Текст книги "Контроль особых посещений (СИ)"

Автор книги: Ольга Моисеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

  Фаршированного дусимом человека засунули в капсулу с маленькими манипуляторами внутри. Словно паучьи лапки, они суетливо набросились на добычу, тычась в оба тела с такой скоростью, что невозможно было разглядеть, что именно они делают. Когда два манипулятора схватили человеческую голову и прямо так, с торчавшими из мозга иглами стали запихивать внутрь серебристой фигуры, словно хотели скатать двойное тело в рулет, у Валеры прямо перед носом будто яркий сноп искр взорвался, вынуждая зажмуриться.

  Открыв глаза, он увидел вольер, только на месте кавказской овчарки со взглядом русалки из-под воды теперь лежало крупное, не имевшее с земной собакой ничего общего существо – с тёмной, свалявшейся шерстью, длинными, похожими на уродливо скрюченные руки и ноги, когтистыми лапами и вытянутой вперёд, но при этом широкой пастью. Застывшие глаза уже не казались странными, скорее просто дикими, как у волка.

  Глядя на мёртвого пса, Валера чувствовал с ним связь, она жарко билась внутри, распирала уши, вспучивала кожу на загривке, поднимала дыбом волосы. Он задыхался, хотелось на воздух, и Валера бросился к выходу из вольера, но его перехватили двое в белых халатах: один держал, не пуская наружу, а другой в это время, быстро и ловко вставил шприц в катетер и влил антидот. Отпустив Валеру, врачи выскочили из вольера и с грохотом захлопнули за собой решётку. Лязгнул, дважды повернувшись, ключ, врачи замерли с наружной стороны, впившись в Валеру взглядами.

  – Мне надо на воздух!!! – хотел заорать он, но вместо слов из горла вырвался нечленораздельный рёв.

  Валера всем телом обрушился на запертую решётку, так что врачи невольно отпрянули.

  – Какой буйный – даром, что еле жив! – удивился один. – Будет так продолжать, загнётся до того, как установит контроль.

  – Ничего, справится! – второй явно был оптимистом.

  Валера бился в решётку снова и снова, пока тело не скрутило дикой судорогой. Что-то рвалось из него наружу, пытаясь взорвать кости, перекрутить мышцы, набатом ударяя в голову: Пус-ти! Пус-ти!! Пус-ти!!!

  Боль нарастала, тело выворачивало наизнанку, голову распирало – это было похоже на мучения от чёртовой опухоли, которая неделями дико истязала Валеру, заставляя чувствовать себя измочаленным, неспособным управлять своим телом калекой. Ну уж нет!!! – снова взревел Валера, вслух или про себя, он это уже не контролировал, его волновало только одно: остановить разраставшуюся с катастрофической скоростью глиобластому, сжать, сдавить, принудить уменьшиться! Ещё! Так тебе, тварь, на, на! получи!! Ещё и ещё! Он может повернуть процесс роста вспять, и он сделает это! И никогда! Никогда больше не будет больным, тупым и хромоногим ничтожеством, чёрт бы вас всех подрал!! Врачей, псов, спецслужбу и, главное, дусима, который сидит внутри и пытается перехватить контроль, словно ещё одна огромная опухоль. А вот хрен тебе, падла! Валера накинул на дусима поводок и одним движением затянул 'петлю', с таким зверством, что сам рухнул на пол вольера и, не сумев вдохнуть, потерял сознание.

  Врачи молча стояли снаружи, не пытаясь его реанимировать – процедура строго запрещала любой физический контакт с кандидатом до тех пор, пока не станет ясно, что он обрел контроль над дусимом. Обычно будущие выдры так сильно, как Валера, не буйствовали и сознания не теряли а, подавив дусима, говорили, что всё в порядке. Отбор шёл тщательный, выдро-индикатор работал, тесты и проверки были давно продуманы и отлажены, поэтому только однажды, на памяти врачей, кандидат не справился с дусимом, перекинулся в пса и был застрелен – на такой случай у врачей всегда имелись пистолеты. А вот чтобы выдра впала в беспамятство и валялась без движения – с таким они столкнулись впервые.

