Текст книги "Неизменная любовь (СИ)"
Автор книги: Ольга Горышина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)
Работать надо прекращать тогда, когда заработано достаточно. Или когда ты становишься похожим на взмыленную лошадь.
– Пойдем на пляж?
Поставила я в конце вопросительный знак или забыла? Наверное, все же фраза прозвучала приказом, которому Паясо мигом подчинился. Тогда я собрала из шапки деньги и, не обращая внимания на глупые мальчишеские протесты, ссыпала все в карман рюкзака.
Молния крепкая, выдержит. А я научилась временно глохнуть при первом признаке надвигающейся бури. А когда с тобой говорят на иностранном языке, отключить понималку вообще не составляет никакого труда. Так что мальчик может ворчать, сколь его душе угодно – мне плевать.
– Там есть ваша часть, – нудил клоун, наступая мне на пятки.
Да хоть половина – мне плевать. Неужели непонятно? Я жертвую свою часть в фонд голодающим студентам.
– Ты есть хочешь?
От моего вопроса его не на шутку перекосило. Господи, у них у всех одинаковая возрастная мимика, что ли? Не хочет со мной есть, не надо.
– Хорошо, – проговорила я уклончиво. – После купания поедим.
А там, после купания, можно и отпустить его на все четыре стороны, а пока лучше держать под боком в качестве сторожевого пса. Ценности оставить негде…
Мы наконец-то свернули с асфальтированной дороги, ведущей идущих по ней мимо домов, на припляжную парковку. И я сразу пожалела, что оставила себя без машины. Парковку от пляжа отделяло всего несколько скамеек без всякого намека на наличие где-нибудь поблизости раздевалок. Я, конечно, в юбке, но ведь это очередное «ёлы-палы» в моем отпуске. Надо было взять из хостела полотенце…
– Вам нужно переодеться в купальник, сеньора?
По моей влажной под грудью и полупрозрачной на сосках майке можно было самому легко догадаться, что надо! Без всяких там киваний с моей стороны.
– Я воспользуюсь вот теми двумя машинами, – махнула я рукой в дальний, самый темный, угол крытой парковки, чтобы Паясо не предложил мне свою, еще непонятно какую, помощь.
И даже пробежалась с рюкзаком, чтобы парень не вздумал следовать за мной. В чем вообще проблема: мы на физ-ре еще не так переодевались! Сунул руки под юбку и все дела. Так что я довольно быстро вышла на свет божий уже только в купальнике, сунув одежду в рюкзак.
На пляже почти никого – так что не спрячешь глаза за разглядыванием людей, чтобы не встречаться с оценивающим взглядом Паясо. Или это только мне он казался оценивающим, а парнишка всего-навсего считал делом чести смотреть на женщину, с которой идешь по пляжу.
Будем расценивать беззастенчивый карий взгляд именно так. Паясо, кстати, и переодеваться не понадобилось. Только скинуть футболку и парик – шорты по колено оказались плавательными. Все продумал заранее – не то что я! Но пляж к плаванью не располагал… Не в плане воды, а в плане сохранности ценностей, и парень согласился с моим решением купаться по очереди. И я была несказанно этому рада. Устраивать совместные заплывы не входило в мои планы. По-хорошему, следовало опустить на глаза очки и притвориться незнакомыми людьми. Играть роль его великовозрастной подруги я не собиралась. Я уже сыграла ее для собственного сына.
По дороге к знаменитым утесам Мохер мы завернули к Однодюймовому пляжу… Возможно, русские переводчики и подобрали данному месту иное название, но для меня он останется Инч-бич, как и все другие английские названия, без перевода. Такое название пляж получил из-за низкого уровня воды у самого берега. Впрочем, Атлантика не прогревается даже на один дюйм, и поэтому сын решил взять меня на слабо.
– Мам, ты потом будешь жалеть! – тащил он упирающуюся меня к воде. – Такой шанс даётся раз в жизни. Когда ты еще сюда приедешь? Может, никогда.
На нас были ветровки, надувавшиеся, как паруса. Мой купальник лежал в чемодане, а чемодан в припаркованной рядом машине – после Голуэя, Миша собирался отвезти меня в Дублин и посадить на самолёт. Дубак! Волосы рвет ветром. А он купаться…
– Мама, ну мы же русские!
Какого черта?! Я в проруби никогда не купалась. Только валялась в снегу после обжигающей джакузи! Но Миша вытащил мой купальник и подтолкнул к туалету-раздевалке, из которого я вышла с голыми ногами, покрытыми гусиной кожей, закутав голую грудь в ветровку. У кромки воды одежду пришлось прижать камнем – иначе куртку точно бы унесло ветром. Скрутив волосы узлом на затылке, я, стиснув зубы, чтобы те не клацали, вошла вслед за сыном в воду. Да, когда ему очень хотелось плавать, он и голым, даже в двенадцать лет, лез в Финский залив, а сейчас черные семейники его уж точно не смущали, ну никак. Конечно, ведь рядом с ним была такая женщина… Которая выскочила из воды, как только замочила грудь.
– Я хочу с тобой селфи…
Миша с прежним упорством тянул меня в воду, но я хватала его ледяные мокрые пальцы и отталкивала от себя, грозясь выбить из рук несчастный айфон. Пока… Пока зрители, наблюдавшие за нашим купанием, не предложили нас сфотографировать. Пришлось прижаться к сыну и сделать вид, что я на него не злюсь. Наверное, я прижалась к нему даже слишком, потому что фотографировавшая нас девушка, заявила, что мы очень красивая пара.
В этот момент мои зубы перестали стучать, потому что я открыла рот и замерла.
– Лучше быть моей девушкой, чем папиной дочкой, верно? – хохотал сын, отсылая отцу фотографию.
Славиной дочкой меня в лицо никто не называл. Кроме него самого. И то сделано это было ради спасения его водительского удостоверения. Мне все еще было шестнадцать. Ну, может, с половиной. И у меня в союзниках была Алла, с которой мы, типа, продолжали ходить на парикмахерские курсы, но теперь уже по субботам. Алла действительно училась стричь, а я в это время ездила с дядей Славой за город погонять по безлюдным дорогам. И так километр за километром вернулась к тыканью в его адрес.
– Ты должен научить меня ездить на механике! – возмущалась я, легко освоив полуавтоматическую коробку передач. – Как я буду сдавать?!
По губам моего тайного инструктора по вождению скользнула уничижительная улыбка.
– Сначала просто научись водить, а права я тебе подарю на восемнадцатилетие.
– А что ты подаришь мне в этом году? – спросила я раньше, чем успела подумать, что это форменная наглость.
Я, возможно, и не покраснела бы так сильно, если бы дядя Слава, вальяжно откинувшись на подголовник, не спросил:
– А что бы ты хотела, чтобы я тебе подарил?
Я не нашлась что ответить ни через секунду, ни через, кажется, целую минуту. И не потому, что выбирала подарок, а потому что мне ничего не было нужно. У меня, кажется, было все: и новейший музыкальный центр, и плеер с компакт-дисками и… Да все было!
– Я подарю тебе платье, – произнес он медленно, не меняя позы. – Платье принцессы.
– Зачем? – искренне удивилась я будущему подарку.
Теперь дядя Слава подтянул себя в пассажирском кресле в нормальную позу.
– А чтобы ты наконец поняла, что ты женщина, – сказал он довольно резко. – И сняла эти дурацкие джинсы. И идиотские футболки. Ты бы с мамой хоть раз в магазин сходила. Она же у тебя нормально одевается. В кого ж ты такая?
Это уже проходило на конкретный наезд. Как тогда в отцовской офисе. И мне снова некуда было деваться.
– Это модно. Вы просто ничего не понимаете!
У меня снова язык не повернулся сказать ему «ты», потому что дядя Слава исчез, а с Вячеславом Юрьевичем говорить мне не хотелось совершенно.
– Это ужасно, Яна. Так же ужасно, как и твое вождение.
Вот тут бы выскочить из машины и шарахнуть дверью. Но у меня в кармане нет даже рубля! А сумка в багажнике.
– Ну давай, разревись мне здесь еще!
Это он загнул. Плакать при нем? Не дождется, козел!
– Давай, заводи машину и постарайся держать ряд. Давай! Тебе домой пора. И пока ты не перестанешь шарахаться от машин, я не смогу сказать Володе, что посадил тебя за руль.
Скорее, матери. Отец только бы рукой махнул – типа, машину не жалко! Мне тоже не было в тот момент жалко его несчастный бумер. Дорога пустая, и я без всякой жалости вдавила в пол педаль газа. Пусть только посмеет сказать, что я боюсь скорости. Об этом он заявил мне по дороге сюда.
– Съезжай на обочину!
Я не сразу заметила вынырнувший из кустов милицейский жигуль. А потом забыла, какая педаль какая, и Вячеслав Юрьевич крутанул за меня руль. Колеса подняли столб пыли. И я была такая же серая сейчас, как и наша черная машина. Глаза теперь явно блестели слезами.
– Рот не открывай, поняла?
Ну, а чего тут непонятного… Непонятно, как нас все эти два месяца ни разу не остановили. Наверное, только после майских праздников гаишники вернулись в кусты. Обычное приветствие, горькое слово «нарушаем» и требование показать права, которых не было.
– Она только учится, – проговорил тихо Вячеслав Юрьевич.
Где буква «У» и прочая фигня, которая, ежу понятно, являлась прелюдией к «дай денег». Парень в фуражке, впрочем, оказался по-дурацки настырным: взял у хозяина машины документы, крутил их в руках и на фразу владельца бумера «это моя дочь» потребовал от меня паспорт. Дурак… Я ведь реально могла быть Березову дочерью. Да и выглядел он на сорок, хотя было ему всего тридцать восемь. А я? На мне нет зеленой туши, лосин с лайкрой, кружевной юбочки и даже юбочки из плюша. Только мокрые подмышки и в душе проклятия пасте Теймурова. Да, до Рексоны оставалось еще целых два года!
Не знаю, во сколько тогда встал Вячеславу Юрьевичу тот урок, но я футболку выкинула. И вообще заявила, что больше не хочу водить. Вот исполнится восемнадцать, пойду в автошколу!
– Дура ты, Яна! Хочешь, чтобы я тебе врал, что у тебя все хорошо получается? Нет, не получается. Но обязательно получится. Если ты втянешь сопли и прекратишь вести себя как… – он на секунду замолчал. – Нет, в тринадцать ты была взрослее…
Серьезно, что ли? Или быстрее выучивала уроки? Я давно аккуратно стригла ногти, хотя и ленилась следить за лаком. Наверное, только один раз, перед маминым днем рождения, сходила с ней в салон сделать французский маникюр. И тогда в ресторане я была в платье. Пусть Вячеслав Юрьевич не врет, что я хожу только в брюках. Он, конечно, не танцевал со мной, чтобы не злить маму, но платья не мог не заметить. Мужчина всегда смотрит на то, во что одета женщина. Особенно когда она раздета.
Паясо не сводил с меня взгляда, пока шел, тряся мокрой головой, от кромки воды до сухого песка, где я сидела на юбке все еще сухая. Смотрел так внимательно, что я опустила глаза к груди, испугавшись, что что-то не так с лифчиком. Все было так – и с купальником, и с моим телом, и с Паясо. Конечно, он смотрел на меня. Было бы довольно странно и некрасиво, если бы он рассматривал на пляже девушек. Этим он займется, когда я уйду на заплыв. Я пустила его в море первым, чтобы он избавился наконец от грима.
– Вода шикарная, – сказал он, остановившись в шаге от меня, чтобы не замочить мне ноги стекающей с длинных шорт водой.
Кто бы сомневался! По такой погоде. И я ушла в море. Подальше от его оценивающего взгляда и от своего. Я тоже разглядывала своего случайного знакомого. Тело худое, гибкое, не накаченное, но довольно пропорциональное во всех местах. Впрочем, разве я смотрю? Я просто ловлю его взгляд. А вот Паясо, наверное, мысленно рисует выходящую из морской пены Афродиту. Он же художник. А художники не мужчины. Художники в первую очередь творцы.
– Сеньора, вы знаете, кто такой Осмар?
Я осталась стоять. Сесть мокрой на юбку – лишить себя одежды.
– Не знаю.
– А хотите узнать?
Узнать или познакомиться? Я что-то потеряла смысл фразы за коварной улыбкой клоуна.
– Это местная звезда. Он выступает сегодня в клубе тут недалеко. Учитывая, что вечером нам абсолютно нечем заняться, можем сходить послушать.
Это вопрос? Или констатация факта? И откуда взялось это «мы»? Мы делим комнату, но не вечер.
– И потанцевать.
И тем более – танец.
– У него музыка из вашей юности.
Ну раз я такая древняя, то чего тащиться со мной в клуб, мальчик?!
– Вы когда в последний раз были в клубе?
Я молчала. И парню ничего не оставалось, как продолжать сыпать вопросами. Когда? Когда я была младше тебя. Один единственный раз. Но подробностей лучше тебе не знать. А мне лучше не вспоминать. Надеюсь, Слава благополучно все забыл.
– Давно. Можно и сходить…
Да, что там Мишаня говорил про единственный шанс? Потом пожалею, если не узнаю, кто такой Осмар.
– Если вы любите Фредди Меркьюри, он вам понравится, – говорил уже Паясо, выковыривая из пиццы креветок. Без пиццы они были вкуснее, что ли?
Мы зашли поесть в ближайший ресторанчик, вернее просто уселись за столик на улице, потому что решили не переодеваться до душа и были до трусов мокрые.
– Он тоже импозантен в одежде и гриме. И… Но вам же это не важно…
– Не важно, – догадалась я, что парень намекает на ориентацию певца. – Ты его поклонник?
– Я о нем ничего не знал, – улыбнулся Паясо. – Пока не открыл страницу клуба. Говорят, знаменитость. Проверим. Тем более, он поет в основном на английском.
– А билеты?
– Разберемся на месте. Проблем не будет.
Какая уверенность! Юношеский максимализм. Аж завидно!
P.S. Дорогие читатели, не читайте молча. Для автора очень важно услышать от читателей хоть какой-то отклик. Заранее спасибо!
Глава 12 «Простите, сеньора!»Идти пришлось чуть дальше римского форума, но к вечеру не по жаре шагалось намного легче. Пришлось, правда, дойти до машины, чтобы продлить парковку и взять новый сарафан. Чуть длиннее колен, зато чуть больше открытый на груди, чем майка. Но я взяла шарфик – для прикрытия груди от чужих взглядов и от ночного ветра. Руки пустые – крохотная сумочка под телефон и пару купюр с паспортом лежала на бедре. Брать Паясо под руку на этот раз я не планировала, а он и не предлагал. Наверное, это у них за океаном не практикуется. Как и говорить о себе. Поэтому мы говорили обо мне.
Обошлись без бестактных вопросов. Хотя мне скрывать нечего. А уж красоваться перед мальчишкой, которому я завтра помашу ручкой, подавно. Чем я занимаюсь в свободное от отдыха время? Сказать сложно – вернее, разложить по полочкам все мои дела. Занимаюсь всем и в то же время ничем. Одно из коммерческих помещений мы переработали под арт-студию, где я номинально числюсь директором, но с некоторых пор там всем заправляет расторопная студентка пятого курса. Она ищет идеи для мастер-классов и соответственно мастеров, занимается рекламой в соцсетях и прочее и прочее. Я появляюсь лишь на благотворительных вечерах – это мой личный проект: сбор денег с богатых скучающих дам. Это когда устанавливается минимальная цена за участие в мастер-классе, например, по лепке или росписи по стеклу и шелку, а все что сверху идет в счет того или иного благотворительного фонда.
– У нас это называется «арт и вино», – улыбнулся Паясо.
– У меня вина нет.
Нет, вино у меня было – вложились по дружбе с другом Славы, бывшим гонщиком, державшем в былые времена тюнинг, в парочку летних кафе. Но вовремя прекратили это безобразие: персонал хорошо работал только, когда кто-то из хозяев присутствовал на точке. Деньги переложили в почту. Тут не прогорели, а вспотели. Открылись накануне новогодних праздников. Персонала по-минимуму, а посылок привалило… Пришлось самим играть в чернорабочих. И впервые ждать зимних каникул, чтобы выдохнуть.
– И вам нравится то, что вы делаете?
– Нравится? Это приносит деньги. А нравится мне – вязать. Шапки!
И я показала на пустую сейчас, все еще немного влажную после мытья, голову. Паясо улыбнулся. Я – тоже.
Если спросить моего мужа, что делает его жена, он действительно ответит, не задумываясь: вяжет шапочки для зим.
От моей «скучной образины» он, впрочем, не в пример лирическому герою Высоцкого, не устал. Устала я – от роли мамы.
– Организуй клуб вязания для бабушек. Пусть общаются не у обкуренных подъездов. Сколько это у вас там баллов в карму? Авансом.
Не знаю, шутил тогда Слава или говорил серьезно, но я мигом преобразовала помещение, от которого отказался разорившийся съемщик, в арт-студию. И как-то сразу мы занялись активной сдачей квартир. Вернее, занялась я. Слава отшучивался, что он свое отработал, теперь мой черёд приносить деньги в семью. Но в каждой шутке лишь доля шутки, и теперь наш семейный доход всецело зависит от моей активности. Слава на полном серьезе говорит, что на пенсии. Странно, для бизнесмена. Обычно таких людей могут остановить только обстоятельства – как моего отца, который после краха чуть не отдал последнее, чтобы куда-то там на кого-то выйти через фсбшников. Слава его за руку поймал и образумил. И к седым волосам отца добавились еще и трясущиеся руки. Но это уже дела давно минувших лет. Они оба не созданы для нынешнего российского бизнеса.
Что нам собственно нужно? Чтобы на еду хватало. Ну и на путешествия… Хотя с собакой мы теперь вдвоем только на машине можем куда-то поехать. Слава ни в какую не соглашается нанимать дог-ситтеров. Отношение к Стэлле у него серьезнее, чем в свое время было к собственному ребенку. Наверное, как к внучке… Но боже упаси стать мне бабушкой. Нет, нет и еще раз нет. Я, как Миледи, слишком молода, чтобы умереть так рано… Возможно, поход в клуб омолодит меня годков так на… тцать…
Улицы в этой части Таррагоны такие же обшарпанные, как и в той, где расположился наш хостел. Вокруг входа в клуб содрана побелка, чтобы артистично обнажить красные кирпичи, которые ожидали нас и внутри. Я не сводила взгляда с кирпичной стены, чтобы не испортить игру Паясо, который что только не плел, пытаясь договориться с не шибко-то вежливым портье, чтобы нас пустили вне очереди. Договорился. Может, он действительно готовится к карьере маркетолога?
Кирпичные стены настраивали на андеграунд, а черно-белые фотографии музыкантов, висевшие в рамочках на деревянной стене – на место, имеющее какую-никакую историчность. Поживем, послушаем… Стены, выполненные в стиле грота, как в буфете одного из питерских театров, с трудом угадывались в темноте. И, несмотря на обилие светомузыки, я споткнулась о спасательные круги, прислоненные к какой-то стойке, и тут же пожалела, что все красные диванчики заняты – а то я бы с огромной радостью заныкалась в уголок и ждала, когда все это закончится. Музыка как-то сразу мне не понравилась – под такое только танцуют, слушать подобное – насилие не только для ушей, но и для нервов. Или я действительно стара для подобного вида развлечений. Надо было ходить по клубам в юности, а не быть пай-девочкой. Наверное, я упустила в жизни довольно много положительных впечатлений – и пойди я в клуб в не почти что семнадцать и не с теми, с кем пошла, не получилось бы того, что получилось… Сейчас я, кажется, сделала более правильный выбор – пошла не просто в ночной клуб с танцполом, а на концерт, и не с подругами, а с парнем. Пусть и не со своим. Подруги, одна из двух, тоже оказалась совсем не подругой. Но думать об этом сейчас не надо. Неприятные воспоминания, даже с выдержкой в четверть века, имеют свойство портить настоящий момент. А его англичане не просто так называют «презент» – то бишь подарок. Надо наслаждаться каждой секундой в обществе беззаботного клоуна. Ведь такого больше никогда не повторится. Если я и пойду еще раз в клуб, то с подругой. Снова!
Мы с Паясо – как же мне в тот момент захотелось узнать его настоящее имя – даже не пытались протиснуться к сцене. Как и вслушиваться в лирику. Когда я спрашивала его, о чем песня, он качал головой и виновато улыбался. До меня лично долетали отдельные английские слова, но в основном в ушах звучали электронные барабаны и голоса толпы. Видеть я, конечно, тоже ничего не видела, кроме ярких вспышек красного и синего цвета, а также бегущих по чужим головам зеленых неоновых квадратов, ромбов, треугольников и прочей геометрии.
Впрочем, «грасиас» певца перекрикивало восторженные вопли толпы, которой явно не нужны были слова самой песни, потому что подпевали даже задние ряды. Я не слушала и их, я лишь пыталась не оглохнуть. И все же на «уно плаусо» я тоже зааплодировала – скорее всего, своему слоновьему терпению – стойко вынести весь этот шум и гам целый час, не меньше. Определить стиль музыки я не могла – кроме как повторить, что слушать это было невозможно. Это отголоски даже не моей юности. Скорее, детства. Но зажигательные, черт их дери!
Мы кое-как двигались, чтобы не стоять на месте. Впрочем, оставаться статуями нам не давали снующие туда-сюда к бару и от бара люди. Я не знала современных танцев и перенимала какие-то движения от стоящей перед нами пары – наверное, со стороны это выглядело жутковато и придурковато, но не имело для меня сейчас никакого значения: мой спутник смотрел на сцену. И я бы даже обрадовалась, вытащи Паясо из джинсов айфон. Начал бы он снимать, можно было бы незаметно отступить к бару.
В горле пересохло – должно быть, от фанты, которой мы запивали пиццу. Заливать шипучку пивом не хотелось – я планировала заказать вермут. Когда жажда сделалась совсем невыносимой, я шепнула Паясо, что буду в баре. Он кивнул и не последовал за мной. К счастью. Сок бы я ему купила, но не более того.
Цены в баре оказались недетскими, но выбора у меня не было – даже если бы я сумела побороть жажду, не стоять же по стойке смирно весь вечер! Народ ограничивался пивом по три евро, но я попросила, как и планировала, стакан вермута. К счастью, помимо Бакарди-Мартини, нашелся местный – красный, который я взяла чистым, без сока. Вкус сладенький, тягучий, обжигающий, расслабляющий, дающий возможность и дальше стойко выносить шум и гам, царящие вокруг. Особенно, когда просишь повторить.
– Будешь? – спросила я Паясо, неожиданно возникшего подле моего стула.
Да, делая повторный заказ, я наверное так мило улыбнулась соседу, что тот уступил мне стул и свалил в разноцветный туман светомузыки.
Паясо, как я и ожидала, отказался от выпивки, но не ушел, а продолжил стоять, прижавшись ко мне плечом, чтобы его не снесли. Похоже, зажигательное диско наградило всех сушняком, но уступать барный стул я не собиралась. Вожделенный диванчик-то мне никто не освободил, а я неожиданно почувствовала непреодолимую сонливость, и не подпирай меня Паясо, как колонна, я бы, может, ненароком и освободила для кого-нибудь стул…
– Я не пью, сеньора, – прокричал Паясо мне на ухо, точно я сделала ему предложение во второй раз. А может и сделала? Если я не слышу этого Осмара, то, возможно, окончательно оглохла даже для собственного голоса?
Испанская речь через шумовую завесу не воспринималась мной вовсе. А вот когда певец периодически переходил на английский, я тут же вскидывала голову. И вот сейчас он предложил потанцевать вместе с ним.
– О, мадре миа! – это я выдала, когда в меня впечатался мужик, освобождавший соседний стул.
Идите вы все… танцевать. Меньше народу, больше кислороду, а здесь его явная нехватка. Судя по моей ходившей ходуном груди.
– Можно добавить в вермут сок, – продолжала я, крутя в руках стакан с плескающейся на дне темноватой жидкостью.
Паясо вновь проигнорировал мое предложение. Как и свободный стул рядом.
– В Ирландии на заводе виски наливают всем. Это входит в стоимость экскурсии. Даже совсем юнцам. Им предлагают виски с имбирной газировкой и кусочком лимона. В такой пропорции алкоголь на вкус вовсе не чувствуется, и детям кажется, что они пьют лимонад. Потом он ударяет в голову, конечно. Но политика понятна – приучить к своему товару. Горечь начинаешь уважать много позже. Если бы детям давали попробовать горькое пиво, они бы дольше не начинали пить…
– С чего вы взяли, что дети вообще хотят пить? – Паясо смотрел на меня с вызовом. Или это была такая дурацкая игра светотени. – У нас многие и в двадцать один не идут в бар. Зачем?
– Я тебе пить больше не предлагаю, – сказала я, допив то, что еще оставалось на дне, и шарахнула стаканом по барной стойке.
И даже вздрогнула – только бы бартендер не принял мой жест за требование «еще». «Еще» я, кажется, уже не выдержу.
– Сеньора, пойдемте танцевать! Мы же за этим сюда пришли…
Паясо даже схватил меня за локоть и потянул к себе. Действительно, что ли, испугался, что я напьюсь? Глупый мальчик, с двух стаканов вермута? Я же не американка, я русская… Мне надо подготовиться к встрече с Аллой.
– Куда мы?
Куда ушли мои мозги? Понятное дело – в толпу, поближе к сцене, где вообще не продохнуть. Под яркие лучи прожекторов, которые оставляют на лице придурковатые узоры… Зачем? Толкаться всеми частями тела, не извиняясь. Наступать на чужие ноги, не стесняясь. Танцевать? Это кривляние у нас танцем зовется. Как там в оперетте «Баядера» пелось: «А придумал шимми сумасшедший, говорят! Правильно про это нам сказали: Шимми раньше дикари плясали…» Но шимми не шел ни в какое сравнение с нашим топтанием на месте. Шаг влево, шаг вправо – считай измена кавалеру. А кавалеру лучше держать даму ближе к телу, чтобы она не провалилась в щель между высокими спинами соседей. И Паясо прекрасно это понимал. Одна рука на талии, вторая… Или все же его губы я почувствовала раньше?
– Простите, сеньора… Это вышло случайно.
Я тряхнула головой. В ней звенели осколки от разбившейся вдребезги елочной игрушки. Или это по кумполу колотил град величиной с куриное яйцо… Или это яйцо возомнило себя умнее курицы. Простите? За что? За то, что не удержал мои губы, когда я отпрянула? Да, я все еще умею разрывать неприятные поцелуи. Но сейчас я не маленькая напуганная девочка, чтобы бежать прятаться в туалет. Буду стоять рядом.
– Прощаю…
Да, я это сказала, только зачем? Рука его продолжала лежать на том месте, где в джинсах имеется карман, а на юбке только лишняя складка, если смять ткань посильнее. Отступить еще на шаг – но рука выдержала мой первый отпор. Почему же она должна ослабнуть на втором?
