Текст книги "Влюбленные антиподы (СИ)"
Автор книги: Ольга Горышина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)
Глава 56 «Похмелье»
– Ты думаешь, что будешь дрыхнуть?
Я ничего не думала – я действительно открыла глаза по первому же зову с твердым намерением встать с кровати. Глаза сами закрылись. А вдруг эти дополнительные десять минут сна самые целительные?
– Даша, если тебе нужна таблетка, то до аптеки надо добежать… Хотя, уверен, тебе поможет обычный кофе, но его тоже не подают в постель!
Да черт с ним с кофе… Главное, что не подают овсянку!
– Выпей йогурт и пошли…
Ну чего он трещит над ухом?!
Я даже уши ладонями закрыла.
– Я знаю, что тебе плохо, – присел у кровати Кузьма. – Но тут я тебе ничем не помогу. Надо выйти на воздух. Надо дойти до кофейни.
Говорит, хотя понимает, что я его не слышу. Вот не слышу и все… И он развел мои руки в разные стороны. Голова моя тут же упала ему на плечо. Он обнял меня, я его – тоже. Вот так бы поспать… Вот так я, кажется, и спала всю ночь… Надеюсь, я не пинаюсь. Не может же он из вежливости молчать!
– Даш, ну хочешь, на машине поедем?
От слова "машина" меня прошибло как электрошоком. Я вздрогнула и еще крепче прижалась к нему.
– Даш, так дело не пойдет… Ну, хочешь, я сбегаю за кофе…
– Нет, я пойду, – говорила я, продолжая сидеть на кровати, и еще сильнее вжала ему руки в спину, почувствовав его намерение встать с колен. – Сейчас, чуть-чуть, немного…
– Даш!
Он рванул меня вверх, и я встала. Вернее, повисла на нем, как плакучая ива. Нет, плакать мне не хотелось… Сказала же – просто поспать.
– Даш, у тебя нет никаких таблеток?
– Есть, – прохрипела я по-прежнему ему в плечо. – Я не хочу их пить. На голодный желудок. До тошноты, блин, болит… Не надо было пить вторую бутылку…
Он отпустил меня. Нет – отстранил. Не он меня держал, а я его. Обиделся? Ну ёлки…
– Дай йогурт.
– Сама иди за ним. Дорогу до холодильника знаешь.
Буркнул, как обиделся. Ну точно ведь обиделся.
– Кузь, мне было хорошо… – я протянула руку, но он был уже далеко, и моя рука повисла в воздухе, а сделать шаг вдогонку не было сил. – Но сейчас мне плохо. Чего непонятного-то?
Он обернулся.
– Я все понимаю, – и даже закивал, как китайский болванчик. Или просто болванчик. – И ты пойми, что единственное средство вернуть тебя к жизни, выйти на воздух и выпить кофе. А потом пойти плотно позавтракать. Конечно, – он ухмыльнулся. – Можно купить пива…
До подушки я дотянулась. Она была тут близко, я с ней перебиралась все утро на самый край кровати с твердым желанием встать. Сейчас я схватила ее с твердым желанием зафинделить ею в Кузю. Я кинула, он поймал. И повторил:
– Йогурт в холодильнике.
Я поплелась на кухню. Босиком. И голая. Тащить с собой саван из простыни я не стала. От йогурта сделалось легче. Немного. И только в животе. Но сейчас все было лучше, чем было до этого… Однако ноги не совсем слушались и усадили меня на стул.
– Не раскачивайся, – схватился Кузьма за спинку. А я раскачивалась, да? – Ты же знаешь, что они на соплях…
Я поднялась – сейчас во мне все, кажется, было на соплях. Счастье, что я хотя бы не хлюпала носом.
– Шорты, майка, носки, кроссовки…
Я взглянула на Кузьму исподлобья, и он заткнулся. А я оделась – медленно, зато верно. Не перепутав что и куда. Вернее, на которую ногу…
Кузьма крепко держал меня за руку, хотя я не собиралась падать. Голова болела, кости ломило, задницу тянуло, но поляну я секла, то есть шла по дороге ровно.