  – Возможно, у него остановка сердца? – обеспокоился один из врачей – тот, который был оптимистом.

  Он дёрнулся было открыть решётку, но второй удержал его за руку:

  – Нет! Нельзя открывать, пока он не очнётся и не скажет, что всё под контролем. Хочешь, чтоб он вырвал тебе горло, когда будешь реанимировать?

  – Но он – человек, посмотри! Он наверняка справился, но умрёт, если мы не поможем!

  – Ты не можешь знать наверняка! – отрезал пессимист. – Будем действовать по инструкции.

  – Да иди ты к чёрту со своей инструкцией! – оптимист вырвался и сунул ключ в замок.

  – Стоять, назад! – второй врач навалился на него сзади, не давая открыть решётку.

  Завязалась потасовка, мужчины в белых халатах пыхтели возле вольера, как сцепившиеся в клинче бойцы смешанных единоборств. Один пытался поймать противника на удушающий, а тот, отчаянно изворачиваясь, безуспешно старался ударить другого ногой по колену или локтём под дых. Это продолжалось, пока из вольера вдруг не раздался громкий и вполне человеческий голос:

  – Доктор!

  Мгновенно прекратив возню, врачи замерли, уставившись на подошедшего к решётке Валеру. Оба тяжело дышали.

  – Поздравляю с преображением! – сказал оптимист и, вытерев рукавом пот с лица, улыбнулся.

  – Вы в порядке? – нахмурившись, спросил пессимист. – Дусим под контролем?

  – Да, – ответил Валера. – Под контролем. Спасибо! – улыбнулся он оптимисту. – Я в полном порядке!

9. Сумасшедший

  Номер, оставленный Владиславом для связи с Климом Брусенцовым, принадлежал вовсе не ему, а медсестре Людмиле, работавшей в частной клинике для престарелых. Клиника была дорогой и ценилась богатыми клиентами не только за прекрасные условия содержания, но и за то, что персонал умел держать язык за зубами. Людмила потребовала связаться с ней по Скайпу и долго разглядывала Киру, сверяясь с имевшимся у неё – видимо оставленным Владиславом – изображением, и только потом объяснила, где находится Брусенцов и как попасть на территорию клиники. Маркольева Людмила и правда называла не иначе как 'сын Клима' и, узнав о его смерти, искренне опечалилась, что, впрочем, не помешало ей смотреть на Киру с пристальным, ревнивым вниманием, так и сквозившим сквозь маску дружелюбия. Этот особый, оценивающий взгляд незамужней охотницы скрыть невозможно, и Кире сразу стало ясно: медсестра имела виды на богатого и такого заботливого 'сына', видно, надеясь когда-нибудь тоже стать членом семьи, средств на которую тот явно не жалел.

  Что ж, молодая, симпатичная, трудолюбивая и всегда готовая прийти на помощь, Людмила имела бы все шансы очаровать тридцатипятилетнего обеспеченного и, судя по всему, не слишком общительного холостяка, если бы он действительно был тем, кем ей казался.

  Она же не знала, что предельный максимум общения с обычными людьми у Маркольева исчерпывался десятью годами, а самому ему при этом уже стукнуло семьдесят два, так что, Клим Брусенцов, которому тоже за семьдесят, ну, никак не мог приходиться Владиславу отцом. Кира не испытывала к медсестре ни ревности, ни враждебности, ведь в том, что представление Людмилы о потенциальном женихе исходило из ложных предпосылок, её вины не было, и она просто вела себя как нормальная женщина.

  В любом случае, что бы там медсестра про себя ни думала, с Кирой она разговаривала учтиво и приветливо, лишних вопросов, как, впрочем, и все остальные сотрудники, не задавала, и всегда готова была помочь. Вообще, обстановка в этом явно элитном медучреждении и общение с администрацией оставило впечатление, что здесь, за высоким забором, в корпусе, окружённом сосновым лесом, проживали пожилые и не вполне вменяемые родственники знаменитостей, и всё было организовано так, чтобы никакие папарацци не могли получить о них сведения.

