355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Оскар Хавкин » Дело Бутиных » Текст книги (страница 29)
Дело Бутиных
  • Текст добавлен: 22 февраля 2020, 05:30

Текст книги "Дело Бутиных"


Автор книги: Оскар Хавкин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 29 страниц)

– Раз нам выпало встретиться, то пусть это будет мужской разговор. Без прямоты и открытости не получится.

– Это зависит не только от меня.

– Это зависит прежде всего от меня. По правилам рыцарства я должен бы дважды вызвать вас на дуэль. За два предательства.

– Даже если бы вы меня дважды убили, вы бы ничего не изменили и ничего не выиграли.

– Выигрыш, проигрыш! Или вы полагаете, что ваша смерть дала бы покой моей душе и моей памяти? Покой пришел бы, если бы вы оказались более метким стрелком, чем я.

– Это исключено. Вы таежник, опытный охотник, а я горожанин, пистолета в руках не держал.

– С трудом, но я дарую вам жизнь. Пусть эта жизнь будет вам наказанием. У вас хватит времени поразмыслить о таких понятиях как честь, преданность, совесть, благородство.

– Не собираюсь обелять себя. В ваших несчастьях – доля моей вины. Но не вся вина. Есть и ваша собственная. Бывают дурные поступки, вызванные необходимостью. Сделаешь по-иному – будет хуже.

– Кому – хуже?

– Если хотите – то всем.

– Философия, выгодная тем, кто поступает дурно. Не будем углубляться в общие темы. Вот прямой вопрос: верно или неверно, что вы были засланы ко мне Иваном Степановичем Хаминовым? И, работая у меня, оставались осведомителем. Попросту говоря, вели двойную игру.

– И верно и неверно. Надеюсь, что вы не обманывались насчет моей склонности к пестрым жилетам и модным галстукам? У меня не одно щегольство было в голове!

– Это не ответ. Я вам не пестрые жилеты ставлю в вину!

– Еще подростком, начиная у Хаминова, я выделял вас из числа других. Не улыбайтесь, в доме Хаминова тогда был культ Бутина: самый богатый, самый смелый, самый могущественный. Путешествие в Китай, поездка в Америку, прииски на Зее, пароходство на Амуре. У меня долго хранилась вырезка, где вы с проводником в тайге. Вид у вас всегда был впечатляющий: энергия походки, живость взгляда, решимость в словах, фрак или сюртук сидят, как на скульптуре. Возможно, от вас пошла моя страсть красиво одеваться.

– У нас в доме вы могли почерпнуть иные ценности. Духовного свойства. Вы все же избегаете ответить на вопрос.

– Нет, отвечаю, и со всей откровенностью! Затем меня не было несколько лет. Хаминов послал меня прослушать курс в университете. Вы же знаете: сыновей у него нет, терзался, куда денутся его миллионы, кто переймет дело. Он прочил за меня одну из дочек. Опять улыбаетесь! Не моя вина, что я обеим нравился, и Груше, и Луше. Когда моей бедной матери приспичило купить дом для себя, бабушки и сестры, он ссудил мне большую сумму на приобретение дома и на обзаведение. Вы тогда были на вершине, и Хаминов при вас партнером и другом. «Хотите, Ваня, к Бутину, в большую коммерцию?» Как не хотеть! Разве я не отвечаю на ваш вопрос?

– Это, сударь, половина ответа. Договаривайте до конца.

– Я тайных мыслей Хаминова не знал. Что ему нужен соглядатай. Он сам быстрее других засек, что ваша фирма дала трещину и что дело идет к краху. Ему надо было не опоздать, не упустить свои семьсот тысяч. Ждать или взять, – он все же долго колебался. Не скрою, сведения ему давал. Но ведь Иван Степанович как внушал: надо спасать Бутина, помочь фирме устоять. Я верил ему. Разве я не старался – и в Томске, и в Иркутске, и в Верхнеудинске! Осипов не раз хвалил меня за умелые уговоры кредиторов. Я-то был уверен, что вы непобедимы, как Геракл.

