Текст книги "Бабочка (СИ)"

Автор книги: Ольга Горовая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

Глава 4

Света

Через полтора месяца

Я не знаю точно, зачем решила зайти в этот магазин. До танцев еще было два часа в запасе, и настроение дурацкое, и весь день ужасный. Да и просто, весь последний месяц был таким, что хотелось все перечеркнуть и как-то начать заново. Но как ни грустно было признать, оказывается, в жизни так редко получалось. Чтоб, в смысле, заново начать.

В общем, возвращаться домой – смысла не видела. Да и охранники, так и следующие за мной, куда бы я ни направлялась, не имели ничего против «прогулки» по торговому центру. Единственное место, куда эти двое со мной не ходили – учебные классы: как я поняла, школа, выбранная дядей Сережей, и так имела хорошую систему безопасности. В остальном же меня везде сопровождали. Хотя везде – это громко сказано, я и не ходила особо никуда. В эту дурацкую школу, да на танцы. И все. Все остальное время безвылазно сидела в доме. Может, потому охранники и не сопротивлялись моему нежданному интересу к покупкам, дядя уже несколько раз громко и чуть ли не с приказом отправлял меня куда-то «развеяться» или «что-то себе купить», а я просто не обращала внимания. Мне ничего не хотелось. Даже не так – меня все раздражало, и я игнорировала все попытки дяди хоть как-то меня растормошить. А сегодня, мучимая чувством вины, все-таки поехала в магазин. Глупость, конечно, но мне хотелось как-то перед ним извиниться.

Мы поссорились утром… Хотя правильнее и честнее будет сказать, что «ссорилась» я, дядя Сережа только спокойно слушал все мои дурацкие упреки и претензии, не сердился и не выходил из себя. Даже не обиделся, когда я, психанув, выскочила из-за стола, чуть не сметя на пол тарелку. Только так посмотрел, что мне уже тогда, сразу же, захотелось попросить прощения за свое дурацкое и детское поведение. Словно бы ему физически больно было от того, как я веду себя, от того, что он что-то делает неправильно, раз я несчастлива. Дядя не был виноват. Наверное, на меня наконец-то накатил тот самый «переходный» возраст, отсутствию которого всегда радовались мои родители, и хвастались этим перед знакомыми, дети которых ставили дома с ног на голову. Теперь и до меня все это докатилось.

Или тот «чертенок», который появился внутри, когда я узнала о смерти семьи, оправился от шока и стал проявлять норов и показывать новые грани моего характера. Или еще что-то, я не знала, но в такие моменты просто не могла с собой справиться – начинала злиться, говорить всякие глупости и гадости, за которые потом мне было безумно стыдно, обвинять в чем-то всех окружающих и просто несправедливость жизни. Я сама себя не узнавала. А поделать ничего не могла. Или, может, недостаточно старалась. Не знаю. Я не понимала себя, а дядя, тем более не мог понять, что со мной творится.

У меня появились тайны от него – нонсенс, такого никогда еще не бывало. Но что я могла поделать, если все чаще ловила себя на том, что вдруг замираю, рассматривая его, а внутри – все сжимается и пульсирует так, что даже пальцы дрожать начинают? И смотрела, оценивала я его – как мужчину. Сколько раз его видела, а впервые, казалось, замечала, что у дяди есть ямка на подбородке, и нос немного кривоват, и какой-то небольшой и очень давний шрам на скуле, и бриться он иногда забывал или не успевал, не знаю. Только мне все равно – все это нравилось. Безумно. И казалось, что красивее мужчины – вообще нет на свете.

Но не говорить же ему об этом в ответ на вопрос: «Бабочка, с тобой все в порядке?».

Я и не говорила, просто бурчала: «ага, все просто здорово» и старалась быстрее убежать в другую комнату. Он же чувствовал, что я что-то недоговариваю, пытался вызвать меня на разговор, как-то выяснить, списывал все на школу…

Хотя и в школе проблемы были, и это, возможно, добавляло причин для такого странного и отвратительного состояния моей психики. Может быть, переведись я сюда просто так, по случаю переезда семьи, или для повышения уровня элитности своего образования – все прошло бы здорово и я спокойно влилась бы в коллектив. Сейчас же все проходило совсем не так гладко.

Мне не хотелось общаться с новыми одноклассниками. Я и старым друзьям не смогла рассказать и поделиться той болью, что поселилась внутри после смерти родных, что уж говорить об откровениях с незнакомыми людьми? Я сторонилась их любопытства и попыток вовлечь меня в интриги местных «кланов», присутствующих в любой школе, тем более в той, где друзья кучковались по размеру состояний своих родителей. А я не знала точно, насколько богат был мой папа, или мой дядя, являющийся теперь моим опекуном. Достаточно, чего еще надо знать?

Меня просто это раньше не интересовало, да и сейчас казалось странным о подобном спрашивать. Я не знала отказа ни в чем, мне хватало на что угодно, так зачем вмешиваться в «мужские дела»? Именно такому отношению меня всегда учила мама. И сама она, насколько я знаю, мало интересовалась нюансами бизнеса нашей семьи.

Кроме того, мое очевидное нежелание идти на контакт, замкнутость и нелюдимость, ранее совершенно мне несвойственные – не добавляли, думаю, одноклассникам желания знакомиться ближе. А я и понимала вроде бы, что сама создаю для этого предпосылки, а ничего поделать с этим не могла, хоть и посещала школьного психолога. Это порекомендовала завуч гимназии, когда узнала, в связи с чем меня перевели в новую школу.

В общем, что говорить, если даже в одежде я изменила своим принципам? Уже не пугало и то, что не буду соответствовать своему веселому и яркому прозвищу в глазах дяди. Перед началом учебного года я обновила гардероб только парой невыразительных брюк, джинсами, двумя объемными, но безумно удобными серыми кофтами. И тем платьем, которое купила в день похорон.

Дядю это расстраивало. Он даже несколько раз пытался выменять у меня «обновки» на десяток новых ярких «одежек», да и в деньгах меня никто не ограничивал: с первого же дня дядя выдал мне карточку с очень приличным лимитом, который пополнялся каждый месяц. Но я все равно не хотела ничего себе покупать. Все еще проходила «стадию отторжения произошедшего», как утверждала школьный психолог.

Не знаю, все что могу сказать – я не чувствовала себя комфортно никогда и нигде. Ни в платье, ни в джинсах, ни в ванной, совершенно голой. Словно бы даже мое тело вдруг стало мне неудобным и не по размеру. Оно предавало меня, непонятно для меня сладко замирая от звука голоса дяди Сережи, или вдруг начинало сотрясаться панической дрожью, реагируя страхом на совершенно безобидные, казалось бы, раздражители. Оказавшись в городе после двух с половиной месяцев пребывания на даче, я вдруг обнаружила, что стала опасаться толпы и закрытых комнат, хотя никогда раньше не страдала клаустрофобией и совершенно спокойно пряталась от Лешки в подвалах и кладовке.

И все-таки сегодня я забрела в этот торговый центр, стараясь убедить себя, что в рабочий день посетителей совсем мало. Слишком виноватой себя чувствовала после утреннего истеричного поведения. Мне хотелось как-то это искупить. Как-то извиниться перед дядей. И целый день размышляя об этом вместо того, чтобы слушать учителей, я подумала, что до сих пор не подарила ему подарок.

И у меня, и у дяди Сережи дни рождения были в августе. Мой раньше на две недели. Мы даже шутили иногда, что в эти две недели разница между нами составляет не девятнадцать, а восемнадцать лет. Такая вот, катавасия. Просто, весело же.

Он подарил мне новый мобильный телефон: коммуникатор. Такой себе портативный компьютер и мобилка в одном. Наверное, не очень изящно, но столько функций и возможностей! Я была в восторге.

Сама же не смогла купить ему подарок на день рождения – тогда еще была на даче дяди, а по приезду… В общем, со всей суматохой подготовки и адаптации на новом месте, я ничего не купила. Даже не выбрала, что можно подарить.