  Владислав платил клинике из какого-то специально созданного для этого фонда и заранее позаботился о том, чтобы деньги поступали и после его смерти, до тех пор, пока 'отец' жив, так что с этим Кире ничего не надо было делать – всё оказалось в полном порядке. Оставалось только поговорить с самим Климом.

  – Значит, вы хотите зайти и сказать отцу, что его сын умер? – приятным голосом пропела медсестра, глядя на посетительницу с таким беспокойством, словно та собиралась полететь в космос.

  – Да, – ответила Кира. – А что, есть какие-то проблемы?

  – Скорее, предложение, – улыбнулась Людмила. – Давайте, я сама сообщу ему о смерти сына, у него слабое сердце да и с головой... – она замялась, но почти сразу, мягким голосом, продолжила: – В общем, я ухаживаю за ним уже пять лет и хорошо знаю, как ему сказать, чтобы минимизировать стресс.

  – Даже не знаю, – засомневалась Кира, разглядывая излучавшее добродушие лицо медсестры. Когда она улыбалась, от уголков глаз длинными лучиками расходились 'гусиные лапки', а на щеках появлялись ямочки. – Сын просил меня с Климом поговорить, но очень аккуратно.

  – Так потом поговорите! Я сообщу ему – аккуратно! – всё что надо, а потом скажу, что к нему гостья.

  – Ну, хорошо, – чуть подумав, согласилась Кира: похоже, порыв медсестры был искренним. – Только давайте я не здесь, а прямо возле его комнаты подожду, пока вы сообщите.

  – Под дверью что ли? – удивилась Людмила. – Зачем? Здесь же гораздо удобнее, – она показала на мягкие диваны возле столиков с журналами. Вам подадут чай или кофе.

  – Спасибо, не надо. Пойдёмте лучше к комнате Клима.

  – Я вас поняла, – кивнула медсестра. – Прошу за мной.

  Она двинулась к выходу из холла, Кира поспешила за ней, думая, что вряд ли Людмила действительно поняла, зачем посетительнице понадобилось нести караул возле комнаты 'отца' Владислава, потому что она и сама этого не знала. Просто жуткие события последних дней научили её ко всему относиться с подозрением и быть постоянно настороже.

* * *

  – Ну как? – спросила Кира, когда медсестра вышла из комнаты Клима, мягко притворив за собой дверь. Разговора Людмилы с Брусенцовым слышно не было, а позориться, прикладывая ухо к двери, не хотелось, мимо периодически проходил кто-то из персонала или жильцов клиники.

  – Всё в порядке, – шёпотом сказала Людмила. – Он обрадовался, что вы пришли, и очень хочет вас видеть, я даже удивилась – насколько!

  – Что ж, отлично, значит, я могу идти! – Кира двинулась было к двери, но медсестра удержала её за локоть.

  – Подождите... Мне надо вам кое-что объяснить.

  – Объяснить? – не поняла Кира.

  – Давайте чуть отойдём, – Людмила увлекла гостью к торцу коридора и, остановившись у окна, сказала: – Понимаете, Клим Брусенцов – человек не вполне здоровый.

  – Это я знаю.

  – Я имею в виду не только физическое здоровье, – Людмила многозначительно посмотрела на гостью. – Он сказал, что ему надо немедленно с вами поговорить, но я должна предупредить, что в последнее время он иногда стал нести такой бред, уж простите за прямоту! Раньше он всё больше помалкивал, а сейчас, наоборот, прямо какое-то словесное недержание наступило. Не знаю, что он будет вам рассказывать, но вы должны быть готовы к тому, чтобы не выдать своего отношения к его словам. Иначе он начнёт плакать и унять его будет можно только уколом транквилизатора. Такое уже было позавчера. После укола он проснулся мрачнее тучи и отказывался от еды и воды. Мне пришлось поить его насильно и целый день упрашивать хоть что-нибудь съесть. Поэтому обещайте мне, что не станете спорить с ним, или, не дай бог, насмехаться.

  – Ну ладно, – кивнула Кира. – Ничего страшного. Время у меня есть, так что даю слово, я спокойно выслушаю всё, что он скажет.

  – Надеюсь, – медсестра тяжело вздохнула.

  – Неужто это так трудно? – недоверчиво улыбнулась Кира.

  – Да я бы не сказала, но, знаете, люди разные бывают. Это мы тут ко всему привычные, а другие реагируют далеко не так спокойно. Лет пять назад у нас тут жила женщина под метр девяносто ростом, которая считала себя колибри и беспрерывно махала руками, желая питаться исключительно цветочным нектаром. Вот с ней было гораздо труднее, чем с Климом. Он, в принципе, был не хлопотным пациентом, но последние дни совсем с катушек съехал... Вдруг заявил мне, причём на полном серьёзе, что он и его сын – оборотни!

  – Оборотни?! – Кира не верила своим ушам.

  – Вот поэтому я вас заранее и предупреждаю, – рассмеялась Людмила. – Потому что не все готовы такое слушать.

  – Я готова! – не сдержавшись, слишком громко воскликнула Кира и, чтобы сгладить свою горячность, поспешила добавить: – Просто я очень люблю фэнтези!

  – Ладно, – кивнула медсестра. – Комната двести восемь. Как захотите уйти, нажмите кнопку возле кровати – и я сразу приду. Одного его не бросайте, пожалуйста, ведь он только что потерял сына!

  – Хорошо, Людмила, спасибо.

* * *

  Клим Брусенцов оказался сухим, высоким, седым как лунь стариком. Белый ежик коротко остриженных волос контрастировал с покрытой старческими пятнами чуть смугловатой кожей, в светло-карих глазах под набрякшими веками затаилась боль.

  – Здравствуйте, Клим... не знаю вашего отчества, – вдруг сообразила Кира.

  – Не надо никакого отчества, мы с сыном стараемся вообще не использовать имена... старались то есть...

  – Примите мои соболезнования.

  Старик подошёл к Кире и замер, пристально глядя ей в лицо, – гостья так и стояла возле самой двери, чуть ли не упираясь в неё спиной.

  – Спасибо, – спустя минуту наконец сказал он. – Я вижу, сын и вам тоже был далеко не безразличен, я прав?

  – Да, – каким-то чужим голосом выдавила Кира. – Не безразличен...

  – Проходите, пожалуйста! – пригласил её Клим. – Присаживайтесь, – он показал на стул. – Сын говорил мне, что если с ним что случится, ко мне придёт человек, которому я могу доверять. Видимо, это вы и есть.

  – Да, да! Это я, не сомневайтесь, – откашлявшись, подтвердила Кира. – Сл... ваш сын доверял мне. У нас... были отношения.

  – Это я уже понял, – улыбнулся старик. – И вы правы, что не стали называть его по имени, обойдёмся без этого. Мне так легче и привычнее. В две тысячи тринадцатом году, когда я стал здесь жить, он в очередной раз сменил имя, которое так мне и не сказал. С тех пор я, как и все в этом заведении, зову его просто: 'сын'. Звал.

  – Он скрывал информацию о вас. Мне сказал, только когда стал серьёзно опасаться, что с ним что-то может случиться. Но и то, дал только телефон медсестры и даже записать не позволил – наизусть выучить заставил.

  – Сын заботился о моей безопасности – так он говорил. А телефон только у медсестры и есть – у меня бы он всё равно работать не стал: я на любую электронику очень плохо влияю, ни один смартфон не выдерживает...

  – Серьёзно? – удивилась Кира. – А медсестра ничего мне об этом не сказала.

  – Они тут не из болтливых, – улыбнулся Клим. – Лишнего не говорят. Сын предупреждал, чтобы и я не болтал, не то себе же хуже сделаю, но теперь это уже не имеет значения.

  – Почему?

  – Потому что самое позднее через месяц я умру.

  – С чего вы... – начала было Кира.

  – Нет-нет! – перебил её Клим. – Я не рисуюсь, не думайте! И говорю так не из-за того, что тоскую по сыну, а просто потому, что мою скорую смерть невозможно предотвратить, кто бы что ни делал, это факт!

  – Ясно, – мягко сказала Кира, памятуя о просьбе медсестры не возражать старику. – Значит, через месяц, я поняла.

