Текст книги "Бабочка (СИ)"

Автор книги: Ольга Горовая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Ольга Вадимовна Горовая
Бабочка

Глава 1

Света

2007 год

Плохие новости не всегда выбирают отвратительные промозглые дни, чтобы быть озвучены. Трагедии не ждут пасмурного неба, чтобы произойти в вашей жизни. Во всяком случае, в моей жизни все самое страшное случилось при безумно ярком и веселом солнце наконец-то наступившей весны. Когда птицы щебетали, будто сумасшедшие, а цветы на абрикосах пахли так, что даже учителя сбивались с темы, застывая у раскрытых окон учебных классов.

Наверное, было бы легче перенести тяжелые новости или хотя бы поверить в их реальность, когда небо насуплено тяжелыми серыми тучами, с которых то и дело срывается мелкий, грустный дождь. Или, возможно, осознание дается проще при ударах грозы, когда сверкающие молнии и оглушительный гром во всей красоте показывают тебе, как мал и незначителен ты перед природой и планами Бога. Слабый, ничтожный человечек, не способный повлиять ни на что в своей жизни.

Возможно. Но мне не пришлось этого узнать. Как я уже говорила, в моем случае все произошло совсем не так.

Когда секретарь директора заглянула в наш класс, прервав урок по новейшей истории, и настороженным взглядом «передала» Татьяне Васильевне, нашей историчке, какое-то «их», «взрослое» послание, запредельное для понимания учеников, я даже не сразу поняла, что происходит. Чуть прижмурившись, не слушая объяснений, я смотрела в окно на то, как преломляются лучи солнца в первой листве, меняя цвет. Превращая обычные листочки в какие-то волшебные пристанища мавок, фей и прочей мелкой дребедени из фольклора любого народа мира. Да, я обожала сказки и была самой настоящей фантазеркой. Всегда. Или, во всяком случае, до того момента, когда та самая секретарь обвела серьезным взглядом весь класс, остановившись на мне. А Ленка, моя подруга еще с детского сада, со всей силы не саданула меня локтем под ребра, призывая обратить внимание на происходящее.

– Костенко, – я подавила «ойк», тайком потирая ребра, и подняла глаза на секретаря. – Тебя директор вызывает. Прямо сейчас, – она распахнула дверь шире и чуть отошла, словно показывая, что ожидает меня.

Растерявшись, я все же аккуратно поднялась, попутно пообещав Лене глазами, что еще «отблагодарю» за пинок и, не имея ни малейшего представления о том, зачем понадобилась директору, покинула класс, сопровождаемая любопытными взглядами одноклассников. По правде сказать, меня редко куда-то к кому-то вызывали. Ну, там, в медпункт, ради какой-то справки – могли потребовать зайти. К директору – ни разу. И я совершенно недоумевала, что же такого натворила, что привлекла внимание? Что ж, после я довольно часто попадала в поле зрения руководства своей школы и тогда уже точно знала, за что, не мучаясь сомнениями и вопросами. Но это потом.

Секретарь шла по коридору на два шага впереди меня и всем своим видом демонстрировала, что очень занята своими мыслями и никак не может отвлечься, чтобы хоть что-то мне объяснить. Да я и не пыталась ничего выспросить, если честно. Я была уверена, что ничего страшного не могла натворить и со спокойной душой шла по коридору, стараясь наступить на наибольшее количество солнечных зайчиков, отбрасываемых витражными верхними фрамугами окон. Ребенок.

Тогда у меня еще длилось детство. Впрочем, до его конца оставались считанные минуты.

