Текст книги "Бабочка (СИ)"
Автор книги: Ольга Горовая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)
Глава 9
Сергей
От вида этого пореза, покрытого запекшейся кровью, меня словно с головой окунуло в прорубь. Нет, я не стал жаждать Бабочку меньше. Но от накрывшего меня чувства вины и раскаяния, от ужаса перед тем, что с ней сделали, и что могли сделать по моей вине – голова начала пульсировать. В прямом смысле. Так, что казалось, еще мгновение – и череп не выдержит, его просто разорвет. Бог знает, может это и был тот самый удар, который на меня сегодня столько раз пытался «накинуться», может криз или еще чего-то из заморочек врачей. Только я физически ощутил свою низость, стыд и вину перед Светой.
И бабахнуло конкретно по затылку всем этим видом ситуации: я ведь все еще лежал на ней. Так близко, что и дым не просочится между нами. И моя Света, с расстегнутой до пояса кофтой, с волосами, разметавшимися по покрывалу, смотрела на меня снизу вверх затуманившимся, поплывшим взглядом. Ее ноги сжимали мои бедра, обхватывая, а руки скользили по моим плечам, поглаживая.
И этот проклятый порез!
Прямо под левой грудью. Чуть глубже – точно зацепили бы что-то важное.
У меня ломило затылок, словно по нему молотком стучали. И отвращение от того, что я творю, как воспользовался состоянием Бабочки, растекалось от затылка по спине ледяными ручейками, сковывая все тело.
– Сережа?
В ее голосе так отчетливо прозвучало недоумение и потерянность, что я хрустнул суставами пальцев, так и накручивающих ее волосы.
Сомнительно, что я сумею убедить Бабочку, что вот это все ей привиделось. Моя девочка достаточно знала о сексе, в том числе и благодаря нашим разговорам, чтобы не понимать – я хотел ее. И сейчас хочу так, что все из головы выдуло. А как-то надо. Надо убедить, свернуть, пропетлять. И вернуться к прежним отношениям. Это правильно. И для нее лучше всего.
– Что не так?
Бабочка чуть приподнялась, опираясь на мои плечи, и уперлась своими локтями в матрас, отпустив меня. Без ощущения ее рук на моем теле отвращение к себе стало еще сильнее. Я перекатился на бок, освободившись от захвата ее ног, и сел около Бабочки, уставившись на руки, которые сцепил перед лицом. И откашлялся, когда понял, что горло перекрыло напрочь:
– Нам надо вызвать врача, чтобы осмотрел твой порез. Сейчас в ванной отмокнешь, а я пока с чаем решу, и врача вызову, – голос все равно был низким и грубым, как рашпиль. – Они еще… еще что-то с тобой сделали, Бабочка? – выдавил я из себя, подозревая, что Малый мог ее долго бить.
Не поворачивался. Не был уверен, что выдержу, что удержусь, если гляну на нее.
Но вместо ожидаемой реакции дальше начался полный абсурд.
– Сережа, – ага, будто бы моя Бабочка собиралась позволить мне спрыгнуть с темы. Размечтался. Ее руки скользнули по моей спине. И всем телом Света вдруг прильнуло ко мне. Подбородок уперся в мое плечо. – Я не понимаю, – несмотря на настойчивое объятие, растерянность из ее голоса никуда не ушла, стала сильнее. – Тебе неприятно? Ты думаешь, они … думаешь, они меня насиловали? И поэтому… Тебе противно? Что я? Они не трогали, правда, только ударили и…– принялась объяснять Света.
Приехали. Полный аут. Такого развития ее мыслей я не мог предугадать.
– Чего?! – рявкнул я. Мысленно долбанул себя по лбу, и сбавил напор на два оборота. – Бабочка, ты каким местом думаешь?! Ты что говоришь такое? Слушай, большей пурги я от тебя за всю жизнь не слышал!
Не совсем уверенный, что поступаю верно, я все же повернулся к ней и обнял Свету, убеждая самого себя, что не зарывался лицом в ее волосы, не прижимался к ее плечу. Это так вышло просто, она так села, случайно задев меня…
А кожа до сих пор холодная и покрыта пупырышками. Надо быстро согревать. Более традиционными и безопасными методами, чем я использовал пока.
