Текст книги "Контроль особых посещений (СИ)"

Автор книги: Ольга Моисеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

  Кстати, сейчас есть такие камеры – как они называются-то... а! камеры сенсорной депривации, вот! – так что любой человек имеет возможность проверить, каково было мне там, между мирами...

  К тому же, человек, в которого я вселился, оказался сбежавшим из тюрьмы бандитом и людям приносил одно только горе, поэтому даже потом – когда я уже стал самим собой, а не измочаленной субстанцией непонятного рода – совесть меня не мучила.

  'Окно', надо сказать, тогда открывалось в самых разных местах, и на этот раз дело происходило в глухом лесу, так что мы с ртутником умудрились занять два тела там, где средняя плотность населения равнялась, наверное, одному человеку на несколько квадратных километров. И вот беглый заключённый поздним вечером выходит к охотничьей избушке, где укрылся на ночь местный лесник и по совместительству егерь, ибо во вверенное ему лесное хозяйство входили ещё и обширные охотничьи угодья. Молодой лесник и зэк, оба в уязвимом душевном состоянии, сошлись в глухомани. Стечение обстоятельств столь поразительное, что невольно наводит на мысль: а может, та сила, что ведает проходом между мирами, специально открыла 'окно' именно в этом месте?

  Лесника только что бросила жена, уехав искать счастья в городе, среди людей. Сказала, что устала сидеть в полупустой деревне на отшибе, в то время как муж, по своим странным лесным делам, неделями пропадает где-то в чаще. Беглеца из зоны тоже, наверное, кто-то предал и, возможно, он собирался покарать оставшегося на воле врага, – этого нам уже никогда не узнать, ибо душу его я, воспользовавшись её растерзанным состоянием, мгновенно спровадил в 'окно'.

  И когда я это сделал, то с удивлением отметил, что душа лесника не покинула тела, хотя ртутник уже оказался внутри. Оказавшись в теле зэка, я почувствовал, как оно меняется: душа словно обустраивала новый дом по собственному вкусу, резко отличавшемуся от пристрастий прежнего хозяина. Это было удивительно и происходило само собой, не требуя от меня никаких усилий, я оставался человеком и мог действовать, как человек, поэтому схватил висевшее в избушке ружьё лесника, пока тот корчился на полу, превращаясь в чудовище. Одежда на нём разорвалась, тело приобретало звериные пропорции, обрастая шерстью, и весьма напоминало моё собственное, когда его занял ртутник. Я наставил на лесника ружьё, но не стал сразу стрелять, потому что его человеческая душа так до сих пор и не покинула тела. Получалось, что их там двое – такого я никогда раньше не видел! Вися в пустоте, я многократно наблюдал подобные метаморфозы, но они всегда начинались только после того, как человеческая душа утягивалась в 'окно', а сейчас лесник трансформировался, но человеческая душа продолжала оставаться внутри, и я медлил, не зная, что делать!

  С одной стороны, глупо было дожидаться, пока он окончательно станет монстром и бросится на меня, чтобы разорвать на части, но с другой – что-то подсказывало мне оставить лесника в живых, в надежде, что получившееся существо сохранит человеческий разум и я смогу узнать у него хоть что-то о мире, где теперь оказался. Ведь я понятия не имел, сколько просидел в пустоте, может, целую вечность! Каждый раз, когда открывалось 'окно' и передо мной распахивалась в своей бесконечной глубине Земля, я замечал, что всё вокруг меняется: одежда, люди, здания становились другими, но я мало что успевал понять, сосредоточенный на том, как прилепиться к пролетавшим сущностям, победить в борьбе за тело и вывернуться наконец из опостылевшего до умопомрачения ничто. Поэтому какой сейчас год, как должны выглядеть и говорить люди, что вообще представляет собой новый мир, я не знал ровным счётом ничего, не говоря уж о своём географическом положении. Избушку окружала глухая тайга, по которой можно плутать бесконечно и так никогда никуда и не выйти!..

