Текст книги "Рассказы"

Автор книги: Пантелеймон Романов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 29 страниц)

Грибок

Около обвалившегося деревянного дома, выстроенного два года назад, стояла толпа тесным кружком, головами внутрь, и что-то рассматривала.

– Что такое там? – спрашивали вновь подбегавшие.

– Грибок нашли.

– Какой грибок?

– А вот дом отчего обвалился. Сейчас инженер говорил.

В середине толпы стоял рабочий с техническим значком на фуражке, очевидно, железнодоро-жник, и рассматривал что-то невидимое, держа двумя пальцами, как рассматривают блоху.

– Вот он, сволочь, – сказал рабочий, – поработал два года, – дом и загудел.

К нему наклонились головами.

– Что ж не видно-то ничего? – спросил малый в больших сапогах.

– А ты увидеть захотел? Наставь трубу хорошую, вот и увидишь.

– Самоварную – на что лучше, – сказал кто-то.

– А какой он из себя-то?

– «Какой»… да никакой, просто на вид – плесень и больше ничего.

– И целые дома валит?!

– А как же ты думал… Он как заведется, так и начинает точить, – вишь, вон, целую слободу для рабочих выстроили, а спроси, надолго это?

Из дома напротив вышла женщина с подоткнутым подолом и с помойным ведром и крикнула:

– Ну, чего тут выстроились, чего не видали? Настроили тут. Двух лет не прошло, как он завалился…

– Ты бормочешь, а сама не знаешь что, – сказал железнодорожник, – вот на другой год у нее завалится, а виноваты мы будем. Поди, объясняй вот таким-то отчего дом у нее завалился.

– …а дома на стену повесить ничего нельзя, – все зеленое делается.

Железнодорожник посмотрел грустно на женщину и сказал:

– Чертушка! Ведь у тебя грибок и есть, самый настоящий.

– Чего?

– Грибок, говорю, у тебя.

– Поди ты кобыле под хвост! – сказала женщина, плюнув. – Борода в аршин выросла, а он все зубы чешет. Она еще раз со злобой плюнула и ушла.

– Не понимает!.. У нее грибок растет, а она только плюется.

– Вот от этого-то невежества все и горе. Тут не то что отдельные дома, скоро целыми улицами начнет валиться, – сказал человек в двубортном пиджаке.

– Да, ядовитый, сволочь, – сказал малый в больших сапогах, растирая что-то на пальцах. – Вот у нас, на нашей улице, четырехэтажный дом рухнул, до крыши еще не довели, а он, сволочь, его уж обработал.

На него покосились.

– Что ж, он и камень, что ли, грызет?

– А нешто дом-то каменный был?

– А какой же тебе еще?..

– А что ж, он и каменный своротит, – сказал кто-то.

– А как же его узнавать, что он есть? – спросил малый.

– Как узнавать? Воткни топор в стену: если вода выступит, значит, он тут и есть.

– Слюни, сволочь, пускает?

– Я уж не знаю, что он там пускает, а только если жижа выступит, значит, он тут.

– Ну, пропало дело, – сказал человек в двубортном пиджаке. – У нас целую слободу выстроили, у всех слюни пускает.

– Теперь на постройку без трубы и не показывайся, – сказал малый в больших сапогах.

– А ежели его сушить начать? – спросил кто-то.

– Кого сушить? – спросил, недоброжелательно покосившись, железнодорожник.

– Да вот его-то…

– Сверху высушишь, а он в середку уйдет.

– Ежели эта гадость завелась, так ее не высушишь, – сказал кто-то. – Ежели только сжечь, ну, тогда еще, может быть.

– Вот бы этой бабе, что ведро выливала, услужить… вон она опять вылезла. Эй, тетка, хочешь у тебя грибок выведем?

– Жене своей выведи, косолапый черт!..

– Обиделась…

– Темнота… Живет человек и не знает, что небось какой-нибудь год и осталось ей, а потом не хуже этого вот. Тоже вот так-то соберется народ, а она, ежели ее не придушить, будет вопить на всю улицу, на строителей все валить. Ты ей про грибок, а она на стену лезет.

– Вон, материал везут.

Все оглянулись: в стороне по мостовой ехали мужики с подводами.

– Тоже небось захватили его. А сидят себе, зевают по сторонам, как будто так и надо.

– Эй, вы, чертушки! Небось заразу везете? – крикнул им малый.

Передний мужик натянул вожжи.

– Чего?

– То-то вот – «чего»… Пойдем-ка, поглядим.

Все толпой подошли к возчикам.

– Дай-ка топор-то, – сказал малый в больших сапогах.

– На что тебе топор?

– Да ну, давай, много не разговаривай!

Мужик нехотя дал топор.

– Слезай к чертовой матери.

– Что ты, ошалел, что ли?

– Слезай, не разговаривай.

– Да руби, чего ты на него смотришь! – крикнули из толпы. Мужик как ошпаренный отлетел от своих дрог с лесом. Малый размахнулся и всадил топор в бревно. Все бросились, головами вместе, смотреть.

– Во-во! Пустил слюни, пустил! – закричали ближние

– Ах, сволочь! Скажи, пожалуйста!

– Ну, садись, дядя, вот твой топор. Добро хорошее приволок, нечего сказать!

Мужик молча сел, тронул лошадь и долго поглядывал с опаской на бревна, точно ожидая, что они под ним взорвутся, потом, оглянувшись на толпу, плюнул и хмуро поехал дальше.

Крепкие нервы

Какой-то человек в распахнутой шубе и в шапке на затылке, видимо, много и спешно бегавший по делам, вошел в банк и, подойдя к окошечку, в котором выдавали по чекам, сунул туда свою бумажку. Но бумажка выехала обратно.

– Это что такое? Почему?

– У нас только до часу.

– Тьфу!..

Вежливый человек в черном пиджаке, стоявший за лакированным банковским прилавком, увидев расстроенное лицо посетителя, спросил:

– Вам что угодно?

– Да вот получить по чеку опоздал. Присутственный день до четырех, а по чекам у вас прекращают уже в час выдавать.

– А это, видите ли, для удобства сделано, – сказал человек в пиджаке. Каждое учреждение приноравливается к тому, чтобы экономить время.

– А вон напротив я получал, там до двух открыто.

– Очень может быть. У каждого свой порядок. Вон, например, нотариус, что рядом с нами, – если вам нужно заверить подпись или что-нибудь другое в этом роде, – то нужно поспевать до половины первого. А если за углом – там тоже нотариус, – то до половины третьего.

Около кассы с чеками послышался шум.

– Какого же это черта, ведь я неделю тому назад получал, было до двух часов открыто.

Человек в пиджаке бросился туда, как бросается пожарный с трубой к тому дому, которому угрожает опасность.

– Чего вы беспокоитесь?

– Прошлый раз, говорю, получал, у вас до двух часов было открыто.

– А когда это было?

– Когда было… неделю тому назад.

– Совершенно правильно. Неделю назад выдавали до двух часов, а теперь переменили.

– Тьфу!!!

Посетитель вылетел из банка и хлопнул дверью так, что задрожали стекла.

– И отчего это народ такой нервный стал? – спросил человек в пиджаке, вернувшись к своему собеседнику, – жизнь, что ли, так изматывает?..

– Возможно; я вот на что уж спокойный человек, а побегал нынче с утра и таким зверем стал, что, – уж признаюсь вам, – если бы вы не оказались таким вежливым, я бы, как тигр, бросился.

– Это вредно, – сказал человек в черном пиджаке, – ведь у меня после перемены часов в день человек по двадцати прибегают и все вот так плюют, как этот, что ушел, и как вы изволили плюнуть. А мне – плевать! Относись спокойно, вежливо, как требует служба, и все будет хорошо. А то посетители будут плевать да я буду плевать, тут пройти нельзя будет. Вон, еще заявился. Вам что угодно?

– Деньги по этой бумажке можно получить? – спросил человек в тулупчике.

– Можно-с. Только выдавать будут с двух часов. Кассир в банк ушел. Сядьте вон там в уголок, там вы никому мешать не будете.

– Что ж, я и буду целый час сидеть?

– Погулять можете.

Человек в тулупчике сел, нахохлившись, в уголок, около урны для окурков.

– Крепкие нервы – первое дело, – сказал человек в пиджаке, возвращаясь к своему собеседнику. Но его прервали ввалившиеся один за другим сразу пять человек. Одним нужно было получать по чеку, другим еще по каким-то бумажкам.

– Вы садитесь тоже туда же в уголок, вон где дремлет человек в тулупчике, вы отправляйтесь домой пообедать, потому что поздно пришли, вы можете прогуляться, а можете тоже в уголок сесть.

– А мне куда же деваться? – спросил с раздражением последний.

– А что у вас?

– Мне деньги внести.

– Тоже в уголок. Кассир еще не приходил.

– Тьфу!!!

– Да, крепкие нервы – первое условие плодотворной работы, – сказал опять человек в черном пиджаке, возвращаясь к собеседнику.

– Ну, что, работа-то идет все-таки хорошо? – спросил тот.

– Как вам сказать… не очень. Народ, что ли, недисциплинированный стал, не поймешь. Пошлешь посыльного, всего и дела на пять минут, а он целый день прошляется. Вот сейчас послал по спешному делу, там самое большее, на четверть часа всего и дела, а его, изволите видеть, уже второй час нету. А в банке напротив по таким делам до двух часов, значит, вся музыка откладывается на завтра. Чего он, спрашивается, собак гоняет?

– Черт знает что такое! – сказал еще один вошедший посетитель, – ведь третьего дня приходил, мне сказали, что до часу, а я привык до двух получать и забыл совсем.

– Привыкнете, – вежливо сказал человек в пиджаке, – с первого разу не запомнили, со второго запомните.

– Нельзя ли у вас тут подождать, а то мы ходим там взад и вперед по улице, к нам уж милиционер стал что-то присматриваться, – сказали двое отправленных на прогулку.

– Сделайте ваше одолжение. В уголок пожалуйте. – И, обратившись к своему собеседнику, прибавил: – Тихий ангел пролетел… вы в такой час попали кассира нету, эти прекратили выдачу, те еще не начали… В уголке уже всех, знать, укачала.

Собеседник посмотрел на сидевших в уголке и увидел, что пришедший первым человек в тулупчике склонился вперед и, упершись шапкой в стену, дремал. За ним, упершись ему головой в спину, закрывал и опять открывал мутные глаза человек с портфелем в обтрепанном пальто.

– А вот не будь у меня крепких нервов, нешто бы они так смирно сидели? Вот что из пролетарского элемента, те много лучше: легче засыпают. И против долгого ожидания не возражают. Сядет себе и сидит, кругом посматривает. Иной часа два высидит, поспит тут у нас – и ничего. А вот умственные работники – не дай бог! Минуты на месте посидеть не может. А о сне и толковать нечего.

Дверь отворилась, и вошел посыльный с сумкой из серого брезента.

– Вот он, извольте радоваться! Где тебя нечистые носили?

– Где носили!.. В конторе в этой только до часу справки дают, туда опоздал, а по этим синеньким бумажкам только с трех часов начинают.

– Тьфу!!!

Народные деньги

В одном из промышленных советских учреждений был поставлен вопрос о катастрофическом положении дела.

По плану должен был получиться доход в 500 тысяч, а на деле получился убыток на те же 500 тысяч.

– Чтоб тебя черти взяли! – говорили члены правления, – ведь как пригадало-то ловко: копеечка в копеечку подсчитали, только – наоборот.

Делу был дан ход. Приехали комиссии.

– Почему такой убыток?

– А кто его знает… Шло как будто все ничего. Мы уж под прибыль двести тысяч заняли, а тут как нечистая сила подшутила…

Стали проверять. Оказалось, что на каждом складе, где достаточно быть одному приказчику, были и заведующий, и конторщик, и машинистка, и курьер.

– Где же такую ораву просодержать! Вам еще к этим пятистам нужно добавить от казны, – сказали члены комиссии.

– Мы просили, а нам отказали, – сказали члены правления. – Бьешься, бьешься…

Лица, возбудившие это дело, в один голос показывали, что расходы производились старым правлением в высшей степени непроизводительно. Каждый член правления все норовит устроить своих родственников да знакомых, всюду протекции, без сильной бумажки не поступишь, а ежели у кого есть бумажка, так его сразу берут, нужен он или не нужен.

Особенно волновались два преданных делу работника – длинный Хрущев и маленький Таскин.

– Вы посмотрите, товарищи, – кричал Хрущев членам комиссии, – посмотрите, сколько одних столов! И все, кто здесь сидят, – пятьдесят процентов по протекции: то родственники, то знакомые, то по запискам от важных лиц. Вот как соблюдается режим экономии, вот как расходуются народные деньги!

Служащие ходили испуганные, ожидая сокращений.

– Поддерживайте! – говорили им члены правления, – а то если нас прогонят, то и вы все полетите.

И служащие согласились поддерживать, так как каждому пить-есть надо.

– Поддерживайте! – кричали служащим Хрущев и Таскин, – если мы старое правление свалим, то наладим дело с одной прибылью без дефицита, и в благодарность за поддержку из вас никого не уволим, так как производство будет расширено.

И служащие согласились поддерживать, так как пить-есть каждому надо.

Старое правление было смещено, и назначение получили Хрущев и Таскин.

На другой день к ним пришел делопроизводитель и сказал:

– Товарищи, моя сестра была нагло уволена прежними арапами. Необходимо восстановить справедливость, принять ее обратно.

– Где она? Давай сюда, – сказал Хрущев.

И, когда пришла сестра делопроизводителя, Хрущев привел ее в канцелярию и сказал:

– Вот жертва произвола прежних арапов, которые в учреждении завели кумовство и увольняли работников, не имевших сильной протекции. Предоставляю ей место с повышением.

Раздались дружные аплодисменты.

Потом к Таскину и Хрущеву стали приходить их родственники и знакомые. Они, даже не заходя в правление, сначала ходили по учреждению и с интересом осматривали его, как осматривают дом, доставшийся по наследству.

Но, когда Хрущев и Таскин говорили им, что не могут их взять на службу, они обижались и говорили:

– Хорош родственник, помнит о своих родных, нечего сказать. Пока мы ему были нужны, так он около нас околачивался, а теперь нос задрал и сделать для нас ничего не хочет. А почему же сестру делопроизводителя взял? Чужих устроить можно, а своих нельзя?

Потом к Хрущеву пришли родственники жены, сначала отказал им. А дома надутые физиономии и целый скандал. Пришлось двоих взять.

Когда этих взял, тогда к Таскину пришли три родственника и при его отказе указали на то, что Хрущев ведь взял своих родственников, почему же он не может?

Пришлось, скрепя сердце, взять и этих троих.

Потом пришли с записками от важных лиц.

Им отказали.

Но они сказали, что почему им отказывают, а своих родственников принимают?

Пришлось взять и этих. Потому что, если им отказать, сам недолго продержишься. А пить и есть надо.

А потом в правление пришел делопроизводитель и сказал:

– Как же нам быть-то?

– А что?

– Да столов не хватает.

– А, черт… ну, посадите по два человека за стол.

– Какой там – по два, когда уж в иных местах по три сидят. Такая скученность, что дышать нечем. Ведь люди по шести часов в учреждениях сидят.

– Может быть, поубавить немного? Ведь тут много родственников прошлого правления.

– Неудобно… Они же на нашей стороне были. Лучше столов еще заказать, кстати, столяры тут внизу толкутся, точно святым духом учуяли, что пожива им будет.

В правление вбежал Таскин и торопливо сказал:

– Черт возьми, вот положение, ей-богу! Надо еще одного человека устроить. Ну, прямо, понимаешь, сил никаких нет! Им толкуешь, что невозможно, что учреждение – это не вотчина, деньги не мои, а народные, – нет, они знать не хотят. Да еще намекают на то, что свинью мне подложат, заметочку в газеты дадут. Что тут делать?

– Что делать? Придется взять, – сказал Хрущев. – Хорошему человеку отказать можно, а вот таким сволочам – опасайся. А чтобы штатов не раздувать, придется отдавать ему сдельно.

– Да ведь этак вдвое дороже выйдет!

– И втрое заплатишь, по крайней мере, расход в другую статью можно перевести. А то что же у нас на один штат-то сколько выходит! И так вон столярам сейчас целый подряд на столы дали. А ради этого план производства пришлось расширить. Хорошо его на бумаге расширить, а как на деле будем расширять – неизвестно.

А между тем уже начиналось брожение. Почти открыто кричали, что это не учреждение, а какая-то вотчина, что правление принимает на службу своих родственников и по разным записочкам, от ворот, а через биржу труда поступить и думать нечего.

Разговор этот подняли те, кому было отказано. Его поддержали те, кто оказался обиженным. В особенности сильно волновались три преданных делу работника – Сущев, Ласкин и Шмидт.

И когда столяры привезли столы к учреждению, они кричали, показывая на столы из окна:

– Вот как расходуются народные деньги! И все это для кого? Все для своих протеже. А моего брата вышвырнули в два счета, человека, который за них же стоял. Посмотрите на склады, сколько там народу: заведующий, да еще при нем заместитель, да два бухгалтера, да две машинистки, да три счетовода, да два курьера!! Да еще мы знаем, что сверх штата напихано, работа сдельно отдается… Поддерживайте, мы их к черту спихнем.

– Что же, мы вас поддержим, а вы потом половину из нас прогоните?

– Мы боремся не с вами, а с заправилами, которые мотают народные деньги.

– Тогда – другое дело.

Делу дан был ход. Приехали комиссии. Стали проверять. Оказалось катастрофическое положение: рассчитано было прибыли на семьсот тысяч, а оказалось убытку на те же семьсот тысяч.

– В точку!.. Как при прежних, только цифры больше… Копейка в копейку подгоняет. Ну, прямо нечистая сила работает. А мы уж под будущую прибыль триста тысяч заняли. Дом, что ли, на нехорошем месте стоит, черт его знает, в чем тут дело…

– Нет, тут не в месте дело, – кричали Сущев, Ласкин и Шмидт, – а в том, что деньги народные. Кабы они на свои деньги дело вели, так небось не набрали бы столько народу, а из каждого бы последний сок выжимали. А раз деньги народные – вали и свата, и брата, и записочников. Тут чистой миллион прибыли должно быть, а у них семьсот тысяч убытку. Да и как убытку не быть – и автомобиль у них, и командировки черт ее знает куда, и чего только нет. Одним словом, народные деньги. Поддерживайте, надо изжить эту заразу!

Через неделю были назначены перевыборы правления. Все отмечали безусловную правоту и мужество выступавших Сущева, Ласкина и Шмидта и возмущались запутанными объяснениями прежних арапов и раздутыми штатами.

А внизу, прячась от проходивших по лестнице, толклись почему-то столяры и поглядывали наверх, где производились перевыборы.

– Вы чего тут собрались? – спросил швейцар.

– Так… ожидаем…

Стена

Председатель правления одного из советских учреждений сидел у себя в кабинете, потом встал и стал зачем-то мерять комнату шагами вдоль и поперек.

Вымерив, остановился, погладил затылок и посмотрел вопросительно на стену, обведя ее всю взглядом.

Потом вышел из кабинета и, заглянув в соседнюю комнату, где сидели машинистки, тоже провел глазами по стене.

Потом позвал управдела.

– Иван Сергеевич, а не находите ли вы, что из этих двух комнат можно одну сделать? Тогда бы тут заседания правления можно было устраивать. А машинисток наверх перевести.

Управдел тоже посмотрел вопросительно на стену, постучал по ней пальцем и сказал:

– Можно. Стену эту высадить – пара пустяков. И обойдется не дороже сотни, много – полторы, с отделкой.

– Ну, вот и прекрасно.

Через неделю председатель ходил по комнате, соединенной из двух в одну, мерял ее шагами и говорил:

– Вот это комната, так комната! Только что-то она уж очень велика вышла?

– Это так кажется с непривычки, – сказал управдел. – Только вот машинистки недовольны, говорят, что их в собачью конуру законопатили.

– Потерпят, что ж делать-то!

А еще через неделю председателя перевели в другое учреждение.

Заступивший его место новый председатель пошел обходить учреждение для знакомства со служащими. Наверху к нему подошли машинистки и сказали:

– Нам здесь очень тесно, нельзя ли нас устроить там, где мы прежде были?

– А где вы прежде были? – спросил новый председатель.

– Внизу, где ваш кабинет.

Председатель спустился вниз и стал мерять шагами свой кабинет. Потом позвал управдела. Когда тот пришел, он сказал:

– Иван Сергеевич, а не находите ли вы, что из этой одной комнаты две можно сделать? А то машинистки жмутся наверху в этой клетушке.

Управдел обвел комнату взглядом и сказал:

– Пара пустяков. Ведь тут прежде стена была, возобновить ее ничего не стоит.

– Ну, вот и прекрасно. Теперь очень смотрят за тем, чтобы учреждения поэкономнее расходовали средства, а тут под кабинет председателя целый зал отведен. Это нам не по карману. А дорого это будет стоить?

Управдел почесал висок и сказал:

– Жалко, что мы не предусмотрели: у нас для этого материал был, пожгли его весь. Теперь придется покупать. Да я думаю все-таки, что не больше трехсот рублей обойдется.

– Тогда валите, лучше один раз истратиться, да потом сэкономить, а главное, машинисток жалко.

– Ладно, – сказал управдел.

А председатель стал вымеривать комнату шагами.

– Это кто же ухитрился тут стену-то сломать? – спросил он, кончив мерять.

– Прежний председатель, – отвечал управдел.

– Это значит, чего моя нога хочет?

– Вроде этого.

– Что ж, у нас как на это дело смотрят: деньги казенные, значит – вали! Небось кабы его собственное предприятие было, он не стал бы кабинеты по десяти сажен разгонять.

– Да, ведь, конечно, как говорится, казна не обеднеет.

– Добро бы для людей делал, а то для собственного комфорта.

Через две недели председателя сменили.

Поступивший на его место новый призвал к себе всех служащих и спросил, не желают ли они высказать каких-нибудь пожеланий, так как он человек новый и не знает местных условий.

Служащие сказали, что особенно жаловаться ни на что не могут. Только вот по вечерам собираться негде, читальни нет.

И все увидели, как председатель поднял голову и стал водить глазами по стенам кабинета.

– В соседней комнате что? – спросил он.

– Комната для машинисток.

– Так. Ну, идите, а я подумаю.

– Что тут будешь делать! – говорил управдел, когда они все вышли из кабинета, – прямо невидимая сила какая-то тянет их к этой стене.

– Оно, конечно, каждому на первых порах хочется деятельность проявить и служащих ублаготворить, – сказал регистратор, – вот у нас, где я прежде служил, один председатель составил себе план работ, бараки деревянные для рабочих строить, а после, который на его место пришел, посмотрел на эти деревянные бараки да и говорит: «Это к чертовой матери! Тут нужно каменный корпус строить, а деревянные бараки – один перевод денег». Ну, и сломали.

– Это верно, сколько я ни замечал, если один что-нибудь начал, а на его место другой пришел, то ни за какие коврижки по прежнему плану делать не будет, – заметил управдел, – самолюбие в этом отношении агромадное. Каждый рассуждает так: ежели я по чужому плану делать буду, то подумают, что я своего не могу придумать. И не дай бог часто начальство менять, вот какой расход от этого – хуже нет.

– Это верно, – сказал регистратор, – ежели какое учреждение мало-мальски слабовато в финансовом смысле, то больше двух председателей в год не выдержит. Прогорит, как пить дать.

– Ежели уж только какого дурака найти, который будет смирно сидеть, то ничего. А ежели чуть мало-мало человек деятельный, он, первое дело, глядит, за что бы ему зацепиться. Вот у нас уж на что дело маленькое. А как новый поступил, так его и тянет, так и пошел по комнатам ходить, нюхать, нельзя ли чего ковырнуть. У нас, кроме этой стены, и тронуть нечего. Так они прямо, как мухи на мед, на эту стену.

– Они одной стеной по миру пустят. Их человек пять за год сменят, – вот тебе и готово дело! Оно, конечно, можно бы сказать, – продолжал управдел, – а потом, как рассудишь, – какое мне дело, еще потом в обиде на тебя будут, что вмешиваешься в распоряжения начальства, – ну и молчишь.

– И черт их знает, прямо, как домовой над ними подшутил, – воткнулись все в эту стену.

– Во что ж больше у нас воткнешься-то, не наружные же стены ломать, сказал регистратор, обтирая перо о подкладку куртки, потом об волосы.

– Иван Сергеевич, вас председатель кличет, – сказал курьер, просунувши голову в дверь.

– Что-то, кажись, клюнуло, – сказал управдел и пошел к председателю.

Новый председатель стоял у стены и постукивал по ней суставом указательного пальца.

– Что эта стена, толстая или нет? – спросил он управдела.

– Нет, не очень, вершка на два, я думаю.

– Вот служащие жаловались, что собираться негде. Может быть, ее того… Тогда получится хорошая большая комната.

– Это идея, – сказал управдел. – Высадить ее – пара пустяков.

– Ну, вот и прекрасно.

– Готов! – сказал управдел, вернувшись в канцелярию. – Прямо, как муха на липкую бумагу попал! Ах, сукины дети, разорят вдребезги. Да и дом уж очень обезобразили: сарай какой-то посередке.

Через неделю в отчете, поданном председателю, стояло:

«За слом стены – 150 руб.

За восстановление стены – 300 руб.

За слом стены – 170 руб.».

– Теперь не миновать четвертого ждать, – сказал регистратор, – еще триста за восстановление заплатим, дом и в порядке опять будет!