– А потом, разуверившись, вступили в борьбу против меня?

– Все было не так просто. Видя, что я не намерен сватать ни Грушу, ни Лушу, Хаминов попросил меня вернуть долг. У него в ту пору возникла мания, что все покушаются на его капитал. Вы уже были без денег, да и по многим причинам я бы не попросил их у вас. Меж тем господа Марьин, Пахолков, Зазубрин неожиданно предложили мне войти в новую администрацию: Звонников и Михельсон представляют интересы московских купцов, а вы, то есть я, будете защищать интересы иркутян. Марьин, не скрою, добавил: «Запомните, юноша, вы и за нас, но вы и за Бутина». В том смысле, чтобы не губить дела.

– Быстро вы забыли науку Марьина, усвоив науку Звонникова.

– Я был бессилен. И не мне было бороться со Звонниковым. Я могу только покляться: я получил лишь свои пять процентов плюс издержки в поездках.

– Сто тысяч или малость больше. А ведь, будучи зятем Хаминова, могли рассчитывать на пять миллионов капитала! Или вам нужны были скорые деньги? Я вижу, вторая часть разговора вас более затрудняет!

– Мне трудно собраться с мыслями. Я знаю, как вы ожесточены против меня.

– Неужели и тут у вас найдутся слова оправдания? Начать с того, что вы темной ночью выкрали мою жену?

– Но Зоя Глебовна не была вашей женой. И она не могла стать вашей женой. И ваша законная жена Марья Александровна никогда бы не согласилась расстаться с вами! Разве ложно то, что я говорю?

– Вы увезли мать моих детей. И отняли детей у меня. Как это назвать?

– Выслушайте меня. Тут было жестокое и непреднамеренное совпадение обстоятельств. Не вы ли заставили меня участвовать в свадьбе ее сестры в роли шафера? Даже в церкви я еще не имел представления, кто она для вас. Мы обменялись лишь взглядами, и этого оказалось довольно для моего сердца. Позже оказалось, что и для ее сердца. Ведь мы оба были молоды. А она потеряла веру в вас. Сближение произошло так быстро, так внезапно и для нее и для меня. Поймите, мудрый Бутин, это нельзя назвать кражей, и хотя мы причинили вам боль, но не считайте ни ее, ни меня низкими людьми.

– Она любила меня до вашего вторжения в нашу жизнь. Вы приложили усилия, чтобы оторвать ее от меня.

– Но еще до того, как мы узнали друг друга, вы сделали все, чтобы утратить ее! Она жила среди лесов и полей, а чувствовала себя птицей в тенетах. Иной раз она не видела вас месяцами. Юная женщина, лишенная общества, кроме сестры и детей, любящая людей, музыку, танцы. Своими рассказами о том мире, где вы сами бываете, вы только разжигали ее воображение, подчеркивали ее одиночество и скуку ее жизни. Было одно обстоятельство, говорящее о благородстве ее натуры. Когда она поняла, что вы на пути к разорению, она сочла себя и детей обузой для вас. Не будь меня, она все равно покинула бы вас. Чувство вины перед вами и чувство благодарности к вам живет в ней, хотя смею думать, что она счастлива со мной...

– Не много же осталось у нее для меня. Если от моих капиталов я кое-что сохранил в борьбе с известными вам лицами, то душевно разорен дотла... Вы, конечно, не сочтете нужным сказать, за какие горы и моря увезли ее.

– Нужно ли это? Мы обвенчаны. Она носит мою фамилию.

– А дети?

– Я им тоже дал свое имя. Но они знают, что я им не отец. Мы говорим о вас свободно при детях, и никогда плохо. Дочь вспоминает вас, как в тумане. А сын...

– Что сын? Договаривайте.

– А сыну, едва он повзрослеет, будет предоставлено право выбора. Он во всем слишком ваш. Он Бутин.

– Что ж, спасибо и на этом. Мне хочется верить, что сейчас вы говорили искренно. Вы довольно лукавили со мной. Я недаром звал вас, как и Хаминова, троянским конем. Мое горе остается со мной, как ваше счастье с вами. Я вас больше ни о чем не спрашиваю. Прощайте!