Я училась не в обычной школе, это, наверное, стоит упомянуть. Никакой посредственности, серости или среднестатистичности. Только дорогое обучение, лучшие, перспективные по будущим связям, одноклассники. Учителя – победители государственных программ и конкурсов. Лучшее образование для тех, кто через год с небольшим помашет ручкой отечественной системе образования и укатит за границу, грызть и постигать науки уже там. Потому что деньги и положение семей это не просто позволяли, а буквально обязывали. Когда дети всех ваших знакомых и партнеров, всех «подруг» по походам в спа-клубы и фитнес-центры учатся в Европе или Америке, вы не можете ударить в грязь лицом и оставить отпрыска «здесь». Несолидно. Неперспективно. Да и просто глупо, особенно, если вы любите своих детей.

А меня родители любили, без всякого сомнения.

Как и моего младшего брата. И все-таки, Алешку с пеленок воспитывали «мужчиной», которому предстояло жить и оберегать семью в жестком и бешеном современном мире связей и бизнеса.

Меня же растили принцессой, чье предназначение: украшать и делать жизнь всех близких волшебной. Так считала моя мать. Что именно в этом предназначение любой уважающей себя девушки. Она сама всегда жила именно по такому принципу. А мой отец, боготворящий землю, по которой она ходила, поддерживал все ее идеи касательно воспитания своих детей. Потому меня баловали, оберегали и холили все родные, даже семилетний Лешка. Хотя и его родители не обижали, а я всегда поровну делила шоколад, которого мне доставалось больше, чем ему. В общем и целом моя семья всегда была счастливой. Мы все друг друга любили. И мне не просто казалось так. Так было.

Я не сомневалась в этом тогда. Верю и сейчас. Несмотря на все различие в отношениях к детям, родители как-то соблюли баланс и, опуская мелкие склоки, нормальные для любой семьи, и любой сестры с братом, мы всегда старались понять друг друга.

Сумели бы мы сохранить это и дальше – то, что мне никогда уже не суждено было узнать.

Спустившись на один этаж, мы завернули направо и почти сразу оказались в приемной директора. На красных, обтянутых дерматином стульях, которые обычно пустовали, сидели два внушительных, я бы даже сказала массивных мужчины неопределенного возраста. Ну, те, которые молодые, но попробуй разбери: двадцать два им или тридцать пять. Оба, как по команде, обернулись к нам, мимолетно глянули на секретаря, и тут же переключили свое внимание на меня. Оба были одеты в похожие серые летние костюмы. Оба без галстуков. Оба с таким выражением лиц, что сошли бы за близнецов, хоть явно имели разных матерей. От их взглядов, непонятных, нечитаемых, мне впервые за этот день стало не по себе и захотелось поежиться, втянув голову в плечи. Совершенно не поняв своей реакции, я быстро отвернулась, посмотрев на секретаря. Она подошла к двери в кабинет директора и молча распахнула передо мной, намекая, видимо, чтобы я зашла. Молчали и те непонятные мужчины.

Стремясь уйти из-под некомфортного мне наблюдения и наконец-то понять, зачем же меня позвали, быстро переступила порог. Двери за мной закрылись с тихим щелчком. Но я уже на это не обратила никакого внимания. Как и на директора, собственно, которая сидела в кресле за широким деревянным столом, напряженная, с ровной спиной и строгой прической. Всем видом демонстрируя осанку и манеры, которые старалась прививать и своим ученикам. Мне было не до Ларисы Аркадьевны.

Все мое внимание моментально и целиком сосредоточилось на мужчине, стоявшем у окна. Я вживую видела его, наверное, раз пять или шесть за последние годы, но всегда и везде у меня на него была только одна реакция:

– Дядя Сережа! – с восторгом завизжала я, забыв о присутствии директора в кабинете.

И с ходу, с порога, бросилась к нему, чуть ли не повиснув на дяде.

Он рассмеялся. Искренне, хоть и тихо, и с широкой улыбкой обнял меня так же крепко, прижав мою голову к своей груди. Только в его глазах, уникальных, как мне казалось, глазах дяди Сережи (один карего, один зеленого цвета) этого смеха не было. В тот момент я не обратила внимания на подобную мелочь. Просто до невозможного сильно радовалась тому, что вижу его. Что он снова приехал к нам в гости, да еще и в школу зашел, чтобы меня забрать:

– Привет, Бабочка, – дядя нежно погладил мою макушку ладонью. – Не забыла ты меня, вижу, – все с той же улыбкой покачал головой старший брат моего отца. – Порадовала старика.

Ну, стариком мой дядя не был. Даже близко. В этом году ему должно было исполниться только тридцать шесть. Но еще не было случая, чтобы он упустил возможность посмеяться над нашим с Лешкой восхищением его личностью, что более пристало какому-то старцу, как он считал. И каждый раз, приезжая или звоня, дядя делал вид, что с него едва ли не песок сыплется. Картинно кряхтел и пошатывался, стоило нам с братом повиснуть на его шее по разные стороны. Однако сейчас этого и в помине не было. Наверное, мне стоило обратить внимание и на это.

Но я не смогла. Все отошло на второй план и казалось несущественным. Млея от этого имени: «Бабочка», которое именно дядя, по семейным преданиям, придумал для меня, когда мне еще и года не было (никак не нравилось ему обычное «Света», что выбрали родители для дочери), я уже представляла, как мы сейчас поедем домой, а потом, вечером, вместе доберемся на вокзал, встречать родителей и Лешку. Они уехали на пять дней в Крым, отдохнуть от города. А у меня не вышло вырваться из-за окончания года и итоговых контрольных. И какой родителям будет сюрприз! А потом, всей семьей мы будем сидеть у нас на огромной кухне и слушать, как обмениваются малопонятными, и от того волшебно-таинственными новостями папа с братом. Как мама будет тепло улыбаться всем вокруг, подливая чай папе и кофе дяде. Как нас с Лешиком в пятый раз погонят спать и сделают вид, что не заметят – мы все тут же, сидим рядом с ними, слушая воспоминания об их детстве, рассказы о проказах и наказаниях, которые получали эти двое от бабушки с дедушкой.

В общем, не замечая непривычно крепких и напряженных объятий дяди, его серьезного взгляда и растерянного покашливания Ларисы Аркадьевны, я успела за пару секунд выстроить массу планов. И, возможно, напридумывала бы еще больше. Но тут дядя меня осторожно отодвинул от себя и заглянул прямо в глаза своими разноцветными глазами. Некоторые смущались смотреть в глаза дяде Сереже из-за этого отличия, отдельные суеверные бабульки из старого дома, где они с папой когда-то жили, даже подозрительно косились в его сторону, и сплевывали, словно верили, что он… ну, не такой какой-то из-за разного цвета глаз. Ненормальный. Сам дядя и мой папа только посмеивались, когда вспоминали об этом, отшучиваясь, что таким «динозаврам» про генетику ничего не объяснить.

А я никогда не боялась этого взгляда. И какое-то время в детстве жутко расстраивалась, что у меня самой глаза одинаковые. Плакала, просила у папы денег на цветные линзы (в количестве одной), чтоб и самой иметь такие глаза. Оба карих – это же скучно. И что, что они как «угольки», как говорила мама, будут еще обжигать всех мужчин. Иметь разноцветные глаза, как у дяди Сережи, казалось мне куда круче. Я ныла, хандрила, впадала в депрессию (в одиннадцать лет!) – издержки современного массового воздействия телевидения и интернета на психику, как объяснял родителям наш психолог. В общем, всячески возмущалась несправедливостью судьбы, лишившей меня такого замечательного взгляда, как у дяди Сережи. И так опечалила этим отца, который не мог мне ни в чем отказать, что однажды он позвал меня к себе в кабинет и долго разговаривал со «своей принцессой». Так я узнала, почему только у дяди из всех нас имеется настолько удивительная генетическая особенность. Как сказал папа, рассказывая мне все – об этом не знал больше никто, даже наша мама. От этого я почувствовала себя очень важной и взрослой. Ведь мне доверили семейную тайну! И еще больше ощутила какую-то безграничную сопричастность то ли к своей семье вообще, то ли к дяде в частности. Немного успокоилась. И даже смирилась с тем, что и просто любоваться его глазами – уже классно.