  В общем, я стоял, взяв корчившегося лесника на мушку, и ждал, чем кончится его метаморфоза. А сам, меж тем, тоже трансформировался, чувствуя, как с каждой секундой приближаюсь к тому, чтобы полностью слиться с телом и стать полноценной частью Земного мира. Тело моё обновлялось, внешность менялась, я вновь становился таким, каким был, когда сбежал из психушки, – душа будто притягивала обратно форму, данную мне с рождения. Когда процесс завершился, моё восприятие реальности изменилось: исчезла восхищавшая меня глубина, мир вокруг стал трёхмерным, 'окно' тоже пропало, а монстр, в которого к тому времени уже превратился лесник, вдруг сделался похож на обычного крупного волка, разве что взгляд его поражал своей необычностью. Какой-то слишком отрешённый, что ли, трудно объяснить... Он был и не волчий и не человечий, но рождающий неприятный озноб, до костей прямо пробирало, будто настоящий холод из этих светло-серых глаз исходил...

  Я так и не выстрелил, хоть и продолжал в него целиться, на случай, если он проявит хоть какую-то агрессию. Но он не проявил: мы долго смотрели друг на друга, а потом волк задрал морду к небу и взвыл, глядя на взошедшую над нашими головами луну – белую и полную.

  Завершив длинный перелив, на который из далёкой глубины леса отозвались другие волки, оборотень снова посмотрел на меня и я вдруг заметил, как в глазах его появилась боль и осмысленность. Вспомнив, что человеческая душа так и не покинула занятое ртутником тело, я опустил ружьё. Волк подошёл ближе, посмотрел мне прямо в лицо, и я понял: их там и правда двое! Ртутник и человек – оба находились в одном теле, и пока это тело оставалось волчьим, верховодил пришелец, однако бывший хозяин явно не сдавался: сумев удержаться внутри, он, наверняка, продолжал борьбу с оккупантом.

  Я рисковал, конечно, оставляя это странное, двудушное существо в живых, но всё же решил дать волку время. Или, правильнее сказать, дать время этой удивительно сильной человеческой душе – ведь я, конечно же, был на её стороне и надеялся, что победит именно она. Поэтому собирался ждать до тех пор, пока видел её присутствие. Оно легко читалось в волчьих глазах, да и само поведение оборотня подсказывало – человек ещё здесь!

  Оставив его на улице, я заперся в избушке и, растянувшись на кровати, только теперь осознал, что произошло. Счастье затопило меня, накрыв горячей, расслабляющей волной, и я закрыл глаза, медленно и с удовольствием погружаясь в осознание того, что снова стал человеком. Это было так прекрасно, словами не передать! Ужасы пустоты отступали в самые дальние уголки памяти – я изо всех сил старался затолкать их как можно дальше, чтобы они никогда больше не поднимались на поверхность сознания, не всплывали в ночных кошмарах или где-нибудь ещё, отравляя мне жизнь. Я потягивался и вертелся на кровати, проводил руками по лицу, смеялся и плакал, разглядывая собственные ладони, ероша волосы, ощупывая своё тело. А оно и правда было моим: мои руки, ноги, черты лица – от внешности беглого заключённого не осталось и следа – моя душа сумела преобразовать материю в форму, данную мне от рождения. Являлось ли это свойством всех душ вообще или я его приобрёл, побывав в иной мерности, в пустоте между мирами? Я не знал, но подумал, что это не так уж и важно, а главное, мне на руку: можно не бояться, что меня задержат как беглого преступника – просто чудесно! С этой мыслью, под вой оставшегося снаружи волка, я и уснул.

  А утром, проснувшись, выглянул в окно и увидел, что оборотень лежит на земле и совсем не двигается. Неужели умер? – обеспокоился я и, прихватив на всякий случай ружьё, выскочил на улицу.

