Текст книги "Бабочка (СИ)"
Автор книги: Ольга Горовая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)
Глава 2
Света
Когда машина въехала в ворота нашего дома, я все еще плакала. Не знаю, со мной впервые такое случилось, но я просто не могла прекратить. Не получалось справиться со слезами. Казалось – все, поняла, выплакала, успокоилась и можно вытереть щеки. Но стоило сделать глубокий вдох – и все начиналось заново. С воздухом, я словно по-новой захлебывалась слезами, и вновь принималась рыдать.
Не уверена, но кажется, дядя Сережа, к тому моменту уже усадивший меня к себе на колени, серьезно забеспокоился. Он даже раз велел водителю остановиться и «сгонять в аптеку за какими-то пилюлями, чтоб успокоить меня». Я хотела возразить и сказать, что все нормально. Но не справилась и с этим.
Правда, и глотать таблетки дядя меня пока не заставлял. Только крепко обнимал и гладил по голове, будто понимая, насколько мне больно. И понимал, я уверена, ведь и он потерял всю семью, кроме меня. Мы с ним оба всех потеряли.
На этой мысли я начинала рыдать еще больше и цеплялась за рубашку дяди Сережи. Он, кажется, не возражал, что уже весь перепачкан моими слезами и, якобы, водостойкой тушью, находившейся на пике популярности среди девчонок нашего класса. А я у мамы на нее столько денег выпросила…
Любые мысли о родителях или брате заставляли меня сжиматься комком.
Дом произвел такое же впечатление. Он просто перестал быть моим домом. Вот, вроде, я только утром выбегала на этот двор, вымощенный красивой разноцветной плиткой по какому-то правилу фэн-шуя, обожаемого мамой. Только несколько часов назад плюхнулась на заднее сидение такси, которое всегда вызывала для меня Марина Олеговна, наша домоправительница, повар и нянька по совместительству, если папы не было, чтобы подбросить меня до школы. Все было точно так же. И совсем по-другому. Я еще не могла тогда понять, что же не так. Просто испугалась. Для меня дом вдруг показался таким же мертвым, как и все, кто жил здесь со мной.
– Мы останемся здесь сегодня на ночь? – всхлипывая и шмыгая носом, чтобы не добавить к разводам на рубашке дяди еще и свой истеричный насморк, я глянула на такую же заплаканную Марину Олеговну, вышедшую на крыльцо, едва мы въехали.
– Нет, Бабочка, ты просто собери те вещи, которые тебе больше всего сейчас нужны. Остальные нам привезут позже. И поедем туда, где я остановился.
– Хорошо, – мне стало легче.
Я не знала, куда мы направляемся. Обычно дядя жил у нас, когда приезжал. И тем более понятия не имела, почему в этот раз он решил найти другое жилье. Но мне, и правда, стало легче от мысли, что я не должна буду бродить по комнатам и спать в доме, где все буквально пропитано ароматом духов моей матери, одеколоном отца, и пеной для ванны, которой обожал обливаться Лешка. Я бы просто не выдержала этого. Не сегодня.
В этот момент у дяди Сережи завибрировал мобильный. Телефон звонил все то время, пока мы ехали, но он не поднимал. Сейчас же ответил:
– Да. Хорошо. Понял. Ладно. Работайте, – совершенно непонятно для меня, лаконично пообщался он с кем-то.
И глянул на меня все с той же непроницаемой грустью:
– Похороны будут завтра, Бабочка. В десять. После этого мы сразу отсюда уедем. Будешь собираться – подумай, что тебе еще нужно. Составь список для Марины Олеговны. Я пришлю кого-то, и все привезут на дачу.
Я кивнула, при этом понимая, что не в состоянии сейчас думать. Мысли, они словно расплывались в моей голове, расходились кругами, как на воде, когда в нее бросаешь камешек и наблюдаешь. Никакой четкости и ясности. И все-таки я надеялась, что постараюсь.
На пороге дома мы разделились: дядя Сережа крепко прижав меня к себе напоследок и, прошептав на ухо «держись, моя маленькая», пошел на кухню. Я слышала, как он о чем-то начал разговаривать с Мариной Олеговной.
Меня же ждал второй этаж и мои вещи. Только вот я совсем не знала, что брать. Если честно, у меня даже не было ни одного черного платья или кофты – я ненавидела этот цвет. И сколько бы мама не учила меня, не убеждала, как он элегантен, и как помогает подчеркнуть стройность фигуры и, вообще, иногда бывает ярче красного – меня эти доводы не убеждали. Черный цвет для меня был стойко связан с той, давней идеей о ведьмачестве, и осадком от возможного отношения дяди к такому образу. В общем, меня это не вдохновляло. Я же Бабочка, а они яркие и веселые. И потому я высовывала язык и совала в рот два пальца, тайком показывая папе, словно бы меня тошнит от этого цвета. Мы с ним начинали хихикать. И мама обиженно хмыкала, понимая, что мы совсем не хотим ее слушать. А папа тут же начинал обнимать ее, приговаривая:
– Дин, ну что ты пристала к ребенку. У нее ж детство, пусть хоть в серо-буро-малиновом бегает, с салатной кепкой в придачу. Имеет право.
– Она же девушка, Саша! – тут же приходила мама в ужас, словно не видя, что папа шутит. – И уже не ребенок. Не только. Ей вот-вот будет семнадцать. Надо уже думать о впечатлении, которое производишь на окружающих. А ты только идешь у нее на поводу…
На этом месте папа начал искать примирения, но все равно оборачивал все так, что мама на время забывала об идее превратить меня «сознательную, взрослеющую девушку». И мне вновь покупалось что-то розовое, бирюзовое или огненно-желтое.
Меня баловали. Я ведь уже об этом рассказывала.
Но сейчас отсутствие хоть чего-то черного показалось мне последней каплей основного горя и катастрофой планетарного масштаба. И заставило минут десять в прострации постоять посреди своей комнаты.
Вообще, мне очень не хватало собранности в этот момент: я не могла понять, что с собой брать сейчас, а что оставить на потом, когда мои вещи заберут? Надо ли мне брать учебники? Хотя, у меня же уже и табель заполнен. Наверное, нет. Я бродила из угла в угол, чем-то набивая дорожную сумку, которую мама как-то купила специально для меня: небольшую, яркую и очень удобную, в пределах допустимого размера ручного багажа при перелете.
Наконец, так и не сообразив, что же собрала, я вышла из спальни, ощущая, что задыхаюсь. Отовсюду на меня смотрели фотографии родителей и брата. Всюду на глаза попадались какие-то вещи, мелочи, приобретенные по какому-то случаю, чьи истории я помнила и слишком хорошо знала, все это казалось мне в ту минуту болезненно-невыносимым. Волоча сумку на полусогнутой руке, хоть она и не казалась тяжелой, я побрела в сторону лестницы, махнув рукой на ванную и необходимый набор косметики «для любой уважающей себя девушки». Да, это тоже было подарком мамы.
Но, так и не дойдя до ступенек, я почему-то остановилась и заглянула в комнату Леши, двери в которую всегда оставались открытыми, если его не было дома. Сейчас мало что в этом помещении напоминало обиталище брата: Лешка был безалаберным и невнимательным к вещам и порядку, в его комнате всегда царил хаос. Впрочем, наличие Марины Олеговны позволяло как-то этот хаос упорядочивать. Вот и сейчас, ведь мы готовились к их возвращению, в комнате было убрано: носки брата не свешивались с настольной лампы, кровать была аккуратно застелена, а пластилин не соседствовал на столе с недоеденными чипсами.
Но я смотрела не на порядок. На прибранной кровати брата, в самом углу, Марина Олеговна усадила плюшевого зайца: сиреневого, с когда-то надорванным, а после аккуратно подшитым левым ухом, и с куцым остатком помпона хвоста.
Я знала все эти подробности, потому что заяц когда-то принадлежал мне. Давно, очень давно, когда таких игрушек еще не было «завались» в каждом супермаркете, этого зайца мне подарил дядя Сережа. Кажется, мне тогда было года два или три. Папа точнее не мог вспомнить, когда спрашивала. Я обожала этого зайца, и долгие годы засыпала только с ним в обнимку. Закатывая дикую истерику, если его вдруг не оказывалось рядом. А потом, однажды, лет в одиннадцать, я решила, что уже слишком большая, чтобы спать с плюшевой игрушкой, пусть и такой любимой (по правде сказать, это Ленка, моя подруга, однажды зайдя в гости, засмеяла меня, узнав, что я все еще вожусь со старой игрушкой, пусть и шикарного качества). В общем, “скрепя сердце”, я подарила зайца Лешке, которому на тот момент как раз было около трех лет. Брат подарок оценил, тем более давно заглядывался на этого зайца, без спросу забираясь в мою комнату. Последний год мы даже частенько воевали с ним за право владения этой игрушкой, и папа уговаривал меня уступить ее братику, как старшую и разумную. Но я просто не могла расстаться с любимцем. А тогда – подарила без всякого нытья и драки.
И вот сейчас, когда все внутри меня просто пульсировало от непонимания, боли и какого-то непривычного страха, неуверенности – этот заяц показался мне самым важным оплотом надежности. И памятью о брате, и воплощением всех детских представлений о покое, уюте, безопасности.
Он был мне нужен. Жизненно просто. Как воздух.
Зажмурившись, я крепче вцепилась в сумку, а потом вихрем заскочила в комнату Лешки, стараясь не оглядываться. Схватила свободной рукой этого зайца и выбежала в коридор, на бегу запихивая игрушку в свой багаж. Чуть ли не кубарем скатилась по ступенькам. Так бежала, пытаясь сморгнуть снова накативший плач, что не успела вовремя остановиться и, с разбегу, врезалась в дядю, который ожидал меня у подножия ступеней, видимо, уже решив все вопросы, которые собирался.
– Спокойней, Бабочка, – он не пожаловался, наоборот, снова обнял меня за плечи. Ничего не спрашивая, не комментируя мое поведение и торчащие из сумки вещи. – Готова? – дождавшись кивка, он погладил мои щеки, похоже, вытирая слезы. – Поехали.
Дядя повел меня к выходу из дома, подальше от такой же пришибленной и плачущей Марины Олеговны.
– У меня нет черного. Ничего, – прошептала я, делясь с ним своей ужасной проблемой. – Мне совсем не в чем идти на похороны, – на этом слове мой голос стал каким-то совсем писклявым и детским.
Дядя вздрогнул. Видно мой истеричный писк резанул ему по нервам. Сжал мои плечи чуть крепче:
– Завтра утром разберемся. А сейчас, давай доберемся до места, где ты спокойно ляжешь и отдохнешь.
– Хорошо.
Если дядя сказал, что мы разберемся, значит, и правда, все можно решить. В его силы и возможности я всегда верила безоговорочно.
Сергей
Я тайком растворил две таблетки успокаивающего для Бабочки в воде и заставил ее выпить все, до последней капли. И теперь малышка крепко спала в одной из комнат квартиры, которую по моему распоряжению сняли для нас. Я не хотел оставаться в доме брата. Не собирался снимать номер в отеле, где меня, а значит и Свету, могли отследить. Я не хотел, чтобы хоть кто-то знал, где мы сейчас и что делаем.
Что лучше «посуточных квартир» могло справиться с такой задачей?
Разумеется, это не было просто почасовой ночлежкой, которую снимала молодежь, когда наличие родителей дома мешало трахнуть подружку. Я никогда бы не позволил своей Бабочке переступить порог подобного места. Макс, один их моих парней, проверил эту квартиру перед тем, как снять ее для меня. Разумеется, на липовые документы. Так же он проверил, чтобы нас не ждали здесь сюрпризы со скрытыми камерами, которые предприимчивые владельцы иногда устанавливали, надеясь заснять пикантный момент, чтобы получить дополнительную прибыль.
Постельное белье было новым и чистым, и я почти не дергался об удобстве Светы, получив наконец-то возможность спокойно и без суеты обдумать ситуацию. Думал о том, не мог ли сам Сашка куда-то влезть, не сказав мне?
Брат представлял «мою фирму» в этом городе, помогал связываться со мной тем, кому было надо, улаживал мелкие конфликты, следил за делами. Ясно, я не позволял ему углубляться – он отвечал за семью. За Свету. И я не хотел, чтобы в случае чего, на Сашке было что-то уж слишком глобальное, от чего будет сложно откупиться.
Мог ли Сашка захотеть большего и затеять что-то в обход меня с Малым, за что его и пустили в расход? Я в этом сомневался. При всей паскудности моего мира, брату я верил. И почти не сомневался. Но ведь рассматривал все же этот вариант.
Ладно, я должен был рассмотреть и допустить любой расклад.
Или же смерть моей семьи – наезд Малого на меня? Так или иначе, его уже искали мои люди. И не только мои. Крымские, недовольные подобным гастрольным самоуправством на их территории, тоже подключились, злые из-за того, что Малый пихнул их под лишнюю шумиху, по факту, подставляя в этом деле. Пытаясь по типу все свалить на них.
Думалось не особо хорошо. Боль от гибели брата никуда не делась. И племянника я любил. Мысль о том, что больше я их не увижу – выедала мозги. И истерика Светы.
Я понимал, что это, возможно, нормально, учитывая ситуацию. Но меня просто конкретно телепало из-за ее состояния. А я даже не мог напиться, как следует. Мои мозги были нужны мне самому же в трезвом и вменяемом состоянии. И все-таки, помянуть брата и племянника я был обязан. Потому поднялся и пошел на кухню, где сейчас сидели Макс и Гарик. Они не пили, их бы в шею погнали, если бы парни вздумали напиться, пока исполняли мои поручения или охраняли Свету. Но бутылку водки Макс должен был купить, когда мотался за едой.
Выпивка действительно стояла на столе в запотевшей, определенно охлажденной бутылке. Сами парни сидели около пустых тарелок, медленно цедя чай. Я подумал о том, что Света так и не поела, уснула голодной. Хотя, ей сейчас не до еды, однозначно.
Налив стопку, набор которых шел «в комплекте» к квартире, как и прочая дребедень, я одним махом опрокинул горькую в себя, мысленно пожелав брату и Лешке «царство небесное». И медленно отставил рюмку, подумав о том, что если это самое «царство» и правда есть, то мать меня точно проклинает за то, что угробил ее сына и внука. И сам «кривой дорожкой» пошел, покатился, как яблоко от поганой яблони. И Сашку за собой потащил, поганец.
Не имея ни малейшего представления о моем самобичевании, Макс тихо щелкнул зажигалкой, прикуривая. По кухне потянуло дымом. Следом прикурил и Гарик. Мы не разговаривали, все уже обсудили, что знали. Закурить мне парни тоже не предложили. Они и не знали, что я когда-то курил, тогда еще просто не работали под моим «началом». А я вдохнул этот горький и резкий дым полной грудью. После водки, со всеми этими гребаными мыслями, сигаретный дым разбудил такое желание закурить, что аж горло перекрыло. Давно такого не случалось. Развернулся и вышел из кухни, возвращаясь к своему месту на диване перед включенным без звука телевизором.
Я бросил курить тринадцать лет назад. Не без того, чтоб выкурить сигару-другую, когда к этому располагала обстановка на встречах с серьезными людьми. Но вот так, как когда-то, уже не курил. Завязал в один момент, из-за того, что одна четырехлетняя девчонка забралась ко мне на колени, когда я приехал в гости брату. И дрожащим голоском, картавя, смотря на меня огромными чернющими и влажными глазами запричитала:
– Позалуста, позалуста, блось каку, дядя Сележа, блось! Я по телеку видела, от этого умилают! – Она так цепко ухватилась за мою шею липкими ручонками, что я закашлялся, поперхнувшись дымом.
Это привело малышку в такой ужас, что она вся задрожала, видно решив, что я прям сейчас окочурюсь. Я ощущал дрожь, бьющую ее крохотное тельце так, будто это меня колотило.
И я дал Свете слово, что уже бросил.
Понятия не имею, помнит ли она о той своей просьбе. Но я-то помню.
Несмотря на всю паскудность дня, вопреки противному и гадкому горькому привкусу во рту, не от водки или дыма, от вины и самоедства, я улыбнулся этому воспоминанию. И не имея больше сил думать и прикидывать, обвиняя себя каждым допущением, прибегнул к верному средству, которое спасало меня в самых хреновых ситуациях. Откинувшись на спинку дивана, я запрокинул голову, закрыл глаза и стал «извлекать» из своей памяти настолько ценные и дорогие мне воспоминания, о которых никто не знал, что в груди что-то сразу разжалось. Словно ослабло давление реальности, в которой я уже не мог вернуть Свете отца и брата. Ну и мать тоже.
Впервые я увидел Свету, когда ей только стукнуло восемь месяцев. Ну, знаете, эти ненормальные молодые родители первый год не то, что месяцы, дни и недели считают. Вот так вот, когда я отправлялся на отсидку своих восемнадцати месяцев, по Динке еще и угадать ничего нельзя было, а вернулся с зоны уже «дядей».
Нет, ясно, Сашка мне рассказывал потом, писал на зону. И о том, какая Дина классная, и как он ее обожает. И что не может не жениться на ней, ведь влюблен по самые уши (ну, короче, чтоб проще и понятней, женились они по залету). Может, если бы я на тот момент был дома, отговорил бы брата, как-то уболтал бы, ну уж очень меня Динка раздражала своим расчетливым блеском в глазах и тем, как при виде меня нос воротила, вчухивая Сашке, что его брат с криминалом связался и стоит оборвать с ним всякие связи. Зато те денежки, что я Сашке давал на жизнь, она тратить не брезговала никогда.
В общем, ладно, не я теперь ей судья. Тем более, что по факту я и правда влез в это дело «по самое не могу». Такой уж уродился, видимо, как не раз вздыхала мать, утирая горькие слезы разочарования и обиды. Но все равно любила меня.
А я что? Ну не по мне, порывистому, горячему, жаждущему всего и сразу еще в шестнадцать лет, был долгий путь с университетами и нудным вкалыванием. Тем более не мое было торчание у станка на каком-то задрыпанном заводе. Куда более привлекательным и реальным мне виделся иной вариант. А уж в тех реалиях нашего государства…
Еще пацаном я потихоньку, не наглея, прибился к «правильным» людям. Всегда помогал, чем мог, не воротил нос и ничего такого из себя не строил, и они меня не забывали. Потому, когда мне предложили взять на себя то, чего не делал, чтобы прикрыть одного «хорошего» человека, с гарантией, что обо мне потом позаботятся и возьмут в оборот, прикроют на зоне, да и после досрочного за примерное поведение, шанс дадут, потому как парень я перспективный – согласился не раздумывая. Хоть самому только восемнадцать стукнуло. Одноклассники по университетам и гарнизонам с призывом разъезжались, а меня в СИЗО упрятали.
Вероятно, этим я разбил сердце матери в первый раз, но не в последний. Впрочем, на тот момент меня больше волновало то, что уходя на зону, я оставлял семье деньги, которые мне за все это дали. Таких денег никакой студент и на трех работах не заколотил бы.
На эти деньги и сыграли свадьбу брату. А потом он меня и «порадовал» новостью о племяннице.
Ну, я не то чтобы прыгал до потолка. И близко нет. И не мог понять, с какой придури Сашка так этим хвалится, если женился в восемнадцать, когда жизнь только начинается, и столько вариантов? Ну, короче, ладно, женился, чего уже. Отцом стал. От армии его батя снова-таки за оставленные мной деньги отмазал. Вот и жили они с Динкой, дочкой и с нашими родителями в трешке.
Люди, которых я прикрывал, обо мне и своем слове не забыли, да и на зоне я завел пару полезных связей. Так что, как и обещали, через полтора года меня выпустили. И вот я выхожу из плацкарта на вокзале родного города: уставший и голодный как собака, злой на долбанных дачников, которые шесть часов пихали мне в лицо то какие-то саженцы, то черенки лопат и грабель, и тут же попадаю в объятия брата.
Он был в курсе того, за что и как я сел. И даже благодарил за деньги. Да и родители знали, но от этого не больше одобряли мой выбор. Ну, в общем, приехал меня Сашка встречать на старом «москвиче» бати. С бутербродами и термосом с чаем. А по дороге, не в службу, а в дружбу, упросил меня на два часа свалить в парк, погулять с племянницей, типа. Потому как приехал я на день раньше, и родители еще на даче. А у них с Динкой после родов еще не было такого шанса нормально… оттянуться. Учитывая то, что у меня девки полтора года не было, такая просьба казалась откровенным издевательством. И все-таки я молча кивнул, потому что не видел в глазах брата поддевки или сарказма, только все ту же наивность и восторженность, как и когда уходил на зону. Вот так вместо нормального душа, обеда и сна, а может и чего-то более приятного после всего этого, если бы у меня нашлись силы выйти куда-то, я оказался у дверей родного дома с термосом чая, тремя бутербродами с маслом, варенкой и сыром, и коляской. С ног до головы смеренный таким подозрительным и презрительным взглядом Динки, словно она очень хотела меня оплевать, а не доверить дочку. Но видно и ее допекло отсутствие нормальной супружеской жизни. Кивнув, она выдавила из себя: «Света покормлена». Очень тихо, очевидно, опасаясь разбудить ребенка. А потом захлопнула двери перед моим носом. Спасибо, хоть вещи забрали.
Ну: «добро пожаловать домой, дорогой брат», как говорится.
Честно, начиная заводиться, я вцепился зубами в первый бутерброд и с такой злобой хлебнул чая, что обжег губы. Матюкнулся, распугивая своим злобным видом мамаш на скамейках парка, куда успел добраться. Глотнул еще чая и наконец-то заглянул в коляску, которую мне так щедро всучи… «доверили». По правде сказать, до этого я ни разу не смотрел за детьми, и даже подивился уверенности брата в том, что без проблем с таким справлюсь. Но как-то обошлось. Может, настроение у моей племянницы было хорошее, а может еще чего – звезды как-то по особому встали, например.
Ну, в общем, глянул я внутрь. Девчонка, а как-то сразу было видно, что это – девочка, не спала, как ни странно. Лежала себе в коляске, вертелась с боку на бок тихонько, не издавая ни звука. И разглядывала чернющими глазенками то свои ручки, то небо над коляской. И делала это настолько для меня странно и непонятно (ну, так пялилась на свои крохотуличные пальчики, так чего-то в синем майском небе высматривала), что я даже про чай забыл. Уставился на нее и пялился во все глаза, пытаясь понять, чего это за зверь такой – дочка Сашки?
И вот тут ей на нос села бабочка. Пестрая такая, с большими ярко-желтыми крыльями, на которых были разбросаны и синие, и коричневые, и еще хрен знает какие, цветастые точки.
Я решил, что все, кранты, сейчас такой ор поднимется, что сбегутся все вокруг, даже менты, проверять, не выкрал ли вчерашний зэк ребенка. А я даже не знаю, как ее успокоить. Но Светка вместо этого скосила свои глазенки так, что как только их не вывихнула, уставившись на эту бабочку. И засмеялась.
Бабочка вспорхнула. Но я уже не следил за насекомым.
Я никогда раньше не слышал, как смеются такие дети. Ну, маленькие, в смысле. А в последние восемнадцать месяцев, вообще, слышал мало приятного. И меня так проняло этим смехом ни с того, ни с сего. Так торкнуло, что даже злость и раздражение на этих «кроликов» – Сашку с Динкой – ушли. И что-то давящее, что надежно обосновалось за грудиной на зоне, отпустило. Блин, в тот момент я даже про собственные полтора года воздержания забыл. Расслабился, уселся на скамейку довольный, как слон. И просто рассматривал Бабочку (с того момента я не мог называть ее иначе, только так): чего она делает, как хмурит свои бровки, как тащит пальцы в рот, а потом с удивлением рассматривает длинные ниточки слюней, блестящие на солнце. Как пытается сесть и вылезти из коляски.
Она казалась мне каким-то запредельным и непонятным чудом, данным нам непонятно за что. Даже не нам. Мне. Но это чудо было таким смешным и забавным, таким … чудесным, что я насмотреться не мог. И не просто не пришел под дом через оговоренные два часа, а Сашке еще и пришлось искать нас в парке.
После возвращения домой мне досталось жить в гостиной – комнату, которую раньше мы делили с Сашкой, теперь занимала его семья. До сих пор помню осторожную и неуверенную радость родителей, вернувшихся вечером, непривычную для меня в родном доме толкотню на кухне и очередь в ванную. И первую ночь, которую провел в гостиной.
Гуляя с Бабочкой в парке, ни за что бы ни поверил, что этот младенец может орать так, что, казалось, потолок поднимался. Потому не сразу сообразил, чего происходит и нахера это охранники врубили сирену в час ночи? Чтобы в очередной раз попытаться подергать заключенных, не иначе.
То, что плачет Бабочка – до меня дошло минуты через две. И скажу честно, я понятия не имел на тот момент, отчего ребенок может вообще плакать. А уж так… Ну, точно ее по живому резали, не меньше. Меня аж с дивана подбросило, да так, что все еще не привыкнув, что уже не на нарах, я больно врезался коленом в угол серванта. Ругнулся, пытаясь проморгаться от искр в глазах, и попытался сориентироваться: все было тихо, кроме продолжающегося плача ребенка. Сашка чего-то напевал, Дина бормотала, мама тихо прошла по коридору и о чем-то поговорила с моим братом, но все без напряга и суеты. Даже как-то сонно. Я вообще в ситуацию не врубался. Это че, нормально, кода дите так надрывается?
– Разбудили тебя? – видно заметив, что я подскочил, мама заглянула в комнату. – У Светы зубик режется. Ты ложись, Сережа, спи. Она скоро успокоится, – мама мне улыбнулась.
Но теперь все ее улыбки и взгляды, адресованные мне, были печальными и горьковатыми.
Я лег назад.
Больше от растерянности. Меня Сережей так давно не называли. Все эти месяцы. Сначала просто «Серым», типа по имени. Потом, когда не один раз в «темных», устраиваемых несмотря на все покровительство, доказал с дикой яростью, что за себя любому перегрызу горлянку – стали звать «Серым Волчарой». Потом сократили просто до «Волчары».
Сашка меня всю жизнь Серым звал, и после возвращения это не поменялось. И тут мама так махом в детство вернула.
Я укрылся, все ожидая, когда же Бабочка и правда умолкнет. Раз перевернулся, второй. Третий. Минут через двадцать не выдержал и все-таки поперся в свою бывшую комнату. И Динка, и Сашка к тому моменту измотались так, что уже ни петь, ни уговаривать дочку не могли. Только ходили кругами, передавая малышку друг другу. Пытались укачать, видимо. Но Света на эти попытки не очень велась и заливалась слезами, запихав свой кулачок чуть ли не в горло.
Тут меня заметил брат и как-то измочалено и виновато улыбнулся:
– Прости, никак не успокоится, я верю, что мы мешаем.
Динка только раздраженно глянула в мою сторону и дальше пошла по своему кругу. Уверен, в тот момент ее все на свете раздражало, не только мое присутствие.
Я еще раз оценил всю эту ситуацию и со вздохом протянул руки:
– Давайте, я попробую еще с ней походить, – воодушевленный нашей дневной прогулкой, я не сомневался, что сумею быстро успокоить кроху.
Думаете, эти гордые родители отказались? Как бы не так. Мне тут же бодренько всунули и визжащую Бабочку, и бутылочку с теплой кашей, которую Света категорически отказывалась есть в тот момент. Да еще и в коридор подтолкнули. Блин, я всегда чувствовал себя обязанным перед Сашкой. Из-за родителей считал, что должен в первую очередь заботиться о нем. А брат не то, чтоб этим пользовался. Скорее нет. Но вот Динка не стеснялась.
Бабочка моих надежд не оправдала – успокаиваться и не думала. Продолжала орать, несмотря на все мои уговоры и неумелые покачивания руками. Еще и извивалась, пытаясь, наверное, спрыгнуть на пол и утопать, держась за стенку, что неплохо уже умела, я вечером видел. Я не пускал. Че, слабак, че ли? С дитем не справлюсь?
Мы с ней гуляли еще минут сорок. То в комнату, то в коридор. Туда-сюда, как какой-то придурочный маятник, ей-Богу. И все-таки она притихла минуте на десятой. Наверное, просто выдохлась орать и только тихо всхлипывала, жуя уже мои пальцы. А я смотрел на нее и почему-то улыбался. Ну, потешная она была, и все тут. И жалко ее было, само собой. Но и как-то так дивно.
Потом она позволила мне усесться на диван, не заливаясь снова диким криком. Ну а после – мы вырубились. Оба. Причем я даже не заметил, когда отключился. Проснулся часов в пять утра так и сидя, откинувшись на спинку дивана. А эта «мелочь пузатая» спокойно дрыхла у меня на руках, заливая слюнями наколку, сделанную на зоне.
Вот тебе и первая ночь с «женщиной» после срока. Офигеть просто, вся братва со смеху бы померла. Мне самому тогда так смешно стало, что еле хохот подавил. Но не было как-то желания разбудить Бабочку и снова ее туда-сюда носить.
А еще у меня впервые, наверное, внутри появилась мысль, что за этого ребенка и убить можно. Чтобы никто не посмел ей и малейшей боли причинить.
Остальное время до пробуждения других домочадцев я все так же неподвижно просидел с Бабочкой на руках, размышляя о том, что не дело ребенку расти в такой толкотне, которая появилась у нас в квартире. Да и подрастет она скоро, девочке понадобится своя комната. Надо будет что-то решать с отдельным жильем. И для меня, не маленький уже, хватит на шее родителей сидеть. И для семьи Сашки.
Еще через восемь месяцев я имел достаточно денег, чтобы это решить. Сначала квартиру купили Сашке – двушку, чтобы у Бабочки была нормальная детская. Сам же на первых порах обошелся однокомнатной.
Сергей
Следующее утро(2007)
Бабочка не могла внятно объяснить, знает ли, где можно купить черное платье. Я предложил ей обойтись имеющейся в наличии одеждой, по фигу какого цвета. Боль и скорбь не в этом ведь проявляется. А на всех вокруг нам с ней плевать. Но Света заупрямилась, и ни в какую не желала прислушаться к этой идее. Правда, спорила она как-то вяло, без огонька. Да и вообще, все еще вела себя оглушено. Махнув рукой, я таки завел ее в первый попавшийся магазин. Но Бабочка не смогла выбрать, ее не интересовал ни фасон, ни модель, ни черта. Так что я указал пальцем на первое попавшееся на глаза платье. Света прямо там, в магазине переоделась, и мы поехали. Она вообще вела себя заторможенно – то ли психика так себя защищала, то ли снотворное еще действовало.
Гробы остались закрытыми, как я и велел.
Никакого объявления о погребении не делалось, меньше всего мне хотелось толкотни и толпы рядом с Бабочкой. И все-таки, многие уже знали о том, что случилось. И приехали выказать уважение мне тем, что почтят память брата.
Приехали и родители Дины. Подозрительно косились на всех присутствующих, хоть и было видно, что потеря сокрушила их. Тем не менее, они то и дело порывались поговорить с внучкой. Я дал четкие указания своим парням не подпускать их слишком близко к Свете. И сам все время держал Бабочку при себе. Даже тогда, когда все же позволил им пообщаться после окончания панихиды.
Дед с бабушкой убеждали Свету остаться, говорили, чтоб она звонила в любое время и не «утруждала дядю» своим присутствием, если что. Они всегда готовы принять ее. Слово «бандит» вертелось у них на языке, в качестве аргументации, я это видел, но никто так и не решился его произнести. Видимо, намек в моем взгляде был достаточно очевидным.
Света на их слова почти не отреагировала и, слава Богу, не придала никакого веса заявлению, будто бы может мне помешать. Только крепче сжимала мою руку, словно боялась, что я сейчас передумаю и «спихну» ее на других родственников. Будучи не в восторге от этого, как и вообще от ее состояния, я быстро завершил общение. Парни провели Свету в машину и остались там с ней, пока я прощался с «партнерами» по бизнесу, которыми представил Бабочке всех этих людей. Света ничего не знала о том, в какой сфере находится мой бизнес, да и бизнес ее отца. Ничего не знала она ни о моей связи с криминальным миром, ни о том, что когда-то я сидел. И я не собирался просвещать Бабочку по какому-то из этих пунктов.
