Текст книги "Юрий II Всеволодович"

Автор книги: Ольга Гладышева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)

– Пока еще, говоришь ты?..

– А что? Разве мы не бросили их на растерзание?

Юрий Всеволодович после долгого тяжелого молчания произнес:

– Поговорили мы с тобой, как меду напились…

И опять тишина настоялась, так что слышно даже, как потрескивает светильник.

За дверью зародился неясный шум – кто-то оббивал с себя снег.

– Дозволь, княже, войти?

– Входи, – ответил Юрий Всеволодович преувеличенно громко, радуясь, что так неожиданно оборвалось трудное объяснение с братом.

В проеме показался тысяцкий Жирослав Михайлович, назначенный главным воеводой всего стоящего на Сити воинства.

– От Дорефея Федоровича – посланцы. Привели два «языка». Один – татарин, а второй… – Тысяцкий запнулся и даже чуть назад отпрянул, стал деловито сбивать с одежды остатки снега.

– Ну, так кто второй?

– Второй – Глеб Рязанский!..

Возглас удивления издали сразу оба князя, и было чему изумиться.

– Где они? Тут, у моего шатра?

– Нет, княже, возле ставки твоей ждут.

– Пойдем, – велел Юрий Всеволодович брату. Тот начал торопливо собираться.

Шли по льду погруженной в долгий зимний сон Сити. В лесу было тихо, а здесь ветер гнал снег и сбитый с прибрежного кустарника иней. Возле тына стояли запорошенные дозорные. Раз снегом покрылись, значит, сторожко ведут себя, с места не сходят, мысленно похвалил их Юрий Всеволодович, а вслух произнес, желая порадовать и подбодрить дозорных:

– Ну и хваты дружинники у Дорожа, зараз двух «языков» вражьих схватили!

– Да, сильно, однако же разве может быть такое, чтобы «языком» оказался Глеб Рязанский? – отозвался Святослав.

– Сам дивлюсь. Уж не ошибка ли какая? – отвечал Юрий Всеволодович, а сам пытался вспомнить лицо рязанского князя, которого видел последний раз в тот год, когда был посажен на великокняжеский стол, в 1218 году. После этого больше не встречались, но кто не слышал о страшном злодеянии, им учиненном, столь страшном, что летописцы не только в Рязани, но и в Новгороде и в Ростове описали его с содроганием в тот же год, как случилось.

Юрий Всеволодович сам держал в руках незадолго перед уходом из Владимира на Сить пергамент, на котором торопливым русским полууставом сообщалось, что Глеб Владимирович, князь рязанский, подученный сатаной на убийство, задумал дело окаянное: перебить шестерых братьев, чтобы захватить всю власть в городах и весях Рязанского княжества. Со слов самовидцев монастырский описатель подробно рассказал, сколь коварно Глеб осуществил свой замысел.

Он пригласил всех князей с их боярами и челядью на пир честной – не просто пир, а в честь приглашенных гостей. Учинил пир за городом, в прибрежном селе. Дело было жарким летом, на день святого пророка Илии, 20 июля, а потому пировали на вольном воздухе в большом шатре. Рядом же под войлочной полстницей спрятаны были вооруженные воины и поганые половцы. В самый разгар веселья Глеб выдернул меч из ножен и дал знак людям своим. Иссекли и шестерых князей, и множество их бояр и дворян, приготовили им, как закончил летописец в утешение, Царство Небесное, а себе – муку вечную. Усидеть на рязанском столе Глеб не смог, князь Ингвар Ингварович разбил его, и он бежал в половецкую степь. С той поры сгинул, как все думали, бесследно. Однако же вот объявился, и где!..

Ставка великого князя – приземистая рубленая изба и возле нее главный стяг были освещены двумя смоляными факелами, которые держали в руках княжеские кмети. Языки огня колебались, отражаясь на черевчатом полотнище стяга, высвечивали на нем вышитый золотом строгий лик Спасителя.

– Где «языки»?

– В избу мы их заперли, чтобы не сбегли. Руки и ноги сыромятными ремнями спутали. К ним пойдешь?

– Нет. Тут поговорим.

Рядом со ставкой расчищена поляна, на которой великий князь проводил свои советы с князьями и воеводами. Кмети вытащили ковер, чтобы накрыть им, по обыкновению, положенное по краю поляны толстое и до блеска ошкуренное бревно – на него садились всегда званые на совет.

– Не надо, – обронил Юрий Всеволодович.

Понятливые кмети проворно скатали снова в трубку ковер и унесли его в избу. Вернулись с пятнистой шкурой барса, накинули ее на широкий осокоревый пень – это как бы временный трон великого князя.

Юрий Всеволодович занял привычное место, велел привести пленников.

Стражники вывели из избы обоих сразу, поставили их перед великим князем.

Юрий Всеволодович, когда шел со Святославом к стану, так и не смог вспомнить обличье Глеба Рязанского, а лишь взглянул мельком – сразу узнал: то же сухое узкое лицо, тот же прищуренный взгляд глубоко утопленных глаз – настороженный и оценивающий взгляд.

– Что, Глеб, постиг небось, какую кару принял Каин от Бога, убив Авеля, брата своего? Как и сродник ваш Окаянный Святополк?

Глеб рухнул на снег, изо рта у него вылетела длинная зеленая слюна. Юрий Всеволодович едва успел подобрать под себя ноги, сказал с брезгливостью:

– Что уж ты так? Во прах уничижаешься, словно и не князь Ольгового корня?

Укрепившись на локтях и коленях, Глеб по-собачьи задрал голову:

– Твои буестные вои полон рот мне хвои сосновой натолкали.

– К чему это? – повернулся Юрий Всеволодович к дружинникам Дорожа.

– Чтобы не зявкал.

– Тряпицы под рукой не было.

Глеб помотал головой:

– Вели, государь, ремни с меня снять. Я ни стоять не могу, ни пасть от хвои прочистить.

– Ремни-то снять можно, да заменить их цепями железными и колодками деревянными.

– Зачем же?.. Не сбегу же я… Я ведь по доброй воле пришел. Неуж не веришь?

Юрий Всеволодович усмехнулся:

– По доброй воле, говоришь? А я думаю, что по воле Дорожа, воеводы моего?

– Я знал, что не поверишь мне, а потому не с пустыми руками шел сюда.

– Что же нес?

– Многоценного «языка».

– Не облыжничай, смерд! – спокойно отозвался второй пленник, немолодой уже татарин с женоподобным лицом. – Не ты, а я тебя пригнал, как скотину, прямехонько к дозорным великого князя, к этому самому Дорожу.

Юрий Всеволодович от изумления даже приподнялся с пенька и приблизился к пленнику:

– Эка! Татарин, а сколь чисто по-нашему лопочет!

– Не татарин, нет! Я – монгол! – с гордостью и вызовом объявил «язык».

– В чем разница?

– Монголов пришло на Русь мало, может, три или четыре всего тысячи. Раз в сто больше татар и всяких кипчаков.

– Каких это – всяких? – продолжал изумляться Юрий Всеволодович.

– Да всяких… Кыргызов, алтайцев, уйгуров… Еще меркиты, ойраты… Есть караиты и найманы… Всякие, и все они как раз и называются татарами.

– Называются, а на самом деле, значит, как в Ноевом ковчеге: всякой твари по паре?

Монгол озадаченно промолчал. Не дождавшись ответа, Юрий Всеволодович повторил:

– Стало быть, говорю, каждой твари по паре собралось – монголов, татар…

– Нет, – твердо перебил монгол. – Мы, монголы, не твари, а все остальные – да, твари.

– Чем же они хуже вас?

– Мы их всех победили.

– И они – ваши данники и рабы?

– Да, они наши подданные и рады идти с нами на покорение вселенной до последнего моря.

– Ну, а татаре-то все же – кто они?

– Э-э… Никто.

– Как это?

– Великий Чингисхан завещал нам перерезать всех татар, не жалеть ни баб, ни детей, мы так и поступили, поголовно истребили их, примеряя младенцев к тележной оси.

– Отчего же все говорят: татары, татары?..

– Ну, уцелели пока иные. Мы их гоним перед собой, как скот на убой. Они все перед монгольским войском идут, вот вы и пугаетесь: «Татары!»

– Как кличут-то тебя, я не спросил.

– Бий-Кем. По-вашему – Большой Енисей, река такая есть, как все равно что Волга.

– Далеко этот Енисей?

– Начинается в монгольских землях, а втекает в Дышащее море, на севере, где Полярная звезда.

– Ну, все-таки, Бий-Кем, зачем ты сюда, в леса, с русским князем явился?

– Э-э, долгая история, вели лучше руки развязать, мне ведь тоже хвои горстями в рот напихали.

– Может, и поесть попросишь? Хлеба или мяса? Может, и пива с медами пожелаешь?

Монгол насмешку в голосе Юрия Всеволодовича уловил, ответил с достоинством:

– Если нас угощают, то мы не отказываеся, однако же просить не станем.

– Такие гордые?

– Э-э, князь, не знаешь ты, что согласно Ясе Чингисхана все воины в походе должны содержаться полуголодными, потому как от сытой собаки плохая охота. А вы, русские, шибко любите есть, вот и воюете плохо.

– Это не твоего разумения дело. Я тебя о чем спрашиваю?

– Я же сказал: долгое это дело, – повторил монгол раздельно и со значением.

– Если долго, то и не надо. Где Батыга? В Углич Поле?

– Нет. Бату-хан послал сюда главного своего воеводу Бурундая, велел ему доставить тебя живого либо голову твою за то, что сын твой возле крепости Коломна убил Кулькана, сына Потрясателя вселенной Чингисхана.

Юрий Всеволодович вздрогнул всем телом, схватил монгола за грудки:

– А сын мой? Всеволод?

– Утек во Владимир, – твердо отвечал монгол, глядя в глаза прямо, безобманно.

– Не врешь?

– Нет, правду говорю. И второй твой сын хотя не защитил Москву, но жизнь свою уберег… Тоже во Владимир…

– Благ Господь, милость Его вовеки, и истина Его в род и в род! – Юрий Всеволодович повернулся к лику Спасителя на стяге. Но если бы в этот миг видел он темные узкие глаза монгола, то не отнесся бы к нему с такой доверчивостью. – А скажи, Большой Енисей, когда Бурундай придет сюда за моей головой? Утром завтра?

– Что ты, что ты, господин! До весны станет ждать, покуда снег не сойдет.

Это была новость, в которую и поверить было совсем невозможно.

– Зачем же в Углич Поле пришли?

– Чтобы загодя по льду через Волгу переправиться, она ведь шибко разливается, – подал голос Глеб. – Вот и половцы постоянно только по весне на Русь ходили.

– Сговорились, – прошипел из-за спины Святослав.

Юрий Всеволодович повернулся к рязанскому князю:

– А ты-то как с ним снюхался?

– О-о, долгая история. Расскажу, непременно расскажу тебе. Вместе мы с Бий-Кемом по половецкой степи скитались, с той еще поры, как битва на Калке приключилась… Такая беда тогда постигла наших, такая беда!.. На Калке…

– Погоди про Калку. Про Рязань лучше скажи. Может, ты из половецкой степи примчался родную Рязань от монголов да татар щитить, а-а?

– Не насмехайся, князь! Знаешь ведь, что прокляли меня рязанцы… Одно радует, что не только меня. – И Глеб кинул долгий выжидательный взгляд. – Знаешь небось сам, кого еще рязанцы клянут последними словами?

– Замолчь, Святополк Окаянный!

– A-а, не любишь правду?

– Не правду ты лаешь, наущаешь только. Может, рязанцы и Михаила Черниговского клянут? Они его тоже ведь звали на помощь?

– Нет. Хоть далеко Чернигов от Рязани, не то что Владимир, две, а то и все три седмицы надо скакать с заводными лошадьми, однако же пришли дружинники черниговские с воеводой Евпатием Коловратом. Хоть припозднились, но такую порку устроили татарам, что те и посейчас опомниться не могут.

Эта новость показалась и вовсе несбыточной. Великий князь даже осерчал:

– Обоих подстрекателей в железа заковать. Пусть ночь посидят с крысами, а утром расспросим их с пристращиванием. Воды дайте, а брашно погодите, пусть натощак поразмыслят.

– Заковать?

Глеб резко отскочил в сторону, прижался к стволу дерева, затем обхватил его судорожно, царапая ногтями кору.

– Не пойду! – крикнул. – Я ведь не за тем сюда пробирался, чтобы с тобой собачиться и в цепях сидеть… Я пришел помочь тебе… Как увидел, что натворили татары в моей Рязани, сердце в груди перевернулось… Я пригожусь тебе! Я много чего знаю для тебя полезного!

– Уведите! – холодно велел Юрий Всеволодович. – В железа, пожалуй, не обязательно, и так никуда не денутся.

Дюжие мечники крепко обхватили с двух сторон Глебами он сразу понял, что и не рыпнуться ему, только сумел уж перед входом в избу повернуть набок голову и выкрикнуть:

– Готовься, князь! Не теряй напрасно времени, а монголу этому не верь!

Юрий Всеволодович, конечно, знал, что не он один не может смежить глаза в эту ночь, но чтобы бодрствововал решительно весь табор – это его даже обескуражило: неужто все уверены в неизбежности утренней сечи и неужто-таки соврали Глеб Рязанский и монгол Бий-Кем?

Три дня тому назад пришел небольшой отряд ополченцев из Белоозера. Это были местные жители, занимавшиеся ловлей белок и куниц, называли их сицкарями за необычный говор. Жирослав Михайлович отвел им место, посоветовал рыть землянки или ставить срубы. Сицкари отказались:

– Зацем? Мы привыцны, а рецку Сицу знаем с малолецсцва. Тут мы цто дома на пецке.

Юрий Всеволодович придержал коня возле сицкарей, немало подивился тому, как расположились они на ночлег. Вырыв в снегу квадратные ямы и расчистив дно их до прошлогодней травы, они устроили охотничьи костры из трех сосновых лесин, положенных одна на другую по длине так, что они не пылали, а лишь непрерывно тлели и обогревали, словно печи.

– И тепло?

– Прям горяцо! Мы сперва на земле жгем, угли сгребаем, а уж после этого нацинаем нодью жець на всю ноць.

– Что же не спите, час поздний?

– Не хоцим.

– Ну, раз не хотите…

– Ага, не хоцим, потому как люди твои про такие цудные дела говорят, цто не знай – верить ли?

– Что? Что за чудные дела?

– Сказывают, цто богатырь русский объявился… Клицут как-то непонятно, вроде – Околоворот?

– Околоворот?.. A-а, Коловрат! А вы от кого это проведали?

– Да твои люди, дружинники, сказывают, будто он все полки Батыги расцехвостил!

– И на нашу долю оставил. – Юрий Всеволодович понужнул коня и повел его небыстрой скачью к ближнему костру. Два вооруженных мечника и стремянный конюх держались на пол-лошади сзади великого князя.

Просто удивительно, как скоро рассказы монгола и Глеба Рязанского стали известны всем. Да еще и со всяческими подробностями, которых становилось все больше и в которые все меньше верилось.

Сперва говорили, что воевода Ипатий Львович Коловрат, посланный великим князем рязанским Юрием Игоревичем в Чернигов, вернулся с воинством в тысячу семьсот человек. Но мог ли Михаил Черниговский за малое время собрать столь большую рать? Да и как было отправлять всех, оставляя всю свою землю беззащитной? Как могли воины Коловрата сохранить силы после изнурительного перехода по зимним неустроенным дорогам? Будто из тысячи семисот ратников верхоконных лишь триста человек, а остальные пешцы, но это и вовсе дело несообразное. Разве что триста дружинников – это те, которых отпустил Михаил Черниговский, а остальные уж пристали к ним на разных землях? Да, триста всадников можно сохранить в атом переходе. А в лесах после первых стычек с татарами могли уцелеть разрозненные отряды ратников и ополченцев, которые охотно пошли за Коловратом, чтобы отомстить за разорение Рязани, уж они-то, надо думать, отвели душеньку, сами в жестокой сече полегли, но и великое множество татар с собой унесли.

Юрий Всеволодович остановил лошадь у костра, который разложен был за густыми зарослями терновника на расчищенной лесной поляне в окружении елей и берез. Спешившись и передав повод стремянному, Юрий Всеволодович вышел на узенькую, пробитую в снегах тропинку.

– Ипатий-то сзади на стан Батыги налетел, – долетели до него слова кого-то из сидевших у костра.

Юрий Всеволодович приостановился, уже не удивляясь, что и тут известно стало про Коловрата. Воины лежали вокруг костра лицом к огню, облокотившись на подостланные еловые ветки, иные прямо на снегу.

– А ты-то откуль прознал? – неуверенно спросил рассказчика кто-то из слушателей.

– Великий князь Юрий Всеволодович зятя моего приставил караулить монгола и Глеба Окаянного. Они там сидят, а зять-то, не будь разиня, приник ухом к двери и все вызнал.

– Ну-ну, бухти давай..

– Рассказывай, Проня!

– Да-а… Налетел Ипатий и почал сечь без милости. Смел все полки татарские. Татары стали как пьяные, они думали, что это мертвецы восстали. Ипатий и его дружина били татар нещадно, ажник мечи у них притупились, и они тогда взяли мечи татарские. Пять воинов Ипатия изнемогли от ран, татары схватили их и привели к царю Батыю. Царь Батый им:

– Какой веры вы, с какой земли и почто так много зла мне сотворили?

– Веры мы христианской, подданные Юрия Игоревича Рязанского, состоим в полку Ипатия Коловрата, посланы князем Ингваром Ингваровичем тебя, царь, почтить, честь тебе воздать. Уж не обессудь, царь: не успеваем наливать чашу на великую рать татарскую.

Царь подивился их мудрому ответу и послал шурина своего – то ли Хостоврула, то ли Товруловича, зять не расслышал толком-то. Кажись, Хостоврула…

– Да ладно, все равно! – торопили его нетерпеливые слушатели. – Рассказывай знай!

– Да-а, послал, значит, Батыга шурина своего Хостоврула на Ипатия, а с ним сильные полки татарские и велел взять Ипатия живым. Съехались Хостоврул с Ипатием…

– Ну-у!..

– Ипатий наехал на Хостоврула и рассек его наполы.

– Напополам?

– До седла!

– Известно, Ипатий-то исполин, на медведя один хаживал, что ему какой Хвосторул?

– Не Хвосторул, а – Хостоврул.

– Да не мешайте вы… Рассказывай, Проня!

– И многих тут хоробричей татарских Ипатий побил. Испугались татары и начали направлять на него пороки, которыми они стены Рязани крушили. Из сточисленных пороков били камнями по Ипатию и едва-едва смогли убить его. Как убили, так понесли тело его к Батыге. Собрались все мурзы и князи татарские, дивились храбрости и крепости и мужеству Ипатия. И сказали мурзы и князи царю Батыге:

– Мы со многими царями, во многих землях, на многих бранях бывали, а таких удальцов и резвецов не видали, ни отцы наши не рассказывали о таких. Рязанцы – люди крылатые и смерти не имеющие, так крепко и мужественно ездят, и ни один из них не уйдет с побоища, если жив.

Царь Батыга посмотрел на тело Ипатия Коловрата и сказал:

– О, Коловрат Евпатий, хоть с малой дружиной напал на меня, да многих моих сильных богатырей побил, многие полки от тебя пали. Если бы у меня такой, как ты, служил, держал бы его против сердца своего. – И отдал тело Ипатия дружинникам нашим, которых поймали на побоище, и отпустил их своим царским повелением, ничем не повредив. Вот так, говорят, все и было, – закончил рассказчик.

– А где было это, Проня?

– В земле Суздальской.

При этих словах Юрий Всеволодович сделал резкое движение, провалился одной ногой в снег. Чтобы не упасть, ухватился за низко свисшую лапу ели, с нее густо посыпался снег. Сидевшие у костра встрепенулись, стали настороженно вглядываться в темноту.

Первым разглядел великого князя повар, который стоял возле котла и снимал накипь длинной деревянной ложкой.

– Бьем челом, государь, просим пожаловать на снедь нашу. – С этими словами повар вышел навстречу Юрию Всеволодовичу, сняв шапку и отвесив поклон.

– Хороша похлебка-то? – спросил Юрий Всеволодович.

Повар, парень, видно, веселый и дерзкий, ответил:

– Сам бы ел, да князю надо!

– Давно ли поваришь?

– Нынче первый раз. Все я сделаю, все я стяпаю, за вкус не берусь, горячо состряпаю. Испробуешь, княже?

– Нет, благодарствую. Откуда будете?

– С князем Святославом прибыли. Да вот и зятя своего тут встретил, – радостно сообщил встрепанный Проня, уже немолодой, но очень веселый, оттого что такая здесь жизнь, сытая, мужеская, не сравнить с деревенскими надоевшими трудами. – И вообче, тут хорошо… С воинами лучше! Век бы воевал! – добавил Проня и встал навытяжку перед великим князем.

– Ты, я слышал, про Евпатия Коловрата говорил? Не понял я, отчего это он в Суздале напал на Батыя? Знать хочу, как же Евпатий в Суздаль пришел? Из Рязани-то?

– Знать, по Батыевой тропе – по тропе из пепла да из крови.

Юрий Всеволодович понял, истины не добьешься, да и откуда Проне это знать – что услышал от зятя, то и передал, да еще небось с самодурью.

– А откуда же у Коловрата воинство столь великое взялось? Не из Чернигова же?

– Како! Чернигов далеко. Колокол вечевой из пепла в Рязани поднялся в воздух сам и сам же зазвонил. Все, кто жив остался, пешцы и конники, простой люд с рогатинами да топорами, на звон этот собрались, кто из леса или оврага, из какой другой схоронки повылазили и под стяг Ипатия и стали.

– Готово! – объявил повар. – Подходи, кто смелый!

Прибывшие на Сить из разных мест ополченцы принесли с собой самое необходимое – кроме оружия и доспехов, еще нож, топор, веревку, огниво с трутом и непременно выдолбленные из кленового дерева ложку и миску, у иных были еще и оловянные кружки, деревянные ковши.

Получив свою долю харча, каждый усаживался на прежнее место. Легкий ветерок заваливал языки огня и дыма. Уклоняясь от них, воины сдвигались по сторонам, прикрывали ладонью свои миски с похлебкой.

– Чую, с говядиной? – потянул носом Проня. – У вас тут и поста нету? Вот это жизня! Возьмите меня в дружину! Я храбрый!

– У котла с похлебкой, – осадил будущего дружинника десятский.

Здоровый дружный хохот покрыл его слова.

– Чай, и мы не лыком шиты! – раздался бодрый голос. – Ипатий Коловрат, чай, не один на Руси!

– И то: не лаптем похлебку хлебаем!

Юрий Всеволодович отошел, погладил морду коня, нежно опушенную инеем, в этот короткий миг вдруг так поверилось в победный исход предстоящей рати…

Снова и снова воскрешал он в памяти сказанное ему пленниками. Правда ли, что татары решили до тепла не воевать? Правда ли, что войско Батыя разбито рязанцем Коловратом? Это было бы слишком хорошо…

Тогда, значит, татар можно бить! До весны можно скопить сильное воинство. Значит, и сыновья все могут прийти на помощь!

– Глеба Рязанского доставить ко мне! – приказал мечнику.

Легконогий молодой оруженосец скоком метнулся из шатра.

От тусклого глиняного светильника Юрий Всеволодович зажег трехсвечие на бронзовой подставе. Хотелось видеть глаза рязанского Каина, понять, где он лжет, а где говорит правду.

Но вместо Каина вошел Святослав, подобревший, как всякий человек, утоливший голод. Он объявил, что теперь хочет спать, и пал на ложе, блаженно вытянувшись.

– А я котору ночь не сплю, – сказал Юрий Всеволодович с угрюмой завистью.

– Охо-хо! – сказал на это Святослав, широко зевая. – Больше не троясь меня никакой докукой. Умучен я лишением отдохновения, покоя.

– Я опять послал за Глебом. Сейчас придет.

– Надоел он мне. Все врет, – отозвался Святослав сквозь дремоту. – Не вовлекай меня и не зли. А то уйду к Васильку спать.

А говорить хотелось с братом, ой как хотелось. Кому же еще душу раскрыть наболевшую? Пусть возражает, обвиняет, только не молчит, не лежит вот так беспомощно, разинув рот и свернув голову набок. Кому же рассказать, что тут, в снегах, передумано? Кому признаться, что ожидание столь несносно?

– Многие самовидцы, из Рязани притекшие, вместе со скорбью великою по князьям своим и от того еще не могут скрыть своего огорчения, что допрежь срока вышли князья рязанские из города и… – Юрий Всеволодович тут вы-молочку сделал, чтобы привлечь сугубое внимание Святослава, – и сотворили особь брань. – Он говорил как бы сам с собой, размышляя и не ожидая ответа.

Но Святослав вдруг сказал, спя:

– Отчего же ты после этого не помог им?

– Ты опять о том же? – Юрий Всеволодович с трудом сдержал подступившее бешенство. – Удивляюсь я на тебя.

– Надо было объединять все силы и бить татар в Рязани. Раздавить их там, – советовал Святослав, по-прежнему спя. – Почему ты не захотел?

– Ты просто слова говоришь ртом, а не мозгом и мыслью рожденные! Я не за-хо-те-ел!.. Ты знаешь, сколько верст от Владимира до Рязани? Триста! Даже более. А сколь речек надо вброд перейти? Лед еще не стал, ледяная каша и закраины. Ты пробовал так переправляться? Это же всех загубить! И коней, и пешцев, и обозы. Клязьма! Воря! Яуза! Колокша! Пекша! Москва! Ока!.. А в лесах и поле что творилось?

– Что такое? – пролепетал Святослав коснеющим языком.

– Снегу лошади по брюхо, вот что.

Святослав вдруг сел на постели, будто и не спал:

– А татары на верблюдах, что ли, прибыли? У них не такие же лошади?

– Я тебе объяснять хочу!

– Стоит ли? – сказал Святослав совсем чуждо и отстранение.

Юрий Всеволодович круто обернулся к нему:

– Что хочешь сказать? Не надо тебе объяснять? Иль и теперь в бой вступать не стоит, а бечь всем на Белоозеро?

– Подожди. Дай мне собраться с мыслями. – Святослав потер лицо ладонями.

Он привык чувствовать себя как младший брат, во всем и всегда согласный со старшим. Он и сейчас, в свои сорок два года был совершенно покорен Юрию Всеволодовичу, не прекословил, даже если имел свое, иное суждение. Однако события последних двух месяцев произвели столь сильное возмущение в его душе, а будущее виделось ему столь смертельно опасным, что он впервые решился на прямой разговор, не боясь вызвать гнев старшего брата. Упрекая Юрия Всеволодовича за то, что тот не пошел на помощь Рязани, он не мог не признать в душе, что брат все верно сделал, все, что было во власти великого князя. Но сидело занозой сомнение, которое он и сам для себя никак не мог ясно определить. Ну да, верно говорит брат: напрасно рязанские князья вышли, вместо того чтобы щитить надежнее город, да, верно. Но ведь уже погиб сын великого князя Федор… Вот оно в чем дело!.. Вот почему не хватило рязанцам благоразумия! И Святослав произнес вполголоса слова осторожные, но важные для обоих:

– Я все о князе Федоре думаю…

Юрий Всеволодович сразу понял, что имел в виду брат.

– Неуж и в его гибели меня винишь?! Святославле, помысли, возлюбленный брат я твой али тигр хищный, рыскающий?

– Не знаю. Ничего я не знаю, – прошептал Святослав, пряча лицо в ладонях.

Жалость к нему, к себе затопила Юрия Всеволодовича.

– Мы в несчастии, и тьма затмила наш зрак душевный. Надо опомниться, успокоиться. Послушай, разве я желал кому-нибудь зла? За что ты меня так?

Святослав поднял на него глаза:

– Не знаю. Прости меня, брат. Не оба ли мы в заблуждении и помрачении? Когда я там, в Ростове, таскал в подвал книги, премудростей полные, я думал о том, что смерти наводятся роком жизненным. Не настал ли для нас сей страшный час судьбы? И мы поругаемы, укоризны исполнены, мечемся, подобно рою пчелиному, из улья изгнан-ну. Нет мира меж нами, нет мира внутри нас. Как противустанем разбою?

Юрий Всеволодович сел рядом, прижался лбом к виску брата:

– Крепиться надо. Неуж пропадем и с лица земли исчезнем? Неужли умысел Божий о нас таков?

– Великий князь, дозволь войти? Привел я пленника-то! – раздался снаружи голос мечника.

Рязанского князя нарочно посадили в угол, чтоб лицо его было освещено и взгляд нельзя было спрятать.

Понял ли Глеб Рязанский умысел хозяина либо уж такая у него закоренелая привычка выработалась – выглядывал осторожно исподлобья глазками маленькими, глубоко утопленными, по которым ничего не угадать.

– Ну, спрашивай! – начал он первый.

– О чем?

Глеб покривился:

– Не притворяйся. О татарах, понятное дело…

– Да ведь ты не скажешь, а скажешь, так соврешь.

– Зачем же привести велел?

– Понять хочу, как тебя земля носит?

– Как носит? Да так: против неба на земле, на непокрытой улице. На чью землю приду, тому и кланяюсь…

– И что же, везде тебя принимали, Святополк Окаянный?..

– Святополк Окаянный – не то что я, он своего добился, не зря братьев Бориса и Глеба умертвил: после Владимира Красное Солнышко четыре года киевский престол занимал, великим князем величался!

– Святополк хоть и взлез с окровавленными руками на трон, но земля наша не захотела его носить, в помрачении ума кончил жизнь свою где-то в Богемских пустынях. А у тебя разум на месте, изворотлив ты и блудлив, как я погляжу.

При этих словах Глеб неожиданно вскочил, впился взглядом в лицо Юрия Всеволодовича. Под болезненно красными, вспухшими веками его темные, без зрачков глаза казались непроницаемыми, однако что-то таилось в их глубине, на самом дне – ужас ли, безумие ли… Но только миг один и длилось его замешательство, Глеб овладел собой, снова опустился на колени, но голос все же выдал его, чуть дребезжал, когда он спросил:

– Ты хочешь, стало быть, знать, почему я с ума не съехал или не вздернул себя на осину? А зачем? – Глеб с нарочитой наглецой ухмыльнулся в седые усы.

– Ну, ладно… – выдохнул Юрий Всеволодович. – Я не духовник твой, чтобы выслушивать бесстыдные глаголы… А другие-то навряд от тебя и услышишь…

– Не веришь мне? Я знал, потому с собой тебе важного татарина привел. – Глеб заерзал, выказывая побуждение подняться с колен и вылезти из угла.

– Он же монгол?

– Кто их разберет, все они одна морда. А ты его накормил? Мы ведь с ним с третьего дня ни маковой росинки во рту не держали.

Юрий Всеволодович позвал отрока:

– Подай меду и хлеба.

Отрок положил на столешницу каравашек, поставил долбленную из кала солонку и глиняный запечатанный кувшин.

– Нацеди в чашу. Ему одному.

Глеб нетерпеливо опрокинул в волосатый рот тягучий крепкий мед.

– Налей еще.

Опорожнив вторую чашу, он сразу заметно подобрел, глаза под мохнатыми бровями стали блескучими и шалыми.

– Я тебе, царь Георгий, как на духу скажу…

Юрий Всеволодович смотрел испытующе, прикидывал: спьяну ли, с издевкой или из сугубой учтивости и усердия царя подпустил?

– Хлеб-то мягонький! – Глеб любовно поглаживал белесую корочку ржаного каравайчика. – Сами печете?

– Пекли… А нынче уж ни муки, ни житного квасу. Жду Ярослава из Новгорода, вот-вот должен быть.

– Каравай начинают с головы. – Глеб снял с пояса укладной нож, раскрыл его и отрезал хрустящую горбушку.

Двадцать лет проскитался я на чужбине, там только лепешки пекут. А вот, видишь, не забыл, что каравай с головы починают. – Он жевал не жадно, с удовольствием. Потом произнес, шамкая: – Навряд дождесси.

– Что?

– Не дождесси ты Ярослава.

Юрий Всеволодович никак не выдал себя, сидел неподвижно, не спуская с Глеба изучающих глаз. Наконец разрешил:

– Посоли хлебушко-то.

Глеб взял щепоть соли и продолжал с набитым ртом:

– Хан Батый сам пошел на Новгород через Торжок.

Он посмотрел на кувшин, потом на Юрия Всеволодовича. Тот еле приметно кивнул головой, и Глеб без смущения пододвинул к себе кувшин. Выпил одну чашу и сразу же наполнил снова, уже не спрашивая позволения у хозяина. Налил всклень, да не впрок: то ли поторопился, то ли захмелел – тягучий вишневый мед потек по бороде и груди. Глеб поднялся, намереваясь выйти из угла, Юрий Всеволодович осадил его:

– Не суетись! – сказал властно и жестко.

– Ты погляди, как я оболочен, ровно ярыжка, – пожаловался Глеб. – И цвет-то не угадаешь, то ли сер, то ли зелен, полы-то одни мохры. – И опять потянулся к кувшину.

– Довольно!

Глеб вздрогнул и отшатнулся, как от удара, помолчал, насупившись.

– Вы-то с Ярославом в благоденствии родились, а я обречен на испытания смолоду. Ты вот к Мстиславу Удалому на Калку не пошел, к моим рязанским князьям не пошел, а Ярослава ждешь? Чегой-то он пойдет твой Владимир щитить, когда у него у самого на попечении город поболе и побогаче твоего?

Руки великого князя, лежавшие на столешнице, сжались в кулаки. Глеб опасливо покосился на это движение, но все равно гнул свое: