Текст книги "Дело Бутиных"

Автор книги: Оскар Хавкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 29 страниц)

Как было постановлено – перво-наперво собрать в кучу все прииски, что они, Бутины и Капараки, пооткрывали за эти годы разрешенного частного поиска, – так и сделано! И большая выгода в том разумном предприятии, поскольку и партии поиска в одних руках, и держать их, и снаряжать куда ловчей получается! И припасы оптом закупать да завозить! И работников на шурфы нанимать! И проверять, как дело идет, гораздо сподручней! Ведь все тринадцать приисков по соседству, ежли сибирскими расстояниями мерить, одного Нерчинского округа!

Может, есть в том частица чувствительности, ну есть, есть судьбы предназначение в том, что капараковские прииски в честь сестер бутинских Георгиусом названы были – не при соединении их, а при открытии!

– Евгениевский, Натальинский... И Софийский – в знак уважения к бедной Сонюшке!

В семействе Бутиных любили юного Капараки – красавца, черно-сероглазого, горбоносого, веселого хвастуна, выдумщика на игры и забавы, с детских ведь лет вместе... Так ведь Товарищество, приисковое дело – не игра и не забава!

Как же он, Михаэлис Георгиус, допустил, что на Ивановском люди стали разбегаться. Едва удалось выправить дело с помощью Петра Илларионовича... Все лето тот на двух приисках надрывался при телесных своих недугах...

Так ведь и другие прииски требовали пристального внимания и забот: двадцать пятый, прозванный Нечаянным по случаю нежданного открытия; и Целебный, что у Кислого ключа, священного для эвенков; и Афанасьевский, прозванный сразу и в честь горного отведчика Плотникова, отмежевывавшего сей прииск, и в честь охотника-тунгуса, друга и спутника Бутина по тайге. Ну на каком из тринадцати приисков при подготовке к намыву и при добыче побывал Капараки? С иной целью появлялся!

В чем Капараки может винить Бутиных?

Все делалось на полном доверии и с деловым уважением. И сообща, поелику все были на местах!

А если именно ему, Михаилу Бутину, доверили быть распорядителем дела, так на то было общее согласие всея троицы! Когда до того пункта дошли, сам Капараки, опередив остальных и дружественно нацелившись горбатым носом на младшего Бутина, выкрикнул: «Только Мишу, извините, Михаила Дмитриевича, он у нас самый грамотный, дельный и оборотливый! Ему командовать!»

Ума у него хватило, чтобы понять – фирмой управлять никак не спроворит. Пусть Михаил Дмитриевич ездит по приискам, следит за производством работ, старается для общего дела всего Товарищества. Бутин и не думал отказываться. И тут же предложил записать в таком смысле пунктик: каждый из нас троих без исключения при желании и наличии времени – хоть ежедневно на прииск, пожалуйста! И в отдельности Николай Дмитриевич и Михаил Егорович, и вместе. И доверенных своих можно засылать. Это превосходно будет. Везде необходим глаз да глаз! Приехали, посмотрели, проследили, на учет взяли – это делу на пользу. А вот вмешиваться, давать указания, либо отменять сделанные распоряжения – николи. Никоим образом без ведома распорядителя не делать на приисках заготовления товаров, припасов, материалов и так далее. Самовольство не проявлять.

– А ежели кто завезет своим разумением? Необходимость неотложную увидит? Тогда как? Неуж высечь прикажете?

Хитрил, лазейку выискивал. Как бы ему в обход общего дела бывшие свои уже совместные прииски обеспечить, сунуть им что придется попреж остальных, скрыто там, через близких служащих, хозяйничать!

– А тогда, – молвил младший Бутин, не обращая внимания на скоморошество зятя. – Тогда все, что будет куплено и завезено самоволом, то всем числом пойдет в пользу Товарищества. Безвозмездно. И без пререканий.

Капараки встал и походил молча по комнате – крест-накрест – то из одного угла в противоположный, то переменив углы. Ну словно лиса в клетке. Николай Дмитриевич глянул на брата, пожал плечом.

– Михаил Егорович, милейший Микаэлис! Какие у вас беспокойства по сему пункту? Ведь сметы на каждый прииск и общие постановления по делу совместно будем вырабатывать!

– Само собой, – подтвердил младший Бутин. – Так и запишем. Все общие документы составлять загодя. Чтоб к первому октября на последующий год все работы и все расходы были как на ладони. Все распоряжения составлены и отданы. – Помолчав, он, подчеркивая голосом каждое слово, добавил: – К этому времени все посметные взносы имеют быть в кассе Товарищества. Каждый свою долю позаботится внести. И еще...

Уголок рта с краешком бородки у Бутина дернулся – единственное, что выражало у него напряжение мысли и нервов.

Собиравшийся снова подсесть к столу, где они разговаривали, чаевали, Капараки выжидающе оперся о высокую резную спинку стула. Рослый, стройный, длинноногий – ни дать ни взять античная скульптура, только при сюртуке и манишке.

– А еще – ежели кто из трех не явится к тому сроку в назначенное общее собрание, допустим в отлучке пребывает, либо захворал, не дай бог, либо что неожиданное задержит, и ежели не позаботится доверенное лицо подослать, – тогда уж решать дело наличным товарищам.

– Братьям Бутиным, кому же еще? – ехидно, но еле слышно, вроде сам по себе, вставил Капараки.

– Наличным товарищам, – невозмутимо продолжал Михаил Дмитриевич. – Им придется взять на себя весь труд сметы и общих распоряжений. И сему третий участник дела должен повиноваться!

В этом пункте Капараки уперся как бык.

– Да вы что, родичи? В петлю меня затягиваете! Без меня меня... – чуть было не сказал «женить», но вспомнил покойницу, запнулся. – Без меня коня запрягать!

Николай Дмитриевич без досады и раздражения разъясняет ему как дитяти малому:

– Почему именно вы, Капараки? Сие правило на всех одинаково распространяется. Может случиться, что мы с Капитолиной Александровной в заграничный вояж соберемся. И доверенного моего не окажется. Что ж, и решайте без меня, – он добродушно улыбнулся. – Не ждать же, пока я из Америки ворочусь! Да и верю я, что в две головы вы не во вред третьей дело решите!

Михаил Егорович поуспокоился, снова уселся вполоборота у стола, положив нога на ногу, насвистывая модного алябьевского «Соловья». А в лице все же напряженность, по горбинке видать, что прикидывает, где вход, а где выход. Совсем ли припрут или оставят по недосмотру какую-либо лазеечку.

Но Михаил Дмитриевич все до конца предусмотрел.

– И коль уж вы меня избираете распорядителем дела, то извольте учесть, буде разойдемся во мнениях, что перевес имеет мой голос.

Капараки оборвал свое насвистывание. Соловей замолк. Откинув голову на округлый край спинки, Михаэлус Георгиус хохотнул:

– Ну, братья, задавите вы меня! Не силен я в математике, а задачку решил: значит, не согласен я с Николаем Дмитриевичем, решает ваш голос, не согласен с Михаилом Дмитриевичем – опять-таки решает ваш голос. Не согласен с обоими – опять супротив меня ваш голос! Получается вроде как в притче о волке, козе и капусте. Без волка коза капусту сожрет, а без капусты волк козу обдерет. А мне какова участь: то ли козой, то ли капустой – все одно съедину быть.

Братья глянули друг на друга, не выдержали и расхохотались. Капараки поморгал жгуче-черными ресницами и присоединился к ним, подрыгивая в восторге от своего остроумия длинными ногами.

– Пусть по-вашему, – сказал Капараки, довольный произведенным эффектом. – Я со всем согласен и все подпишу, – и невинным голосом, как о пустяке: – Только прошу вас и мне вперед кой в чем подсобить, навстречу пойти...

6

И Бутины в тот раз пошли. Подсобили. Хорошо их Егорыч объегорил.

...И хотя разговор нынче, спустя полтора года, обещал быть весьма крутым и нарушения, сделанные Капараки, были недопустимыми и принесли ущерб Товариществу, братья порешили меж собой объясниться с Капараки мирным путем, не доводить до раздора и разъединения. Но и на шаг не отходить от постановлений и распоряжений Товарищества.

Примочки и отвары, ахи и охи Капараки не могли быть препятствием для делового мужского разговора.

– Итак, милостивый сударь, – сухо и официально начал младший Бутин, болезнь ваша не такого свойства, чтобы помешать нам эту встречу почесть собранием учредителей фирмы. Не так ли?

Капараки страдальчески повел глазами: «О Господи, дай мне выдержать, мне, немощному, слабому, страдающему, уложенному хворью в постель, чьи силы покоятся только на лекарствах и воздержании!»

– Так вот, милостивый государь, – продолжал младший брат. – Мы вынуждены напомнить вам, что согласно шестому условию Учредительного акта каждый из нас троих обязан ежегодно делать взнос на производство промывочных работ и на предмет заготовления к сему. Один из нас не внес положенную сумму ни в прошедшем году, ни в нынешнем. Что вы можете ответить нам, милостивый государь?

– Милостивый государь, милостивый государь! – с болезненным раздражением отвечал Капараки, чуть приподняв кудрявую голову от подушки. – Будто не родичи, а стряпчие или понятые пришли! Милостивый государь болен. И у милостивого государя долги – ох! ох! – весь в долгах, весь год рассчитывался и должен остался!

– Нам пришлось сделать заем в счет недостающего капитала, – с той же сухостью сказал Михаил Дмитриевич. – Не могли же мы в горячую пору приостановить промывку и сорвать заготовки. Дважды вы принудили нас прибегнуть к сему средству, в котором не возникло необходимости, ежели бы вы, придерживаясь шестого пункта, не манкировали с очередными взносами!

– Я же говорю, – чуть оторвал голову от подушки Михаил Егорович Капараки. – Ну полное безденежье! Вот у вас есть деньги, а у меня нет!

– Почему же у вас нет денег? – тем же сухим, сдержанным тоном возразил младший Бутин. – Вы свою долю получали исправно. В точном согласии с третьим условием акта, с учетом предоставленных вам, по вашей просьбе, льгот. Давайте разберемся, господин Капараки, мы ведь с вами люди серьезные, не в фантики играем!

Николай Дмитриевич предупреждающе взглянул на младшего брата: не очень круто, помаленьку, все же в постели человек, не то нам придется ему примочки делать или Капитолину Александровну кликать на помощь!

– Мы разделили участие в Товариществе, как вам известно, милостивый государь, на сто двадцать паев. При этом выделили, пойдя вам навстречу, из числа всех приисков три: Софийский по реке Нараке, Ивановский по реке Жерче и Евгеньевский по реке Дарасун – ваши (до образования Товарищества) прииски. Ежли по десяти приискам из ста двадцати паев по сорок пять принадлежат Бутиным, по тридцать – вам, то по трем, названным мною, шестьдесят паев пришлось вам и по тридцати – Бутиным. Так что вы не были в убытке: по крайней мере треть из общего дохода досталась вам! Чистенькими. А нам, двум другим учредителям, достались, милостивый государь, все расходы и все убытки. Каков же получается из сего вывод? А такой: мы, Бутины, вкладываем все средства доходов в дело, а вы, милостивый государь, тратите весь доход на себя и свои нужды.

Он не взглянул на брата. Он не спускал своих узких темных монгольских глаз с Капараки.

А Капараки набирался встречной злости.

Нос у него словно круче изгорбатился и заострился наподобие петушиного клюва. Черные, с сероватым отливом глаза угрожающе засверкали – вот-вот выпрыгнет из-под одеяла, размахивая кулаками. Может статься, не токмо содержание справедливых упреков пробуждало у него сопротивление и ярость, но и этот учтиво-холодный тон. Эти «милостивый государь», «уважаемый», «господин Капараки» – точно он чужой, пришлый, откуда-то свалившийся подозрительный незнакомец!

– Приходится, господин Капараки, высказать вам то, что при честном вашем партнерстве было бы предано забвению. Мы оказали вам не оправданное интересами Товарищества снисхождение, разрешив продать из добытого общего золота прошедшего года три пуда купцам Сабашниковым и два пуда – из ныне добытого – купцам Пермитиным. В счет ваших личных дел с этими достойными господами. А это ведь круглой цифрой – десять тысяч полуимпериалов! Они могли бы быть употреблены с большей пользой на устройство ваших же бывших приисков. Хотя бы того же разнесчастного Ивановского...

Капараки насторожился. Не зря назван именно Ивановский. Капараки решил отвести удар – ни слова об Ивановском!

– Золото это – обещанное, черт меня побери, до нашего объединения, Сабашникову и Пермитину. Продано с разрешения Товарищества, то есть вашего, кхе-кхе, милостивый государь Михаил Дмитриевич! Сами признаете. А теперь задумали попрекать!

– Не в том попрек. При настоящем положении дел запродажа этих пяти пудов золота не может затруднить дела Товарищества. И слово купеческое надо беречь, верно, но ведь вы запродали еще семь пудов без нашего разрешения, даже без нашего ведома!

– Как? – Кресло у изножья кровати затрещало под грузным старшим Бутиным. – Почему же сие мне неизвестно! Михаил Егорович!

– Я был еще должен Трапезниковым и Лушниковым. Должен же был я и с ними рассчитаться. Сами честь купеческую помянули.

– Очень вы, господин Капараки, односторонне честь понимаете. С позиций собственной выгоды. Честь есть честь, когда она во всем, во всех делах. Мы-то что же, чести вашей не заслужили? Тогда не следовало в Товарищество с нами вступать.

– А я и не напрашивался. Сами тянули. – Капараки уже сидел в постели, подоткнувшись с боков подушками, и на лице его отчаяние и дерзость словно бы усиливались природной смуглотой.

– Вы что ж, решили, что Товарищество, в которое вас «втянули», – детская забава? Что можно в нем по кругу ходить с завязанными глазами, вхитрую из-под повязки поглядывая, как бы словчить?

Это случалось в давние времена их детских игр. Уличали юного Капараки не раз.

Наступило тяжелое молчание.

– Не довольно ли нам препираться, – сказал младший Бутин. Он раскрыл тетрадку и провел пальцем по последним строчкам Учредительного акта: – Ваша тут подпись стоит или не ваша? Засвидетельствованная судьей, городничем и письмоводителем?

Капараки выжидающе молчал, вцепившись обеими руками в край атласного одеяла.

– А теперь о другом: почему мы не поставлены в известность, что смотритель Ивановского прииска, ваш давнишний служащий и даже приятель, – человек недобросовестный, недостойный доверия, лживый и жестокий, короче говоря – вор к негодяй. Он пойман на утайке золота. И он уличен в том, что вздорными придирками, угрозами и даже побоями принудил часть рабочих покинуть прииск, чему мы с Михаилом Андреевичем Зензиновым были прямыми свидетелями, а остальных довел до приостановки работ. Большой урон для дела и репутации нашей! На приисках Бутиных воскресают бурнашевские времена! Вы ведь наезжали в Ивановский, гостили у смотрителя, как же вы допустили на наших приисках такие безобразия!

– Вот и заблуждаетесь, господин Бутин, – с некоторым злорадством и с дерзкой ухмылкой сказал Капараки. – И ездили, и видели, и меры принимали! Полицию вызывали, возмутителей забрали, других поуспокоили! И кой-кого из беглых воротили – всех этих Непомнящих да Бесписьменных, Летучих и прочих. Мы, многоуважаемый Михаил Дмитриевич, лодырей, бунтовщиков да разбойников не поощряем!

Николай Дмитриевич поморщился, как при фальшивой ноте, когда Феликитаита садилась за фисгармонию, исполняя испорченным голосом церковные песнопения, очень слух ее подводил... Капараки в роли блюстителя порядка – недоставало полицейского в их семье!

Михаил Дмитриевич не возвысил голоса, но острый огонек в суженных глазах выдавал едва сдерживаемый гнев.

– Полагаю, что эти бедные люди, коих вы заморили голодом и притеснениями, выглядят более порядочными, чем вы, Капараки, присваивающий чужие средства, и что в этом случае вы так же незаконно преступили мои права. И вы, и ваш малопочтенный приятель, наш служащий, действовали вопреки воле распорядителя. Это касательно формы. А ежели по сути – почему же на Капитолийском прииске люди усердно работают и не возмущаются? Как заметил известный своей правдивостью господин Зензинов, все-все! – работники сего прииска выглядят довольными и веселыми. Он не приметил ни лодырей, ни бунтовщиков, смотритель не помышляет прибегать к содействию полиции. Подход у вас к делу и к людям, господин Капараки, допотопный, вы еще в крепостном праве живете. Я о вас лучше думал. Что касается материальной стороны... – И он с предельной сухостью, словно читал приказ солдатам, отчеканил: – Согласно подписанным вами условиям все, что вы не вложили в виде взносов, и та часть расходов, что падает на вас, как на пайщика, и то, что приходится на вашу долю из общих непредвиденных расходов, – все это целиком будет вычтено из вашей доли добытого золота.

Капараки выскочил из-под одеяла и, взмахивая полами расшитого бухарского халата – бутинского подарка в день именин – и как-то странно, по-птичьи согнувшись в нем, будто его ударили в брюхо, завопил на весь дом:

– Это ж разбой! Это же грабеж! Шиш вам, шиш, не допущу! Завтра же распродам все прииски, все до единого! К черту Товарищество, к черту братьев Бутиных, к черту все условия!

– Придите в себя, Капараки! Не будьте смешным! Согласно вами же подписанным условиям, вы располагаете полным правом продать свои прииски. Пункт десятый. Однако ж, по условию, преимущественное право на приобретение разработок остается за Товариществом. За мною и братом.

Сначала Капараки остолбенел. Затем пришел еще в большую ярость.

– Ага, вот они, волчьи клыки! Вот они, коза да капуста! Вот где настоящий нрав Бутиных! Родня добросердечная, ихние отвары да примочки с ядом! Ведь чуял, чуял, что капкан заготовлен! Ну Капа-раки, ну простофиля! Вот для чего зазвали в Товарищество. Заманить да обчистить! Все-то вам, ненасытным, мало! Оба винокуренных прикарманили – и Борщовочный, и Селенгинский, – и в торговле всех к стенке прижали, того обошли, того допекли, – сколотили капиталец, теперь приисками занялись, к рукам прибираете! Да вы скоро главными богатеями будете по всему краю! Все тут сглотнете вместе с родичами. Сестра бы ваша видела, что вы со своим зятем вытворяете!

Смуглое лицо младшего Бутина стало пепельным.

– Вы бы постыдились поминать имя нашей несчастной сестры. На что вы средства, за нею данные, потратили? Какие деньги в ваши руки попадут – они проедучие да побегучие! От них бестолочь, беспорядок, про мот глупостный, одно зло для людей. От наших бутинских капиталов дома растут, работа на прокорм народу, училищам и церкви богоугодные пожертвования! Развитие от бутинских денег! – И уже по-деловому, бесстрастно, как о деле решенном: – Хотите миром? Так вот торгуйте свои прииски нам, а полученные от нас деньги хоть с медом ешьте!

– Придите в себя, Микаэль Георгиус, – незлобливо, даже ласково сказал Николай Дмитриевич. – Мы вам не враги. А дело есть дело.

Братья обменялись взглядами, встали разом и молча вышли.

7

Сидя в кабинете Михаила Дмитриевича в кожаных креслах у письменного стола, братья, словно сговорившись, потянулись к коробке с сигарами. Николай Дмитриевич был постоянный с юных лет курильщик, в Европе еще более пристрастился к едкому сигарному вкусу, а младший брат покуривал, когда приспичит, для душевной разрядки.

– Все ли мы сделали верно, друг мой? – произнес Николай Дмитриевич, пыхнув два или три раза сигарой. – Одобрит ли наши действия Капитолина Александровна?

– Могли ли мы поступить иначе? – возразил младший. – При такой вздорности характера и при таком пренебрежении нами и своими обязанностями!

– Признаюсь, что у меня нехорошо на душе, – поморщился старший, поглядев на сгусток темно-серого пепла на кончике ситары. – Очень уж строго с ним... Все же зять, Женечка любила его... С детства с нами...

Младший бросил на старшего быстрый проницательный взгляд, ожидая по ходу его мыслей нового вопроса. Он последовал.

– Вы всерьез насчет приисков Капараки? Или для острастки?

Младший, отряхнув пепел, положил сигару на синего камня пепельницу.

– Николай Дмитриевич, – отвечал он, – согласитесь со мною, что не все владельцы капиталов поступают одинаково. Французский рантье мне менее по душе, чем энергичный американский предприниматель. Жмоты и моты – это паразитические элементы в среде истинных капиталистов, для коих цель – благосостояние общества, развитие промыслов, поднятие народного богатства. Поверьте мне, рано ли, поздно ли, но такие легкомысленные дельцы, как зять, приходят к печальному концу.

– Я отчасти разделяю ваши взгляды, Михаил Дмитриевич, – после некоторого молчания сказал старший. – Но нам ли подталкивать Капараки в эту сторону? Не знаю, не знаю... Полагаю, что суждение Капитолины Александровны не будет излишним, друг мой.

– Одобрит, одобрит, не сомневаюсь, – улыбнулся младший своей кроткой, жестковатой улыбкой. – Да ведь мы интересы нашего милейшего родича не затронем! Пусть свое место занимает и в Гостином дворе, и за нашим столом. Пусть поторговывает помаленьку. Даже подмогнем. А прииски выймем из грубых и неумелых, если не опасных рух. На золоте нужны и средства, и размах, и жертвы, и смелость, и дальний загляд, и понимание людей. Нам с легкими спутниками в больших делах несподручно. Наше Товарищество и на двух бутинских спинах продержится, при дельных, надежных сотрудниках доброй закваски. Нам Дейхманы, Михайловы, Шиловы нужны... – И он, посчитав тему с Капараки исчерпанной, вдруг резко – так с ним бывало – переменил логическое течение разговора.

– Знакомы ли вам, брат мой, пьесы поэта Иннокентия Омулев-ского? Сибирского нашего барда?

Николай Дмитриевич, привычный к подобным поворотам и финтам в беседах с братом, вновь взялся за сигару. Он еще был в раздумьях после тяжелого разговора в доме через площадь.

– Омулевский? – рассеянно отвечал он. – Как же не знать! Невеселые у него сюжеты, все-то про бедность, страдания, разлуки...

Бутин-младший словно выскочил из кресла, стал перед Николаем Дмитриевичем, руки в боки, – высокий, худощавый, тонкий, как игла.

– А это, недавно в «Русском слове» напечатанное, известно ли вам?

И он с чувством, чуть задрав узкую бородку, продекламировал:

Все на свете трын-трава —

Горе и разлуки,

Лишь была бы голова.

Молодость да руки!

– А, каков! И поверх горя может и вопреки разлукам! Русская в нем сила, сибирская!

Николай Дмитриевич пошевелил губами, точно повторяя услышанные строки. Голубые глаза задумчиво вглядывались в брата.

– Стихи вроде удалые, – наконец сказал он, – а за ними не веселье слышится, за ними – жизнь тяжкая, безрадостная... Однако же, Михаил Дмитриевич, «трын-трава», выразительно вами произнесенное, более подходит Капараки, нежели вам... Знаете ли вы себя доподлинно, брат мой! Сейчас передо мною не тот Михаил Бутин, что при мне лечение Микаэлю Георгиусу Капараки предписывал! Однако же время обеда, спустимся вниз, да заодно с Капитолиной Александровной о наших делах потолкуем...

8

Золото, добытое на Дарасунских приисках в очень удачные промывки второй половины шестидесятых годов, составило основание бутинского богатства, бутинских рискованных и дерзких предприятий.

В эти годы чистый доход от продажи желтого металла, от торговых операций и винокурения достиг миллиона рублей.

Эти деньги не осели в конторе, не укрылись в банках, не пущены были в ростовщичество. Ни путь Кандинского, ни путь Капараки братьев Бутиных не привлекали!

Сотни тысяч из нового капитала пошли на дальнейшее развитие приисков, на заведение новых предприятий, на расширение торговли.

Капараки, получив за свои пять приисков отступных полета тысяч полуимпериалов и обласканный Капитолиной Александровной и Татьяной Дмитриевной, тотчас выздоровел, перестал кукситься и дерзить и, как прежде, ежли не укатывал в Иркутск, показывался теперь уже в новых бутинских хоромах на другом конце площади, – здание это куплено у протоиерея Суханова... Братья обрадовались примирению с зятем, тем более, что лисий нюх Капараки, вертевшегося всюду и везде, помог им устроить еще несколько купчих на богатые металлом урюмские разработки. В общем, не отошел зять от семейства. Не исключено, что втайне доволен свободой своей от повседневных забот – не надо запасать муки и круп для рабочих, закупать для них порты и онучи, выезжать в ненастье и стужу для присмотра за ходом дел, – а коли родичи попросят, то уж и вознаградят! Получая денежки, даже малые, Капараки сам сиял, как новый золотой с Монетного двора.

Меж тем дошли до Нерчинска вести насчет богатейших Амурских приисков.

Новообретенный Россией край, подарок Муравьева и Невельского отечеству, распахнул свои просторы, призывая к себе капиталы, товары, тысячи людей разных сословий, званий и ремесел – пахарей, охотников, умельцев на все руки и, разумеется, деловых, предприимчивых, энергичных купцов, фабрикантов, торговцев, рассчитывающих на приумножение капиталов.

Получив от двоюродного брата своего Иннокентия Синцова письмо из только-только народившегося на Амуре града Благовещенска, Капитолина Александровна, не теряя времени, пошла с ним к Михаилу Дмитриевичу.

«Что ж твои-то дремлют, – писал напористый и деятельный Синцов, – тут такой расхват земель, такая кутерьма идет, а по реке Зее на севере уже рыщут партии разведчиков в основательной надежде на большое золото. Коль при капитале твои Бутины, пусть поторапливаются!»

Следует учесть, что старому Нерчинску здорово повезло – более чем Иркутску, Верхнеудинску, Кяхте и Чите: купцы нерчинские оказались ближе всех к новому краю! Именно племянник Зензинова, Иван Александрович Юренский, совершил первый вояж на Амур, опередив других нерчуган. Михаил Андреевич, коротавший свои вечера у Бутиных – стареющий, недомогающий и грудью и поясницей, но все такой же неугомонный фантазер, – рисовал землякам картины необыкновенные и роскошные:

– Я будто вижу бесчисленные пароходы, скользящие по Амуру, прислушиваюсь к завыванию паровых машин... Туманному моему взору представляются и белые паруса на огромных судах, в коих укладены разнородные богатства страны – хлеб, шерсть, кожи, пенька, железо, медь, олово, чугун, серебро, даже золотой песок и драгоценные камни! И шкуры дорогих и бесчисленных зверей здешней земли! Безмерные леса здесь дадут дань свою, чтобы очистить место тучным пашням и пастбищам! Вижу старыми очами своими берега Шилки и Амура, покрытые торговыми городами каменных зданий; и будто все это развитие произведено могучим рычагом торговли...

Собираясь в «експедицию» на Амур, Михаил Дмитриевич до-преж того разослал на Амур и Зею, не забыв и Благовещенск, своих доверенных. Все они имели письменные полномочия от Товарищества. Это были наиболее близкие Бутиным люди.

Зензинов настоял, чтобы поехал доверенным его старший сын Николай – этому смышленому и дельному парню едва минуло двадцать. Второй сынок его, Михаил, моложе на два года, занят в Нерчинске в Гостином ряду, у Бутиных же.

Послан был и опытнейший коммерсант, управляющий в Нерчинске конторскими делами, – Иннокентий Иванович Шилов. А с ним Иринарх Артемьевич, двоюродный брат Бутина.

Было у Михаила Дмитриевича намерение послать на Амур и Петра Илларионовича Михайлова, наичестнейшего и в горном деле незаменимого, да тот занемог и попросился на лечение на горькие воды, так что пришлось искать надежного и сведущего смотрителя на прииск Капитолинский...

Младший Бутин сам был наготове, ожидая первых весточек от доверенных с берегов Амура.

9

В эти дни непрерывных и напряженных трудов все больше внимания Бутина требовали возросшие числом и населением прииски, и расширившиеся дела фирмы, и заново переоборудованные винокуренные заводы. И ему, и старшему брату, и Дейхману приходилось то в седле, то в тарантасе-бестужевке, то в лодке, а то и пешими путями пробираться через хребты и сквозь тайгу.

Торговые предприятия братьев пошли настолько успешно, что требовались новые усилия и средства для расширения дела.

Старые и вновь заведенные прииски Товарищества нуждались в огромной массе товаров, припасов, продовольствия, фуража, одежды, обуви, леса и всего, что необходимо людям для существования в таежной глубине в отрыве от обжитых мест. Не менее десяти тысяч рабочих и служащих насчитывалось на бутинских приисках Нерчи, Дарасуна, Зеи... Как же без муки, крупы, солонины? Без смолы, леса, гвоздей, кожи, ситца, холстины, железа? Можно ли оставить лошадей без овса и сена? А что лошадь без сбруи и подков?

Но все эти товары нужны и другим приискам, не только бу-тинским, но и глотовским, буйвидским, зиминским, а также всему населению края!

Извоз должен быть полным в оба конца! В этом сказывалось искусство торговли, этим измерялись купеческая сметка, умелость, широта, оправдывающие рассуждения Зензинова о том, что такое есть торговля, и в особицу, что есть сибирская торговля!

«На пространстве всей Сибири от Иркутска до Перми тянутся круглый год обозы с товарами, туда и обратно, многие сотни лошадей, они нередко делают пятнадцать тысяч верст в оба конца!»

Зензинов видел мужество и упорство кропотливых деятелей торговли. Восхищаясь «удивительной крепостью и переносчивостью» сибирских лошадей, отдавал главную дань их погонщикам – неутомимым и бесстрашным сибирским мужикам – «вощикам»!

Торговали – чай, шерсть, шкурки, лес, золото...

И старинный процветающий Нерчинск, поглядывая свысока на молодую полудеревенскую Читу, уверенно продолжал развитие свое, будучи важнейшим посредником между Уралом, Западной Сибирью и Амуром. Соединив энергичную добычу золота уже на многих смело купленных приисках, при быстрой отдаче на них капитальных затрат, соединив золото с активной торговлей и присовокупив к своему делу винокурение, Бутины получили значительное преимущество в средствах, сравнительно с многими коммерсантами и предпринимателями Иркутска, Верхнеудинска, Кяхты и родного Нерчинска. Томские, нижегородские и московские купцы стали охотно входить в торговые сделки с Торговым домом Бутиных.

Дерзость младшего Бутина, распорядителя дел фирмы, быстрота принимаемых решений, точный расчет, умение распорядиться большой деньгой с прибытком, верность обязательствам – все это удваивало возможности восходящей фирмы.

Успеху содействовало и то, что по совету Дейхмана, поддержанному Зензиновым, от главной конторы в Нерчинске протянулись нити ко всем крупным пунктам торговли края – от Байкала до Амура. Свои конторы, склады, доверенные лица появились не только в Иркутске и Верхнеудинске, но и в других местах. Новые служащие, дорожащие доверием и щедростью Бутиных, присоединились к уже проверенным на опыте «старикам».

Всех людей подбирал – не без совета брата, Дейхмана, Михайлова, Шилова, Шуйцихина – сам Михаил Дмитриевич. Платил не скупясь, вознаграждал за отдельные задания, поощрял за деятельность, расторопность, смекалку. Бутинские служащие не ждали, пока Нерчинск команду даст выгодно купить или выгодно продать. За то и не жаловали их прочие запоздавшие к делу купцы или не успевшие ухватить богатую разработку предприниматели. Разумеется, не всегда чистыми руками гребли – ловчили, обходили, прижимали, – так ведь коммерция есть коммерция, куда от нее шагнешь!