  – Уже на неделю меньше. Отсчёт начался с момента смерти сына. И как только он умер, я сразу это почувствовал, ещё до того, как Людмила мне сказала.

  – И когда же? – не удержалась Кира – она помнила, что не называла медсестре не только час смерти Владислава, но даже день, сказала, что недавно, и всё. – Когда, по-вашему, это произошло? 'Я не собираюсь его уличать, это исключительно для личного интереса!'

  Но старик на проверочный вопрос совсем не обиделся, а тут же, с готовностью, назвал дату и время – всё совпадало с точностью до минуты.

  – Удивлены? – с грустной улыбкой спросил он. – Думали, я сочиняю!

  – Да нет, просто стало интересно, простите! – Кира улыбнулась в ответ и чтобы сгладить неловкость, быстро продолжила: – А ваш сын знал, что если он умрёт, то вы это сразу почувствуете?

  – Наверняка догадывался. А уж про то, что я умру через месяц после его смерти – это он знал совершенно точно!

  – Но тогда зачем? – задумчиво проговорила Кира. – Если оплата вашего пребывания здесь сама собой продолжается, а о смерти его вы и без меня знаете, то зачем он сообщил мне о вас и просил к вам прийти?

  – Думаю, он хотел, чтобы я рассказал вам нашу с ним историю! Знаете, когда он только умер, я сразу стал ждать доверенное лицо, но прошла почти неделя, а вы всё не появлялись и, опасаясь, что скоро начну слабнуть и плохо соображать, я попытался кое-что сообщить Людмиле, однако она не стала ничего слушать и восприняла мои слова как бред сумасшедшего. Меня это так взбесило и расстроило, что ей пришлось сделать мне укол. А когда на следующий день я проснулся, то сразу пожалел о том, что вообще затеял вчера с ней разговор: ну, явно ведь она не тот человек, и чем только я, старый дурак, думал! Совсем уже спятил от горя...

  – Я раньше никак не могла прийти, уж поверьте! – вспомнив допросы в изоляторе, мрачно усмехнулась Кира.

  – Я верю, – посмотрев ей в глаза, кивнул старик. – И я очень рад, что вы здесь. Я расскажу вам всё, надеюсь, это вам пригодится, раз сын так хотел. Но это может занять много времени, а мне надо поторопиться... вы готовы?

  – Да, конечно. Я выслушаю всё. Не успеем сегодня, приду завтра, не беспокойтесь!

  История и вправду оказалась длинной – они несколько раз делали перерывы, но если их убрать и слить всё, что рассказал старик, в единое целое, то услышала Кира следующее.

  Рассказ Клима Брусенцова

  Я родился в одна тысяча восемьсот восьмидесятом году, однако детство своё почти не помню, потому что был апатичным и мрачным, ничто меня не интересовало, я часами сидел на одном месте, глядя в точку, мог сутками не выходить из комнаты. Учёба и общение со сверстниками меня тяготили, и я почти всё время находился, как сказали бы сейчас, в состоянии депрессии. А тогда меня просто считали ненормальным и умственно недоразвитым, поэтому, в итоге, отчаявшись вырастить из ребёнка полноценного человека, родители засунули меня в сумасшедший дом, где, в какой-то полутьме, в комнате на двадцать коек, среди несчастных душевнобольных людей и прошла моя юность. Было это в конце девятнадцатого века, так что говорить о каком-то нормальном лечении психических заболеваний не приходится. Применявшиеся тогда методы: погружение в ледяную воду, пиявки, горячечные рубашки с привязыванием к постели и вошедший в большую моду электрошок были, по сути, просто пытками тех несчастных, которые, как говорил наш лекарь, 'представляли надежду на выздоровление'. Других же вообще никак не лечили – больниц было мало, все переполнены, некоторые спали прямо в коридоре, да и вообще условия содержания, мягко говоря, оставляли желать лучшего.