– Я за твое здоровье переживаю, а ты чушь всякую выдумываешь! – Мои руки крепко держали ее за плечи и пояс. – И даже если бы эти уроды… Если бы они… – у меня язык не поворачивался такое произнести. Это было кощунством для меня, что с ней могло б случиться такое. По моей вине. – Ты – всегда будешь неповторимой, идеальной, самой… Самой… – у меня реально не хватало слов выразить это все, объяснить. – Ты – лучшая, Бабочка. И ни один урод тебя пальцем не тронет. И даже если бы такое случилось – ты… – я прижал ее голову к своему плечу рукой и коснулся губами виска. – Ты самая-самая. Никогда не забывай этого и не выдумывай ничего, – раздраженный собственным, неясно откуда вылезшим косноязычием, рыкнул я.
Света приникла ко мне, словно каждой клеточкой пыталась прилипнуть. И глубоко вздохнула:
– Я тебя очень люблю. Очень-очень. Так боялась, что не успею этого сказать уже…
Так, судя по всему, разговора нам с ней не избежать. Да и потом, мы всегда с ней обо всем откровенно говорили. Возможно, и здесь хватит обходиться недомолвками.
– Бабочка, я знаю, что ты меня любишь, – наступив на горло самому себе, откашлялся я, продолжая ее обнимать и гладить по макушке. – Я же твой дядя. И единственный, кто у тебя остался…
Света застыла у меня в руках. Я почти наяву ощутил, как у нее что-то в голове «щелкнуло», и как упрямо дернулись ее плечи:
– Я люблю тебя по-другому. Не как дядю. Да и мы оба знаем, кто ты мне на самом деле, – вздернув подбородок, твердо заявила мне Света. – И я не маленькая, Сергей. Только что мы с тобой не куличи в песочнице лепили.
Несмотря на всю сложность и тягостность ситуации, мне захотелось ухмыльнуться.
Бабочка моя всегда готова была «с места в карьер» рвануть. Казалось бы: после такой ситуации, после такого стресса – другая бы скукожилась в уголке и выла бы в голос. А Бабочка со мной спорит, и соблазнить пытается.
Правда, понимал я, что и тут не обошлось без передоза адреналина. И возмущение, гнев – такой же способ снять этот передоз, как и рев или секс. Вряд ли она осознавала это, но интуитивно нашла способ выплеснуть эмоции. Я не мог и не собирался ей мешать:
– Бабочка, солнышко мое, – я покрепче обхватил ее голову. – Ты сейчас не совсем реально смотришь на все. То, что случилось, это огромный стресс. Да и до того… – я пытался подобрать слова, чтобы донести до нее все, что не раз уже обдумывал сам. – Я – все, что осталось от твоей семьи, единственный близкий человек, который о тебе заботился. И потому, нормально, что ты переносишь на меня все свои эмоции. Немного додумываешь то, чего нет. Боишься потерять и меня. Потому думаешь, что любишь по-другому, не так, как это было раньше…
Бабочка громко фыркнула. Но я больше обратил внимание на то, как она обхватила себя. И в ее теле снова начала зарождаться крупная дрожь.
– А ты тогда?! – с той же претензией и вызовом, потребовала ответа Света. – У тебя тоже стресс? Ты целовал меня! Ты так касался… Я знаю, что не выдумала и не нафантазировала себе все, что ты делал, что видела в твоих глазах!
Что я мог сказать в ответ на такие претензии?
Закрыв глаза, я глубоко вздохнул:
– Мой поступок не имеет оправдания, – честно признал я то, что думал. – Я не буду препятствовать и пойму, если успокоившись, ты решишь, что хочешь дальше жить с дедушкой и бабушкой.
На какое-то мгновение в комнате повисла тишина.
И вдруг Света возмущенно задохнулась:
– Ты! Ты, – она взмахнула руками, словно отталкивала меня. – Ты больной?! Или сам головой стукнулся где-то? Это ведь меня по голове ударили, а ты бред предлагаешь!