  Волк был жив: когда я коснулся его ружьём, он пошевелился и приоткрыл глаза – в них по-прежнему были боль и мука. Он с трудом поднял голову и издал странный звук – не то кашель, не то короткий хриплый лай, из пасти потянулась тонкая нитка слюны. Я сходил в дом, нашёл миску и, наполнив водой, принёс волку. Когда ставил перед ним на землю, он вдруг зарычал и щёлкнул пастью, чуть не откусив мне руку, – я едва успел её отдёрнуть и попятился, сдёргивая с плеча ружьё. Наставил на него дуло, он продолжал рычать, в глазах горел холодный огонь, но волк так и не сдвинулся с места: то ли сил не было нападать, то ли понимал, что сделай он выпад, как сразу попадёт под пулю. С минуту мы смотрели друг другу в глаза, потом оборотень опустил голову и стал жадно лакать воду. Чуть позже я принёс ему еды – разделил с ним найденную в избушке банку тушёнки.

  Волк в этот день больше не рычал и укусить меня не пытался, но потом вспышки агрессии ещё случались, поэтому я постоянно был начеку: на ночь запирался в избушке, а днём не расставался с ружьём, постоянно держа оборотня в поле зрения и на расстоянии. Смастерил даже загон, но так и не стал волка там запирать, потому что на третий день нашего совместного проживания, он, несмотря на то, что едва волочил ноги, уковылял в лес и оставался там до самого вечера, а когда явился обратно, выглядел бодрее и лучше, чем утром. На следующий день всё повторилось, и хотя вечером он рычал, а ночью скрёбся в запертую дверь избушки, я не стал ограничивать его свободу – лес явно помогал волку, лечил и питал энергией, а значит, ему было необходимо туда ходить.

  Помимо двух ведер воды и запасов еды примерно на месяц, в избушке нашлись и газеты. Из них я узнал, что на дворе стоит одна тысяча девятьсот семьдесят девятый год, то есть прошла и правда почти целая вечность – девяносто девять лет с моего рождения и восемьдесят один с тех пор, как я угодил в пустоту межмирья. Я почти ничего не понял, читая эту газету: вместо Российской империи страна называлась СССР, мелькали непонятные слова, и даже некоторые буквы писались теперь по-другому, чем когда я учился грамоте. Поначалу мной овладела самая настоящая паника, но постепенно я успокоился, решив, что, на самый крайний случай, когда меня обнаружат, то просто снова посадят в дурдом, вот и всё. Ведь плохого-то я ничего не сделал! Лесника не убил – вон он, жив-здоров, волком по лесу бегает!.. а что запасы я в охотничьей избушке стрескал – так не казнят же меня за это, в самом-то деле! И потом я – молодой, здоровый – могу всё, что съел, отработать... скажите только, что надо делать... Ну, а если запрут в сумасшедшем доме – так и что ж, мне не привыкать! Во-первых, оттуда снова можно сбежать, а во-вторых, любой дурдом всё равно лучше, чем висение без чувств в кромешной тьме междумирья! В больнице есть люди, доктора, да и медицина, наверняка, далеко ушла вперёд, и врачи быстро разберутся, что я не представляю угрозы для общества и, возможно, сразу же сами отпустят меня на все четыре стороны.

  Звучит наивно, согласен, но не забывайте, что когда я сбежал из психушки, мне только исполнилось восемнадцать лет, большую часть которых я провёл во мраке депрессии, а последующее почти столетнее пребывание в пустоте нормальному развитию личности тоже отнюдь не способствовало. Зато оно мигом вылечило меня от психоза, и теперь тоска если на меня и нападала, то была уже совсем иного, присущего нормальным людям свойства. Поэтому я, осваивая непривычную дозу позитива, но при этом ничего не зная о мире, где оказался, конечно, рассуждал, как ребёнок, и, окрылённый сделанными выводами, почти перестал страшиться своей встречи с людьми, беспокоясь больше за волка, чем за себя. Боялся, что как только оборотень выйдет из леса, любой подошедший к избушке человек его сразу пристрелит.

  Однако волновался я зря: никто в мою избушку и три недели спустя не явился, зато я, к этому времени, нашёл неподалёку чистейший ручей и регулярно пополнял запасы воды, а на следующий день оборотень вдруг принёс зайца и, положив его перед дверью в избушку, снова ушёл в лес. Не имея представления, как готовить зайчатину, я сумел кое-как ободрать шкуру и вынуть внутренности, после чего просто положил тушку в котелок, плеснул туда воды и подвесил над костром.

  – Сварить, значит, решил? – вдруг раздался за спиной мужской голос.

  От неожиданности я так резко развернулся, что чуть не упал спиной прямо на котелок.

  – Осторожно! – мужчина ухватил меня за руку, помогая сохранить равновесие.

  Он был абсолютно голым, очень бледным, с расфокусированным взглядом и дурацкой блуждающей улыбкой, при этом двигался как-то неровно, конвульсивно подёргивая головой, чем сразу напомнил мне кое-кого из тех, с кем я делил в дурдоме комнату. Я молча таращился на него с открытым ртом, пытаясь собрать разбегавшиеся мысли.

  – Как тебя зовут? – спросил мужик.

  – М-м-матвей...

  – Спасибо, что не пристрелил, Матвей! – сказал он. – Поил, кормил, дал время...

  – Так ты... это... ты – волк?! – наконец, сумел выговорить я.

  – Я – лесник, – он назвал мне своё имя, но за давностью лет я забыл его, да и какое оно может иметь значение, если лесник сменил его больше чем полвека назад. – А насчёт волка – ну, это, в общем-то... тоже верно, если не углубляться в детали.

  – Какие детали? – автоматически спросил я, едва ли осознавая, что именно говорю.

  – Ну, что это не волк, например... Послушай, Матвей, мне надо пойти одеться, а то... – он оглядел своё тело, – не гигиенично... да и прохладно как-то!

  Он повернулся и направился к избушке, а я глядел ему вслед и, только когда он скрылся за дверью, до меня наконец дошло, что то, чего я так долго, почти месяц, ждал и жаждал, случилось! Человеческая душа победила! Меня окатило горячей волной радости. Свершилось! Лесник победил пришельца, вот это да! Оказалось, я верил в это гораздо меньше, чем сознавал, потому и реакция была такой заторможенной. Да, я знал, что их там двое, но за всё время пребывания в межмирье никогда не видел, чтобы человек не спасовал перед ртутником! 'Окно' открывалось много раз, и если серебристые подселенцы захватывали тела, то одна человеческая душа не могла оказать им сопротивления... Пока не появился лесник.

  Меня захлестнуло такое ликование, что, когда он вышел из избушки, я бросился ему на шею. Лесник засмеялся и похлопал меня по спине.

  – Я так рад! – бормотал я, уткнувшись лицом ему в плечо. – Так рад...

  – Ну, я тоже рад, – он осторожно отстранился. – Но кто-то должен следить за зайцем!

  Он указал подбородком на котелок. Вода там вовсю кипела, бурлила и булькала, вверх валил пар.

  – Ага, да! – кивнул я и, подбежав к костру, тупо уставился на брызгавшееся варево. Пахло вкусно. Я обернулся: – А чего делать-то?

  Лесник снова рассмеялся и подошёл к котелку – я заметил, что походка его выправилась, да и голова почти перестала дёргаться. Он немного разворошил горевшие поленья, сделав огонь поменьше, потом сходил в избушку и вернулся оттуда с ложкой, солью, крупой, пучком каких-то трав и кореньями. Крупу и соль я видел, а вот травы и коренья он, наверное, достал из своего рюкзака – за этот месяц я почему-то к нему так и не прикоснулся, хотя он лежал в углу недалеко от входной двери.

  Заяц получился – пальчики оближешь! Удивительно как долго могут жить приятные вкусовые воспоминания, у меня рот слюной до сих пор наполняется, когда разговор заходит о том зайце с пшённой кашей... Может, это оттого, что до этого я несколько недель питался галетами и консервами, хотя и они казались мне чудом после баланды в дурдоме и полного бесчувствия в пустоте. Но когда я отведал горячего, пахнущего травами, заячьего мяса, приправленного рассыпчатой сытной крупой, то впервые понял, что такое счастье. Ни разу в жизни до этого мне не было так хорошо!..