  Я, к несчастью, относился к категории 'представлявших надежду', поскольку депрессия моя иногда сама собой отступала, и порой в такие моменты, что создавалось ложное впечатление улучшения после какой-нибудь процедуры. Поэтому, когда, спустя какое-то время, депрессия возвращалась с новой силой, врач истово возобновлял свои усилия по 'излечению'. Так что натерпелся я по полной – настолько, что стараюсь об этом не вспоминать, а то сразу же тахикардия начинается, а у меня сердце слабое... Поэтому скажу только, что заслышав о приезде какого-то нового доктора, по слухам, любителя трепанаций черепа и изобретателя собственных хирургических методов лечения, я очень испугался и хотел покончить жизнь самоубийством, но по воле случая – им стал пожар, учинённый в больничной кухне Вадимом-пироманом из нашей палаты, я вдруг оказался на свободе.

  Из огня, куда я полез, намереваясь сгореть и тем покончить с ужасом своего существования, меня вытащил ещё один сосед по палате – надышавшись дымом, я не мог сопротивляться, – и бросил где-то в лесу, под кустом, видимо, устав тягать полутруп. Очнувшись, я понял, что не сгорел, и горько заплакал, однако возвращаться назад смысла не видел: пожар, скорее всего, уже потушили, а условия жизни, после нанесённого пламенем ущерба, наверняка ещё сильнее ухудшатся, а когда приедет новый доктор – вообще начнётся сущий ад. Поэтому я пошёл дальше, в надежде, что набреду на какой-нибудь обрыв и сброшусь оттуда, ну, или утоплюсь в первой попавшейся речке...

  Так я решил, но на деле вряд ли сумел бы осуществить задуманное, ибо побег, конечно же, обнаружили, была погоня, и меня, плетущегося из последних сил, первым бы и поймали, если б моя, истерзанная не проходящей чёрной тоской душа вдруг не вылетела из тела. Ну, так, во всяком случае, мне показалось: я почувствовал, как в грудь изнутри ударила ледяная волна и мгновенно выбила меня из тела в очень странное место, где не было ни верха, ни низа, зато представала сверхъестественная картина реальности, описать которую мне вряд ли под силу. Могу лишь сказать, что наш мир открылся мне полностью в любых направлениях и ещё в глубину – так, что я различал всю внутреннюю структуру любой вещи. Вот смотрел я, к примеру, на дерево и видел сразу не только кору и листья, но и каждый слой древесной мякоти, струившийся внутри сок, корни и то, из чего они состоят! Если на листе сидел жук, то помимо общего вида со всех сторон, я мог разглядеть и что у него под крыльями, и в голове, и в животе. То же касалось и людей: кроме их одежды и внешности передо мной представали все их мышцы, внутренние органы, кости, вены и артерии, ходившая внутри кровь, в общем, всё, из чего складывались их тела. А главное и самое поразительное, что это огромное количество уровней как-то умудрялось не перекрываться, и каждый существовал, не заслоняя другого, то есть, если бы у меня были руки, я мог бы дотронуться до любого внутреннего органа, не пронзая остальные!

  Сначала это совершенно невообразимое количество деталей взорвало мозг, и я захотел закрыть глаза, но быстро сообразил, что ни глаз, ни мозга у меня уже нет – они были у тела, которое осталось валяться на земле и теперь превращалось во что-то страшное, с нечеловеческими пропорциями и толстой, покрытой длинной шерстью шкурой. Метаморфоза шла на всех уровнях, я стал следить за ней и к концу трансформации обнаружил, что приспособился к новому видению, и оно больше не мучает меня, а напротив, доставляет огромное удовольствие: вот как если бы я двадцать два года ел синтетические консервы, и вдруг попробовал свежеприготовленную еду из натуральных продуктов.

  Вот тогда-то я и понял, что депрессия, который я с детства страдал, происходила как раз оттого, что я всю жизнь пытался, но не мог преодолеть навязанное земным телом трёхмерное восприятие. И теперь, когда это так неожиданно удалось, я был счастлив, словно меня долгое время держали в малюсенькой тесной клетке и вот наконец выпустили на волю. Мы все, здесь, на Земле, сидим в такой 'клетке' – это кажется естественным и не причиняет никаких неудобств, поэтому большинство спокойно живёт и радуется жизни, ибо проблема вовсе не в самой 'клетке' и её ограничениях. Проблема в том, что я всегда чувствовал, что заперт, чувствовал с детства, возможно, даже прямо с рождения, – потому и не мог к этому приспособиться. Я был словно слепой, живущий глубоко под землёй червяк, который, в отличие от всех остальных, с утра до ночи усердно поедающих почву, сородичей, каждую секунду жаждет увидеть небо, но никак не может не то что исполнить, но даже просто осознать своё желание...