Бабочка снова фыркнула. И вдруг закашлялась, видимо, и поперхнувшись от возмущения. Встала с моих колен, запахивая кофту, которая все это время оставалась расстегнутой. И глянула на меня так, что я даже себя неловко почувствовал. Потому что не знал, что хочу больше: схватить ее в охапку, чтобы засунуть в ванну, и наконец-то согреть; убедить, как Света ошибается; или просто снова усадить ее на колени и, поддавшись дурному желанию, поцеловать.
– Так, – прерывая весь этот абсурд, в котором уже начал путаться, я и сам поднялся, опустил руку ей на плечо. – Ты сейчас идешь в ванную. И больше я ничего не хочу слушать, пока мы тебя не согреем и не покажем врачу…
– Зачем врач? – Бабочка как-то опустошенно передернула плечами. – Со мной все хорошо. А чай, ты прав, любимый, я хочу чая, – она обернулась и с вызовом глянула на меня через плечо. – Очень.
А я стоял и тупо смотрел на нее, оглушенный почти так же, как в тот момент, когда мне ее подруга позвонила, сообщить, что Свету украли.
Это было подло. Удар под дых.
Эта девчонка слишком хорошо меня знала, очевидно. Просекла, как я запал на нее. Может и не полностью, не мозгом, подкоркой смекнула то, что мне так долго удавалось прятать даже от себя. Но у баб это в крови, видимо. У них на это такая чуйка, что о-го-го. Не зря же, единственной, кто имела подозрения и давила на меня моим отношением к Бабочке – была Динка. Она словно нюхом чуяла, что я прощу ей практически все и на любое оскорбление глаза закрою только за то, что она когда-то Свету родила. За то, что делала жизнь девочки счастливой. И по фигу, что фактически, за мой счет.
И теперь эта хитрюга, которой больше подошло бы прозвище «Лисичка», а не Бабочка, тем же нюхом, видимо, вычислила, как вывернуть мне всю душу.
«Любимый». Это было куда откровенней, смелей и жестче, чем «Сергей». Это било наповал.
Так, пора было прекращать этот абсурд. Бред какой-то.
Тем более что в глазах Бабочки за всем упрямством, на котором она и держалась, видимо, очень хорошо мне была видна дикая усталость. И такая опустошенность, что я практически сам ощутил это.
И тут Света удивленно распахнула свои глаза и покачнулась, даже руки выставила в стороны. Я на чистом автомате кинулся к ней.
– Ой, мне как-то так странно, – прошептала Бабочка, вцепившись в мои плечи почти так же крепко, как пять минут назад. – Ужас просто. Будто я три зачета по бегу сдала за раз. И каждый на пять километров.
Я подхватил ее, невесело улыбнувшись. «Передоз» налицо, всего: стресса, нервов, адреналина, эмоций.
– Пошли-ка, наберем тебе ванну, Бабочка. И я решу с чаем, – делая вид, что мы только зашли в комнату, и между нами не произошло ничего из того, что так конкретно усложнило нам жизнь и отношения, решил я.
Мало ли. А вдруг ее сейчас так накроет усталостью, что Света все забудет?
Ну, я понимал, что это бредовая надежда. Но дико боялся потерять свою Бабочку уже сейчас, реально допуская вариант, что когда она немного отойдет и полностью поймет, что тут происходило – решит уехать. Полностью оборвет все общение со мной.
Честно говоря, отдавая себе отчет, что в будущем мне придется отойти в тень, я не планировал, тем не менее, обрывать связи со своей любимой Бабочкой. Никогда.
Хотя сейчас я просто не ощущал себя способным думать о чем-то настолько глобальном, как последствия этой вспышки неконтролируемых эмоций. Понемногу и на меня надвигалось то состояние, когда и дуло у виска не заставит тебя пошевелиться. И моей первоочередной задачей было позаботиться о Свете до этого.
Я отнес ее в ванную комнату и включил набираться воду. Трижды переспросил, управится ли она сама? Хоть и понимал, что мало чем могу помочь. Не имею права остаться. Хоть именно об этом прямо попросила Света, прошептав:
– Останься, Сережа, пожалуйста.
– Я чая тебе принесу, Бабочка, – вот и все, что я смог привести контраргументом на такую просьбу, не уверенный, что выдержу нечто подобное: смотреть, как она раздевается, как сидит в горячей воде, как ее кожа розовеет…
Уже от таких мыслей мне становилось сладко до горечи, и противно от самого себя. Потому я все-таки ушел на кухню. А когда вернулся с заварочным чайником, полным чая и чашкой – обнаружил Свету у себя в кровати. Крепко спящей. Вместо пижамы на ней была натянута одна из маек, в которых я бегал.
Стараясь не смотреть, поскольку такая одежка скорее открывала, чем что-то прятала, я подтянул одеяло, укрыв Бабочку сильнее. Размер у меня был немаленький, да и майки я предпочитал с большими проймами.
Поставив чай на тумбочку, я сел на краю кровати.
Сомневаюсь, что сумел бы позволить ей спать в другой комнате, пусть это было и правильнее. Но я нуждался в том, чтоб наблюдать за ней. А потом, поддавшись, все-таки, добравшейся до меня слабости, улегся на другом краю матраса, поверх покрывала, закинув руки за голову и засунув пистолет под подушку. Отключился в один момент.
А проснулся уже ночью, от надрывного, удушающего кашля, которым Света заходилась, даже не просыпаясь.
Света
В голове была такая мешанина мыслей и остатков эмоций этого непростого дня, такой сумбур, что засыпая, я просто валила на это свою слабость и все более ухудшающееся самочувствие. Мне казалось вполне ясным, что такая встряска не могла не пройти бесследно. Вот только сказалась она не на моем понимании своих чувств к Сергею, как заявил этот умник, а проявилась ознобом и полным упадком сил. У меня едва хватило сил немного посидеть в горячей ванной, в слабой надежде согреться. И потом я приложила все остатки воли, чтобы заставить себя выбраться из воды, потому что серьезно боялась заснуть прямо там. Нагло натянула на себя одну майку из стопки, которые часто видела на Сергее во время утренних пробежек или тренировок. Хотя, скажу честно, в махровом халате, как мне казалось, было бы в сто раз теплее. Но я отдавала себе отчет, что не доберусь до своей комнаты. И потому без всякого умысла, решив оставить на завтра продолжение выяснения наших с Сергеем отношений, я упала в его кровать и провалилась в сон с мыслью, что ни за что не позволю ему делать вид, будто всего того, что произошло на этой самой кровати – не было. Только идиотка поверила бы в то, что он относится ко мне как к племяннице после таких объятий и поцелуев. Я же тешила себя мыслью, что достаточно умная. В конце концов, Сергей сам принимал немалое участие в моем воспитании и наставлениях про мужчин и жизнь. Вот пусть теперь и попробует поспорить с тем, чему меня и учил.
В общем, во мне бурлило такое возмущение и желание доказать ему эту ошибку, что я совершенно не обратила внимания на слабую боль в груди и покашливание, которое то и дело вырывалось у меня. И потому, видимо, даже во сне ощущая себя плохо, я совершенно не желала просыпаться. Мне было холодно, больно, и грудь разрывал кашель, но я так устала, что сопротивлялась пробуждению даже тогда, когда ощутила, как меня пытается разбудить Сергей. Вяло отмахивалась от его рук, гладящих мои щеки, пыталась отвернуться от настойчивого голоса, требующего, чтобы я проснулась.
Но мой любимый умел быть настойчивым, если что-то вобьет себе в голову. А в этот раз я решила, что могу и пойти на уступку, так и быть, проснусь. Только вот, открыв глаза и посмотрев в горящие тревогой разноцветные глаза Сергея, мой мозг вдруг выдал совершенно неожиданную реакцию. Будто кто-то отодвинул заслонку, которая до этого отграничивала мои мысли от информации, услышанной от Малого. И вот именно сейчас, когда по клеткам мозга со всей очевидностью «шандарахнула» лихорадка, мне приспичило начать ее обдумывать, слабо реагируя на все попытки Сережи добиться от меня какой-то вменяемой реакции.
Как маленький червячок, какими-то нелепыми поступательными движениями, я заползла на руки к Сергею, продолжая захлебываться кашлем, прижалась щекой к его животу. Реагировать на что-то не было сил. Я слабо кивала или мотала головой на его вопросы, которые не очень хорошо понимала, и думала, думала, думала, все больше погружаясь внутрь себя самой.
Сергей
В следующие три дня моя жизнь превратилась в ад. В самом прямом смысле этого слова. Когда Малый выкрал Бабочку, я искренне верил, что хуже может быть, только если не успеть ее вытащить. Но тогда у меня была цель, на которой я мог сосредоточиться и бросить все силы для спасения Светы.
Сейчас у меня не было цели. Только хаос, неуверенность ни в чем и… Тишина.
Она перестала со мной разговаривать. Вообще.
За следующие три дня Бабочка не произнесла ни слова. И пусть она молчала не только со мной, но и с Ариной Михайловной, и с врачом, который ее обследовал, и с медсестрами, которые теперь посменно дежурили у нас в доме, ставя ей капельницы и делая уколы – меня убивало то, что Бабочка мне не говорит ни слова.
Полный абсурд, конечно. У нее начался бронхит, который буквально в течение суток перешел в пневмонию, несмотря на то, что я сразу выдернул из постели врача, у которого Света профилактически наблюдалась с момента переезда. Я отвез ее в больницу для анализов и рентгена, проследил за всем, чтобы точно быть уверенным, что для ее лечения делается абсолютно все, и все равно немного не успел.
Хреновый день. И ночь. И вся неделя, если честно. Нам с ней конкретно не везло.
Но, ладно, сейчас ей уже становилось лучше. Сегодня, на третий день болезни, температура не поднималась выше тридцати семи и четырех. Антибиотики внутривенно явно помогали, врач не соврал. Казалось бы – причин, чтобы мозг рвало – больше, чем достаточно, а меня буквально трясло от того, что Света все это время молчит.
Нет, она не отворачивалась, если я заходил в комнату, не отодвигалась, если садился на постель. Наоборот, старалась залезть ко мне на руки. И за эти дни немало часов проспала, лежа у меня на груди, в то время как мы оба старались делать вид, что из ее руки не торчит иголка с трубкой, по которой медленно стекают капли лекарства. Знаю, что вел себя непоследовательно и по-дурному, но у меня не было сил отстраняться, настаивая на том, что эпизод после ее возвращения был помешательством сознания. Я не мог отказать Свете в своем тепле, силе и поддержке. Своей любви, которую стоило бы запихнуть поглубже, по-хорошему. Не мог остаться за гранью отношения «любимого дяди». Я преступил эту черту тогда, и сейчас то и дело срывался, принимаясь покрывать поцелуями ее лицо, волосы, веки, когда у Бабочки держалась лихорадка. Я обнимал ее, позволяя полулежать, опираясь на меня, когда ее так мучил кашель, что Света задыхалась. Не мог просто потрепать ее по плечу, сказав: «ты поправишься» и довериться только медперсоналу. Честно говоря, хоть я сам ни черта не смыслил в медицине, мне казалось, что все эти люди в халатах ее угробят, если я не буду постоянно следить за ними и всем, что они делают Свете.
Вероятно, уже через пару часов этого наблюдения и врач, и медсестры были не прочь угробить меня самого. Но я платил им очень хорошие деньги, так что они терпели, хоть и выразительно косились в мою сторону.
Плевать я хотел на их взгляды.
У врача, кстати, была теория касательно молчания Светы. Он считал, что похищение и пребывание в руках Малого, пусть и настолько кратковременное, вполне могло спровоцировать сознание подростка замкнуться и стараться таким образом отгородиться от ужасов внешнего мира. Тем более после недавней смерти родителей. Чтобы защититься.
Не знаю, может он и был прав. Меня же сам факт этого молчания просто доканывал.
И будто этого всего было мало: началась другая чехарда. Пресс-секретарь СБУ обратилась ко мне с разрешения своего руководства и благоволения Мартыненко, с просьбой позволить журналюгам снять репортаж о «доблестной работе спецслужб, спасших мою бедную племянницу». Силовики хотели рекламы и высокого рейтинга в глазах общества. Ясное дело, я не мог отказать, после того, как Мартыненко мне помог. Только Свету снимать не позволил. Впрочем, журналисты вполне удовлетворились моим раздраженным рыком, что она болеет и видом врача, снующего по дому.
Как я уже упоминал, неделя у нас была кранты, какая неудачная.
Этот репортаж, который весь вечер крутили общегосударственные каналы, увидели родители Динки. И тут же принялись обрывать все телефоны в доме, угрожая мне страшными карами за то, что я «втянул девочку в бандитские разборки». Обещали подать апелляцию об опекунстве и забрать ее у меня. Ага, не на того скалились. Я их послал, неожиданно радуясь тому, что Света из-за своего молчания не отвечала на вызовы по мобильному. Хоть в глубине души не мог не признать – родители Дины были не так уж и неправы, обвиняя во всем этом меня.
Только этим дело не ограничилось. Наверное, чтоб совсем вытравить у меня остатки хоть какого-то положительного настроя и отношения к реальности, принялись звонить друзья Светы. Они даже порывались прийти, проведать ее. Но и врач запретил визиты, и сама Света написала им смс-ки, что пока не в состоянии общаться. Даже с Катей по телефону не поговорила, хоть и поблагодарила за ее поступок письменно. И если Катерина с Костей вполне этим удовлетворились, каждый день присылая сообщения с приветами, то Артем решил блеснуть «джентельменством».
Он прислал ей цветы курьером, пятнадцать кремовых роз с запиской.
Все по высшему разряду, как и положено. И придраться не к чему. Молодец парень, видно, что не продешевил, старался. Хотя мог бы приложить побольше фантазии и выяснить, что розы Света не особо любила. Но это мелочи, ладно. Именно такого отношения я, вроде бы, всегда планировал требовать от того, кто будет ухаживать за моей Бабочкой. А сейчас эти цветы вызвали у меня острый приступ непереносимости и раздражения.
Стиснув зубы, я отнес этот букет в свою комнату, которую Света отказалась покидать. Поставил на тумбочку, чтобы она видела. Передал ей записку, ни разу не глянув на содержание. Кремень, короче, а не мужик.
Этот букет мозолили глаза целый вечер и всю ночь, которую я спал урывками из-за скачков температуры у Светы. Но я его просто игнорировал. А утром – разбил вазу, еще и на цветы наступил.
Не специально. Вроде, вообще, и не думал о таком.
Тупо вышло. Не серьезно. Мелочно. Низко. Да и не собирался. Артем – ее ровесник, тот, на которого Бабочка и должна была обратить внимание, и я, вроде как, это ей и пытался донести своими действиями. Только почему-то несчастный букет мне конкретно мешал и, надевая пиджак, когда собирался на час смотаться в контору, я задел его рукой. Отскочил от брызг – прямо на цветы, растоптав большую часть.
Дурдом.
Бабочка, наблюдающая этот цирк с очередной иглой в руке, только приподняла одну бровь, но все равно промолчала. Хоть в глубине ее черных глаз мне и почудились смешинки. Я искренне извинился, заявив, что вообще не понимаю, как такое вышло. Она слабо моргнула, соглашаясь, и хмыкнула.
Разумеется, через два часа я вернулся домой с огромной корзиной белых калл и пурпурных орхидей в контраст, которые Бабочка просто обожала. Надо же было мне извиниться и как-то компенсировать утреннюю неловкость. Хоть и понимал, что совершаю очередную глупость.
Света цветам обрадовалась. И опять забралась мне на руки.
А на следующее утро моя Бабочка в очередной раз сбила меня с ног, когда проснулась и с легким вздохом произнесла первые слова за четыре дня:
– А мы бандиты, да, любимый? – тихим, хриплым голосом спросила она, серьезно глядя на меня через ресницы.
Не знаю, как себя ощущают люди, в которых попала молния. Но могу предположить, что я в этот момент чувствовал себя сродни им. Эти три слова буквально пульсировали у меня в мозге, пока я стоял и смотрел на Бабочку, продолжающую наблюдать за мной через полуприкрытые веки. И как бы ни хотелось мне сосредоточиться на «мы» и «любимый», как ни хотелось бы забыть обо всем, о чем следовало помнить, и поддаться своему желанию и неопытному искушению, горящему в глубине ее карих глаз – я не мог.
«Мы»… Она объединила себя со мною. Бабочка… Она просто не понимала, не понимала, насколько это все по-настоящему грязно. Не для нее. Нет. Я не собирался вмешивать и ее в эту грязь. Свете еще всю жизнь жить. И наслаждаться этой жизнью. А я…
Слово «бандит» доминировало и довлело над всем иным. Впрочем, как и всегда.
Я медленно подошел к кровати, с которой встал совсем недавно, и посмотрел на Свету сверху вниз. Собирался идти в душ, бриться. Надо было по делам мотнуться. Но сейчас как-то все это выветрилось из головы, пока я смотрел на Бабочку, удобно устроившуюся среди моих одеял и подушек.
По-хорошему, мне стоило бы пока перейти в другую комнату. Не в ее, конечно, слабо как-то представляю себе, как спал бы в кровати Бабочки – такой бело-сиреневой, с вензелями и бабочками на торцах. Но кто мешал пока переселиться в гостевую, расположенную дальше по коридору? И недалеко, я бы услышал ее, в случае чего, и все как полагается.
Ну, заходил бы за одеждой и вещами, кто мешал бы?
А я остался здесь, с ней.
Нет, когда в комнату заходили медсестры или врач – все выглядело так, будто бы я провожу ночи в кресле около кровати. Просто не могу оставить племянницу, которой столько досталось за последние дни, одну в комнате. Но мы с ней знали правду – я спал рядом, пусть и поверх одеяла. И хоть старался ложиться, когда она уже засыпала, вставал до того, как Света проснется – эта девчонка умудрялась все время оказаться у меня под боком. А сегодня вообще устроилась на моей руке щекой, несмотря на все мои попытки держать дистанцию (ну это я себя так успокаивал самообманом).
Сейчас Бабочка приподнялась, откинувшись на подушки спиной. И уже открыто посмотрела на меня, все еще ожидая ответа на свой «простой» вопрос.
Я криво усмехнулся, по факту не ощущая веселья вообще:
– Что-то я ни разу не слышал про бандита с грозным именем Бабочка, – с намеком глянув в глаза Свете, заметил я.
Света
– А про бандита с именем Волчара слышал? – совсем обнаглев, решила уточнить я, облизнув пересохшие за ночь губы.
Его лицо стало просто каменным.
Значит, правда.
Но я вряд ли что-то узнаю.
Глаза Сергея просто светились предупреждением: «Не лезь. Опасно». Но я его никогда не боялась, тем более, не собиралась сейчас начинать. Бог знает, почему и чем, но на каком-то самом основополагающем уровне сознания я точно знала – он никогда не обидит меня, никогда не причинит боли – скорее себе что-то сотворит. Даже сейчас, когда я точно ходила по краю, он взял с тумбочку стакан, налил минералки из бутылки и протянул, очевидно, заметив мое состояние.
Я отпила воды и снова посмотрела на любимого, понимая, что не дождусь ответа. Потому как, так же отчетливо читала в его глазах и другое – Сергей не собирался отвечать на мой вопрос. Зная этого мужчину всю жизнь, я вряд ли ошибалась в своем заключении.
Ладно. Молчание иногда красноречивее любых слов.
– Ясно, – все еще ощущая слабость, хоть температуры вроде и не было, я откинула голову и уткнулась затылком в спинку кровати.
Мне хотелось убедить его, что это не имеет значения. Что я все равно люблю его. И дальше буду любить. Но я еще не забыла, как именно он воспринимает мои признания. Вряд ли Сергей и сейчас расценит их как нечто иное, кроме детской блажи от непонимания жизни и испуга.
А я точно знала, что это не так. Все эти дни я только и делала, что думала. И молчала не потому, что хотела Сергею нервы помотать. И близко нет. Не знаю, как объяснить это, чтоб совсем понятно было – я просто не могла говорить. Ни сил, ни возможности не находила, пока не обдумала все, что знала теперь о своей семье. И все то, на что не обращала внимания раньше: намеки матери, ее «шутки» в сторону дяди, дела папы, о которых мы практически ничего не знали. И такие же заботы Сергея. За эти дни молчания я проанализировала все.
Так что сейчас мои слова были очень даже осознанными.
Сергей приподнял бровь на мое «ясно», столь же красноречивое, как и его молчаливый ответ.
– А папа? – вновь скосив взгляд на любимого, решила попробовать еще раз. – Он тоже был бандитом?
– Нет, – быстро, четко и внятно ответил Сергей.
Соврал мне, даже не моргнув. Не знаю почему, но меня это развеселило. Правда сил после всех этих дней болезни и температуры хватило только на слабую улыбку.
– Ясно, – снова протянула я.
И закашлялась, все еще ощущая отголоски боли в груди. Уперлась рукой в матрас, стараясь выпрямиться. Правда, хотелось просто упасть лицом в подушку и неподвижно лежать, пока это как-то само собой не прекратится. Я безумно уставала. Еще проснуться не успела толком, а уже ощущала себя измотанной и бессильной. И сопротивляться болезни было сложно.
Врач говорил, что это чувство – от антибиотиков, и когда мы прекратим их капать, все наладится. Я надеялась на это.
Словно почувствовав мое состояние, Сергей тут же опустился рядом и помог мне выпрямиться, крепко сжав плечи руками. Я не удержалась, наклонилась вперед и прижалась к его груди лбом.
– Что тебе ясно? – немного раздраженно, или даже, скорее раздосадовано, огрызнулся он. Но при этом так осторожно потирал мою спину, что упрек не воспринимался. – Ни фига тебе не ясно. И, вообще, не твоего это ума дело. Твоя задача – выучиться и жить так, как ты достойна: счастливо и лучше всех…
– Тот человек, Малый, – откашлявшись, прервала я ворчание Сергея, обнимая его за пояс, – он сказал мне, что папа отказался тебя предавать и заводить с ним какие-то дела. Тот тебя убить хотел, но папа в этом не собирался участвовать. И потому Малый … убил их всех. И меня собирался.
Голос прервался, но только на мгновение. Мне все еще было безумно тяжело думать об умерших родных. А в свете того, что я теперь знала – все становилось вообще плохо. Но я не хотела, чтобы Сережа подумал, что я к нему тянусь только из-за этой скорби.
Руки Сергея на секунду замерли, пока я говорила. И он, может, не замечая этого, чисто автоматически, сам обнял меня. Крепко-крепко. Я ощутила его дыхание в своих волосах. Он словно и успокаивал меня, оберегал, поддерживал. И в тоже время, словно сам нуждался в утешении.
В тот момент какое-то такое странное ощущение пришло, словно передалось мне от него. И не облегчение: грусть и скорбь, но какая-то не тяжелая. Словно бы я сказала что-то, чего он не знал, в чем сомневался. А теперь расслабился, хоть это знание и не уменьшило ни его, ни моей боли.
Наверное, потому, что все-таки была еще не настолько взрослой, как хотелось бы, мне понадобилось время, чтобы понять, в чем причина. Чтобы догадаться: Сергей действительно не знал об этом и сомневался, вполне допуская, что мой отец мог его предать, чем бы они там оба не занимались. И сейчас – он избавился от этого грызущего сомнения и подозрения.
Ни в ком не уверен до конца. Всегда допускает возможность, что его предадут, подставят. Даже семья. И все равно, никогда меня не бросал и не оставлял один на один с жизнью.
В душе что-то сжалось и стало так больно внутри, что на глаза слезы навернулись. А может, и это все из-за антибиотиков со мной творилось.
И я таки не удержалась: повернула голову так, что практически касалась губами его шеи. И ощущая, как ровно и медленно стучит пульс Сергея, прошептала, касаясь колючей кожи:
– Мне не важно, правда, любимый. Я тебя люблю. Такого, какой ты есть. И всегда буду, чтобы ни случилось.
Он хмыкнул. Так иронично, по-взрослому, как настоящий, умудренный опытом человек, понимающий минимум раз в триста больше меня. Но при этом не оттолкнул, не поднялся. Наоборот, обхватил меня так, что я всем телом к нему прижалась, а обе ладони Сергей запустил в мои волосы (немытые уже четыре дня, патлатые космы, что меня прилично смущало, а он будто и не замечал этого).