И сейчас еще не знала, что ему может быть надо, потому и слонялась по торговому центру. В детстве было проще – я спокойно могла подарить рисунок, и знать, что ни за что не прогадаю, дядя Сережа безумно обрадуется. Сейчас же мне хотелось подарить что-то такое, необычное, что ли. Чтобы тронуть его, чтобы дядя знал – он для меня безумно дорог. И я очень жалею о том, что сейчас так себя веду. Но пока на глаза ничего подходящего не попадалось.

Где-то через полчаса, почти потеряв надежду обнаружить то, что мне приглянулось бы, я завернула в бутик аксессуаров. Бог знает зачем: и портмоне, и часы у дяди Сережи имелись. Хорошие, качественные, дорогие. Но мне очень не хотелось уходить с пустыми руками. И на одной из витрин я увидела это – мужской браслет из какого-то «супер сплава» (ну не особо я поняла, что и с чем там смешивали, чтоб этот металл получить). Простой, в виде не очень толстой цепочки, с плоско отшлифованными звеньями. Не то, чтобы дядя у меня отличался тягой к украшениям и обвешивался цепями и перстнями. И близко нет. Но этот, отливающий какой-то чернильной чернотой сплав и форма браслета мне очень понравилась. Сдержанно и строго.

По центру браслета имелась небольшая пластина, для надписи или гравировки, как объяснила мне консультант, которую можно сделать сейчас у них. Я думала над тем, что попросить выгравировать еще минут пятнадцать. Не придумала. И просто заказала гравировку, изображающую бабочку. С тыльной стороны, чтобы не видел и не знал никто, кроме дяди Сережи. Он же не девчонка, чтобы носить браслеты с рисунком в виде бабочек. Зато вроде как напоминание обо мне.

Мы даже успели заехать домой перед танцами, и я забежала в кабинет дяди, оставив коробочку с подарком на столе. А сверху записку: «Извини, мне, правда, стыдно за все мои психи. А ты – самый лучший. Всегда им был и есть. С прошедшим днем рождения! Бабочка»

Я очень надеялась, что он сегодня не задержится и, вернувшись, найдет мой подарок еще до того, как я вернусь с занятия.

Однако, как и многому другому из моих планов в последнее время, этим надеждам не суждено было исполниться.

Я занималась танцами с одиннадцати лет. Не так, чтоб думать о карьере или чем-то таком. Совсем нет. Мне просто это дико нравилось. Хотя и в конкурсах я принимала участие, пусть и не ставила себе за цель стать танцовщицей. Но я получала такой заряд энергии, позитива и настолько фонтанирующее настроение после каждого занятия, что никогда родителям не приходилось заставлять меня те посещать. Скорее умоляли пропустить хоть одно, если вдруг возникала такая необходимость.

За лето я не посетила ни одного. И даже не пыталась самостоятельно заниматься. Мне не хотелось и этого. Когда мы вернулись в город, на первое занятие дядя Сережа меня чуть ли не силком отвез – я все время находила повод отложить посещение студии. Но когда я снова попала в зал, когда услышала музыку – не смогла удержаться. Даже не вспомнила, почему же так сопротивлялась. Меня тут же подхватило и увлекло мое увлечение с такой силой, что дядя Сережа, просидевший на подоконнике всю полуторачасовую тренировку, наблюдая за мной, еще неделю шутил о том, как силой тащил «упирающуюся племянницу на танцы».

Конечно, было непросто сразу вернуться в строй, сказывался трехмесячный простой, но я понимала – сама виновата, и с удовольствием посещала занятия трижды в неделю. И здесь, в отличие от школы, легко и просто влилась в коллектив группы.

Вот и сегодня, радостная от того, что так удачно вышло с подарком, надеясь, что дядя будет доволен, я не танцевала – летала по студии. А во время десятиминутного перерыва, когда подошла к своим вещам выпить воды, позвонил дядя:

– Привет, Бабочка. На танцах? – сразу спросил он, видно слыша, что я задыхаюсь. Да и расписание мое знал.

– Ага, – бодро отчиталась я, одновременно жадно глотая воду, так, что треть разливала.