  И вот теперь я вдруг, за одно мгновение, всё осознал, и, когда меня неожиданно поволокло 'вверх', дико захотел остаться здесь, чтобы и дальше видеть эту дарившую счастье картину. Тут надо пояснить, что на самом деле в месте моего пребывания ни верха, ни низа не было, и я просто использую слово 'вверх' для обозначения стороны, противоположной Земле. А на Земле, к этому времени, моё тело уже полностью трансформировалось, и получившийся монстр кинулся на стоявшего ближе всех человека, стремясь разорвать его на части. Вот как только это произошло, меня и стало засасывать в 'открывшееся над головой окно', а я, не имея никакого желания туда двигаться, принялся сопротивляться – интуитивно, сам не зная, что и как делаю. Как ни удивительно, но мне удалось затормозить движение к 'окну' и повиснуть на месте – правда, для этого приходилось постоянно прилагать усилия.

  Из 'окна' лился очень яркий, голубоватый свет, я не мог разглядеть, что там, но мысли о присутствии там чего-то божественного у меня не возникло. Во-первых, потому что свет казался холодным и непритягательным, не согревал, а пугал, необычайно раздражая своей резкостью и наводя ассоциации с операционной. А во-вторых, тому, кто вселился в моё тело, прийти было неоткуда, кроме как из этого 'окна', и этот пришелец оказался явно не ангелом! Простая логика подсказывала, что он выбил мою душу, чтобы сплавить её вместо себя в 'окно', а самому завладеть моим телом и, превратившись в монстра, жрать людей – так что о полёте на небо, к Господу в рай, тут и речи не шло!

  К счастью, в погоню за мной бросилось трое, включая руководившего нашей больницей смотрителя, бывшего военного, который, хоть ничего и не смыслил в медицине, зато прекрасно знал, как пресечь беспорядки и навести дисциплину во вверенном ему учреждении. Вот и на этот раз он оказался вооружён и, не растерявшись, сразу же застрелил чудовище.

  Как только это произошло, из мёртвого монстра вырвалось что-то быстрое и юркое, как ртуть. Его сразу же потянуло 'наверх', но оно, сопротивляясь сторонней силе, стало метаться меж людьми, очевидно, пытаясь в кого-нибудь внедриться. Однако смотритель, его помощник и лекарь оказались весьма крепкими орешками, так что переливавшаяся серебром субстанция только зря дёргалась и, в конце концов, израсходовав всю свою энергию, устремилась ко мне.

  Я к тому времени тоже изрядно устал, но пока ещё мог сопротивлялся тяге 'окна', поэтому просто следил, как ртутно блестевший пришелец летит, погружаясь в резкий свет той стороны. Как только он пронёсся мимо меня, я почувствовал, что притяжение исчезло, а когда серебряная субстанция растаяла в 'окне', оно вдруг тоже пропало: в один миг, словно кто-то захлопнул створку, отсекая свет, и на всё опустилась кромешная тьма. Я в панике 'хлопал глазами', которых у меня не было, и метался, пытаясь вновь увидеть чудную картину развёрнутого земного мира, но ничего не получалось.

  Как только окно закрылось, я оказался запертым между мирами, один, в полном мраке, неизвестно на сколько времени: час, день, век? А может – тысячелетие?! Вот где кошмар-то! А вдруг навсегда?! Вдруг 'окно' вообще больше никогда не откроется?! Я был в таком ужасе, что словами этого просто не передать!..

  Но что я мог сделать, кроме как тупо ждать, надеясь, что когда-нибудь 'окно' снова откроется? Это было очень мучительно, я жестоко корил себя за сопротивление тяге 'вверх' и клялся всем на свете, что как только появится шанс, ринусь туда сам: что б там ни было, это по-любому лучше, чем навеки застрять тут, в невидимой, неслышимой и никак не ощущаемой пустоте. Ожидание тянулось и тянулось, но ничего не менялось, и я стал замечать, что теряю эмоции, желания, забываю слова и образы, с трудом вспоминаю, кто я и как здесь оказался. Личность моя постепенно распадалась, и я испугался, что скоро совсем исчезну, растворившись во мраке. И тогда, ухватившись за этот страх и жалкие остатки былых мыслей, я сумел-таки собрать воедино свою пропадавшую память и заставил себя по крупицам восстанавливать и рассказывать самому себе снова и снова историю: кто я, как попал сюда, что такое 'окно' и как нужно действовать, когда оно снова откроется. Только это и помогло не потерять своё 'Я', став неотъемлемой частью и образом существования в том жутком, неуловимом и непредставимом ничто.

  Не знаю, сколько времени – если оно вообще существовало там, в темноте, – я рассказывал себе о себе, но субъективно кажется, несколько месяцев, прежде чем в один прекрасный момент 'окно' вдруг снова открылось, и оттуда выпорхнули серебристые создания – на этот раз сразу два. Они промчались мимо меня на Землю, а я, окрылённый счастьем, что жуткое заточение в пустоте кончилось, рванулся прямиком 'наверх', к 'окну', но не тут-то было!

  Рвануться-то я рванулся, да только мысленно, а на деле – ни на шаг к окну не приблизился и лишь тогда обратил внимание, что совершенно не чувствую той тяги, которой в прошлый раз так отчаянно сопротивлялся. Убедившись, что 'наверх' мне не попасть, я ринулся 'вниз', но тоже безрезультатно. Это был новый ужасающий кошмар! Я находился в том же самом четвёртом измерении – из 'окна' по-прежнему бил резкий свет, а трёхмерный земной мир 'подо мной' раскрылся в прекрасную картину бесконечной глубины, – но лично ко мне всё это больше не имело никакого отношения! Видно, из-за неподчинения тяге и долгого нахождения в пустоте, я лишился права стать частью как одного, так и другого мира. Я будто болтался в середине реки, не в силах поплыть ни к одному, ни к другому берегу, и мог только наблюдать, как два ртутных существа внедрились в людей, вытолкнув наружу человеческие души и те пронеслись мимо, скрывшись затем в ярком свете. А потом, когда одного из чудовищ, в которых превратились люди, убили, ртутник, оставшись без тела, полетел вверх и оказался так близко, что меня тоже подхватило и будто ветром от его движения чуть протащило 'вверх'. Другой монстр, меж тем, умудрился сбежать, так что второго ртутника я так и не дождался: 'окно' закрылось, вновь оставив меня во тьме пустоты.

  Потом я снова ждал, стараясь не впадать в панику, рассказывал себе свою историю и попутно измысливал, как бы так использовать 'ветер' от проносящихся мимо существ, чтобы увязаться за ними... Это было долгое и тяжёлое время...

  'Окно' открывалось и закрывалось ещё много раз, прежде чем я научился цепляться к пролетавшему мимо ртутнику, однако ни 'наверх', ни на Землю попасть никак не получалось, в последний момент серебристое существо всегда сбрасывало меня обратно в пустоту. Я пытался снова и снова, пока совсем не отчаялся и уже готов был бросить всю эту бессмысленную деятельность, перестать говорить с самим собой и потерять память, положив конец всем мучениям, но тут вдруг произошёл счастливый случай: поблизости оказалось сразу два подходящих человека. Это было несказанное везение: мне не пришлось драться за тело с ртутником, который всегда оказывался сильнее и побеждал! Я внедрился в тело один и, натренированный борьбой с сильной сущностью другого мира, легко вытолкнул не готовую к подобному напору, ослабленную стрессом, истощённую каким-то личным несчастьем человеческую душу в 'окно', ловко заняв её место. Да, я действовал как захватчик, но выбора у меня не было, а кто не верит, пусть попробует неизвестно сколько лет провисеть в кромешной тьме пустоты, а после уже меня осуждает!