Текст книги "Неизменная любовь (СИ)"
Автор книги: Ольга Горышина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)
Собака, не в пример хозяину, безумно радовалась моему возвращению. Облаяла всех для приличия, а потом приволокла замусоленный тапок – и сколько бы я не тянула его, не отдала: так в одном тапке и пришлось допрыгать до кухни. В доме по-армейски чисто. Может, Березов устал от уборки, вот и бесится?
Я вымыла руки и полезла в холодильник: на таких харчах можно прожить неделю. В пакете на столешнице нашлись мои любимые картофельные лепёшки, которые я тут же сунула в духовку разогревать. В четыре руки мы с мамой мигом сделали салат, то и дело оглядываясь к окну, за которым наши мужчины бродили среди камней и пней, которые пока еще не выкорчевали и не увезли.
– Я вот говорю твоему мужу, – возражал за ужином отец, – какого хрена отдавать такие бабки за вывоз камней, когда озеро под боком. Скиньте в воду и все дела.
– Пап, ты попытался хоть один из этих камней поднять? Вот и правильно, пупок развяжется. Фильм помнишь, «И на камнях растут деревья»? Так это про нас тут снято.
Березов молчал. И смотрел мимо. Мимо меня. Потом извинился и сказал, что пойдет ляжет. Мать проводила его до лестницы долгим взглядом, потом уставилась на меня.
– Чего сидишь? Иди посмотри, что с ним.
– Сказал же, что простыл, а тут пять часов рулить пришлось, – бросила я нервно, но все же пошла наверх.
Однако в спальне мужа не нашла. Там тоже покрывало было расправлено слишком идеально. Где он спит?
Открыла дверь в Мишкину комнату: чисто, пахнет свежим бельём. Перестирал все. Какой догадливый! А я и забыла напомнить ему сделать это. Соображает. Наверное, у мужиков при наличии женщины часть мозга, отвечающая за быт, уходит за ненадобностью в спячку. А потом раз – и мы сами с усами!
В комнату рядом я постучала.
– Чего стучишь?
Я вошла и закрыла дверь, хотя снизу нас не будет слышно и при открытой. Если говорить шепотом. Орать будешь – тонкие потолочные перекрытия выдадут все секреты.
– Ты действительно заболел?
– А что, есть сомнения?
Слава лежал поверх одеяла, скрестив ноги. Книга на животе, очки на тумбочке. Дурак… Схватил книжку, когда услышал мои шаги на лестнице, а про глаза забыл.
– Принести тебе чаю?
– Не надо меня обхаживать. Завтра будешь в маму играть.
Пришлось выпрямиться и свести лопатки аж до боли.
– А что ты мне хамишь? Что я такого сделала, чтобы заслужить все вот это? – развела я руками.
– Ничего, – голос у него реально дрожал. – Просто была хорошей мамой, а я был плохим папой. От которого нужны только деньги и больше ничего. А теперь уже и деньги не нужны. Можно у мамы взять.
Я выдохнула. Шумно. И так же шумно опустилась на край кровати, едва удержавшись от желания потрясти придурка за ноги. Если бы точно знала, что так можно вытрясти из муженька дурь, непременно бы сделала это.
– Ну что ты у меня за пингвин такой?
– Почему сразу пингвин? – и Слава тут же развел в стороны ноги в чёрных носках, которые нервно тер друг о дружку.
– Это из мультика про пингвиненка Лоло.
– Чего это тебя потянуло на детские спектакли, детские мультики… Я еще чего-то не знаю? Ты мне намекала там про дедушку…
Я откинулась на спину. Думала упасть ему на ноги, но Березов успел их подтянуть – в итоге пропружинила на матрасе.
– Просто ты стал, как ребенок. Забыв, что твой сын все еще ребенок. Сам ему позвони, сам поговори… о чем-нибудь, – я перевернулась на бок и подложила руку под щеку. – Я просила Мишку позвонить тебе. Он ответил, что не знает, о чем с тобой говорить.
– Я и говорю – не о чем. Никогда и не было!
– Слушай, дядя Слава, не надоело себя жалеть, а? Бедненький, сиренький, никто-то его не любит, не жалеет, может я немного того, может у меня немного сего…
– Яна, хватит!