– Мне надо смотаться, решить дела, которыми твой отец занимался, – без дальнейших отсрочек «обрадовал» меня дядя Сережа. – Так что, ужинай без меня. Хорошо, если до завтра управлюсь.

Настроение упало сразу и капитально так. Что и пить уже не хотелось, и танцевать. И радости не осталось. Да и ясно стало, что сегодня дяде моего подарка не увидеть, и не узнать, что я старалась, и правда жалею.

– Ясно.

Я, правда, постаралась произнести это ровно. Но дядя Сережа или слишком хорошо меня знал, или просто прекрасно разбирался в людях.

– Бабочка, – он тяжело вздохнул. – Что, расстроил?

– Есть немного, – честно призналась я. – Без тебя плохо. И, знаешь, – я вздохнула, – прости меня, дядя Сережа. Я серьезно не хочу себя так вести, честно. Просто… Сама не знаю, что на меня находит, – высказала я все, что мучило меня целый день.

– Бабочка, ну ты даешь, не грузись, что я, не понимаю, что тебе нелегко? Всю жизнь заново строить… Не грусти, маленькая. И…– он замолчал на секунду. – Я попробую вернуться быстрее, но, сама знаешь…

– Дела, – закончила я за него.

– Дела, – согласился дядя с невеселым смешком. – Ладно, девочка, танцуй дальше.

И прекратил разговор. А я отставила бутылку и вернулась в центр зала, где преподаватель собирала всех для продолжения занятия.

После окончания тренировки домой не хотелось совершенно. Да и знала, что охранники поели, пока я подарок дяде на столе устраивала, а мне не хотелось сейчас есть, что часто бывало после танцев. Так что я бы с удовольствием осталась на еще одно занятие. Но преподаватель уходила. Седьмой час вечера, на сегодня у нее больше в расписании занятий не было. И я пошла бродить по студии, надеясь напроситься на любое другое, не просто же так они работали до десяти вечера. А мне сейчас без разницы было что осваивать: хоть брэйк, хоть танец живота, что угодно. Однако, оказалось, что на вечер в расписании значились лишь две группы по «танцам у пилона». Эротическим танцам я еще не обучалась, если честно, и в мыслях никогда не было как-то. Но так как ехать домой и сидеть одной, что за ужином, что над уроками – не хотелось, я подошла к женщине лет тридцати пяти, которая, похоже, и была преподавателем:

– А можно к вашей группе присоединиться? – уточнила я, не зная, как она относится к «новичкам», приходящим не с начала курса. – Я танцами уже шесть лет занимаюсь, захотелось сегодня что-то новое…

Женщина посмотрела на меня каким-то уставшим взглядом, полным хлопот, не связанных ни со мной, ни, вообще, с танцами. Пожала плечами:

– Ради Бога. Одно занятие – тридцать гривен, месяц – двести пятьдесят, по три занятия в неделю. Но если за месяц – оплата сразу. Администратору.

Я кивнула и сразу же пошла оплачивать. За месяц. Не знаю почему. Наверное, подозревала, что это далеко не последний раз, когда мне не захочется ехать в пустой дом.

Тренировка закончилась почти в половине девятого. Я буквально рухнула на заднее сиденье машины, ощущая, как непривычно дрожат руки и ноги в тех местах, о которых я и не подозревала даже после стольких лет занятий танцами. Усталость буквально окутывала меня, и было совершенно ясно, что ни до ужина, ни до выполнения домашнего задания я уже не доберусь. Ну и ладно, завтра утром все сделаю, не так и много там писать.

В своей спальне, оклеенной безумно красивыми серебристо-сиреневыми обоями (признаюсь честно, первую неделю после переезда я часами стояла у стен и их рассматривала), я едва сумела добраться до ванной. Привалившись к стеклянной стенке душевой кабинки, впервые за последние часа три, я не могла не признать, что мое настроение опять поползло вверх. Горячий душ после такой нагрузки – это блаженство, серьезно вам говорю. Спать захотелось так, что глаза слипались сами собой.

И все-таки, я не устроилась на кровати. Не села и за стол, поддавшись укорам совести о невыполненной домашке. Ухватив за длинное ухо зайца, своего бессменного соседа по кровати, я натянула поверх майки халат и пошлепала босыми ногами по ковровой дорожке коридора. Дядя Сережа сказал, что до завтра не вернется. А мне, несмотря на усталость, было так грустно и одиноко, что хотелось хоть немного «ближе» оказаться к родному человеку. И казалось, что ничего страшного не случится, если я у него немного посижу перед тем, как возвращаться к себе и ложиться.

Сергей

Думаю, про себя парни меня проклинали и покрывали матом. Впрочем, их право, конечно. Главное, что вслух ничего не говорили и выполняли все, что я от них требовал с нужной мне быстротой. Да, я гнал их как коней. Не просто гнал, а выжимал из парней все соки, чтобы сейчас, в три часа ночи уже подъезжать к дому. Ничего, отоспятся. Зато вернулись в три раза быстрее, чем планировалось. Вот, могут же, если постараться.

Честно говоря, тихая и убитая грусть в голосе Бабочке, и то покорное согласие, с которым она протянула «дела», понимая, что я не могу не ехать – скребло меня изнутри все это время. И, блин, дела-то эти самые никуда не денешь. Но и так непросто все это давалось. И «психи» ее, как она сама это называла – да понятно же все, че я сам подростком не был? А тут еще столько всего свалилось. А Света даже прощения просила, пыталась извиниться.

Я очень хотел бы ей помочь как-то это проскочить. Сделать так, чтобы завтра она проснулась, уже прожив. Не забыв, но смирившись с тем, что изменить невозможно. Чтобы легче отнеслась к новой школе, наплевав на интриги детворы, и думала о том, чего хочет от будущего. Чтобы ее глаза снова начали гореть огоньками и светиться оптимизмом. Конечно, за границу я ее пока не смогу отпустить. Просто не был уверен, что сумею гарантировать безопасность: чужая страна, свои законы и порядки, никакой тебе крыши и своих связей среди ментов. А Малого так и не нашли. И от залетного наемника там, за бугром, мне ее не так и просто будет уберечь. Во всяком случае, не так, как здесь.

И я уже сказал Бабочке об этом. Не с такими аргументами. Но пока и не было видно, что она сама хочет куда-то от меня уехать. Кажется, наоборот, Света даже обрадовалась, что может остаться и учиться здесь. Пусть и не определилась пока с универом. Но это не беда. Пусть выбирает хоть самый крутой. Оплатим, чтобы она ни захотела изучать.

Сегодня же меня интересовало только то, как быстрее вернуться. Я уже представлял, как обрадуется моя Бабочка, когда спустится завтракать и увидит меня. С самого утра, а не вечером, как я обещал. А я расспрошу ее о танцах, на которых Света вчера задержалась, если верить отчету парней, что ее охраняют. Может, конкурс какой намечается. И быть может, мы все-таки сумеем продвинуться еще немного вперед в налаживании новой жизни. Может, ей хоть на кроху легче станет.

Махнув рукой ребятам, отпуская их отдыхать, я бросил документы, которые мне передали, на столик в гостиной и пошел к лестнице. Завтра гляну. Суть дела я уловил, завтра устроим и свяжемся с кем надо, а нюансы пусть мои юристы изучают. Сейчас же мне дико хотелось просто завалиться в кровать и выспаться. Тем более, если я хотел позавтракать с Бабочкой, спать оставалось часа четыре-пять, не больше.

Тихо, чуть ли не на цыпочках пройдя коридор, как подросток, возвращающийся домой с поздних гулянок, чтобы не разбудить Свету, я добрался до своей комнаты. Свет не включал. Зачем, и так знаю каждый сантиметр. С облегчением сдернул с шеи галстук, следом за ним на пол отправился и пиджак. А вот дальше – застопорился. Потому что поднял голову и ошалел, тупо уставившись на кровать.

В моей постели спала женщина. Молодая. Блин, девушка. Это было совсем странно. Я никогда не привозил телок к себе. Не хватало еще. Мест достаточно, чтобы еще дом кому ни попадя светить. И сейчас вообще не врубался: кто это и чего она забыла в моей кровати? Почему-то первая мысль была, что это какая-то подстава. И кто-то пытается влезть. Ясное дело, самой очевидной кандидатурой организатора такой подставы виделся Малый. Хоть и других вариантов хватало. Очень тихо, чтобы ничего под ногами не хрустнуло и не скрипнуло, я отступил к комоду и в боковом отделе нащупал ствол. Холодная тяжесть привычно легла в руку. Так же тихо сняв рычаг предохранителя, я подошел впритык к постели.

И понял, что совсем сбрендил. Просто окончательно. Не узнал Бабочку. Капец. Совсем плохой стал. От усталости, видимо.

Только, хрен бы ее и Сашка сейчас, наверное, узнал. Или Динка. А может, я просто пытался оклематься, лихорадочно хватаясь за такие отмазки и мысли. Потому что вдруг понял, что попал. Попал так, как еще ни разу в жизни.

Эта девушка, лежащая сейчас поверх одеяла на моей кровати, меньше всего походила на Бабочку, которая жевала мои пальцы, когда у нее резались зубки, или на ту девчонку, что висла у меня на шее каждый раз, стоило приехать в гости. Эта была молодая девушка. Красивая. Очень красивая, чего я раньше как-то не замечал. Не просто милая и симпатичная. У нее были обалденные ноги, которые ни фига не скрывал распахнутый махровый банный халат. Чуть худоватые плечи, тонкость косточек которых почему-то подчеркивала лямка майки, натянутой на голое тело. И такая грудь (которую эта майки вообще не скрывала, уж поверьте мне), что у меня перекрыло горло.

Об остальной реакции собственного тела я даже думать не желал. Все еще стоял и пялился на пухлые, почему-то грустно закушенные губы и чуть подрагивающие во сне ресницы Бабочки. На влажные волосы, которые длинными темными прядями рассыпались по этим худым плечам. На сиреневое ухо старого плюшевого зайца, которому посчастливилось оказаться прижатым к этой груди.

Смотрел и не мог понять: какого хера? Когда она стала такой? Я же только утром ее в школу проводил? И ничего такого не заметил. В какой момент она вдруг стала настолько красивой уже не девчонкой, а молодой девушкой, что из меня дух выбило? Смотрел и не мог найти ни одного толкового объяснения ни этому, ни своей реакции на Бабочку.

На автомате щелкнув предохранителем, возвращая его на место, я попятился назад, почему-то продолжая чувствовать себя так, словно у кого-то на прицеле. Тихо прикрыл двери, а потом – пошел в свой кабинет, уже мало заботясь о тишине и сокрытии своего присутствия.

Сказать, что я был сбит с толку и дезориентирован – не значило бы ничего.

Весь мой мир и вся моя вселенная вдруг перевернулись вверх тормашками. А девочка, которая всегда была моим личным маленьким божеством, вдруг превратилась в красавицу, которую я внезапно захотел с бешеной силой. И это понимание разрывало мой разум на части.

Захлопнув двери кабинета ногой, я с порога свернул к мини-бару, и уже с бокалом, полным виски, вытащил сигару из коробки на столе. Отпил. Посмотрел еще раз на сигару. Бросил, и поперся на кухню, где управляющая держала запас сигарет для моих пацанов. Ни разу за последние тринадцать лет я не испытывал такой потребности закурить. Даже тогда, в день гибели Сашки.

Блин. Прости, брат.

Мне было реально стыдно и противно за свою реакцию, но я не мог прогнать из разума картины, казалось, впечатавшиеся в мои глаза, словно их выжгло на сетчатке. Затянулся сигаретой так, что в виске застучало, а все никак оклематься не мог. Я еще отхлебнул вискаря. Сразу пол бокала. Так, что поперхнулся, всю горлянку спиртом обжег. Но наплевал на это, еще раз затянувшись сигаретой. И только теперь, медленно пошел назад в кабинет, прихватив с собой всю пачку курева.

Я никогда… Никогда в жизни не смотрел на Свету так. Она была девочкой, которую я холил, оберегал, лелеял, ради счастья и веселья которой я готов был сделать что угодно, даже терпеть жадность Динки и тянуть Сашку. Лишь бы Света верила, что у нее самая счастливая и дружная семья, лишь бы им не приходилось ни о чем думать и грузиться проблемами, обеспечивая счастливое детство этой Бабочке.