Так вот, сейчас эти самые глаза смотрели прямо в мои, а его огромные руки крепко держали меня за плечи:

– Бабочка, – опять повторил дядя, прервав уже готовые сорваться с моего языка планы на сегодня. – Нам надо очень серьезно с тобой поговорить.

Вот как начинаются плохие новости. С серьезного разговора.

А солнце при этом продолжало все так же ярко светить сквозь окно за плечом у дяди Сережи.

– Да? – не понимая, о чем можно серьезно говорить, когда все так здорово, я немного нахмурилась, но постаралась сосредоточиться и внимательно глянула на него. – Что-то случилось?

– Случилось, – дядя Сережа перестал улыбаться. И я наконец-то обратила внимание, что взгляд его глаз кажется очень, очень темным. Даже того, что зеленый. Темным и непроницаемым, как у тех мужчин в приемной. – Бабочка, твои родители и Лешка… – дядя замолчал, словно старался подобрать слова.

Я нахмурилась:

– Да, они в Крыму. Ты дома у нас был? Они сегодня приезжают, вечером…

– Нет, малышка, – эти разноцветные глаза смотрели на меня все так же серьезно и совсем непривычно грустно. – Они не приедут, Света, – впервые за долгое время он назвал меня по имени. – Машина, такси, на котором они добирались к Симферополю… Ночью был дождь, а они выехали засветло. Водитель не справился с управлением. – Дядя помолчал, внимательно всматриваясь в мое лицо. – Никто не выжил, Бабочка. Никто.

Я его не поняла.

Вот честно, знаете, бывает: ты зачитался книгой, или передачу смотришь по телеку – с тобой в этот момент разговаривают, ты слова слышишь, а уловить смысл не выходит. Вот и со мной так в тот момент вышло, хоть ничего меня от слов дяди не отвлекало. «Защитная реакция психики», как потом пробормотала Лариса Аркадьевна, суетясь вокруг меня со стаканом воды, когда растерявшийся дядя, по сути не имеющий опыта общения с детьми, кроме редких визитов к нам в гости да частых телефонных разговоров, пытался усадить трясущуюся меня на стул.

– В смысле? – переспросила я каким-то деревянным и оглушенным голосом. – Они позже приедут, да?

Дядя еще сильнее сжал мои плечи и медленно покачал головой из стороны в сторону, продолжая удерживать мой взгляд:

– Нет, Бабочка. Никогда. Все. Остались только ты и я. Никого больше.

Тогда я еще не знала, не понимала – как это много. Как определяюще. Он тоже не знал. Догадывался возможно, потому и гостил у нас так редко. Но не знал, не допускал таких мыслей.

Я же в тот момент вообще ни о чем не могла думать. Я была дезориентирована, раздавлена и сбита с толку.

А еще я стала взрослой. Вот так, сразу. В один момент. И где-то в глубине моей души сломалась та самая вера в волшебство, которую так лелеяли все мои родные. И вместо «принцессы» и «феи Бабочки», которая всегда умела остановиться, не пересекая черту испорченности и избалованности, потому что любила своих родных, внутри меня впервые в жизни появился демоненок. Озлобленный, раненный, пришибленный. Пока молчаливый, еще просто не осознавший в полной мере то горе, что на него обрушилось. Но уже колючий, зубастый и ненавидящий реальность, которая, как оказалось, может быть такой отвратительной и ужасной даже в настолько прекрасный день весны.

