабоченно оглянувшись, поставил свой конец на пол.

– Какую-то штучку тут отсадили.

Мужики ушли. За ними прошли какие-то барышни, тащившие под мышками охапки бумаг в синих папках.

– Куда господь несет? – крикнул им поднимавшийся навстречу по лестнице человек.

– Сливаемся с Соцвосом!..

Лестница опустела. Прошел вниз мужчина в пальто, без шапки, повязанный платочком, как повязываются на похоронах, чтобы не простудить голову, и, наткнувшись на старуху, спросил:

– Вам что надо тут?

– Справочное бюро, родимый.

– А в нем что?

– А кто его знает, батюшка!

– Как кто его знает! Что вам нужно-то?

– Пособие, батюшка.

– Так это – финансовый отдел надо… Хватилась – он уже теперь небось к Театральной площади подъезжает.

Старушка озадаченно посмотрела вниз по лестнице.

– Так это, значит, его, батюшку, у меня на глазах носили. Куда ж теперь-то мне бежать?

– Сретенский бульвар, шесть, – сказал человек и, поправив на голове платочек, пошел вниз.

Старушка посмотрела ему вслед. Потом села на ступеньку лестницы и сказала про себя:

– Отдохну немножко, потом пойду, покамест сердце не ослабело.