Я всегда знал, что люблю ее. Просто люблю. Ну, как племянницу, наверное. Больше, чем любил родителей или Сашку, однозначно. Но они же и не были такими маленькими, беззащитными, нуждающимися во мне.

Впервые сомнения в моей душе появились, когда родился Лешка. Вот тогда я осознал всю разницу. Нет, я любил племянника, мне хотелось его порадовать, и я гордился его достижениями и успехами. Но… мое отношение к нему уместилось бы в одной сотой или даже тысячной того обожания, которое вызывала Света в моей душе. И все-таки, я не был хреновым педофилом. Никогда, ни разу за эти семнадцать лет у меня не мелькнуло ни одной мысли, оскверняющей эту девочку или наши отношения. Никогда!

Да, я стал реже появляться у них, сведя наше общение к разговорам, потому что боялся обидеть Лешку пониманием того, что его сестра – моя любимица. Я не хотел мозолить глаза Сашке и своей матери, вцепившейся в идею, что я пытаюсь сместить ее сына с пьедестала в сердце Светы, что тот бульдог в кость. Это все было, да. Но я никогда не рассматривал ее как объект сексуального желания. Я не думал о Бабочке, не заводился, видя ее фото или вспоминая наши разговоры.

Единственный раз, когда я завелся, взбесился просто, говоря с ней, это когда она спросила про минет. Меня реально взяла такая злость, просто бешенство. Не знаю почему, но я решил, что какой-то малолетний урод пристал к ней, подкатил с таким предложением. Еле сдержался, чтоб не сказать, что сейчас приеду и голыми руками задушу того, кто к моей Бабочке с таким в тринадцать лет подкатил. Но ни одной мысли о том, как она может такое сделать или воображаемых картин, вызвавших бы у меня сексуальное возбуждение, это не вызвало. Я хотел просто ее уберечь и защитить от всего в мире.

Зато сейчас я был просто каменный, и меня реально трясло, будто не мужик, трахнувший кучу баб, а пацан, который и одной еще не лапал.

Если бы еще вчера узнал, что на мою Бабочку тридцатишестилетний мужик засматривается, блин, убил бы. Сто пудов бы убил извращенца. А с собой что сейчас сделать? Как на нее смотреть теперь? В глаза Свете?

Еще три стакана виски ни на сантиметр не помогли мне продвинуться в мыслях о том, как жить теперь и что делать. Я выкурил пачку сигарет, прикуривая одну от другой, и чувствовал себя так, будто глаза сейчас вылезут из черепа. А придумать ничего не мог.

И почему-то только сейчас заметил темно-синюю коробочку с серо-стальной полосой по центру и записку, написанную торопливым, но округлым и четким почерком моей Бабочки: «Извини, мне правда стыдно за все мои психи. А ты – самый лучший. Всегда им был и есть. С прошедшим днем рождения! Бабочка»

С прошедшим… она и правда мне ничего не дарила, но какая разница, главное, что сама понемногу приходила в себя. Зачем мне еще какие-то подарки? А все равно, вдруг появилось любопытство, и даже это ненормальное желание и ярость на себя отошли на второй план. Отложив тлеющую сигарету в пепельницу, уже полную окурков, я большим пальцем руки откинул крышку.

Угодила. Или угадала. Или просто знала меня так хорошо, что не ошиблась. Мне пришелся по вкусу этот простой, но четкий браслет из металла. Я крутил его так и эдак минут десять, понимая, что мне нравится его текстура и плотность. А потом обнаружил небольшую гравировку. Бабочка. На тыльной стороне пластины. То ли случайно, то ли задумано тем, кто создавал этот браслет, получалось так, что когда защелкиваешь браслет на руке – пластинка чуть смещалась и гравировка оказывалась не по центру, а как раз над точкой, где бился пульс. Словно бы она и до этого не была у меня в крови.

Бабочка-Бабочка. Что же мне теперь делать?