– Яна хватит! Яна всегда хватит… Сын приезжает с девушкой. Папе порадоваться надо. Нет же, он трагедь развел! Заперся и плачет. Знаешь, я тоже так делала, когда у меня гормоны играли. Запиралась и ревела белугой, чтобы матери стало стыдно, что она меня обидела. И прислушивалась между стонами, идет, не идет. Если идёт, то надо погромче выть и не дай бог открыть ей дверь…
– У меня тоже гормоны? – он сложил на груди руки и поджал губы.
– Еще какие! Запоздалый кризис среднего возраста. Ветрянкой надо в детстве болеть. У подростка она ужаснее протекает. «Седина в голову, бес в ребро» у тебя раньше времени случились, когда еще ни одного седого волоса не было. А теперь у тебя обратный виток пошел…
Я подтянула ногу и села по-турецки, теперь сподручнее стало крутить его колени.
– Где у тебя тут ручка переключения передач? А то ты так с тормоза ни в жизнь не снимешься!
Слава скинул мои руки и сел, но головы не повернул – смотрел в окно с опущенными жалюзями.
– Иди к матери, – произнес он тихо.
– Это ты меня так на… посылаешь?
Я не стала выбирать выражения. В моей чаше терпения тоже имеются дно и края. Пусть Березов узнает об этом!
– Да! – крикнул он и снова заговорил тихо: – Закрой дверь с другой стороны. Твоя спальня – напротив.
– Отлично!
Больше я ничего не сказала и, хлопнув дверью, бегом спустилась вниз, где царила мертвая тишина, хотя оба моих родителя продолжали сидеть за столом.
– Что смотрите? – я подбоченилась только одной рукой, вторую продолжала держать на перилах лестницы. – Воспаление гордости. Сын не ему первому позвонил!
Прошла к столу, увидев на нем четыре чашки.
– Песок положила?
Мать кивнула. И я, с чашкой, пошла обратно, но уткнулась в запертую на замок дверь.
– Березов, хватит дурить! Я сейчас собаку на тебя натравлю!
Скрипнула кровать. Дверь открылась. Я сунула чашку ему в руки и первой схватилась за ручку, чтобы закрыть дверь, пока он не выдал какого-нибудь очередного бреда.
– Тихо шифером шурша, едет крыша неспеша…
Я снова зайцем спрыгнула вниз и столкнулась с отцом.
– Пойду поговорю с ним.
– Водки дать?
Отец ничего не ответил и, тяжело ступая, начал подниматься по лестнице.
– Я тебе говорила, я тебя предупреждала, но ты не слушала, – выдала мать, когда я принялась стучать ложкой по стенкам чашки, размешивая давно растаявший сахар. – С мужиками можно жить только до пятидесяти, потом все, труба… Сдать обоих в дом престарелых, а самим на Мальдивы. Иначе все… пи…
Я опустила ложку на блюдце – кажется, все сегодня решили попрактиковаться в великом и могучем. Вот оно счастье, сын и внук приезжает! Любимый, долгожданный… Трындец!
– Мам, я не знаю, как, но Миша не должен всего этого видеть, ясно?
– Чего именно? – мать смотрела мне в глаза. Пронзительно. Как тогда давно, когда спрашивала, не беременна ли я от дяди Славы.
– Мама, ну ты что, слепая? Этой ревности. Он ревнует ко мне сына как ненормальный.
Мать откинулась на стул и мотнула головой.
– Это старческий маразм. И ты ничего не сможешь с этим сделать. Березов еще дольше твоего отца продержался. У того-то крыша давно поехала. Надо было вовремя меняться на две в разных районах и жить спокойно. А то ведь как банный лист…
– Мам…
– Что мама? Это правда!
– Давай, ты поедешь в санаторий, а я возьму папу к себе?
– Мне уже не поможет. А вот ты езжай. Но без Аллы.
– Ага, в чемодане у Мишки! Они, – я подняла палец к потолку, – про нас еще не то сейчас там говорят…
Что-то отец запропастился. Я пошла наверх и нашла их в холле за шахматной партией.
– Отлично! – я скрестила на груди руки. – А с собакой кто пойдет гулять?
Стелла, лежавшая на диване, навострила уши. Я смотрела на мужа умоляюще: и вот, либо он дурак, что не понял, или козел, потому что не захотел прогуляться и поговорить, или хотя бы взять друг друга за руки вдали от родительских глаз. Березов сказал:
– Ты! Это вообще-то и твоя собака тоже.
– Стелла, гулять!
И мы обе ринулись вниз. Я пристегнула собаку на поводок и шарахнула входной дверью. Раз Березов не желает засунуть свое плохое настроение в одно место, то и я не буду этого делать. Надоело играть в идеальную семью. Нет больше этой семьи… идеальной.
Я тащила собаку на дорогу, подальше от кустов, которые той приспичило обнюхать один за другим. По асфальту я вышагивала бодро, даже слишком, забыв, кого выгуливаю – себя или овчарку. Завтра по этой дороге приедет Миша и увидит все это говно. Так ради чего он тащится сюда со своего острова, ради недовольной рожи папаши?
– Ты где? – услышала я из трубки.
– В Караганде! – Хотя хотелось ответить: там, куда послал. – Партия закончилась? Или ты за собаку переживаешь? А на жену насрать…
– Яна, не ори! Где ты, я пытаюсь тебя найти…
– Надо было попросить сына научить тебя пользоваться смартфоном. Вот и будет вам завтра, о чем поговорить.
– Яна, пожалуйста, возвращайся. Уже слишком поздно. Мама волнуется.
– Так это теща тебя послала? Ну да, ожидаемо… Сам-то ты меня на… послал!
– Хватит вести себя, как малолетняя истеричка!
– Когда ты перестанешь быть упертым старпером, тогда и я опять стану нормальной. А так увольте! Надоело!
– Яна, мы поговорим об этом дома. Возвращайся. Темень страшная.
– Я не хочу ни о чем с тобой говорить. Наговорилась! Хватит!
Меня несло, я не могла остановиться – точно мне снова было четырнадцать, и у меня злыдни-родители отобрали единственную любимую игрушку – дядю Славу. Теперь же он сам себя отобрал.
– Яна, я иду по дороге. Как далеко ты ушла?
– Понятия не имею…
Мой голос упал. Я действительно не понимала, где нахожусь.
– Я попытаюсь включить ДжиПиЭс, подожди…
Не получалось. Сигнал не ловился…
– Черт! Слава, возвращайся домой. Я попытаюсь пойти по этой дороге обратно. Надеюсь, там нет развилок или будет указатель. Или я сигнал поймаю, – и потом закричала: – Какого хрена ты брал служебную собаку, если не научил ее команде домой?!
Пауза.
– Она вся в мою жену. Та тоже не понимает команды домой. Не смей отключать телефон. Я хочу слышать твой голос.
– У меня батарейка на исходе, а мне нужен фонарик.
– Тебе мозги нужны! Упереться в ночь черти куда…
– Я с собакой…
– Собака такая же дура…
– Ну да… Слушай, прекрати тянуть! Слава…
Я отпустила поводок, и Стелла бросилась к хозяину, который отстегнул поводок и пошел ко мне, потрясая карабином.
– Как ты меня нашел?
Слава молча оттянул шлевку на моих джинсах и щелкнул карабином, сажая меня на цепь.
– Чтобы не потерялась.
– Как ты меня нашел?
Мне действительно было интересно получить ответ, но вместо ответа Слава притянул меня к себе и ткнулся лбом мне в лоб.
– Как собака. По запаху. От тебя за версту пахнет женщиной.
Я откинула голову…
– Я думала, ты нюх потерял.
– Голову… Я давно потерял голову. А у тебя-то ее никогда и не было.
Он стиснул мои щеки, а потом растянул, превращая в человека, который смеется. Или в женщину, которая плачет. От досады и счастья одновременно.
– Ну как можно быть такой непутевой? Как? Заблудиться в трех соснах! Ты не пробовала не орать? Тебя же в лесу громче слышно, чем по телефону.
– Почему ты не приехал? Какого хрена ты тут торчал? Ради собаки?
– Ради этих камней. Не хотел тебе говорить… Я через нашего агента с ними договаривался. А потом объяснялся на пальцах… Ну, ты же знаешь…
– Не хотел говорить? Зато наговорил много чего другого!
Он сжал губы – и я поняла, что поцелуя не будет.
– Эта эпопея длится уже месяц. То одного у них нет, то другого, то сегодня уже поздно, то бульдозер неожиданно на другой работе… То камни тяжелее, чем они рассчитывали… Мы не просто так соседи, не просто так… Они такие же идиоты, как наши, если не хуже…
– А мы с тобой кто, соседи? Или все-таки больше идиоты?
Наши губы были рядом, но не сливались в поцелуе. Язык хотел не ласкать, а говорить. Против моей воли.
– Я действительно простужен, Яна. Мне сегодня лучше, но вдруг это вирус… Янка, как же ты пахнешь! – он снова прижался ко мне лбом. – Ты девчонкой так не пахла, как сейчас. Где мои семнадцать лет?
– Слав, прекрати! – я коснулась влажной ладонью его колючей щеки. – Чего небритый?
– Чтобы соблазна не было. Пошли, – он запустил руку под ремень джинсов, под резинку бикини и сжал мне ягодицу. – Мать волнуется. Думает, ее девочку съел серый волк.
– Убери руку.
– Не могу, не хочу, имею полное право…
Я схватила его за запястье – но фиг с ним справишься! Тем более в рукопашную. А пистолета при мне не было.
– Слава, для этого дела у взрослых людей имеется спальня.
– Для какого дела? – Лицо его достаточно близко, чтобы и в темноте различать блестящие смехом глаза. – Надавать девчонке по заднице, чтобы не шлялась по ночам незнамо где?
Он вытащил руку из джинсов, но оставил на талии.
– Пошли. Действительно мать волнуется.
– Я не знаю, куда идти.
– Ты на поводке. Далеко все равно не уйдешь. А завтра приезжает твой строгий ошейник. Так что … Я могу спать спокойно даже в соседней спальне.
– Ты отлично проспал половину лета в соседней стране.
– Может, только благодаря этому у меня все еще есть жена. А, жена? Ты у меня есть или тебя у меня больше нет?
– Я у тебя на поводке.
Муж положил палец на карабин.
– Пообещаешь идти у ноги, тогда спущу с поводка?
– Пообещала двадцать четыре года назад. Срок обещания еще не истек. Ну кто там?
Я схватила зазвонивший телефон.
– Он тебя нашел?
– Он меня не терял, мама. Мы сейчас придем.
Березов усмехнулся, а я ткнула его пальцем под ребра. Пусть не ржет! Главный режиссер Березовского цирка!
Глава 3 «Моноспектакль Березова»Опять просыпаться в пустой постели – как же мне это надоело! И разве возможно к этому привыкнуть? И не успела я открыть глаза, как получила по носу тапком, который положила на край кровати Стелла, но лишь я протянула к нему руку, как собака проворно схватила его в зубы и умчалась прочь. Я ринулась следом, на ходу скидывая с ноги одеяло.
– Березов, ты когда начнешь воспитывать свою тварь?!
– В сорок воспитывать уже бесполезно, а в сорок один – даже опасно, так что я даже не буду начинать.
Он сидел на диване нога на ногу – в очках, но без книги – захлопнул ведь ее и мог бы поймать мой тапок. Будь немного порасторопнее.
– Я воспитывала, и у меня получилось! – я засеменила к лестнице и перегнулась через перила: – Дрянь, неси обратно мой тапок!
Собака тотчас примчалась и ткнулась мокрым носом в мою голую ногу.
– Ну что ты приперлась без тапка? Жрать теперь не проси!
– Ее давно покормили, – бросил Славка с дивана.
– Лови!
Это уже был папа: он запулил в меня обслюнявленным тапком, и я его поймала.
– Почему меня не разбудили? – обернулась я к мужу, держа тапок наперевес, точно скалку.
– Потому что две бабы на одной кухне – это слишком. Для меня. Твоя мать клюквенный пирог решила испечь для любимого внука. Но у дочки есть еще шанс получить яйцо всмятку. Как, впрочем, и у меня, если я спущусь вниз.
Ничего: если Березов с утра шутит, не все еще потеряно. Для семейного спокойствия.
– Выпьешь со мной кофе на веранде?
– А ты сомневаешься?
Он снял очки и убрал в очечник, лежавший на тумбочке. Вот почему собаке плевать на его вещи?!
Я подошла к дивану вплотную, и Слава поймал мои ноги под коленки.
– Знаешь что, я не узнаю своего мужа и потому сомневаюсь теперь по малейшему поводу.
Он сильнее притянул меня к себе и ткнулся носом в живот.
– Во мне сомневаешься?
Я тоже опустила нос – но чтобы вдохнуть аромат шампуня, запутавшийся в его воображаемых кудрях: жесткий ежик щекотнул кожу, и я поспешила отстраниться, чтобы не чихнуть.
– Или в себе?
Не надо было так долго молчать, но и начинать носить решетом воду глупо – а так хорошо начиналось утро: со стыренного собакой тапка! Совсем по-домашнему.
– Не порти такой день…
Мне хотелось сказать – такой момент, но я почему-то запнулась.
– Я так и думал, что ты это скажешь. Ничего, пять дней попритворяться, что проблем не существует, не смертельно.
Я не отступила от дивана, но продолжала стоять навытяжку. Не знаю, смогу ли я из него хоть что-то вытянуть? Чтобы наконец понять, что же его так гложет. Но попытаться в любом случае стоит. Хуже уже не будет. Хуже просто некуда!
– Я уже месяц, а то и больше вру родителям, потому что не смогу ответить на простой вопрос: а что у вас случилось? Ты можешь мне ответить, что у нас, вернее, у вас, Вячеслав Юрьевич, случилось?
Он поднял голову, я – опустила: глаза прищурены, точно он пытается что-то прочитать в моих без очков.
– Жена сказала, что больше так не может. Что сорок лет, а у нее все одно и то же. И еще моя жена плачет. Как я должен себя вести? Делать вид, что у нас все хорошо?
О, господи! Я, кажется, выдохнула это в голос.
– Я говорила про Аллу. Ты чего?
Он покачал головой, и я, точно его зеркальное отражение, покачала своей в унисон.
– Ты говорила о себе. Я не слепой. Я тебя очень хорошо знаю, моя девочка. Найди себе того, с кем тебе будет хорошо.
Его руки поднялись из-под колен к бедрам. Я втянула живот, чувствуя в себе приятную волну, которую ждала со вчерашней встречи и о которой старалась не думать в Питере.
– Мне хорошо с тобой, – шепнула я еще тише его самого.
– Тебе было хорошо со мной, а сейчас это не так… И так это уже никогда не будет. И я не могу открывать двери твоим любовникам и гулять с собакой, пока они делают то, что я не в состоянии больше с тобой сделать. Мне в любом случае будет тяжело, но лучше обойтись совсем без твоей жалости. Лучше нам спать в разных постелях. Лучше думать, что ты больше не моя. До конца не моя. Я думаю, что нам вообще стоит разъехаться.
Я скинула его руки, а своими схватила его за плечи, чтобы вдавить в диван. И наклонилась к самому его лицу, переходя с шепота на змеиное шипение.
– Я не спала с Артемом! Он же как Мишка! Как ты мог такое даже подумать…
Березов усмехнулся – довольно зло, и прошипел в ответ:
– Ну, а кого еще брать для этого дела? Ровесника, что ли? У которого стоит через раз.
Я стиснула зубы, понимая, что хочется сейчас плюнуть ему в лицо.
– Для молодого парня, Яночка, очень даже удобно жить со взрослой бабой, – продолжал он бесцветным голосом. – Никаких тебе обязательств. Только секс.
– Я не спала с ним! – я все так же шипела, чтобы нас случайно не услышали снизу родители. – Как ты смеешь мне не верить?!
– Смею, девочка моя, смею, – муж накрыл горячими ладонями мои пальцы и сильнее вжал себе в плечи, хотя и так моя хватка уже причиняла ему боль. – Если даже не спала, то скоро переспишь. Не с Артемом, так с другим… Ты очень терпеливая…
Теперь он скользнул руками к моим локтям и начал их наглаживать, а я дергалась, будто меня били молоточком на приеме у невропатолога.
– Но любое терпение рано или поздно заканчивается. И я рад, что в нашем случае это случилось поздно, и ты сумела найти в себе силы подарить мне еще пару лет своего тепла. Без тебя тяжело, без тебя пусто, но у меня есть воспоминания, замечательные воспоминания. Я и так не заслужил того, что имею. Спасибо, что подарила мне себя. Я бы никогда не решился попросить у тебя такого подарка. И я бы никогда не женился, потому что другие бабы на тебя не похожи. И у меня не было бы сына. И я знаю, почему Мишка любит тебя больше, чем меня, потому что у него мои гены. Янусик, ты свободна. Не оглядывайся на меня, пожалуйста. У тебя еще целая жизнь впереди. Моя жизнь в сорок только началась…
Закончил монолог, да?
– В тридцать восемь! – выпалила я. – А в шестьдесят два ты дурак, Березов. Непроходимый тупица! Ты только о том месте думаешь, а что у меня в груди тебе не важно! Совсем не важно?
Я бы хотела ударить себя в грудь, но он продолжал держать мои руки прикованными к его плечам.
– Я купила твой любимый чай, я купила твое любимое печенье. Я перевезла в новый дом подстилку твоей собаки. Твои вещи тоже висят в моем шкафу. Я думала о нас, о нас вместе, а ты – ты думал только о себе. И не смей прикрываться мною. Тебе нравится себя жалеть, вот и жалей. Жалей дальше!
Последнюю фразу я выкрикнула в полный голос. Толкнула мужа и побежала вниз босиком, в пижаме и уже в слезах. Вихрем пронеслась через гостиную к открытой двери на веранду.
– Яна, ты куда?! – крикнула мне в спину мать, а навстречу из плетеного кресла поднялся отец:
– Яна!
– Оставьте меня в покое!
Я бежала вниз, по камням, не чувствуя босыми ногами ни их острых сколов, ни колючих сухих иголок. Прямо к озеру, понимая тех, кто кидается с моста в воду. Не хотелось ничего. Только бы все разом закончилось. И только мысль, что сейчас мой сын идет по аэропорту Хельсинки в надежде увидеть меня, заставила меня остановиться на мостках, сесть, свесить ноги в холодную воду в стороне от катера и начать замерзать изнутри, чтобы перестать что-то чувствовать вообще. Ко всем! Не только к Березову!
– Яна!
Отец догнал меня. Я не оборачивалась, чтобы не видеть, идет еще кто-то следом или нет. Меня это не интересовало.
– Яна, я никогда не спрашивал тебя, что с тобой? Никогда. И не буду спрашивать сейчас.
Голос у отца молодой, как раньше. Твердый. И потому мне стало страшно поднять глаза и увидеть на месте некогда сильного мужчины старика.
– Можешь ничего не говорить. Я все равно не услышу, – усмехнулся отец, развернулся и пошел обратно к дому.
Как хорошо, что папа не обнял меня. Я не хочу плакать, не хочу…
– Яна, кофе стынет! – крикнул он уже с веранды.
Я легла на живот и, свесившись с пристани, зачерпнула немного озерной воды, чтобы умыться. Потом одернула ставшую влажной футболку и медленно пошла к дому. Веранда к тому времени стала пустой. Только две чашечки остались на столе. Я села в кресло спиной к двери, лицом к озеру. Если он явится, ему придется сесть напротив, потому что отец отставил одно кресло в сторону, ища утром солнышко.
Я сделала глоток. Сладкий. Переслащенный. А хотелось чего-то горького. И точно не поцелуя.
Березов явился на третьем глотке. Придвинул к себе чашку и ничего не сказал. Собака тоже молча, без всякого скуления, улеглась на деревянный настил у моих ног. Будто просила прощения за хозяина. Но мне модераторы не были нужны. Никакие. И прощения никакого для ее хозяина у меня не было. Мне захотелось сделать ему еще больнее. Сказать, что я действительно ему изменила. Но я боялась за сына – за то, что наш семейный разлад хоть как-то повлияет на отношение к нему Эйлин.
– У нас в спальне кровать большая. Я могу положить посередине палку, как Тристан положил меч между собой и Изольдой, – выдала я ровным голосом.
– Я посплю у себя. Скажу, что болею.
– Нет, ты не будешь там спать, – прошипела я. – Я не хочу, чтобы ты был за стенкой, когда они решат заняться сексом. Так понятнее?
Он поставил локти на стол:
– Почему они обязаны заниматься сексом у нас в доме?
– Никто никому ничего не обязан. Сексом занимаются не по расписанию и не в качестве уплаты супружеского долга, – добавила я зло, не сводя взгляда с его подрагивающего века. – А когда захочется. Обоим. Одновременно. Без разницы где и когда.
Слава поднес к губам чашку. Медленно. И так же осторожно отпил пенку, хотя та давно остыла. У меня внутри все сжалось, как когда-то давно, когда я считала, что дядя Слава никогда не обратит на меня внимания. Как на женщину.
– Яна, ты не понимаешь, да? – он шумно опустил чашку на стол и перегнулся ко мне: – Я не могу спать с тобой в одной постели.
– Придется, – я тоже перегнулась через стол. – Ты уже устроил истерику перед моими родителями. Не хватало только испортить каникулы сыну. Ты сейчас встанешь и принесешь мне крекеры с виолой. Принесешь их с улыбкой. Даже если тебе хочется меня убить. Понятно? Я же тебе улыбаюсь, а в душе думаю – почему же на нем нет галстука…
Его губы дрогнули в улыбке.
– Помнишь, что нам в замке рассказывали? – продолжала я. – Хозяева специально садились спиной к стене, чтобы еду им подавали в лицо. Поэтому не поворачивайся ко мне жопой. Для собственной безопасности.
Он встал и пошел в дом, откуда донесся характерный звук открывающегося холодильника. Идиот, Березов! Испугался говорить со мной наедине. Решил пригласить на свой моноспектакль родителей в качестве команды поддержки. Пусть теперь все видят, какой он козел! Пусть Катерина Львовна наконец-то потрет ручки от удовольствия и заставит дочку подать на развод первой. А он будет продолжать играть роль сиротинушки. Идиот! Точно мозги к старости атрофируются. Или моча не знает, через какое место следует выходить.
Господи, мне его снова на себе женить, что ли? Или пусть катится ко всем чертям?
Глава.4 "Моя головная боль"
Рабочие уехали, и тут же приехали дорогие гости. Уже в сумерках – целый день в пути, но улыбаются. Особенно Эйлин. Улыбка будто приклеилась. Бедная девочка! Я обняла ее и подольше задержала на спине руку, даже чуть похлопала по лопаткам: пусть Эйлин поймет, что ей рады. Березов тоже обнял девушку, но как-то небрежно. Видимо, его малость разозлили быстрые объятия сына, которым сам Мишка явно не придал особого значения. Или вообще никакого!
Мы вчетвером вышли к дороге для встречи наших ирландцев. И вот уже минут пять все топтались на гравии. У меня аж уши заболели от скрипта камней, и я предложила пройти наконец в дом.
– Мам, там пакет к бараниной и овощами, – остановил меня Мишка и направился к багажнику взятого в прокат Фольксвагена.
– Зачем?
Они еще в супермаркет по дороге заезжали, ненормальные!
– Эйлин хочет приготовить баранье рагу. Мы не знали, что у вас есть, а чего нет… Поэтому купили все.
– А это зачем?
Я смотрела на спину Эйлин: на одном плече рюкзак, на другом – футляр от скрипки.
– Эйлин хочет вам поиграть.
Отлично! Накормят, развлекут, в баньке попарят. Надеюсь, Березов организует сауну, а сейчас пришлось толкнуть его в бок, чтобы разгрузил девушку – нельзя же настолько впадать в ступор. Эйлин сразу же рассыпалась в благодарностях и попросила быть поосторожнее с инструментом. Я перевела ее просьбу. Хмурый хозяин кивнул. Бабушку тоже пришлось хватать за руку:
– Да подожди ты с едой! Им в душ надо с дороги и осмотреться. Поверь, твоего внука хорошо кормят. На убой!
А потом повернулась к сыну:
– Ты сам все покажешь Эйлин?
Он кивнул и сказал, что они хотят немного размять ноги. Собака, продолжавшая лаять, несмотря на шиканье хозяина, ринулась было на веранду, но потом вернулась в дом и, замерев подле двери, продолжала время от времени потявкивать из-за угла. Я стояла с ней рядом не из любопытства – просто здесь было легче дышать. И не потому что досюда не доходил запах печеной рыбы, а потому что рядом не было искрящихся тел, а собственное электричество я сбросила собаке, гладя ее от ушей до хвоста. Чего все так нервничают?
Миша чуть ли не полчаса показывал Эйлин катер. Видно, что девчонка устала, а так можно было б предложить ребятам прокатиться по ночному озеру. Ладно, уже завтра с утра поедем купаться.
– Мам, Эйлин плавать не умеет, – ответил Мишка на мое предложение.
Не умеет – не проблема.
– Тогда просто погоняем или порыбачим…
– Хорошо, мама.
«Хорошо, мама!» – когда-то я мечтала услышать это из его уст, а слышала лишь – хорошо, хорошо, отстань!
– Дуйте уже в душ, а то бабушка нервничает, что вы некормленые, – улыбнулась я.
Когда наверху наконец-то потекла вода, я решила разбавить тишину хоть какой-то шуткой, пусть самой дурной, но не успела и рта раскрыть, как услышала сверху:
– Мам, можешь подняться?
Березов бросил на меня испепеляющий взгляд, но я молча повернулась к нему спиной и стала медленно подниматься по лестнице. Не нарочно, а у меня вдруг ужасно заболели ноги – точно марафон пробежала.
– Мам, можно нам в разных комнатах постелить?
Я в удивлении раскрыла рот, и сын понял мой немой вопрос.
– Эйлин стесняется.
– Без проблем, – пришла я немного в себя и толкнула дверь оккупированной Славкой комнаты. – Пусть она у тебя спит, а ты тут. У меня нет свежестиранного белья, только из шкафа. Помоги мне снять старое. Папа приболел, так что спал отдельно.
Я вышла в холл к кладовке и вернулась с простынями.
– Мам, куда?
Что за вопрос: еще год назад без размышления швырнул бы всю гору белья на пол.
Я бросила чистое на матрас и забрала у сына грязное.
– Давай дальше сам.
И спустилась с охапкой вниз, в прачечную.
– Мы, кажется, договорились? – Березов сначала правда закрыл дверь и только потом возмутился.
– Мы ни о чем не договаривались с тобой – это раз, во-вторых, после свадьбы спят вместе, а до – нет. Эйлин в нашем доме хочет отдельную комнату.
Пауза. Я научилась за двадцать пять лет читать Березова по глазам, но сейчас бегущая строка бежала слишком быстро.
– У них все в порядке?
– За что купила, за то и продаю. Хочешь узнать подробности, иди спроси. Я лезть не буду. Кстати, пижаму возьми новую. Эту я в стирку бросила. Вернее, твой сын.
Березов продолжал заслонять собой дверь. Худой-худой, а не объедешь.
– Что еще?
Он молчал.
– Дай пройти.
Дал. Без разговоров. Даже дверь придержал. Джентльмен фигов!
Эйлин явно привыкла дома экономить горячую воду. Помылись они чуть ли не за десять минут оба. Фена, наверное, не нашли, потому что оба уселись за стол с мокрыми волосами. Эйлин закрутила свою рыжую волнистую копну наверх, и я пошла закрыть дверь на веранду, чтобы не сквозило. Вечерами стало уже промозгло.
Говорили мало – но что могли, то переводили. В основном, конечно, переводил Миша. Он опускал только половину слов Эйлин, а предоставь мне право голоса, я бы уложила всю ее речь в одно слово – трындит. Ни о чем. И благодарит за все. Сейчас дело до воздуха, наверное, дойдет. Хотя к нему мы не имели никакого отношения – он финский.
Мы тоже поблагодарили их, когда Миша вручил нам подарки. Он хотел сделать это еще до ужина, но бабушка уже не могла больше ждать. И надела бы подаренную шерстяную кофту не на себя, а внуку на голову. Мне досталось бордовое пончо с шарфиком. Самое то для холодных семейных отношений. Деду внук привез серую кепку – в ней только на лавке в домино играть с пенсионерами, но я промолчала: ирландцы от мала до велика так ходят, традиции нарушать не любят. Папу Мишка пожалел – купил шарфик в клеточку и черную шляпу. Первую в его жизни.
– К маминому панчо подходит, – выдал Миша, малость краснея под благодарственным взглядом родителя. – Классно будете вместе смотреться… Ну вы и так классно смотритесь…
– Давайте я вам поиграю!
Ну что за девочка, ну что за умница! Без перевода все поняла! Склонила головку к скрипке и повела смычком веселые мелодии.
– Пап, сейчас покажу, чему мы маму научили!
Миша, я тебя убью! Но сын, похоже, разучился читать по материнским глазам. Он, игнорируя мои протесты, вытащил меня на середину пустой гостиной, заставляя отбивать чечетку. У меня и так, кажется, все вены на ногах лопнули от напряжения – сейчас еще и синяками растекутся!
– Нам англичане запрещали танцевать, – затараторила Эйлин, пряча наконец свой фидл в футляр. Переводил Миша, я не могла отдышаться и держала руку у сердца, которое билось отнюдь не ровно. – Но мы собирались в хлеву или конюшне. Там же денники по пояс: вот и можно было лишь ногами незаметно стучать, чтобы английские патрули не разогнали отдыхающих.