– Еще одно слово. Я прошу вас: не надо нас искать. Может быть, придет такое время, когда встреча не будет нам всем в тягость. Я хочу надеяться на это. А сын ваш вас найдет.

– Кажется, вы лучше, чем я вас расценивал, от этого ваш поступок еще хуже и отвратительней. Прощайте, троянский конь. Судьба вас накажет за содеянное...


52

Высокому, худощавому, подтянутому господину с седой головой, полуседой бородкой и черными бровями не сидится на одном месте.

Он месяцами живет в Петербурге. Переезжает надолго в Москву. Из Москвы перебирается в Петербург. Чтобы в конце концов спокойно пожить в родном Нерчинске в своем тихом белом доме на углу Большой улицы и Соборной площади. Проходит какое-то время, и житье-бытье разворачивается в обратном направлении: Нерчинск – Иркутск – Москва – Петербург...

Как-то будучи в Нерчинске, он зашел в аптеку, первоклассно оборудованную руками польского ссыльного Фердинанда Каэта-новича Коро.

В аптеке посетителей не было.

За стеклянной перегородкой, в уголочке, сидело несколько молодых людей. Перед ними лежала стопка книг. Бутин пригляделся. По знакомым переплетам определил: книги, переданные им в Публичную библиотеку Нерчинска из его огромного книгохранилища.

Юноша лет семнадцати-восемнадцати с легким пушком усов и бородки, подошедший к окошку, по-видимому, понятия не имел, кто перед ним; Бутин прибыл в Нерчинск после долгой отлучки, всюду ему встречались новые люди. Сам он был в дорожном костюме, и ему не терпелось побродить по городу, пока приехавшая вместе с ним Марья Александровна разбирается с вещами и наводит порядок в доме с помощью Татьяны Дмитриевны и одряхлевшей Филикитаиты. Вот и все, кто остался в огромном дворце, не считая Яринского, перешедшего в полное владение сестры в качестве садовника.

Бутина, в его дорожном плаще, можно было принять и за горного инженера, и за геолога, и за врача, и за ссыльного с Нерзавода.

– Вам угодно лекарство? – вежливо спросил юноша, пристально и смело осматривая посетителя чуть выпуклыми глазами.

– Да... от простуды... – сказал Бутин с легкой улыбкой.

Очень серьезное лицо у молодого человека. И у его приятелей, что в уголке у окна за столом Фердинанда Коро. Будто он оторвал их от важного занятия. Один из них, постарше, в пиджаке мастерового. Другой, ровня юному аптекарю, студенческого вида.

Получив свои порошки, Бутин не спешил уходить.

Он спросил про аптекаря.

– Фердинанд Каэтанович отлучился на склад, – все так же вежливо отвечал юноша. – Должен быть.

– А вы здесь кем? – спросил Бутин.

– Фармацевтом. Миней... Миней Михайлович, – с юношеской важностью отвечал тот и вопросительно взглянул на господина с бородкой и в дорожном костюме.

– Не сочтите праздным любопытством, – сказал Бутин. – Как увижу книги, не могу пройти равнодушно. Чем это вы так увлечены?

Юноша пожал плечами, оглянулся на своих товарищей у окна, растворил дверцу, ведущую во внутреннее помещение.

– Пожалуйста, взгляните, это не секрет...

Он поздоровался с молодыми людьми за столом и, не садясь, просмотрел книги. Он не ошибся: на титуле каждой книжки – овальная печать, «Библиотека бр. Бутиных в Нерчинске».

Все давно читанное им с братом: «Основание политической экономии» Милля, «О существе законов» Монтескье, «О богатстве народов» Адама Смита...