  Наевшись до отвала, мы уселись в избушке пить чай и обсуждать произошедшие с нами события. Я подробно рассказал историю своей жизни и сообщил, что у мужчины, в которого я вселился, никаких документов не было, зато в сапоге, под стелькой, оказалась спрятана карта, где крестиком помечено какое-то место. Я нашёл её совершенно случайно, когда обнаружил, что найденные в избушке толстые шерстяные носки в сапоги едва лезут, и принялся выковыривать стельки, чтобы стало просторнее.

  – Кажется, я знаю, кто тот человек, в которого ты вселился, – оглядывая мою одежду, заявил лесник. – Это заключённый. В этих краях есть зона, и оттуда был совершён побег. Меня предупреждали об этом по радио прямо перед тем, как я сюда выдвинулся.

  – По радио? Это как?

  – Чёрт! Ты что, не знаешь, что такое радио? – удивился он.

  Я вздохнул и покачал головой, а потом сознался:

  – Знаешь, я и в газете тоже ничего не понял. Когда я сбежал из психушки, шёл одна тысяча восемьсот девяносто восьмой год, и мы все жили в Российской империи. Куда же она теперь делась и что это такое – СССР?..

  – Вот это да-а-а! – с восхищением протянул лесник. – Ну ты, брат, даёшь!.. Из конца девятнадцатого века в тысяча девятьсот семьдесят девятый... Союз Советских Социалистических Республик – теперь твоя родина, понял?

  – Нет, – честно ответил я.

  – Что ж, Матвей, придётся устроить тебе ликбез.

  – Какой ещё ликбез? – испугался я – звучало так угрожающе, будто голову отсечь собираются.

  – Ликвидация безграмотности, – лесник расхохотался, откинувшись на спинку стула. – А ты что подумал?

  – Ничего, – я хмуро уставился в чашку с чаем. – Просто слово какое-то... страшное!

  – О, таких слов после революции много появилось, не только язык, но и общественный строй изменился... а жизнь!.. Жизнь сделалась совсем другой.

  Ликбез занял несколько дней, и, признаюсь честно, голова моя жутко распухла от обилия сведений. Чтобы переварить всё это, требовалось время. И не только оно. Ведь все эти новые знания и понятия обрушились на меня в чистой теории, и я с ужасом представлял себе, как поплыву, когда нужно будет применить их на практике, то есть появиться на людях.

  – Ничего, – успокаивал меня лесник. – Поживёшь пока у меня. Скажем, что ты мой дальний родственник, приехал лесному делу обучаться.

  – У тебя – это где?

  – В деревне, – он достал карту и показал пальцем. – А сейчас мы вот тут.

  – Далековато, – протянул я.

  – Ничего, если выйдем с рассветом и бодро пойдём, за день доберёмся.

  – Ты там живёшь один?

  – Теперь да. Раньше жил с женой, но она меня бросила. Как раз перед тем, как мы с тобой тут...

  – Оборотнями стали, – закончил я за него и, хоть и не хотел причинять ему боль, а всё ж не удержался и спросил: – А почему она тебя бросила?

  – Скучно, говорит. Сидим тут в лесу, как звери, а настоящие люди уже по космосам летают!

  – По космосам?

  – Гагарин Юрий, в шестьдесят первом году на ракете в космос летал, я рассказывал тебе, забыл, что ли? – почти выкрикнул он звенящим голосом.

  – А-а, ну да, да! – поспешил согласиться я.

  – Ну вот, с тех пор люди туда постоянно летают. Космонавты.

  – Но не всем же быть космонавтами! Кто-то должен и другими делами заниматься, – резонно заметил я. – Вот лес – он ведь тоже ухода требует. Сам говорил – теперь это государственная собственность, очень важный ресурс! – вдруг всплыло у меня в памяти, так что я, весьма этим обрадованный, с воодушевлением продолжил: – И тут уж никто лучше тебя не справится! Лес любит тебя!

  Это была чистая правда, в чём я потом, когда помогал заниматься лесным хозяйством, убеждался ещё не раз. Между тайгой и лесником существовала какая-то особая, мистическая связь, они могли лечить и поддерживать друг друга – именно поэтому 'волк', как только смог двигаться, уходил в лес, из которого его душа человеческая черпала силы для борьбы с подселенцем. Может, только благодаря лесу он и смог победить ртутника... Но, тут надо сказать, лесник тоже немало полезного лесу делал: растения больные одним прикосновением рук вылечивал, а деревья, что он из семян выращивал, вообще потом никогда не заболевали, так что любовь с лесом была у него взаимная.

  Мне очень нравилось с ним работать: он по должности – мастер леса, а я – техник-помощник. Сколько километров мы по тайге намотали – никто в мире, наверное, больше за это время не прошёл – и всегда, благодаря способностям моего начальника, в лесу нам было очень комфортно: ни заболеть там не могли, ни заблудиться. Лесник, при желании, мог привлечь или, наоборот, отвадить кого угодно, будь то зверь или человек. Если мастер хотел скрыться, то мог заставить любого преследователя бесконечно кружить по тайге, невзирая на карту, компас, опыт поисковых работ и ориентирования на местности.

  Но всё это я узнал и испытал уже после того, как мы вернулись в деревню, где был его дом. Про паспорт я заявил, что на два с лишним года просрочил его получение и предоставил свидетельство о рождении, выкупленное лесником у одной тётки. Её умершего ещё в младенчестве племянника звали Клим Брусенцов, и теперь я, Матвей Неклюдов по рождению, должен был носить это имя. Подлог стал возможным после того, как по карте из сапога мы нашли схрон того беглого заключённого, в которого вселилась моя душа, и использовали часть денег на подкуп некоторых должностных лиц и найденной ими 'моей родственницы'. А позже у меня подобным же способом появился ещё и документ об окончании ГПТУ по специальности лесовод, так что я сразу же был зачислен на работу в качестве помощника мастера леса.

  – Радуйся, Клим, что внешность твоя поменялась и ты совсем не похож на того, сбежавшего из тюрьмы, бандита, не то были бы у нас такие проблемы, что не дай Бог! – заявил 'мой троюродный дядя', разглядывая новый паспорт.

  – Ты говорил – в Бога теперь никто уже не верит, – напомнил я.

  – Ну не то чтобы... прямо никто, но большинство – да, воспитаны атеистами и не уделяют внимания религии, хоть она и не запрещена... А присказки со словом 'Бог' остались, и все их используют. Впрочем, и чертыхаются тоже. Даже чаще, чем Бога поминают.

  – А ты? Ты сам в Бога веришь?

  – Я верю в природу. Она – то, что позволяет нам жить, значит, она и есть наш Бог.

  – А сама природа откуда взялась?

  – Оттуда же, откуда и планета наша и вообще вся Вселенная, – пожал плечами лесник.

  – И откуда же? – не отставал я.

  – Что ты хочешь услышать, Клим? – он посмотрел на меня пронзительно, ледяно, глаза-гвозди, он это умеет, с едва заметной, но недоброй улыбкой. – Что всё это создал старичок с белой бородой, который сидит где-то на облачке и за каждым из нас приглядывает?

  – Почему сразу старичок на облачке? – обиделся я. – Я не пятилетка, чтоб так думать! Да, у меня были большие проблемы с психикой, но я же не умственно отсталый!

  – Тогда скажи мне, умственно полноценный, где была твоя душа последние восемьдесят с лишним лет? Неужели с Богом на свиданке?

  – Нет, – признал я. – Но ведь я же не умер? Меня просто выбили в другой мир, но так получилось, что я туда не попал, а оставался в пустоте. Однако разве это значит, что Бога нет? Если Он мог создать наш мир, то мог и тот, другой, с ртутниками, и пустоту между мирами тоже мог сделать. Возможно, если бы я умер, то встретился бы с ним!

  – Умер? Ну, и что ж такого особенного происходит, когда умираешь?

  – Душа покидает мёртвое тело и воссоединяется с Богом.

  – Ну и чего ж тогда твоя-то не воссоединилась? Тело твоё умерло – ты сам мне рассказывал, что видел, как оно превратилось в чудовище, которое пристрелил смотритель.

  – Но откуда взялась Вселенная? – упрямо вопросил я, не сумев быстро придумать, что ответить на слова про мёртвое тело.