Не могу утверждать, что очень запомнила все, что происходило дальше. Директор подскочила со своего места, что-то кудахтая и хлопоча вокруг меня, пока дядя Сережа, ощутив, видимо, что мои ноги подкосились, пытался устроить меня на стуле. Он тоже что-то говорил. Но я и его не очень слышала. В ушах, голове, даже во рту, кажется, стоял какой-то противный тихий гул, который перебивал все остальное. Не было даже мыслей о том, что же будет со мной теперь и как жить дальше? Я все пыталась осмыслить то, что как раньше уже никогда не будет.

Дядя забрал меня из школы. Не просто сегодня. Навсегда. Со всеми документами и табелем, в котором, как оказалось, уже успели выставить годовые оценки. Мы уезжали, оставляя за собой этот кабинет, десять лет моего ученичества в этой школе, всех моих друзей, даже Димку – семнадцатилетнего «короля» нашего класса, с которым я мечтала начать встречаться. И поцелуй, который он мне обещал, но так и не успел реализовать свои обещания. Я не пришла на свидание, назначенное на завтрашний обед. Все, даже только то, что могло случиться – уже осталось в прошлом.

И наш с родителями дом. Дядя Сережа сказал, что теперь я буду жить с ним, а пока, это лето, мы поживем на даче, чтобы немного смягчить боль и как-то адаптироваться к тому, что случилось. Таким образом, у меня одним махом забрали все, даже родной город – дядя жил в другой области, потому, якобы, и приезжал так редко в гости.

Если верить архивам семейных фотографий, то раньше, где-то до того возраста, когда мне исполнилось восемь, дядя бывал у нас чаще. Не то, чтоб жить прям. Но три-четыре раза в год приезжал. А потом – всего пять раз за следующие восемь лет. Так, что я и забывать его внешний вид начала. Не голос.

Моя мама, когда думала, что мы с Лешкой не слышим, говорила папе, что работа – это плохая отмазка для редких визитов к родным. Он только посмеивался и пожимал плечами, но отвергал все сомнения мамы в том, что старший брат не одобряет его жены и детей:

– Ты что, он в нашей детворе души не чает, – всегда со смехом отмахивался отец. – Просто Сережка очень занят. Ты же знаешь – у него дел выше головы.

То, что дел и работы у дяди Сережи море – знали мы все. Правда, ни в детстве, ни сейчас я не смогла бы ответить на конкретный вопрос, что же это за дела? У дяди был «бизнес». Это все, что знали я и Леша. Да и мама, как я потом поняла, знала об этом немногим больше нашего. А может и несколько «бизнесов». Он почти ничего не говорил об этом во время своих редких приездов, молчал о работе и во время куда более частых звонков. В отличие от посещений – звонил дядя Сережа не реже, чем раз в две недели. Иногда даже чаще. Они подолгу разговаривали с папой о каких-то своих проблемах и делах. Дядя всегда передавал привет маме, иногда с ней перекидывался парой слов. И почти всегда просил передать трубку мне. И Лешке, конечно. Только брат, почти не помня дядю по редким визитам, всегда стеснялся говорить с ним по телефону. И отделывался невыразительным мычанием, агаканьем и пожеланиями по поводу подарков на различные праздники. Я подарки тоже любила. И заказывала их с неменьшей охотой, хоть и трудно выбрать что-то, когда у тебя есть очень многое. Тем не менее, дяде всегда удавалось меня удивить. А еще, он спрашивал меня о школе, и я рассказывала, о моем увлечении современными танцами. Обо всем, что меня интересовало. Даже о том, что я тайно влюблена и сохну по какому-то однокласснику – дядя знал и, посмеиваясь, советовал не торопиться предлагать этому «типу» все на тарелочке. За таких принцесс, как я, следует бороться. Мы могли болтать часами. Могли. Но редко болтали. Рано или поздно дядя вспоминал о тех самых своих «делах», и обещал перезвонить на следующей неделе.

Потом появился безлимитный интернет и скайп… Нет, мы не стали созваниваться чаще. Зато теперь я еще могла его и видеть. И он меня, соответственно. И все мое смущение при разговорах о мальчиках. Ну и ладно, зато у дяди Сережи я могла спросить о мальчиках даже то, о чем стеснялась говорить с мамой.

В общем, мы с ним много общались, как вы поняли. Но это общение, как бы так сказать, оно не было полноценным и реальным. Потому я и удивилась, хоть и слабо на тот момент, новости, что теперь буду жить с ним. Нет, у меня и мыслей не было, что я могу попасть в детский дом. Моя семья была обеспеченной, я это уже упоминала. Мне вот-вот должно было исполниться семнадцать. И у меня были живы бабушка с дедушкой по маминой линии. Родители папы и дяди Сережи умерли около семи лет назад: сначала дедушка, от инфаркта. А бабушка – спустя пять месяцев, Бог знает от чего. Мама говорила, что ее свекровь просто не хотела жить без мужа, которого любила и спустя сорок семь лет после свадьбы. А то, что дети уже давно выросли – освобождало ее якобы от иных моральных привязанностей.

Не знаю. Не берусь судить бабушку. Она всегда любила и папу, и дядю, и нас всех. Наверное, просто, дедушку она любила сильнее всех нас вместе взятых. Учитывая то, что я была подростком и не зависела от бабушки, такой подход к любви мне показался даже крутым. Эгоистичным, конечно. Но как подросток (на тот момент), уверенный, что меня саму мало кто в состоянии понять, я бабушку понимала. И пусть сама еще ни разу вот настолько ни в кого не влюблялась, чтоб умереть без него, но решила, что если полюблю – то только так.

Думаю, все в определенном возрасте давали в чем-то похожие клятвы. Ну, может не о любви, а о поступлении в ВУЗ. Или там о непременной карьере миллиардера. В общем, о нормальной подростковой дребедени. Когда решение принимается «железобетонно и навеки».

Ну, все мы страдали чем-то подобным. Я вот, как-то, под влиянием плохого настроения и какого-то дурного аниме (только начинающего набирать тогда популярность среди молодежи), просмотренного под это настроение, решила стать ведьмой. Да, самой такой, значит, настоящей. Практикующей черную магию. Даже трактат какой-то нашла у «подруги подруги знакомой» Лены. Естественно, никому в семье об этом не сказала. Кроме дяди во время очередного звонка, когда закрылась в комнате, чтоб никто не подслушал. Он не рассмеялся. Хотя, как мне потом показалось, ему очень хотелось. И серьезно так спросил:

– Это ты собралась какой-то черной фигней красить глаза и волосы? И вонять, как мешок с протухшими травами, Бабочка? – дядя часто в разговоре со мной или папой использовал жаргон. Иногда даже ругательства. Не то, чтоб специально. Он так говорил. Папа оправдывался, что и сам таким грешил раньше и только влияние матери его исправило. А на Сережу влиять некому. – Может, еще и на колеса подсесть решила, а? – он не упрекал. Не ругал. Он надо мной шутил. Мягко иронизировал. Тогда я не знала такого понятия, потом вычитала в какой-то книжке. – Тогда, Бабочкой тебя уже не назовешь. Проблема. Тебе какое новое имя больше по душе – Сколопендра? Или, может, Клопик? Так, чтоб нежно.

Даже моего подросткового интеллекта хватило на то, чтоб понять: дядя намекал на клопа-вонючку.

Меня аж передернуло тогда. Хорошо, о скайпе в те года мы только слышали, а общались просто по телефону. Иначе дядя точно прокомментировал бы и эту мою гримасу. В общем, от мысли о том, что любимый дядя будет теперь называть меня не своей «феей-Бабочкой», а «сколопендрой-клопом-вонючкой» – я пришла в ужас и тут же поставила жирный черный крест на своей будущей магической карьере.

– Думаешь, тупая идея? – шепотом спросила я у него тогда.

– Тупее некуда, Бабочка, – подтвердил он мою догадку.

– Ладно, я поняла. Родителям меня не сдавай, – попросила я у дяди.

Он дал мне нерушимую клятву. Ну, я же была подростком. Иные варианты клятв меня на тот момент не устраивали. Дядя меня всегда понимал лучше всех. Даже лучше любимого папы.

Но и зная это, я была удивлена тем, что теперь нахожусь под его ответственностью, а не под опекой бабушки и дедушки по маме. Молча и опустошенно я шла рядом с ним по коридорам школы. С нами шли и те двое мужчин, что испугали меня в приемной. Они оказались охранниками. Раньше дядя в охране не нуждался, насколько я знала. И я тоже. Я ошибалась в обоих суждениях.

Но в тот момент я не очень задумывалась об этом. Дядя сказал: «так надо». И я приняла это, как должное. И пошла с ним, таким спокойным, отстраненным и собранным.

Ну, таким он мне казался. Я не знала, что за этим фасадом невозмутимой собранности скрываются десятки чувств и мыслей: боль, вина, радость и облегчение, злость и ярость. И снова облегчение. И опять радость. И решимость. А еще твердая уверенность в уже запущенном деле о моей опеке. Я не знала, что при всем желании, у моих бабушки и дедушки не было ни единого шанса выиграть это дело. Дядя Сережа этого не допустил. А связей, влияния и денег у него для такого было предостаточно. Гораздо больше, чем у всех других родственников.

Но я не была против того, чтобы жить с ним. В тот момент я вообще не была «против» ничего. Я не думала и не ощущала. Я стала пустой на какое-то время. И просто шла рядом с дядей к машине, которая должна была отвезти нас в место, еще утром бывшее моим домом.

Сергей

Телефон трезвонил не переставая. Еще бы, такое дело. Я пока только проверял имена звонивших. Изредка, когда дело не терпело отлагательства – переключал на Николая, своего помощника. А сам то и дело косился на Свету. Иронично и нереально до жути, но у меня почему-то больше не хватало сил смотреть прямо ей в глаза. После того ошеломления и ужаса, который я увидел в глазах девочки, сообщив о трагедии.

Блин. День был совсем паршивым.

Меня разъедало чувство вины и боль от смерти брата, племянника. Этот коктейль разъедал внутренности надежней щелочи.

Невестка… не то, чтоб я обожал ее. Но был действительно благодарен и ценил за несколько вещей, которые она сделала в жизни. Я относился к Дине достаточно прохладно, она это знала. И все-таки, неким образом, без всякого обсуждения, мы выработали определенные правила сосуществования в мире, чтобы не беспокоить и не огорчать тех, кто был обоим дорог. На самом деле, существовало три пункта. Три поступка, которые она сделала, и за которые я был готов простить ей очень многое. Она это знала, Бог знает, каким местом вынюхала, даже Сашка не понимал, но эта изворотливая стерва догадывалась, что имеет рычаг давления на меня. И потому, наверное, Дина всегда казалась мне довольно хитрой, расчетливой и себялюбивой сучкой. Правда, при этом она все же любила своего мужа и детей. Так что, да, я был расстроен и ее смертью тоже. Потому что девочка рядом со мной, которая в данный момент даже не замечала, что я веду ее за руку, чтобы она не спотыкалась – эта девочка беззвучно плакала.

По щекам Светы катились слезы. Молчаливые и тихие, полные такого горя, которое мне и не снилось.

Она выжила тогда, когда вся ее семья погибла. Она не поехала с ними на этот гребаный отдых, и осталась цела и невредима. И, видит Бог, я собирался выписать этой школе нехилую сумму денег за то, что они своими экзаменами сохранили ей жизнь. Эта мысль растекалась по моим венам обжигающей радостью, перекрывающей в какой-то мере горе от смерти всех остальных. Если бы погибла Света… Если бы ее убили вместе со всей семьей – я бы сорвался нахрен и уже сам лично прострелил бы башку Малому. Этот выскочка попер против всех решений и понятий, зарвался. Распахнул пасть на слишком большой кусок. Он мной, Серым, подавится.

Блин, но Сашка ни за что, по факту, отгреб. Из-за меня получил пулю в лоб. За то, что мне захотелось большего. Хотя, не в пример этой суке, я порядка не нарушал, делал все, как следовало. Да и Саша не мог не знать, на что соглашался, когда я дело начал. И свою долю получил бы, на что и рассчитывал. Но так…

И Лешик. Твою ж мать!

Слава Богу, Света не поехала. Это пока помогало мне сдержаться и не свихнуться. Действовать медленно. Всем поставить на вид, как оборзел Малый. Как плевал на все понятия. Не то сейчас время, чтобы такое спустить. И серьезные люди это не хуже меня поняли. У меня уже имелись все гарантии, что никто не будет выставлять претензий, если я отомщу. Малый действительно превысил границы своей территории и власти. И я таки отплачу за брата, за племянника. Фиг с ним, даже за Динку. А особенно, за эти слезы Светы, которая сейчас села рядом со мной на сиденье автомобиля ни живая, ни мертвая.

Она была жива.

Эта мысль пробивалась сквозь все остальные с периодичностью где-то раз в пятнадцать секунд. Эта мысль помогала мне держаться. И она же усиливала вину: я готов был смириться с потерей всех остальных, если моя Бабочка осталась цела и невредима.

Один из охранников сел за руль. Второй опустился на переднее пассажирское сиденье. Мы со Светой сидели сзади. Она молчала и смотрела на руки пустыми глазами, не замечая, наверное, что пальцы подрагивают. Но я-то видел.

Я не собирался говорить ей, что всю ее семью убили. Авария – неплохая отмазка. На похоронах гробы будут закрыты. Скажу, что ей не стоит видеть их такими, покалеченными. Пусть помнит родителей и брата целыми и невредимыми. Мне Света поверит. Она всегда мне верила.

Не выдержав этого озноба, что все сильнее охватывал девочку, я сжал ладонью ее пальцы. Попытался согреть, дать ощущение какой-то поддержки. Вытерпел ровно две минуты и, послав все на фиг, притянул ее к своему боку, обняв второй рукой за плечи.

Словно не выдержав этого, Света вдруг зарыдала в полный голос, наклонив голову, пряча свое лицо в наших переплетенных пальцах.

Несмотря на свою боль, она стеснялась охранников. Во всяком случае, я успокаивал себя этими мыслями. Не меня. Меня она никогда не стеснялась. Раньше.

Обняв ее еще крепче, я принялся просчитывать все, что должен успеть сделать за эти два дня. Не было права на ошибку. Не могло случиться ни одной осечки. Не теперь. Сегодня наши люди доставят тела. Похороны назначены на завтра. Мы со Светой будем на них. Как и родители Дины. Они сразу заявили, что займутся воспитанием Светы, с радостью возьмут на себя опеку, едва я сообщил им о трагедии. Мололи что-то про неудобство для такого закоренелого холостяка, про мое полное неумение воспитывать детей. Тем более подростков. Тем более девочек. Ясное дело, все это они пытались сказать корректно. И жевали сопли, давя на то, что Света – единственное, что осталось у них.

Ага, хрен им на постном масле, а не мою Бабочку. Никому она не достанется. Конечно, придется переиграть все планы. И ее, и те, что Сашка строил на будущее дочки. Но я просто не могу ее теперь никуда выпустить, не то, что позволить выскользнуть из круга моего влияния и силы. Свету я уберегу любой ценой. И в вопросе ее безопасности ничего не будет значить ничье мнение, кроме моего. Потому сразу после похорон мы едем на дачу, где она будет под полной охраной. А потом переберемся ко мне полностью.