А вот и книги новые, для него новые, здесь уже печать Общественной библиотеки: «Давид Рикардо и Карл Маркс» Н.И. Зибера, «Судьба капитализма в России» В.В. Воронцова. Савва Морозов читал эти книги запоем и толковал о них с болезненной горячностью: «Чем больше вникаю, дорогой Бутин, тем больше затрудняюсь, как выпрыгнуть из собственной шкуры». Он часто приводил строки из Брюсова: «И тех, кто меня уничтожит, встречаю приветственным гимном».

Вполне возможно, что у этих молодых людей есть в запасе и запретные книги, и запретные идеи, и запретные средства.

– Когда-то в далекой молодости, – медленно заговорил Бутин, – в вашем возрасте имел я счастье обрести дружбу декабристов. Позже меня окружали революционные демократы, друзья Чернышевского, Михайлова, Шелгунова. Теперь я дожил до рабочего движения, теперь уже революционеры пошли дальше: не просто конституция, не просто либерализация режима, не просто свобода слова и печати. Теперь вместе с царем но шапке и капиталистов! Верно я понимаю, господа социал-демократы?

Все трое снова переглянулись. Прелюбопытнейший господин. Не их поля ягода, это факт. Но явно не филер, не соглядатай, не с чужой стороны. Не враг.

– Мне попалась недавно прокламация, в ней призывы к свободе, к свержению самодержавия и прочее. А мне больше всего по душе были слова из песни, приведенной в листовке:

Смело вперед, не теряйте

Бодрость в неравном бою,

Родину-мать защищайте,

Честь и свободу свою.

Если погибнуть придется

В тюрьмах и шахтах сырых, —

Дело, друзья, отзовется

На поколеньях живых.

Трое молодых людей переглянулись. Миней покраснел, младший из тех двоих зачесал кудлатую голову, а старший из троих спокойно усмехнулся. Как они уверены в себе. Не попал ли Бутин в точку, не они ли сочинители той прокламации?

– Песня, написанная Михайловым здесь, в Сибири, в заточении, незадолго до смерти, объединяет нас, русских, – от декабристов до марксистов: молодых и старых, либералов и революционеров.

При последних словах, произнесенных им, дверь аптеки растворилась, и вошли трое высоких, представительных бородатых мужчин.

– Кто тут лекции читает у меня в аптеке? – воскликнул шедший впереди близорукий, в очках, с пышной раздвоенной бородой Коро. – Батюшки мои, сам Бутин! Михаил Дмитриевич, голубчик, здравствуйте!

Затем его обнял Алексей Кириллович Кузнецов – нечаевец, попавший в Нерчинск из каторжной Кары и при помощи Бутина создавший здесь музей, – горбоносый, с треугольной седой бородой.

– Знаете, молодежь, что я, старый каторжник, когда-то молвил про этого Бутина: «Всесильный человек, золотопромышленник и торговец, эксплуататор – а человек хороший и не имеет ничего общего с нашими коммерсантами». Вот учтите, и вы, Миней, и вы, братья Шиловы, Федот да Степан, учтите, юные марксисты, – дворец на площади, типография, аптека, где вы нелегальщину разводите, музей, сад с гротами и киосками – это все детище капиталиста и эксплуататора Бутина, будущее народное достояние, не разоряйте, а берегите, когда самодержавие скинете!

А доктор Николай Васильевич Кирилов – темноглазый, с цыганской бородой, молча пожал Бутину руку, – скромный человек, врач, ученый, охотник, исследователь, один из создателей музея, патриот Нерчинска...

– Что же, надо допеть песню. Мы ведь боялись вам помешать, Михаил Дмитриевич, на пороге стояли. – И доктор Кирилов мягким баритоном пропел:

Час обновленья настанет —

Воли добьется народ,

Добрым нас словом помянет,

К нам на могилу придет!

Эта встреча с прошлым и настоящим стала для Бутина одним из последних праздников в его сложной и бурной жизни...


53

С осени 1904 года Бутин почувствовал: со здоровьем худо. Отказывают ноги, шалит сердце, убывают силы.

Пора думать о том, как распорядиться имуществом и средствами, оставшимися после разора.

Конец жизни крупной личности иной раз освещает ярким светом всю пройденную ею дорогу. Во имя чего трудился этот человек, что озаряло его, что двигало им, каковы были его внутренние побуждения? Жил ли для себя или же – для людей, общества, народного блага?

Бутин, составляя завещание, распорядился более чем двухмиллионным своим капиталом так, как требовали его взгляды, его понимание своего назначения в судьбе Сибири.

Он оставил десять тысяч жене. Он назначил сестре небольшую пенсию, дом в саду закреплялся за нею. Он выделил немалые средства Большакову, Шилову, Яринскому – всем своим старым служащим, не забыв даже преподобную Филикитаиту.

Сто тысяч рублей ушло в фонд основанной им аптеки и возлюбленного литературно-театрального кружка, а также в пользу других нерчинских общественных организаций.

Бутин положил известную сумму на счет сына, пришедшего к нему на закате жизни и вернувшего себе фамилию отца.

Все эти суммы составляли незначительную часть его капитала.

Большую часть состояния он употребил своим завещанием на иные цели и потребности.

Он завещал полмиллиона рублей на открытие и содержание приюта для девочек, лишившихся родителей или живущих в обедневших семьях.

Полтора миллиона рублей, то есть три четверти состояния, завешал на постройку двенадцати школ на земле его родимого Нерчинского края.

Свой знаменитый роскошный дворец он дарил городу.

В свете этого завещания блекли все былые наветы на Бутина. Уже не всесильный и не могущественный, он оставался самим собой. И не его вина, что наследники, в том числе и сестра его, оспаривали волю Бутина в этом пункте завещания, говорившего о заботе Бутина о нуждах края даже после смерти. Впрочем, корыстолюбие и алчность наследников не нашли поддержки, и Нерчинский магистрат выиграл процесс.

В следующем году два события оказались удручающими для Бутина, ухудшая его болезненное состояние.

Весной пришла весть о смерти Саввы Морозова. Бутин знал, что его друг находится под полицейским надзором. Знал, что черносотенные газеты травят Савву за близость к социал-демократии, к Горькому. Все говорило о том, что у Саввы Морозова – ранимого, совестливого – не хватило душевных сил бороться. Ушли, канули в небытие прекрасные встречи с настоящими людьми в доме меж Покровкой и Красными воротами...

Осенью до Нерчинска дошло известие о кровавой расправе генерала Меллер-Закомельского над революционерами на берегу Байкала и о разгроме Читинской республики.

Бутин успел перевести в Читу на имя Минея немного денег в помошь восставшим рабочим. Незадолго до смерти он узнал, что племянник его старого ушедшего друга и родственника Федор Зензинов помог бежать из тюремной больницы какому-то видному революционеру. Это был Курнатовский. Бутин слабо улыбнулся и произнес: «Дело, друзья, отзовется...»

Михаил Дмитриевич Бутин умер седьмого апреля 1907 года.

Его похоронили на новом кладбище за Лесной улицей, близ церкви, рядом с могилами Михаила Андреевича Зензинова, брата, невестки, Маурица и первой жены.

Марья Александровна, не вынесши одиночества, вскоре уехала из Нерчинска к сестре в Петербург, следы ее затерялись в бурном 1918 году.

Татьяна Дмитриевна пережила и братьев и сестер, одиноко пребывая в деревянном домике в саду, созданном ее руками. Она умерла семь лет спустя после Октябрьской революции восьмидесяти семи лет от роду.

На семейной могиле Бутиных стоят пять памятников из черного и белого мрамора... Отцу, матери, Маурицу, Николаю Дмитриевичу, Капитолине Александровне.

Себе и Софье Андреевне Бутин велел памятника не ставить.

Над их общей могилой возвышается одинокая сосна. Она чудом сохранилась до нашего времени.

Наверное, в этом есть какой-то затаенный смысл, неведомый знак.

Жизнь дана на добрые дела, может, так надо понять шелест зеленых ветвей над могилой сибиряка, оставившего добрый след в судьбе своего края и в душах своих земляков...

Чита – Юрмала – Москва 1982—1988



    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю