Текст книги "Юрий II Всеволодович"

Автор книги: Ольга Гладышева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)

Батый вспомнил свой ответ, когда они скакали вместе, одобрил сам себя: правильно, пусть этот слепой кутенок попытается гавкнуть на самого Субудай-багатура! И при всех!

Верхоконные бирючи помчались оповещать царевичей-чингисидов и темников о том, что джихангир собирает в ставке совет высших военачальников.

Шатер Бату-хана выделялся не только своим богачеством, но и размером – в нем могло бы поместиться одновременно не меньше пятидесяти всадников. Та часть, где стоял трон, была выгорожена расшитыми золотом коврами и находилась в самом центре, прямо под отверстием в крыше.

Царевичи останавливали своих коней в отдалении от шатра, а дальнейший путь проделывали пешком.

Первым вошел Кулькан, за ним братья Бату-хана Орда, Шайбани и Тангкут, внуки Чингисхана от других сыновей – Хайдар, Буджек, Монкэ и Бури. Хотя все они величались ханами, нукеры останавливали их у входа словно безродных десятских – для всех без исключения необходимо очищение огнем.

Поочередно шли они меж дымящихся жертвенников, которые окуривали их сизыми клубами, очищая их сердца от дурных помыслов, отгоняя духов зла. Два нукера поддерживали копьями дверной полог, бдительно следя, чтобы никто не наступил на священный порог, хотя эта забота была излишней – каждый знал, что осквернение ханского порога непременно карается смертью. За порогом царевичи складывали свое оружие и проходили внутрь.

Справа и слева от золотого трона, на котором сидел Бату-хан в нарядной, сверкающей золотом и каменьями одежде, лежали на коврах подушки из разноцветного сафьяна.

После чингисидов вошли темники, нойоны, багатуры. Не было только Субудая.

– Баранину дожевывает, – вполголоса, чтобы слышали только близко к нему сидевшие царевичи, произнес Хайдар. Лицо его лоснилось то ли от бараньего жира, то ли от полноты жизни.

Тангут и Буджек, сидевшие рядом с ним, сдавленно посмеялись: у Субудая один глаз, но зоркий, одна рука, но тверда, а вот зубы он потерял от старости все, и ему баранину готовили особо, пока она не разварится в бурлящем котле.

Субудай давно перестал спешить. Он знал, что без него ничто не может решаться, знал и то, что никто, даже сам Бату-хан, не осмелится упрекнуть его за что-либо.

Бату-хан сидел на золотом троне с окаменевшим лицом, со сведенными на переносице тонкими бровями, с отрешенным взглядом, словно был погружен в великие раздумья.

Субудай, едва переступив священный порог, пал на колени, склонил голову до ковра и поцеловал подножье хана. Произнес с большим чувством;

– Будь славен, победоносен и многодетен, великий джахангир!

Он мог еще, как делал это часто, сказать, что Бату-хан, хоть и молод, но мудрее и опытнее самого Субудая, и много других лестных слов нашел бы, пряча за ними свое глубокое презрение к внуку Потрясателя вселенной, совершенно не унаследовавшего качеств великого своего деда. Верил ли его словам Бату-хан? Это не беспокоило багатура, слишком много повидавшего и познавшего существо людей.

– Молодой, горячий хан Кулькан сердится на меня за то, что мы потеряли много времени с тех пор, как переплыли Итиль, – начал Бату-хан. – Мы зря тратили время на войну с какими-то племенами – с мордвой, с мокшей, с буртасами, от которых один только визг. Мы долго топтались на Диком поле, долго стояли на реке Воронеж, целых семь дней не могли взять какой-то Е-ли-цзяни, у которой такие стены, что через них свинья перескочит. Если так будет и дальше, то исполним ли мы заветы Потрясателя вселенной, дойдем ли до последнего моря?

Субудай сидел потупившись, когда он был согласен, еле приметно кивал головой, если у него возникали сомнения или несогласие, недовольно подкашливал.

– Ты ведь это мне говорил, хан Кулькан? – требовательно спросил Бату-хан и выжидающе умолк.

– Да, да, это! Чего мы ждем? – запальчиво выкрикнул сидевший напротив Субудая Кулькан. – Разве мы не могли еще месяц назад взять и сам Ульдемар, главный город русского эмира?

Субудай молчал.

– Потеряли столько времени!

Субудай вскинул на молодого хана свой вопрошающий глаз:

– Скажи, что такое Колокша?

– Не знаю.

– А Пекша?

– Город орусов?

– А Москва?

– Ну-у, город маленький.

– Не только город, это также и река, а еще есть Клязьма, Зоря, Яуза. А больше всех – Ока.

– Так что?

– Все они замерзли сейчас, покрылись прочным льдом.

– Знаю, но к чему ты клонишь?

– Все эти речки нам пришлось бы переплывать, а берега у них обросли непролазными лесами среди болот и топей, в иные из которых конь с ушами может уйти. Я, в отличие от всех вас, бывал здесь в летнюю пору, знаю, что говорю.

– Но сейчас-то все реки замерзли, так чего же мы не идем?

Субудай сердито сверкнул глазом, буркнул:

– Так надо!

Бату-хан слушал перепалку терпеливо, лишь тонкие губы змеились в брюзгливом нетерпении. И в глазах порой при словах Субудая вспыхивал опасный огонек, но старый воитель не считал нужным замечать это своим единственным глазом. Не считая возможным для себя унизиться повторением вопроса и не желая дать прорваться своему гневу, Бату-хан сделал заход издалека:

– Незадолго до кончины Потрясателя вселенной Священный Правитель всех стран и народов собрал нас, наследников его великого дела завоевания мира, и спросил, в чем заключается высшая радость и наслаждение мужчины. Кто-то из нас ответил, что в соколиной охоте, и все были с ним согласны. Но Священный Правитель не одобрил нас. Он сказал, что величайшее наслаждение и удовольствие для мужа состоит в том, чтобы подавить и победить врага, вырвать его из жизни с корнем, захватить все, что он имеет, заставить его замужних женщин рыдать и обливаться слезами, превратить прекрасных супруг в свою подстилку, целовать их ланиты и сосать их сладкие губы цвета грудной ягоды… Разве не проделали мы все это на Е-ли-цзянщине? А? Что скажешь на это, мой мудрый Субудай-багатур?

Субудай поднял на хана глаз, в котором заметна была незлая усмешка:

– Но, великий джихангир Бату-хан, разве царевичи наши, темники и тысяцкие уже съели все лепешки и всех баранов, выпили все орусские меда, разве недостало кому из них красной женки? Если не так, о джихангир, вели выбить мне последний глаз!

– Ты прав, мой мудрый Субудай-багатур, все это есть у них. Есть в кожаных китайских сундуках и чувалах меха и дорогие ткани, есть золотые изделия, многоценные камни, есть рабы – искусные в работе мужи и светловолосые юные девы, но только не прах ли все это? Каждый из нас хочет стать самым богатым на Керулене, однако еще сильнее каждый из нас хочет иметь славу, равную славе – пусть одной на всех! – нашего общего предка, Потрясателя вселенной, Священного Правителя, не так ли?

– Так, так! – горячо отозвались молодые чингисиды, а в единственном глазу Субудая увидел Бату восхищение и истинное поклонение, не догадываясь, что они – лишь отблеск того обожествления, с которым смотрел когда-то молодой воин, вчерашний пастух и бродяга, Субудай на его деда.

Субудай велел подать пергамент, показал на нем коротким заскорузлым пальцем синюю жилку – Оку и черную точку на ней – Коломну.

– Это крепость Ик. Она не велика, но укреплена, как Е-ля-цзянь. Пусть овладеет ею со своим туменом храбрый хан Кулькан. А поможет ему старший темник Бурундай.

– Я управлюсь один! – вскинулся Кулькан.

Царевичи-чингисиды переглянулись понимающе и со скрытой насмешкой: все они слишком хорошо знали, что подобно тому, как Бату-хан лишь называется главой похода, а все его обязанности исполняет непобедимый Субудай-багатур, и чингисиды возглавляют десятитысячные конные отряды лишь для виду, к каждому приставлен опытный темник. Так было во время похода, так и сейчас главный вождь Субудай станет через темников руководить всеми действиями: разведкой, замыслом и обеспечением сражений. И Кулькан не может не знать этого, он лишь делает вид, будто возглавляет тумен из десяти тысяч коней, но всю власть над воинами имеет не он, а приставленный к нему опытный советник Бурундай, который прошел череду войн и походов с самим Чингисханом. Никого из царевичей их двусмысленное положение не смущало и не обижало, они во всем полагались на своих советников, а сами охотились да предавались пьянству.

Но вот Кулькан, видно по неразумности своей, настаивал:

– Разве я один не справлюсь?

– Справишься! Как не справиться! – подобрел отчего-то Субудай. – Только я придам твоему тумену еще пять тысяч кипчаков и один неполный тумен из новобранцев, а за ними нужен пригляд, вот Бурундай тебе и пригодится.

– Это конечно! Пускай его! – расплылся в улыбке Кулькан. Все его юное безусое лицо воспламенилось от сознания, что под его началом будет даже и не один тумен, а больше двух. – Когда идем, мудрый Субудай?

– Я жду возвращения лазутчиков. К тому же некий венгерский монах объявился в степи. Я послал за ним нукеров. Как вернутся, так сразу и пойдем.

Мирно и согласно закончился совет. Но никто не мог знать, какие занозы остались в сердцах Бату-хана и Субудай-багатура.

Весть о том, что поход не сегодня-завтра будет продолжен, мгновенно облетела огромное становище. Больше стало движения, шума, вновь стала слышна воинственная монгольская песня:

 
Мы бросим народам грозу и пламя —
Несущие смерть Чингисхана сыны…
 

Из ближних и дальних разведок возвращались лазутчики Субудая. Каждое их донесение тотчас же доводилось до сведения Бату-хана.

Много бесценных качеств полководца у Субудай-багатура. Это Бату-хану приходилось признать. Кто лучше его смог бы наладить охрану ханской ставки? Никто. Смог бы кто из ханов так построить войско в походе? И спрашивать нечего, и захват городов приступом никто столь умело не проведет. А как ловко использует он пленников и во время боя, и на отдыхе! Но совершенно особые заслуги у него в создании ближней и дальней разведки. Степные осведомители, оставленные на границе с Русью и в некоторых княжествах после битвы на Калке, лазутчики в дальних краях под видом купцов, соглядатаи из числа посланников, ведущих мирные переговоры. А венгерский монах – это случайная, но крайне своевременная удача Субудая.

Монаха сразу узнал Глеб Рязанский:

– Это же Юлиан!

Оказалось, что еще два года назад они встречались в половецкой степи, где Глеб Рязанский скрывался от расплаты за свои злодеяния.

– А где же остальные? – радостно удивился Глеб старому знакомому. – Вас ведь было четверо?

Юлиан, одетый не по-монашески, а как все степняки, при бороде и усах, опять же противопоказанных монаху-латинянину, не выказывал ни испуга, ни беспокойства. Сразу угадал, что не Глеб Рязанский тут главенствует, отвечал не ему, а одноглазому старику, похожему на бабу. По узкому глазу и отсутствию на лице волос признал в нем монгола, хотя тот был в русском медвежьем тулупе и в сапогах с собачьим мехом внутри и рыжим телячьим снаружи.

– Да, было нас четыре монаха-проповедника.

Субудай кинул взгляд на нукеров, те поняли без слов:

– Он был один.

– Мы вышли из венгерского монастыря, что в Пеште, добрались до половецкой степи. Там и видел нас рязанский князь. Сначала шли легко, а потом нужду стали испытывать и в пище, и в одежде. Мы со старшим братом Герардом решили двух младших продать в рабство, но их никто не захотел покупать. Мы их отправили обратно в Венгрию, а сами продолжали двигаться вперед.

– Ай-яй-яй! Братьев продать хотели! – затряс сивой бородой Глеб Рязанский с таким негодованием, будто это не он собственноручно умертвил шесть братьев своих кровных, а неназванных.

Субудай сердито махнул на него плеткой, продолжал расспрос:

– Куда же это – вперед?

– Туда, где восток соединяется с севером и где зародился устрашающий, смертоносный вихрь воинственных кочевников.

– А откуда ты прознал про них?

– До Папы Римского дошли слухи, что пали цветущие страны Мавенахра, Хорезм, и он захотел узнать, что это за Чингисхан, какие такие могущественные силы появились.

– Узнал?

– Альберик из аббатства Трех фонтанов собрал рассказы очевидцев и сообщил, что монголы имеют голову большую, шею короткую, весьма широкую грудь, большие руки, маленькие ноги, что сила у них удивительная, что они ничего не боятся, ни во что не верят, ничему не поклоняются, а король их называет себя королем всех королей.

Субудай беззвучно посмеялся, подождал, не скажет ли монах еще что-то. А тот ждал тоже с готовностью быть предельно откровенным.

– Если аббат собрал россказни очевидцев и сведения, придуманные ими, зачем послали еще и тебя с братьями?

– Папа пожелал узнать, каковы дальнейшие замыслы монголов.

Субудай захохотал:

– Наши замыслы? – Он давился горловым клекотом. – И ты их узнал?

– Да. И уже сообщил папскому легату в Венгрии епископу Перуджи, что вы готовите вторжение в русские земли, а затем намерены идти на завоевание Рима и других стран.

– Зачем же ты во второй раз пришел?

– Узнать все подробнее.

– Узнал? – Трудно было понять, издевка или угроза в голосе багатура.

– Узнал, что монголы у реки Волги разделились и ждут, чтобы встали реки и болота, чтоб своим множеством заполнить всю страну русскую.

Субудай задумчиво молчал, рассматривая монаха тем проникающим взглядом, которого не выдерживал даже Бату-хан.

– Ты хороший лазутчик, жалко тебя убивать. Пойдем к джихангиру.

Они направились к золотой ставке. Глеб Рязанский посунулся было за ними, но Субудай метнул на него такой взгляд, что старый братоубийца понял, кто он тут есть, подобострастно улыбнулся с низким поклоном.

Бату-хан внимательно слушал рассказ монаха, перебил его, лишь когда речь зашла о продаже двух братьев в рабство:

– Отчего ж их не купили? Малосильные и тощие?

– Да-а, кожа да кости. Мы с Герардом тоже еле передвигались.

– Где же Герард? Ты его продал? – без тени улыбки спросил Бату-хан.

– Нет, он умер в степи недалеко от моря Хвалисского, – поспешил заверить монах.

– А твой король не хочет ли сам воевать землю орусов?

– Мой король нет. Но я слыхал от нашего епископа, что святой отец римской Церкви имеет сообщение от меченосцев, которые уничтожили весь прусский народ до последнего младенца и объединились с тевтонскими крестоносцами.

– Объединились? – недоверчиво переспросил Бату. – Что же, они все в белых плащах, на которых сразу будут и меч и крест?

– Этого я не знаю, господин.

– Ладно. А что же Папа Григорий Девятый? Он благословил крестовый поход на орусов?

– Да, император Фридрих Второй получил от него благословение.

– Значит, они все-таки решили между собой, кто главнее: Папа или император?

– Это не мне, скудоумному, судить. Но в том, чтобы мечом и крестом покорить Русь, тут они заодно. Еще и король датский.

– Князю Ярославу в Новгороде это ведомо? – вклинился в разговор Субудай столь горячо, что Бату-хан оглянулся на него не столько с неудовольствием, сколько с удивлением.

– Должно быть, так. Купцы немецкие постоянно ездят в Новгород, а они уж все всегда пронюхают. Пронюхав – по всему свету разнесут.

– Купцы – это мы знаем. Но отчего в степь приходят от вас одни монахи? – расспрашивал Бату-хан, а Субудай, чем-то явно взволнованный, покусывал свою рассеченную шрамом верхнюю губу.

– Папа Римский хотел бы обратить в христианство кочевников всей Азии.

– Это возможно, – как давно обдуманное пообещал Бату. – Но что же ты скажешь еще епископу о моем народе и о моей силе?

– Что у вас такое множество воинов, которое можно разделить на сорок частей, причем не найдется мощи на земле, какая была бы в силе противостоять одной только части… И что стрелять вы умеете дальше, чем другие народы, что стрелы у вас как бы ливнем льются.

– Это хорошо и это правильно, – добродушно согласился Бату-хан и повернулся к своему главному военачальнику: – Субудай-багатур, вели нашему ученому факаху составить венгерскому королю грамоту, какие мы писали всем правителям и эмирам: чтобы он нас ждал и покорился бы нам по доброй воле. Монаху дать двух выносливых коней.

– Лучше осляти, – тихо попросил монах.

– Ладно.

– А по пути пусть завернет в Киев да Чернигов, скажет, что мы прямо к ним сейчас пойдем, – сказал Субудай и с несвойственной ему торопливостью вывел Юлиана из шатра. Вернулся быстро: – Джихангир Бату-хан, бесценные сведения мы получили.

– Какие же? Скажи быстрее!

– Соглядатаи мои из Великого Новгорода донесли, что князь Ярослав готовит свадьбу старшего сына Александра. Однако и рать собирает сильную. Будто бы даже и Псков выставил свои полки, и Тверь с Торжком шлют воинов Ярославу. Я все опасался, ну, как Ярослав соберет большое войско да и встретит нас где-нибудь на пути к Ульдемару. Или придет на выручку князю Юрью, который ушел за Волгу собирать войско.

– Ты боишься Ярослава? Даже больше, чем Юрья?

– Если не ошибаются лазутчики, Ярослав как раз, когда на курултае решалось, идти ли нам походом на орусов, в большом сражении с немецкими рыцарями на реке Эмайыге разбил и обратил в бегство сильное войско крестоносцев. В прошлое лето, когда мы пришли в Камскую Булгарию, князь Даниил Галицкий, тот, который встречался со мною в бою на Калке, разбил тевтонских рыцарей и пленил их предводителя. И если бы теперь князья Ярослав и Даниил объединили свои силы да еще присоединился бы к ним и Михаил Черниговский, то это могло бы сильно нарушить наши замыслы. Но раз святой отец римской Церкви готовит новый крестовый поход, ни Ярослав, ни Даниил не придут на помощь князю владимирскому Юрию.

– Мы тоже так думаем, – согласился, надувая щеки, Бату-хан и, вдруг утратив важность, спросил простодушно и весело: – Вот зачем ты велел монаху передать, будто мы идем на Чернигов да Киев?

– Мы пойдем и на них, но прежде лишим орусов их головы – пленим или умертвим великого князя Юрья. Пока я вел к тебе монаха, он рассказал мне, что князь Юрья послал гонца к венгерскому князю Белу Четвертому, будто мы день и ночь советуемся, как бы поскорее захватить королевство венгров – христиан, а затем идти до самого Рима.

– Значит, он не верит, что мы пойдем сначала на него?

– Он надеется, что мы до будущего лета станем в Диком поле, потому что никогда еще степняки не ходили на орусов зимой и ни разу ни одно иноплеменное войско не проходило через всю его землю, лишь беспокоило окраины.

– Беспечный, самонадеянный эмир! Тем легче нам будет пройти до самого Великого Новгорода! Помню, орусский купец рассказывал моему отцу, что этот город имеет несметные богатства, амбары в нем ломятся от товаров, которые завозятся туда отовсюду.

– Пойдем до Великого Новгорода, пойдем непременно, но надо успеть до весенней распутицы. Пока же, великий Бату-хан, путь тебе на Ульдемар открыт. – Субудай достал пергамент, уже затертый на сгибах, провел пальцем по синей жилке: – На пути у нас только Коломна и Москва.

Бату-хан снизошел до похвалы:

– Тебя прозвали барсом с разрубленной лапой, но не только мужественный ты, а еще и очень хитрый, потому непобедимый.

– Небо, а не случай родит отважных, – скромно ответствовал главный военачальник. – Шаманы говорят, луна еще не на ущербе и обещает нам удачу.

– Вели трубить поход! Накинем аркан на орусов, как накинем мы его на всю вселенную!

Снова помчались во все концы огромного, глазом не охватить, становища нукеры, назначенные глашатаями за свои трубные голоса:

– Слушайте волю великого джихангира Бату-хана! Слушайте, непобедимые воины! Великий джихангир повелевает вам продолжать путь до последнего моря, куда только сможет ступить копыто монгольского коня!

– Да будет так! – неслись в ответ дружные нестройные крики. – Желание Бату-хана – наше желание!

Заснеженный берег Оки пришел в движение. Заволновалась, снимаясь, огромная орда. Слышался визг дудок, удары о щиты и натянутые на котлы шкуры.

Большие ставки царевичей и крупных военачальников разбирались, решетки и войлоки увязывались на спины двугорбых верблюдов, маленькие юрты на десять человек ставили на повозки, запряженные быками. Укладывали котлы, шесты, кожаные мешки, чувалы. На отдельных повозках – хитроумно устроенные, заимствованные у китайцев метательные машины, тут же чугунные и глиняные горшки для чжурчжэньского огня, поражающего противника неожиданно и страшно. Все остальное вооружение всадники берут с собой на коней: у каждого по два или три лука, по три больших сайдака, полных стрел, обтянутый кожей или металлический щит, топор, веревка и кривой меч, заостренный на конце и с одной режущей стороной. К седлам приторочены копья и крюки с волосяными арканами, чтоб стаскивать противников с седла. Иные воины остались в теплых шапках, большинство же – в кожаных шлемах; под чапаны пододели броню – лишь спереди, а со спины она ни к чему: если воин вдруг обратится в бегство, ему все равно смерть – теперь от своих, так Чингисхановой Ясой предписано.

«Сила и воинская управа были настолько необыкновенны в татарском войске, явившемся в нашу страну, что, казалось, оно могло покорить весь мир», – записал потрясенный китайский книжник, и его слова стали широко известны во всех покоренных и еще ждавших этой участи странах. Но только знал ли тот безвестный свидетель, чего стоила и как осуществлялась эта воинская управа? Не только бежать с поля боя, но просто не вовремя прийти на помощь соседу – уже смерть. Даже если по ошибке воин перешел из одного десятка в другой – ему вырвут сердце или забьют пятками. Если в захваченном городе два нукера не поделят девку или какое-нибудь добро – на обоих накинут волосяной аркан и сломают спины. Заспорят двое-трое или просто неудовольствие выскажут – судьба та же, без выяснения, кто прав, кто виноват. За провинность одного отвечает весь десяток. Если десяток не выполнил поставленную перед ним задачу – суровой каре подвергается вся сотня.

Вот почему разноязыкие и разноплеменные воины, поклоняющиеся разным богам и идолам, придерживающиеся собственных вековых обычаев, сплоченные в десятки, сотни, тысячи и тьмы, находились в одной несокрушимой скрепе – воинском повиновении под страхом смерти.

– Слушай и повинуйся! – летело от одного дозорного к другому вдоль берега Оки, и клич этот терялся где-то в заснеженном перелеске и возвращался обратно как подтверждение готовности:

– Слушаем и повинуемся!

В степях при подготовке к сражению Субудай использовал построение войска, называемое лук – ключ, что означало движение дугой, управляемой сзади. В лесных дебрях это построение не годилось. Субудай велел всем туменам растянуться и идти каждому своей дорогой, поддерживая постоянную связь между собой и с главным военачальником.

Как только двинулись по Оке и ее обоим берегам, смолкли все крики, конники передвигались след в след шагом, в полной тишине, и было это беззвучное шествие стапятидесятитысячной вооруженной мощи страшно своей решимостью.

Снежные заносы, встречный ветер, невиданно суровые холода вынуждали делать частые привалы. После каждой остановки пустели кожаные переметные сумы воинов – баксаны, убывала припасы и у сотников с тысяцкими, все легче становились их вьючные мешки – чувалы с ковровой росписью. А сильнее всего бедствовали кони: зерна было запасено мало, сена с соломой не найти вовсе, потому что в заболоченных лесных местах не было никаких крестьянских угодий. И подножного корма уж не добыть – снежный покров лег глубокий, не то что в кипчакской степи.

Все ханы чингисиды свои тумены по десяти тысяч коней вели отдельными тропами, но в едином широком строю. Джихангир Батый со своим советником Субудай-багатуром в окружении верных нукеров держались позади воинства и постоянно поддерживали связь с туменами и высланными вперед дозорными отрядами.

Терпеть лишения, холод и голод не привыкать степным кочевникам. Знали они, что впереди их ждут новые неразграбленные города, из которых самый желанный Владимир. Его чаще всего поминали с вожделением военачальники и нукеры:

– Ульдеми-и-ир!..

Но прежде надо было миновать Москву, городок небольшой, но богатый, если верить лазутчикам и пленным рязанцам.

Скоро объявил Субудай-багатур и от него пошло по рядам:

– Мушкаф!

– Макфа!

Но оказалось, Москва это лишь речка, впадающая в Оку, а сам город еще неведомо где. В устье же Москвы-реки стояла Коломна.

– Ик! Ик! – начали передавать гонцы из тумена в тумен название небольшой крепости, запирающей путь к Москве.

Хоть и стояла Коломна на высоком взлобке в очень выгодном положении, хоть щетинились перед ее стенами непроходимые для конницы надолбы, хоть были в воротах двери окованные, при первом взгляде можно было понять, что не так уж она грозна да неприступна. Бревенчатые стены почернели от непогоды и времени, надолбы местами шли не подряд, а через одну, железо на полотнищах ворот проржавело. Коломна представлялась добычей легкой, и овладеть ею взялся, как и договорились на военном совете, молодой чингисид Кулькан. Остальные ханы, а они пришли из Рязани почти все, охотно уступили право провести осаду какой-то Коломны. Сами же расположились за Окой на границе с Диким полем. Каждый из них пошел в поход в надежде стать правителем богатого улуса, и впереди ждет их много городов и стран. Так что куда спешить? Высокородные ханы, они не испытывали тех лишений, каким подвергали своих нукеров и рядовых воинов. Одетые в долгополые меховые шубы шерстью наружу, в меховые волосом внутрь штаны, просторные, подбитые изнутри войлоком сапоги, собольи шапки с наушниками, они легко переносили стужу. Не испытывали они нужды и в баранине, а кроме хмельных напитков арзы да хорзы из молока, было у них вдоволь рязанских медов да пива. Чингисиды расположились за осиновым перелеском и начали в свое удовольствие бражничать, усмехаясь:

– Пусть испытает Кулькан, каково это брать крепость приступом.

– Да, нетрог его, потешится.

– Или слезой умоется.

Кулькан не слышал насмешек, но мог догадываться о них. Он презирал их всех, пьяниц и бездельников, он мечтал повторить судьбу своего великого отца, а для начала ему надо было возвыситься над своим великовозрастным племянником Батыем. Был он в отца высок, строен, голубоглаз и русоволос – истинный монгол, чингисид. И конь под ним точно такой масти, какую любил отец.

С трехлетнего возраста Кулькан не расставался с луком. Сначала он у него был маленький, по его росту, но постепенно луки увеличивались в размере, а десять лет назад отец перед своей смертью передал ему свой – настоящий китайский лук, столь прочный и покрытый таким удивительным лаком, что и сейчас он выглядел словно новенький. Как все ханы, Кулькан имел при себе в обычное время лишь две или три стрелы, но когда устраивалась охота, ими набивался полный сайдак, да еще в запас везли следом телохранители. Эти охоты были не просто забавой, отец называл их школой войны. Обычно устраивали их в начале зимы. После того как разведка найдет место, богатое зверем и дикой птицей, войско, как в военных условиях, разделяется на три части: центр и два крыла – левое и правое. По знаку главного военачальника воины образуют сплошной круг, который сжимают все туже и туже, так что в образовавшемся котле сбивается большое количество дичи, разного зверья. После этого начинается потеха: сначала стреляет сам хан, затем нойоны, другие военачальники, в последнюю очередь рядовые воины. Кулькан не раз прошел эту школу и вот впервые сможет применить полученные в ней знания на войне.

Сжигаемый нетерпением и страстным желанием борьбы и победы, Кулькан решил овладеть Коломной силой одного тумена. Умудренный Субудай-багатур предостерег его и придал ему еще один неполный тумен и пять тысяч половцев, так что под началом юного сына Чингисхана оказалось воинство числом почти в двадцать пять тысяч.

Хотя Кулькану впервые в жизни предстояло руководить боем, мысленно он уж не раз брал вражеские крепости. Он хорошо усвоил заповеди своего великого отца, знал назубок его Ясу.

Прежде всего, нельзя начинать сражение, если не имеешь хотя бы двукратного превосходства в силах. Известно было Кулькану от лазутчиков, что в Коломне сидит рязанский князь Роман с малой дружиной, так что…

Наступательность, внезапность, решительность – второе важное условие ведения боя. Судя по тому, как растерянно забегали за зубчатым частоколом Коломны стражники, удалось взять урусов врасплох – это уже полпобеды!

Правда, не удастся выманить защитников в поле, как обычно делали монголы при осаде городов. Батый так сделал при взятии Рязани, теперь урусы стали ученые, уж не поддадутся на подстрекательство. Значит, придется сразу же идти на прямой приступ.

Тщательная разведка и внесение смуты в ряды противника. И это выполнено! Небось до смерти напуганы защитники Коломны рассказами притекших к ним рязанцев.

Скрытность подхода к врагу. И это соблюдено Кульканом: основные силы он спрятал за лесом, а на берег заснеженной Оки вывел лишь несколько сотен воинов.

Обеспечение тыла – куда как надежно исполнено: и Рязань, и ее пригороды лежат в прахе, а остатки жителей попрятались в лесах.

При осаде крепостей монголы использовали заимствованные у китайцев пороки – камнеметательные орудия. Они и к Коломне подвезены в готовности. Вместе с ними и несколько возов камней, каждый из которых размером с человечью, а то и с конскую голову.

Перед боем необходимо строиться в несколько линий, имея в запасе тяжелую конницу, а в передних рядах легкие войска и отряды из покоренных народов. Кулькан самолично проверил: целых десять рядов опоясали Коломну, впереди – половцы и татары.

В начале сражения надобно прежде всего ошеломить врага и нанести ему урон стрельбой из луков на расстоянии. Сразу за первыми рядами татар и половцев поставлены самые искусные монгольские лучники.

Ну, а самое главное из завещанного отцом: непрерывность руководства боем. Ни темники и тысяцкие, ни тем более ханы не должны находиться рядом с ведущими сражение воинами, но непременно позади строя, на возвышенном месте, откуда могли следить за всеми передвижениями своих и вражеских войск. Именно такое место облюбовал Кулькан: на противоположном берегу Оки, круто вздымавшемся к сосновому бору. Вместе с ханом там находились военачальники, умевшие направлять движения отрядов и полков с помощью световых и дымовых знаков и примет, подъемов знамен и бунчуков, звуков труб и барабанов.

Верные нукеры и телохранители, а впереди – десять рядов воинов, что могло угрожать полководцу Кулькану? Жалкая крепостишка с робкими урусами – могут ли помешать сыну Чингисхана обрести первую в жизни воинскую славу?