  – Из газа и пыли! – буркнул лесник и ушёл в дом, где сердито загремел ведрами.

  Я хотел было поинтересоваться, откуда газ и пыль, но потом подумал: да ладно, Бог с ними, какая, в самом деле, разница?.. Лесник – хороший человек, я полюбил его как отца – пусть ему и было всего тридцать три, а мне – восемнадцать, неважно. Настоящие-то родители никогда меня вниманием не жаловали, нянек нанимали, чтоб следили, а сами всегда меня сторонились, потом, вообще, в дурдом сдали... Вот они наверняка уже мертвы, а мне и не жалко совсем: я даже лиц их уже и не помню, но если вдруг, не дай Господи, умрёт лесник, то мне будет очень-очень плохо, как никогда в жизни, хуже, наверное, чем в пустоте было...

  Так вот я думал, пока лесник в доме ковырялся, а когда он вышел, просто взял у него из рук вёдра и молча пошёл за водой.

  К теме Бога мы потом если и возвращались, то долго не обсуждали, так вскользь только, однако одну иконку я в углу всё-таки повесил – бабушка одна из деревни подарила. Лесник не был против – вообще ничего про это не сказал. А я на ночь всегда молился и просил Бога дать здоровья и помиловать меня и лесника... Он к тому времени уже из мастера леса вырос в лесничего, а я так и остался помощником – не хотел ничего иного, и самостоятельность лесника мне была не нужна. Мы и так хорошо жили, природу любили, высокое государственное начальство лесничего очень ценило. Я тоже ценил и любил, а он всё пытался мою личную жизнь устроить – с девицами какими-то знакомил периодически, говорил, что жениться мне пора, свой дом завести, детей. Только не вышло у меня с этим ничего. Прожил с одной года два как гражданский муж, а потом она от меня ушла. Сказала, что я как-то очень страшно во сне дышу и тело у меня в это время 'словно плывёт по контуру' – я её сколько не просил объяснить, что это значит, всё равно не понял. Ещё сказала, что была у женского врача и у неё всё в порядке, а забеременеть не получается.

  – Ты хочешь, чтобы я поехал в город провериться? – спросил я.

  – Нет, я хочу сама уехать в город, – ответила она. – Насовсем.

  Вот так мы с ней и расстались... я, между прочим, переживал... и был благодарен лесничему, что он запретил мне говорить ей правду. Я-то ведь считал, что отношения возможны только при полной взаимной честности, а он заявил, что всё с точностью до наоборот: моя полная честность гарантирует абсолютную невозможность отношений. Ни одна нормальная девушка не захочет связать свою жизнь с психом, объяснил он, убедив меня придерживаться легенды. Теперь я оценил, насколько он был прав: ведь если из-за таких мелочей, как странное дыхание и контур тела она меня бросила, то можно себе представить, что было бы, расскажи я ей всё как есть...

  В общем, жили мы с ним с тех пор бобылями, что, впрочем, не мешало то мне, то ему баб иногда приводить, но всё это так было, на разок... серьёзных отношений не завязывалось.

  Жили – не тужили, пока, лет тринадцать-четырнадцать спустя, вдруг не пришло осознание, что лесничий внешне совсем никак не меняется, и с каждым годом это становится всё заметней и заметней. Я старился, а у него не появлялось ни одной новой морщины, и мы стали выглядеть на один возраст. С этим срочно надо было что-то делать, потому что среди подчинённых лесников и мастеров леса уже поползли нехорошие слухи да и начальство, в лице главного лесничего и директора лесхоза, тоже косилось с опаской.

  А попутно-то уже грянули и перестройка, и путч, и кризис, и в стране наступили такие тяжёлые времена! В экономике царила полная неразбериха, в политике я вообще не мог понять ничего, только чувствовал, что всё катится куда-то в тартарары. Снова менялись и страна и общественный строй! Уровень жизни людей упал жутко, многие голодали, деревня наша практически вымерла, поэтому никто особо не удивился, когда лесничий уволился и подался в город искать нормального заработка. А я захотел остаться. Мне нравился лес, я тут приспособился и ко всему привык, а города я боялся – там ведь всё по-другому! Кем я там буду? Что делать стану – у меня ни профессии нет, ни знаний нужных, ни места, где жить. Не могу же я сидеть на шее у бывшего лесничего, причём ещё в такое сложное время! А здесь хоть и мизерная зарплата, но имелась, пусть и задерживать стали порой, ну, так на то огород был – неплохое подспорье, яблони, а в лесу грибы-ягоды, рыбы можно было в речке наловить, в общем, с голоду не помер бы...

  Вот и сказал я 'дяде своему троюродному', что хочу в лесхозе остаться, потому что всё тут знаю и умею, а все не потраченные деньги из бандитского схрона упросил его взять с собой. Я-то ведь ничего в финансах не смыслил и что делать с ними, не представлял: покупать тут, в тайге, мне, при почти натуральном хозяйстве, особо нечего, и эти деньги у меня просто обесценились бы, пропали или их, вообще, мог кто-нибудь украсть. Бывший лесничий долго не соглашался, но потом, под напором моих объяснений, уступил, сказав, что берёт их на хранение и постарается сделать так, чтобы они не пропали, а преумножились.

  Мы договорились, что будем держать связь, созваниваться раз в месяц по номеру, который он мне сообщит, как только обустроится, но уже недели через две после его отъезда у меня начались неприятности, каких мы и предположить не могли.

  Сначала я думал, что простудился и потому кашляю, потею и вообще плохо себя чувствую, потом, когда ещё через неделю утром не смог встать с постели от резкой слабости, решил, что у меня грипп и надо недельку отлежаться. Дотелепался кое-как до пункта связи и сообщил начальству, что заболел. Как добирался обратно до дома, почти не помню: всё плыло и кружилось, едва дополз до кровати, упал и отключился.

  Очнулся уже только в городской больнице, куда меня отвезли, когда соседи обнаружили, что я лежу без сознания и, не сумев привести меня в чувство, вызвали 'скорую'. Была осень, но последние тройку дней, к счастью, хорошо подморозило, только благодаря этому медицинская машина смогла в нашу деревню проехать, ведь распутица до того стояла страшная! Ну, как вот после этого в Бога-то не верить? Ведь это он меня спас! Иначе загнулся бы я без врачебной помощи, как пить дать загнулся! А так, на капельницах и уколах продержался я до приезда моего лесничего.

  Врачи не понимали, что за хворь такая на меня вдруг напала: ни анализы, ни другие исследования не показывали ничего неправильного, к тому же обнаружилось, что любая новая цифровая аппаратура со мной не работает, благо она в нашем отсталом городишке в то время ещё не вытеснила всю старую, чисто аналоговую технику. А я, меж тем, день ото дня всё больше слабел, пока однажды просто перестал дышать, а сердце остановилось. Врачи тут же начали реанимацию, и сумели заново запустить мой мотор, но только потому, что в больницу в это время уже зашёл лесничий. Приехал он сразу, как только позвонил в лесничество с просьбой передать мне его номер телефона. Там ему и рассказали, что два дня назад 'скорая' отвезла меня в город.

  Едва его нога ступила за порог больницы, как я сразу начал выздоравливать. С каждой минутой его пребывания в больнице мне становилось всё лучше и лучше, что, конечно, не могло быть простым совпадением, как думали врачи. Пусть они скумекали там какой-то свой диагноз, но факт остался фактом: меня вылечило присутствие лесничего.

  Мы с ним потом долго думали над этим феноменом и пришли к выводу, что, наверное, всему виной способ, которым я попал обратно на землю. Видимо то, что я прилепился к ртутнику и мы вышли из пустоты как единое целое, создало между нами уникальную связь, которая постоянно поддерживала меня в нашем трёхмерном мире. А как только лесничий, а с ним и сидевший в нём ртутник, уехали, энергетическая 'ниточка' между нами разорвалась, и без её подпитки я стал чахнуть и чахнуть – так и умер бы в конце концов, если бы связь не восстановилась.