– Кузь, я не пойду по шоссе, даже если это короче!
Я-то иду по прямой, но вот по серпантину ездят все же по кривой… А пешеходных троп тут нет. Так что лучше вниз, к пляжу, и по тонкой береговой дорожке два километра вперед…
– Даш, возьмем водный велосипед? – замер он перед знаком проката у крохотной пристани.
Я кивнула. Я сейчас на все буду кивать. До кофе…
– Я серьезно! – не унимался Кузьма.
Я тоже была ну очень серьезной.
– Мне плохо! Ты слепой?
Взять бы так и влепить его головой в каменную стену, чтобы научился сначала думать, а потом уже говорить!
Вид у меня оказался достаточно грозным даже для уток – целое семейство мамы и выводка прижалось к стене при нашем приближении. Я, наверное, выглядела как зомби. Оставалось вытянуть вперед руки и мычать: "Кофе, кофе, кофе…" И просто чудом мы дошли до кафе, не переругавшись в пух и прах. Не чудом, а просто Кузьма на время заткнулся.
– Хочешь пирожок?
– Я ничего не хочу! – почти кричала я, потрясая дурацким стаканчиком, в котором плескался абсолютно дурацкий кофе. – Мне плохо!
– Даша, я не слепой, – ответил Кузьма спокойно.
А я продолжала трясти стаканом, и из его носика уже выплеснулось пару капель – пока еще только на крышку, но скоро я залью кофе и себя, и его, и всю улицу…
– А мне кажется, что слепой!
Я отвернулась. Просто не хотела его видеть. Вернее, не его, а солнце, которое даже сквозь солнцезащитные очки щипало до рези в глазах.
– Даш, – его руки легли мне на плечи, подбородок – на макушку. Что за дурацкая манера обниматься?! – Я куплю кекс. Вдруг захочешь…
– Да покупай, что хочешь! – взвизгнула я, и он убрал с меня свои ручищи.
Да, что хочешь! Только я не зайду внутрь: увижу винные ряды – расколочу все бутылки к чертовой матери!
Но кекс я съела и кофе допила, и не потому что хотела, а потому что мы вознамерились зайти в церковь! Я зашла туда, чтобы сесть. Кузьма – чтобы купить свечу в подстаканнике и оставить зажженной подле Богоматери, потому что мы не знали, куда еще поставить… Спасибо, что Таська жива. Как говорится, остальным не бог, а человек располагает. Выкарабкается. Поумнеет? А, может, она умная. Ну и плевать, что дура в глазах брата. Брат сам-то умом не блещет.
– Даш, что будем делать?
Разве умный, глядя на меня, задал бы подобный вопрос. Мы завтракали сэндвичами, которые я даже при большом желании не могла запить апельсиновым соком. Пришлось отхлебнуть новый кофе, хотя Кузьма хотел попросить для меня какао. Но меня что-то от одного воспоминания об его вкусе начало мутить.
– Спать, – отрезала я.
– После кофе?
– После вина!
Я смотрела на окошко в кухню, на котором красовался самодельный кораблик. Палочка с парусом и вместо корпуса – бутылка вина. Да пусть провалятся все виноделы Хорватии в преисподнюю!
– Ты серьезно?
Боль уже подобралась к бровям, и я еле удерживала глаза открытыми.
– Да, Кузя, я никогда еще не была настолько серьезной…
И он отвел меня домо й. Лечь спать я сумела самостоятельно, даже на секунду не задумываясь о том, что все это время будет делать Тихонов. Да что хочет, то пусть и делает!
Я спала. Или была в забытье. В черной дыре! Что собственно одно и тоже. Голова болеть перестала. Но бодрость духа не вернулась. Я посмотрела на часы – млин, я даже двух часов не проспала.
Выглянула из комнаты. Никого. Даже посмотрела во двор. Снова никого. Даже машины. Отлично! Достала из холодильника холодные фрукты и стала их есть. Фруктоза, помоги! Но без душа животворящего у меня вряд ли получится воскреснуть. Однако и из него я вышла еще не совсем человеком и зарычала на вернувшегося Кузьму зверем:
– Что это за фигня?
Я говорила про бутылку из зеленого стекла с этикеткой, на которой были изображены лимончики.
– Лимун, – ответил Кузьма и протянул бутылку мне. – Лимонад. Выпей, пока холодный.
Я глотнула. Странный вкус. Сделала еще глоток… Блин. Мне бы сразу заметить пену у горлышка!
– Эта хрень с градусами?!
Я чуть не съездила его этой бутылкой по наглой роже. Но все же сдержалась и поставила недопитой и неразлитой на стол.
– Даш, там градусов, как у кефира. Пей, – он снова сунул мне бутылку. – Вкусно ведь?
Я кивнула и продолжила пить, но на середине бутылки сдалась.
– Сам допивай.
И он допил.
– Тебе легче?
Я покачала головой.
– Так себе…
– На улице жара, так что сиди под кондиционером. Сиди, – и он указал мне на стул. – Сейчас я сыра нарежу. И хлеба. Купил у них с корочкой. Подумал, вдруг хотя бы хлеб погрызешь…
– Спасибо.
Но я ела не только хлеб. Аппетита особого не было, но живот крутило от голода, и я решила его немного набить едой.
– Мы плавать пойдем? – буркнула я в итоге. – А то что весь день делать?
Он пожал плечами:
– С такой тобой действительно нечего делать…
Я снова насупилась. Да пошел ты…
– Кузь, а ты решил, что мы разгрузим самолет не только на вино?
Он ничего не ответил. Просто забрал у меня тарелку и стакан, чтобы поставить в посудомоечную машину.
– Извини, – буркнула я ему в спину. – Что-то снова голова разболелась.
– От жары. Вечером погуляем, станет легче.
Мне бы его оптимизм!
– Кузь, а у тебя никогда похмелья не бывает?
Он снова сел к столу и принялся резать инжир на четвертинки.
– Бывает, – он протянул мне блюдце, и я взяла самый маленький кусочек. – От большого количества водки, поэтому я не пью. Знаешь, к черту это вино, если тебе так от него плохо.
– А как же хорватский подарок? – я стрельнула глазами в сторону домашней наливки.
– А это не вино, это амброзия. Даш, – он не сделал даже перехода. – Зачем эта сука мне Таськину фотку прислала?
– Для отчета, – выдала я тут же. – Ну чего ты паришься?
– Ты бы просто эту фотку видела…
– Не надо! – тут же запротестовала я.
– Да и нечего. Я удалил. Не хочу видеть сестру такой…
– Кузь, вот ты сейчас просто так заводишься…
Он начал выстукивать пальцами по столу барабанную дробь.
– Наверное, действительно зря психую… Но я не могу, – он растопырил пальцы, и руки у него реально тряслись. – Так бы и придушил.
– Кузь, ну хватит! Реально – хватит. Она ж не специально в дерево влепилась…
– Но Таську под удар поставила специально! – повысил он голос.
– Окей… Скажи мне теперь, что ты точно взял бы удар на себя? Скажи!
Он молчал.
– Кузь, остынь. Таська сама с ней дружит. Сама.
Он поднялся. Нет, вскочил. Хорошо, стол остался на месте.
– Ты не понимаешь! Просто не понимаешь!
И шарахнул дверью во двор.
Да, не понимаю. Но и ты не понимаешь, раз не можешь ничего связно объяснить, а только дверью хлопаешь. Двадцать пять лет будет. А ребенок ребенком, хуже восемнадцатилетнего!
Глава 57 «Щетина»
– Плавать идем?
Идем, конечно! Нельзя же целый день просидеть взаперти. Особенно, после того, как выяснилось, что вместе с лимонным пивом, Кузьма купил ещё и желтый мячик для водного поло. На пляже в воде плавала надувная сетка, и сейчас, ближе к вечеру, детей, желающих поиграть в мяч, не нашлось, поэтому мы без зазрения совести отогнали ее на глубину.
Учились играть по хорватской системе. От бразильской (или какая она там была в Ералаше?) ее отличало лишь то, что вместо стеклянного окна на спиной, впереди была соленая вода, и каждый пропущенный мяч вынуждал меня целую минуту жмуриться. Почему же морская соль так дерёт глаза?!
– До буйков?
Мы бросили мяч и поплыли, а потом пошли гулять – и я снова держала Кузьму за руку, чтобы тот не полез доставать для меня морского ежа. И еще хватала его за руки, когда он слишком нахально лез мне под футболку – заветная скамейка тоже оказалась в закатный час никому не нужной. Но, но, но, но… За спиной все же ходят люди, солнце все же светит, и вообще-то на все про все существует ночь…
Мы думали поужинать дома, а потом мне вдруг очень захотелось салата с хамоном и моцареллой. И точно не хотелось ничего, окромя минеральной воды, а потом и она не пошла, и мы взяли "природну воду", то бишь амброзию из-под крана. От мороженого я отказалась – сначала, а потом взяла лимон. В качестве втыка за дневное пиво.
– Ты каждую мелочь будешь мне припоминать? – то ли серьезно, то ли притворно обиделся Кузьма.
Буду. Конечно, буду – для меня это не просто отпуск. И даже не первый сексуальный опыт, пусть и не совсем удачный. Это нечто большее – это осознание того, как можно ошибиться в человеке. Если бы я хоть наполовину знала Кузьму так, как знаю его сейчас, то он никогда не стал бы у меня первым. Одна девчонка говорила, что специально пошла с парнем, которого даже имени не знала и никогда с ним больше не встречалась, чтобы, не дай бог, не влюбиться… Или не так, не так она говорила: первая любовь, она всегда болезненная, после первого секса часто разбегаются – так зачем мучить себя? Лучше потом найти того, с кем будет хорошо. Потом…
Я смотрела на Кузьму – как он по-детски пытается выскрести оставшееся в углублении креманницы мороженое. Какой же он все-таки странный… Хороший или плохой – не разберешь. Правильное слово – странный.
– О чем ты думаешь? – неожиданно спросил он.
А может и ожидаемо. Это просто я, залюбовавшись им, не заметила, как он бросил ложку и уставился на меня.
– Ни о чем, – я перевела взгляд на море, которое темнело за листьями винограда, обвившего террасу ресторана. – Что будем делать завтра, кроме как плавать?
– Побежим. Утром. До монастыря и обратно, – ответил Кузьма без запинки, будто только об этом и думал, когда вылизывал мороженое.
И еще думал о том, как стащит с меня майку, как только мы перешагнем порог дома.
Он даже не попытался закрыть дверь на ключ. Он о плохом не думал, и я тоже не стала. Но все же успела подумать про завтрашнюю стирку, глянув на наше любовное поле боя… Куда делась аккуратность Кузьмы? Мог бы хоть простынь расправить… Нет, по трезвому с такими мыслями у меня точно ничего не получится. Надо сосредоточиться на поцелуях, в которых еще чувствуется вкус лесных ягод – не зря он подчищал мороженое. Да и вообще он не зря все делал. И не зря я поехала в Хорватию, и не зря пробежала по стене в Стоне – не будь того поцелуя, ничего бы не было… И разве можно думать о похмелье, когда пьешь вино? Нельзя… И я не хочу думать о том, что мы будем делать завтра, послезавтра и послепослезавтра и вообще в другой жизни, которая начнётся по ту сторону границы…
Сейчас нет никаких границ, кроме прямоугольника кровати, с которого надо постараться не свалиться. А если и свалишься – тоже не беда, главное увлечь за собой одеяло…
– Даша, а если бы я не полез к тебе, ты бы так и уехала без… первого секса? – спросил он, когда мы перебрались в соседнюю комнату и я чуть ослабила хватку его рук у себя под грудью, понимая, что не сделай я это сейчас, мне так и придется спать всю ночь… Нет, оставшуюся половину ночи.
Как хорошо, что перед глазами дверь – закрытая, а не его глаза – открытые. И все равно слова не идут.
– Не знаю… Может быть, поцеловала б тебя первой…
Как легко говорить, не видя этих глаз…
– В последний день? – он не хихикал, он просто пытался говорить, уткнувшись носом в мою подушку, и поэтому выходило смешно! – Думала, раз и сразу в дамки?
– Я вообще не думала, – буркнула я тоже в подушку, которая волной топорщилась возле моего носа. – Думаешь, если бы я все тщательно спланировала, вышло бы так по-дурацки?
Он ничего не ответил, только засопел. Снова на себя чужую вину примеряет? Я развернулась и нарвалась на поцелуй. Не короткий. Не примирительный. А…
– Кузя, блин… где мы спать тогда будем?
– А мы разве будем спать? Я тебе разрешил поспать утром. И вообще я поставлю будильник, чтобы не проспать самолет…
Да с него станется! Хоть бы на завтрашнее утро не ставил будильник. И о чудо, я проснулась первой. Наверное, потому, что мы спали спина к спине, на двух разных подушках, проверяя у друг друга пятки на предмет шершавости, достояние отпуска.
Сейчас я лежала к нему лицом, а его закрытые глаза смотрели в потолок. Он закинул руку за голову, и я не могла понять, как можно спокойно дрыхнуть с такой напряженной лопаткой. И как вообще можно дрыхнуть, когда я уже проснулась…
– Кузя… – позвала я сначала тихо, потом чуть громче, а потом поцеловала его.
– А я уж думал, не додумаешься, – скривил он губы, продолжая лежать с закрытыми глазами.
Зато вытянул руку из-под головы, чтобы притянуть меня к себе… Что, снова? Типа ты все заспал и не помнишь, что у нас это уже было сегодня ночью? Или тебе лень снимать постельное белье, и поэтому ты решил сделать так, чтобы резинка простыни сама соскочила с матраса, или…
– Даша, ты можешь не смотреть на меня так осуждающе, будто это нужно только мне?
Я не смотрела, я щупала – его, но нужно это было не только ему. Только…
– Ты колючий…
– Я знаю, – он ткнулся губами мне в ладонь, которой я пыталась отвести его лицо от своего лица. – Я могу не целовать…
И спустился к груди, но я снова схватила его за колючие щеки…
– Тут тоже больно…
Теперь я поймала его на животе.
– Да иди ты… побрейся! – уже в голос хохотала я, потому что этот засранец вспомнил, что кроме иглоукалывания, я боюсь еще и щекотки…
Я крутилась и не могла выкрутиться из его рук – люди, не боящиеся щекотки, никогда не поймут, как это ужасно, и я со всей дури заехала ему пяткой в нос, или в зубы, или в глаз… Главное, что мне перестало быть до колик больно.
– Даш, ты это, смотри, что делаешь…
Он потирал лицо.
– Кузь, это не смешно… – я села и обхватила себя руками. – Не щекоти меня никогда…
Зачем я произнесла это дурацкое слово "никогда"? Никогда принадлежит вечности, а у нас минус один день, четыре в запасе и даже если мы израсходуем все четыре пачки, это ничего не поменяет в природе наших отношений: отпуск вместе, жизнь – порознь.
– Хорошо, не буду, – ответил Кузьма и остался приминать коленями матрас.
– Спасибо, – ответила я, чувствуя себя под его каким-то странно оценивающим взглядом не просто неловко, а прямо-таки жутко.
Хотелось спросить, чего ты? Но я точно язык проглотила. Снова думала про оставшиеся дни. Сейчас как спросит снова, что мы будем делать? А я не знаю, что мы будем делать со всем этим… Что буду делать я, когда мы распрощаемся с ним в зале прилета. А так ведь и будет.
– Даш, а ты серьезно, что ли, боишься щекотки?
Хорошо, что он задал вопрос пулеметной очередью, а то бы я навоображала себе бог знает чего, сделай он после моего имени паузу, даже секундную.
– Боюсь. А что, похоже, что я придуриваюсь? – добавила я уже с обидой. И даже не за недоверие к моим слабостям, а за то, что минуты бегут и их не остановить.
– А кто тебя знает… – пожал он плечами как-то совсем по-детски.
– Иди брейся, если хочешь… – я не договорила. Ком встал в горле, или так проявилось нежелание называть жопу жопой.
У нас просто секс. Ничего не значащий. Для него. Но какого фига он тогда обнимает меня во сне? И теперь, если я даже и найду кого-то для секса, то никто меня вот так не обнимет ночью. Да, блин, Дашка, так же спать совершенно неудобно?! Нет, так спать приятно… Пусть и неудобно.
– Не хочу…
Я смотрела ему в глаза и не дышала. Не хочешь? Минус одна возможность почувствовать себя тебе нужной. Хотя бы для этого… Я ведь чему-то научилась, да? Я ведь не бревно? Тебе со мной хорошо?
Я смотрела и чувствовала, что разревусь – вот прямо сейчас. Не хочет…
– … бриться. Ты не представляешь, какая эта экзекуция…
Я почти выдохнула. Нет, нет, он раздерет мне все лицо, если я соглашусь на него небритого.
– Тогда пошли завтракать, – прикусила я губу, чувствуя на ресницах предательские слезы. А я трезвая, это не от вина. Это…
– Как насчет завтрака в постели? – усмехнулся Кузьма. – Закрой глаза.
С большой радостью – так легче держать слезы внутри себя.
– И долго мне так сидеть? – спросила я с вымученной улыбкой, хотя для себя уже решила просидеть так до окончательной победы над слезами. Ведь не объяснишь, отчего плачу. Он меня больше не щекочет. Или?
– Кузя…
– Я не собираюсь тебя щекотать…
– Но это щекотно…
Ну что за фигня – наждачкой по позвоночнику тоже не фонтан!
– Да что ты за неженка такая?!
Он стиснул руки у меня на животе и нагло вжался подбородком в плечо. Я сидела по-прежнему с закрытыми глазами, хотя плакать расхотелось – было щекотно, но пока не до слез. И команда – открой глаза! – до сих пор не прозвучала. Похоже, Кузьма благополучно забыл, что велел мне зажмуриться.
Я схватила его за руку и подняла ее вверх, пытаясь нащупать его запястьем его же щеку…
– Почувствовал разницу? – спросила я, ткнув его второй рукой в мою щеку…
– И эта разница мне нравится… Но бриться я не пойду… Я мечтал хотя бы в отпуске не бриться…
– И что же? – процедила я сквозь зубы, вновь чувствуя нестерпимую резь в глазах.
– Да вот… Девчонка красивая подвернулась…
Я не успела ничего сказать – или ответить, или промолчать, глотая обиду. Он ткнул меня носом в подушку: типа та мягкая… Как и его язык, сыгравший гамму на моей спине.
– Если чего-то не видеть, то его как бы и нет… – шептал Кузьма мне в ухо, касаясь шеи горячим языком, и я ежилась, потому что было щекотно…
– Мне можно открыть глаза? – спросила я, смотря в белую подушку.
– Можешь, все равно уже не увидишь моей щетины…
А зачем видеть? Я ее чувствую – она там, за моей спиной, на твоем улыбающемся лице. Тебе смешно – ты выкрутился, как всегда. Не хочешь чего-то делать и не делаешь… А я вот просто не знаю, чего хочу и ничего поэтому не делаю. Просто тихо, а порой громко принимаю твои ласки, и тебя, и приму все-то, что принесет с собой первый день в Питере. Пусть будет дождь. Тогда я просто скажу, что у меня на лице поцелуй дождя, а не твой – прощальный.
