Текст книги "Неизменная любовь (СИ)"
Автор книги: Ольга Горышина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)
Тогда давно, с трудом отыскав в танцующей толпе потерявших меня и конкретно перетрусивших подруг, мы вышли в ледяную ночь, которая, я очень надеялась, закончится для всех нас добрым утром. Я шепнула девчонкам про бабушку и объяснила, что со мной не подцепленный в клубе кавалер, как решила сначала Инна, а дядя. Просто дядя. Почему бы Березову не быть, например, маминым братом? Инна успела малость протрезветь, но мы ее, на всякий случай, посадили вперед – там крепче ремень и меньше укачивает.
– Поедем ко мне? – сразу предложила Алла.
И когда я начала отнекиваться, дядя Слава обернулся и сказал, что это хорошая идея не быть ночью в квартире одной. Хорошая так хорошая: вернусь домой утром. И я вышла вместе с Аллой, заранее позвонив ее маме по мобильнику, чтобы встретила нас внизу. Иначе дядя Слава нас не отпускал. А сам он повез домой Инну.
Сколько я спала той ночью, не знаю. Мало. Алла же отрубилась, лишь коснулась головой подушки. Утром я первым делом позвонила папе, на мобильный.
– Ян, – ответил он сонно. – Мы спим. Только добрались домой. Приходи к обеду.
Я пришла. В нормальной одежде. Так что родители меня в том ужасном платье и с остатками горе-макияжа не увидели. К счастью. А вот от неприятных комментариев дяди Славы мне будет не отвертеться. Уж лучше бы в таком виде увидел меня отец!
– Мам, я хочу поехать в больницу! – возмутилась я, когда меня не взяли с собой, сказав делать уроки.
Но я ничего не делала. Я вязала, шмыгая носом. Движение крючка не успокаивало, зато делало меня ближе к бабушке. Инна мне даже не позвонила. С Аллой же мы полчаса провели на телефоне. С перерывами. Я все боялась, что мама позвонит, а будет занято. Алла ни о чем не спрашивала. Просто трещала про свою кошку, которая сиганула с балкона шестого этажа и даже лапы не отбила. Кажется, это случилось еще летом. Просто Алла не знала, как отвлечь меня от грустного мычания в трубку. Наконец папа позвонил сообщить, что они едут домой.
Дома мне сказали, что с бабушкой все в порядке. Я поверила, но поздним вечером, решив выйти в туалет, услышала, что родители шепчутся на кухне. Они, которые всегда и обо всем говорили в полный голос. Значит, они что-то от меня скрывают. Здоровье бабушки! Что ж еще?
И я на цыпочках подкралась к повороту на кухню.
– Я не могу позвонить ее матери и сказать, что ее дочь шлюха.
Я замерла от слов матери и сильнее вжалась в стену коридора. О ком они это?
– Хочешь, звони сам, – добавила она уже громче и снова перешла на шепот: – К тому же, я не знаю их домашнего телефона. И вообще это не наше дело. Наше дело, чтобы Яна с ней больше не общалась. И точка.
– Ты скажешь ей правду?
Никогда прежде я не слышала в голосе папы такой растерянности.
– Нет, – мама снова повысила голос. – Мы не знаем всей правды. И я не хочу ее знать. Я уверена, что он первым полез к Инне. Она не могла его спровоцировать. Она ребенок.
– Ты в своем уме?
– Я-то в своем, а вот этому кобелю без разницы, сколько девкам лет. Чем свежее, тем даже лучше. Посмотри, как он на твою дочь смотрит. Если ты слепой, то я – нет. Чтобы близко его рядом с Яной не было. Ты меня понял?
– Серьезно говорю, хватит наезжать на Славку по поводу и без повода. Он попросил тебя поговорить с ее родителями. Если бы все было так, как ты думаешь, он бы нам разве позвонил? У этой девочки проблемы. И большие. В следующий раз она предложит себя тому, кому плевать, что она ребенок. Если ты не пойдешь к ее матери, пойду я. Но ты женщина, ты сделаешь это более мягко. Я слова выбирать не привык.
Я засеменила обратно к двери, но в свою комнату не вошла. Лишь хлопнула дверью, делая вид, что только что вышла, и бегом в туалет. Меня выворачивало несколько минут, до слез, до красных глаз.
– Яна, что ты ела у Аллы? – кудахтала надо мной мать.
– Не помню… Не знаю… Мне плохо…
– Да ты можешь хотя бы чай дочери заварить?! – орала мать уже на отца. – Чего стоишь?
Папа все-таки прошел на кухню и я даже все-таки выпила сладкого чая, а потом доползла до кровати. Едва живая. С одним только желанием, чтобы мать закрыла дверь с другой стороны, дав мне пореветь вдоволь. Но она не уходила. Села на кровать и, якобы желая поправить одеяло, схватила меня за руку и зашептала даже тише, чем до того с отцом на кухне.
– Яна, пожалуйста, скажи мне правду. Я отведу тебя к врачу. Папа ничего не узнает.
Я думала, меня стошнит снова. Прямо на кровать. Прямо на мамину руку, до боли сжавшую мне запястье. Я могу вывернуть руку, я умею… Я даже могу ударить. Собственную мать. За ее слова. За ее гнусные мысли про дядю Славу!
– Я все слышала, – выдала я. – Не надо говорить с родителями Инны, пожалуйста. Она напилась. Вот и все. Она лезла в клубе ко всем. Поэтому я позвонила папе. Я не должна была покупать ей коктейли. Я виновата, что так получилось.
Мать чуть откинула голову. Лицо ее сделалось еще бледнее.
– Ты не ответила на мой вопрос. Он уже знает?
Я сумела вырвать руку, я сумела оттолкнуть мать. Вскочила и, чуть не поскользнувшись на подушках, спрыгнула с кровати. Мокрые волосы липли ко лбу и шее, но я их не убирала. Мои руки были сжаты в кулаки. И мне хотелось что-нибудь поколотить. Сильно-сильно. Больно-больно… Чтобы заглушить сжавшую сердце боль.
– Яна, он же на двадцать лет тебя старше!
Мать не встала с кровати. Видимо, не могла. Но тогда мне казалось, она сидит здесь специально, чтобы позлить меня. Хотелось сказать какую-нибудь гадость! А не просто ответить – да мне плевать, что он старше на двадцать лет. Какая разница, если он просто учит меня водить машину! И вчерашний утренний урок был ни к черту, потому что я думала только про клуб, в который собиралась вечером… Настолько ни к черту, что я чуть не снесла зеркало у стоящей на обочине машины.
– Да, я с ним встречаюсь, – вдруг сказала я. – По субботам. Ни на какие курсы я не хожу и никогда не ходила.
Мать побелела еще сильнее. Если вообще можно было живому человеку принять цвет белой простыни. Я наслаждалась ее видом! Так ей и надо. Но папу следует пожалеть.
– Папа! Иди сюда!
Мать тут же вскочила с криком:
– Не говори отцу!
Но папа уже прибежал на мой зов и стоял в дверях.
– Уйди! – закричала на него мать, но я вцепилась в его полосатый махровый халат и зашептала в его растерянное лицо:
– Папа, дядя Слава учит меня водить машину. Скажи маме, что мне уже можно!
– Что?
Этот вопрос задали они оба. В унисон.
– Ну да… – опустила я руки. – Правда, Березов говорит, что я до сих пор очень плохо вожу и ему стыдно сказать тебе об этом. Но он просто перфекционист. Я хорошо вожу, честно. Могу показать тебе даже.
– Как давно? – спросил папа.
– С прошлой весны, как снег с дорог сошел…
Да, летом Березов тоже украдкой приезжал на дачу. Правда, пришлось прятать в багажник велосипед, на котором, для бабушкиного спокойствия, я якобы в это время каталась. Хорошо, что «Кама» была складной.
– Я с ним поговорю, – незнакомым басом отозвался отец.
– Пап, не надо! Он на меня разозлится, что я тебе сказала.
– Ты большая молодец, что сказала. Но больше не смей садиться за руль. Ясно?
Он даже не дождался, пока я кивну. Вышел и хлопнул дверью. Мать осталась стоять у моей кровати.
– Яна, ты зачем это все выдумала? Думаешь, он не скажет отцу правду про вас?
– Скажет, – передернула я плечами. – Это и есть правда. Никакой другой правды нет. И если бы я начала с кем-то встречаться, то это был бы… Артем. Но я ему не нравлюсь.
Я назвала имя первого попавшегося одноклассника. К лицу мамы начала медленно возвращаться краска.
– Кто это? Шилов, что ли?
Я пожала плечами и отвернулась. Шилов? Пусть будет Шилов. Он красивый… Почему бы и не влюбиться в него… В маминых глазах.
– Он тебе сильно нравится, да? – начала подступать она ко мне со спины, и в голосе ее даже зазвучали радостные нотки.
Я передернула плечами, испугавшись, что она сейчас тронет меня, и я разревусь. Нет, не тронула. Просто вышла, пожелав мне доброй ночи, и попросила разбудить ее, если мне вновь сделается плохо с животом. И закрыла дверь. А я сразу рухнула в кровать и прокусила подушку, чтобы не закричать – дура!
Дурой была я – за все: за дурацкую тошноту, за притон, за поцелуй с прокуренным идиотом, за рев на груди у Березова, за то, что рассказала предкам про уроки вождения… Уроков больше не будет. Как и дяди Славы. Он на меня обидится за предательство. И правильно сделает. Так мне и надо! Зато не услышит про себя то, что услышала про него я. Мать идиотка. Полная! Но Инну я прибью! Тварь! Не настолько она была пьяна… Гадина! Шалава продажная…
Я грызла подушку, заглушая рыдания, которые разрывали грудь. Зачем только я пошла в этот дурацкий клуб?! Зачем… У нас с дядей Славой все было просто замечательно, а теперь…
– Спасибо, что поцеловали меня, сеньора.
Я сжала губы. Вот зачем он это сказал сейчас? Ведь можно было спокойно развернуться и пойти домой, считая произошедшее всего лишь частью танца. Ну как у Патрика Суэйзи в «Грязных танцах» – они ведь, выходя из клуба, не перетирали друг с другом, кто кого в этот вечер лапал. Это часть танца, не более того! Это просто песня… Ну и… вермут, наверное. Да, виноват вермут. Не мое же желание поцеловать незнакомого мальчишку? У меня не может возникнуть такого желания. Никогда. Он же не старше моего сына, а я, наверное, намного младше его матери. Даже среди своих знакомых я родила первой.
– Забудь!
Я даже махнула рукой, чтобы у него никаких иллюзий на свой счет не осталось.
– Это часть танца…
Да, да, я говорила, не могла остановиться говорить. Нам надо поставить все точки над «i», пока мы не покинули клуб. Иначе с ним наедине я не останусь. Хрен его знает, что такому в голову взбредет… После одного глотка вермута.
– Я понимаю, сеньора. Вы не подумайте…
Главное, чтобы ты, мой мальчик, не подумал ничего про меня. Я-то уже все забыла. Я стараюсь забыть. Я не могу забыть! Да что ж за черт-то такой в этом отпуске!
– Пойдем отсюда. Я не хочу больше танцевать, – еще сильнее повысила я голос, хотя толпа не позволяла нам стоять друг от друга слишком далеко: носы нашей обуви касались друг друга… Вернее его кроссовки – моих голых пальцев. Сандалии сделались скользкими. Черти что, даже ноги вспотели!
– Конечно, пойдемте!
Он протянул мне руку, и я схватилась за нее, такую же мокрую, как и у меня самой. Теперь Паясо был ледоколом, а я собачкой бежала следом: сквозь толпу и потом через спящий город в ненаступившее пока еще утро.
Глава 16 «Никогда не бывает никогда»– А мы похоже заблудились!
Еще бы! Меньше надо было языком чесать! Но как собака в жару не прячет язык, так и этот американский мальчишка не замолкает, когда нервничает. А нервничает он с нашего – вернее его личного – поцелуя.
А теперь улыбается, как полный идиот. Ну чему тут радоваться? Ночь, тишина, никого… Это опасно! Я от местного бомжа днем драпала, аж пятки сверкали. Ну что ты на меня уставился? Доставай свой айфон. Я тебе доверилась, Сусанин с американским паспортом! Я лично без гугла никуда не хожу. И не езжу! Топографический кретинизм на лицо!
– Хотите, увидеть фотографию той козы?
Ты же не за этим достал телефон из своих широких штанин, дурачок!
– О, «Урал» тот мотоцикл назывался… Я верно прочитал, да?
И Паясо сунул мне под нос телефон: на этот раз его на фотке не оказалось, а вместо свиньи была коза. С рогами и бородой. В коляске советского мотоцикла.
– Да, все верно. Урал. Извини, что не подсказала. Я в мотоциклах не разбираюсь.
– Я тоже!
Да ты ни в чем не разбираешься, кроме клоунских носов! Хотя сейчас, кажется, твой нос и без шарика круглый и красный, и я с трудом сдерживаюсь, чтобы не щелкнуть тебя по носу!
Какую же чушь Паясо мне только что рассказал! В его жизни, кажется, не случилось до встречи со мной ничего примечательного, если он только и может что говорить о ферме и о других людях. Или скромничает? Или просто хочет сохранить инкогнито до самого утра, когда мы наконец расстанемся.
Не больно-то и хотелось узнавать тебя ближе, мой мальчик! Как и про эту козу сейчас. Ситуация-то почти трагическая, а я ухохатывалась над чужой бедой, как истеричная дура.
К ним на ферму за молоком или черт их только поймет зачем, приехал байкер, коллекционирующий старые советские мотоциклы. Которые не просто стояли у него в гараже, а рассекали по горам. И вот, для смеха или ради непонятно чего, мужик усадил в коляску козу – или та сама запрыгнула, я так и не поняла: слишком быстро Паясо работал языком. Даже странно, поцелуй у него был медленным, точно он и правда тренировался прыщавым подростком на помидорах. Ну ведь не врут же американские средства массовой дебилизации про самый лучший тренинг по повышению качества поцелуев – высасывание сока из главного ингредиента кетчупа!
Ну вот, козу мужик не прокатил. Может, поэтому и сам не далеко уехал. У старого Урала ни с того ни с сего отказали тормоза, и мотоцикл слетел в пропасть. Мужик за доли секунды успел спрыгнуть с обреченного железного коня. И так как был в жару полностью затянут в специальный кожаный костюм, остался жив. Оцарапал только пальцы, потому что не стал надевать перчатки.
– Но вообще-то у нас все байкеры гоняют просто в джинсах и футболках, – продолжил Паясо, забирая у меня телефон. – Столько страшных аварий, а им хоть бы что…
Ну, на чужих ошибках никто не учится. Мне хотелось сказать ему это, но пока я перебирала в голове английские аналоги сего изречения, чтобы выбрать достойнейший, Паясо уже разобрался с гуглом, и мы свернули в нужном направлении. Шли молча. У меня истории никакой не было. Даже про медведя, играющего на балалайке прямо на Красной площади. Переставляла уставшие ноги и думала. Думала, вспоминала, снова думала… непроизвольно сжимая руки в кулаки.
Что же на меня накатило в тот момент, когда я подошла в понедельник к Инне прямо перед первым уроком? Не дождалась последнего. И потащила ее в туалет на первый этаж, около кабинета труда, куда никто и никогда не заглядывал – для приватной беседы. Очень серьезной.
– Ты что, не понимала, что это мой дядя? – подступила я к притихшей Инне.
Я особо выделила слово «мой»… «Дядя» вылетело изо рта потом, шепотом, как ненужное дополнение. Да, он был моим и только моим. Не в том плане, как считала мама – до происшествия с Инной я как-то даже не задумывалась, с кем и как Березов проводит свои ночи и почему до сих пор не женат. Мне важно было быть рядом, считать его своим другом – пожалуй, единственным.
С момента своего появления на горизонте он заменил мне всех. Вернее, оттеснил тех, кто мог бы, наверное, стать для меня друзьями. Мне с ними стало неинтересно.
Инна впервые явилась в школу ненакрашенной. С чего бы это? Мама же обещала не звонить! Наверное, влетело за тот вид, в котором она появилась дома в ночь с субботы на воскресенье. И поделом! А я сейчас добавлю. Словами!
Но ничего обидного из моего рта выпрыгнуть не успело. Инна заорала так, что эхо отскакивало от пустых стен туалета. Снова орала, что я зажралась. Что одним все, а другим ничего. Что она не виновата, что ее родители не умеют воровать… А мои, выходило, умеют…
– Ты что сейчас сказала?!
А, возможно, я ударила ее молча. Не задавая вопросов, на которые уже знала ответ. Сначала в грудь. Я точно знаю, потому что прижимала кулак к собственной груди, а потом просто выпрямила руку. Ей было больно, поэтому она не сумела увернуться от второго удара – куда тот пришелся, я уже не вспомню. Я вообще ничего не помню и не желаю вспоминать. Особенно ту жуткую боль, когда меня кто-то схватил за волосы. Кто это был, я так и не узнала. Но банку с холодной водой на лицо мне вылила учительница по труду.
Потом, мокрая, я сидела в кабинете директора, ожидая маминого прихода. Инны не было. Где она находилась в тот момент не имело для меня никакого значения. Я вдруг осознала, что била ее вовсе не за родителей, а за то, что она позволила себе с моим, моим дядей Славой.
– Я так же шокирован, как и вы, Екатерина Львовна, – говорил директор моей маме, теребя несчастный галстук, хвостик которого так и прыгал на его круглом животе. Пиджак видимо не сходился, потому что я ни разу не видела его застегнутым. – Ваша Яна – гордость нашей школы. Если постарается, может даже получить золотую медаль.
«Да сдалась мне ваша медаль!» – чуть не выдала я, но вовремя прикусила язык.
– Я понимаю, что у девочек сейчас очень ранимый возраст. Поспорили о мальчике, ну бывает…
«Это о каком таком мальчике мы поспорили?» Я вскинула глаза – лицо директора шло пятнами. Конечно, говорить правду «дойной корове» было нельзя – кто же тогда купит в учительскую новые шторы, если мама вдруг обидится на обвинение в воровстве?
– Яна? – она повернулась ко мне, и я просто кивнула.
Это Инна что-то наболтала или директор сам выдумал мальчика? Да и хрен с ней, с дурой! Даже если снова назвала моих родителей ворами, то дальше ушей директора или завуча это не уйдет. Шторы важнее сермяжной правды!
– И все же, драка в школе недопустима. Я обязан, вы меня уж извините, отстранить Яну от занятий. Давайте до четверга. Там у них просто контрольная будет в пятницу по алгебре. Нельзя, чтобы Яна пропустила ее. И за пару дней все успокоится.
Успокоиться ничего не могло. Мы шли с мамой домой, не глядя друг на друга. И я впервые заметила, что носы моих бархатных сапог-чулков стерты. И почему дядя Слава не сказал мне об этом?
– Яна, надеюсь это не из-за Березова? – выдала мать у самой парадной.
– Это из-за Артема, – процедила я сквозь зубы. – Причем тут вообще дядя Слава!
– Все хорошо, не кричи… – Мать впустила меня на полутемную лестницу. – Яна, мальчики должны драться из-за девочек, но никак не наоборот.
А у меня все шиворот-навыворот. Я не такая, как все! Зачем вы только держите меня в школе с нищими, где мне тыкают каждой новой кофтой и даже шоколадкой «Марс»?!
Я сидела дома – одна и тупо смотрела в учебники. Впервые мне не хотелось учиться. Совсем. Я взяла задание по алгебре – производная… Я смотрела на графики… Там же графики, да? Сейчас я даже в общих чертах не скажу, что это было за задание… Впрочем, тогда я была в алгебре не намного лучше. В последних классах, когда у нас поменялась учительница, я перестала понимать этот предмет – и сама учительница, кажется, не знала его толком. Ей важно было на переменах накормить своего сыночка из пятого класса. Она даже забывала осветлить корни своих желтых волос.
Каждую новую тему мне объяснял дома папа. Иногда мама, хотя у нее не хватало на меня терпения. А сейчас она уехала в больницу и требовать от нее вернуться и построить за меня графики, я не имела никакого права. Надо было звонить папе, но он не отвечал на телефон. Буквы в учебнике не складывались в слова, и я нашла в себе силы набрать номер дяди Славы, перебирая на языке всевозможные извинения.
– Дядя Слава, ты не знаешь, где папа?
А вдруг папа еще с ним не переговорил? Вдруг…
– Он вне зоны действия сети, – добавила я тут же, испугавшись возможной отповеди за нарушение данной ему клятвы.
– Нет, Яна, не знаю. Что-нибудь случилось? – спросил он малость взволнованно, но не зло.
И я так и не поняла, мы еще с ним друзья или уже враги?
– Ничего, – голос мой дрожал. – Просто хотела попросить его прийти пораньше домой.
– Что-нибудь случилось? – повторил дядя Слава громче.
– Ничего, – я тоже повысила голос. – Я просто не могу сделать домашку по алгебре…
Хотелось сказать, что «папа у Яны силён в математике, учится папа за Яну весь год», но, кажется пояснения не требовались.
– Яна, пришли задание по факсу. Я посмотрю.
– Не надо, – Я тогда явно сравнялась по цвету с красным кухонным телефоном. – Я дождусь папу. Все равно поздно ложусь.
– Яна, кончай ломаться. Присылай. Мне все равно сейчас заняться нечем.
И я послала. На свою голову. Через пять минут, когда я даже не успела убрать из факс-машины лист с переписанными из учебника примерами, раздался звонок.
– Яна, – Вячеслав Юрьевич даже не поинтересовался, кто у телефона. – Это же элементарно. Ты чего?
– Это тебе элементарно. У тебя учитель, наверное, нормальный был, а у нас в школе полная дура. Вот геометрию я знаю. Ее завуч преподает.
– А папа тебе объяснить не может эту элементарщину? Он что, просто решает все за тебя?
– Может. И объясняет. Это просто новая тема. А вот ты можешь просто решить и прислать мне графики. А папа потом объяснит.
– Не могу. Это обман. Мама дома?
Внутри все сжалось – зачем ему это знать?
– Нет, – прохрипела я, не поняв, куда подевался голос. – Она у бабушки.
– А когда вернется?
А это еще зачем?
– Скоро.
– Позвони ей и спроси, можно ли мне к вам приехать. Я тебе в два счета объясню эти дурацкие графики.
– Да приезжай так! – почти закричала я в трубку. Я сама расскажу тебе про дурь с машиной, если папа до сих пор не решился. – Чего маме звонить? – Голос дрожал. Мать убьет меня за приглашение в дом Березова. – Вместе поужинаем потом. У меня по труду была честная пятерка, – добавила я зачем-то с нервным смешком.
Я действительно приготовила рыбу с овощами. Только бы не садиться за уроки.
– Сейчас приеду.
Я опустила трубку, но ладонь будто приклеилась к пластмассе. Простояв чуть ли не с минуту с поднятой к стене рукой, я вырвалась из плена звонка и кинулась в комнату переодеться. У меня есть юбка, длинная джинсовая юбка и блузка – белая, как у школьницы. Это у меня в прошлом году имелся бзик – больше месяца проходила в школьной форме на иностранный манер, а потом забила на плиссированные юбки и втиснулась обратно в джинсы.
Юбку Березов оценил. Как и тапочки… С помпонами, они смотрелись на мне по-идиотски, но я не могла встретить его в туфлях. Это выглядело бы глупо. Впрочем, все сейчас глупо – стоять в прихожей, не зная, что сказать и что сделать.
– Где учебник? – спас он меня вопросом.
– На кухне! – случайно сорвалась я на крик, испугавшись, что потеряла голос. – Там! – зачем-то махнула я в сторону кухонной двери, будто планировка в квартире была какая-то нестандартная. Все как у всех, только евроремонт.
Да, и порядок – везде, за исключением моей комнаты. Да и вообще Березову там не место. Вот и учебник, и тетрадь, и листочки для черновиков, и карандаши, и линейка, и ластик… Все тут. Я тарелки еще не ставила.
– Вкусно пахнет!
Дура! Он же с работы голодный, а я тут со своими графиками.
– Я сейчас погрею, – ринулась я к плите и замерла: вернее меня поймали за руку, и я не стала выворачивать запястье. Рука оказалась до ужаса теплой и мягкой.
– Ужин я пока не заработал. Вечером деньги, утром стулья и никак не наоборот.
Я с трудом повернула к нему голову, а потом и все тело. Он отпустил мою руку и похлопал ладонью по сиденью мягкого диванчика, приглашая присесть рядом. Я села. Рухнула. У меня подкосились ноги. В машине между нами была ручка коробки переключения передач, а сейчас только шариковая ручка, и его локоть каждый раз касался моего, и я дергалась, точно под молоточком невропатолога.
Что со мной происходит? Я смотрела в одну точку – ту, что оставляла на бумаге ручка и следила за ее движением – только движением, не обращая на оставляемые ею на бумаге следы. У меня сейчас все перед глазами было в клеточку – в йодовую. Под грудью щипало, точно там зияла огромная рана. Я судорожно теребила пуговицу, и вот та выскочила из петельки…
– Яна, я кому тут объясняю? Себе?
Я прижала влажной ладонью топорщащуюся на голом животе шелковую ткань и замерла, чувствуя, как по бокам струится предательский горячий пот. Что со мной происходит? Что?
– Что с тобой?
О чем он спрашивает? О моей пуговице? И я чуть не отдернула руку от холодного живота.
– Ты не понимаешь, что я говорю?
Я ничего не понимала. Смотрела на него и нервно моргала.
– Яна, ты плачешь? Из-за функций? С ума сошла!
Сошла. Точно. Я снова ткнулась ему в грудь, прямо в галстук – машинально, случайно спасла его голубую шелковую рубашку. Пиджак-то он оставил на вешалке. Теперь в руке не было телефона, а ручку он бросил и теперь считал каждым пальцем каждый мой позвонок. Сбивался и начинал заново, от шеи к поясу юбки. А я жалась к нему, уже давно не плача – слезы разом высушил электрофорез, которым лечили меня руки Березова. Как у меня волосы еще не встали дыбом – шелковая блузка и шелковая рубашка уж точно наэлектризовались и щелкали.
– Ну? – теперь у меня дергались плечи, на которые переместились пальцы Березова. – Сможешь еще раз выслушать мое объяснение?
Я кивнула. Но объяснять пришлось не алгебру и не мне, а что он делает на нашей кухне и моим родителям. Папа, наверное, ездил за мамой. Они уже увидели у подъезда Березовский бумер и мать успела завестись, а мой заплаканный вид и блузка, расстегнутая уже на две пуговицы, потому что стала мне за год слишком узкой, оказались последней каплей.
– Ты это видишь? – Березов не вскочил.
Вскочила только я и стояла, как парализованная дура, пока в замке скрежетал ключ. Лучше бы застегнулась и сопли втянула. Березов поднялся медленно, с достоинством, и с исписанными его красивым почерком листочками в клеточку.
– Это геометрический смысл производной. А смысл твоих слов, Катя, до меня, прости, не доходит. Тебе бы взять дочке репетитора. Я не знаю, как с такими знаниями Яна будет сдавать выпускные экзамены. А на оставшиеся купи валерьянки для себя. Или может уже чего посильнее требуется?
Мать отступила в коридор, где стоял отец, и скинула ему на руки пальто. Я осталась в наполовину расстегнутой блузке – под ледяным взглядом матери я бы в е равно не продела скользкие пуговицы в петельки.
– Давайте лучше ужинать! – вышел из положения отец.
И я тут же, точно по команде, начала сгребать в кучу тетради, учебник, карандаши…
– Мы не доделали уроки! – Березов вырвал книгу у меня из рук. – Пошли в комнату. Мать сама все сделает. А ты, пока не нарисуешь эти чертовы графики, ничего не получишь!
Он кричит. Впервые в нашем доме и впервые на меня. Даже в машине он не кричал. И не матерился при мне ни разу. Даже когда я не сбрасывала на поворотах скорость. Вот и он не сбавил, чуть ли не вытолкал меня в коридор. Аж спина заболела.
– Славка, уймись! – это уже окрик отца.
– Не уймусь! – Березов еще сильнее повышает голос. На отца. – Займись лучше женой и ее языком. Еще одно слово в мой адрес и я ухожу из общего бизнеса, понял?
Тогда я еще не знала, что Березов за два последних года окончательно оттеснил папу с главных ролей. Сейчас он говорил с позиции старшего, пусть не по возрасту, но по положению в фирме. Вот и не поняла, как так получилось, что отец промолчал. Мать тоже не сказала больше ни слова. И я сидела, как мышка – сжавшись и не чувствуя уже к своему учителю ничего. И, конечно же, ничего не понимала из его объяснений.
– Слушай, Янусь, – Так он меня никогда еще не называл. – Я никуда не спешу. Я буду сидеть здесь хоть до утра!
Хорошо, что мы сидели в большой комнате, а не в моей. Там бы я получила еще и за бардак! Березов не понижал голоса до шепота, потому что ужасно злился на меня за мою тупость, а не потому, что хотел, чтобы нас было прекрасно слышно из кухни, где шкворчала сковородка с приготовленной мною рыбой. Я же даже не шептала, только кивала, что-то судорожно выводя на бумаге. И мечтая лишь об одном – чтобы Березов ушел. И никогда больше не приходил к нам. Никогда!
– Никогда больше не буду ходить без рюкзака! – возмутился Паясо, за секунду до того шарахнув себя по спине.
Оказалось, искал в кармашке невидимого рюкзака такую же несуществующую бутылку воды.
– Нам пять минут идти. Нет, даже три, – склонила я голову к экрану его телефона. – У нас осталась одна бутылка. Я точно помню…
Я подняла глаза и увидела губы… И через секунду почувствовала их сухость. У меня губы не лучше…
Или ты все же способен утолить свою жажду даже такими, иначе зачем тогда твой дурацкий айфон впечатался мне в спину, а куда впечаталась твоя? В ребристую поверхность роллеты какой-то лавочки. Она похожа на стиральную доску или массажер, верно? Я тоже хочу ощутить ее ледяное прикосновение к горячей спине, которую нагрел дурацкий телефон, но Паясо, расставив ноги, уже почти сполз на асфальт, пытаясь притянуть меня к себе еще сильнее, хотя я уже и так почти не дышала.
Как же раньше я не замечала, что он чуть ли не на голову меня выше? Сейчас наши носы оказались на одном уровне, и я чувствовала на одном из них ледяную каплю, но не могла определить, кому та принадлежит: мне или ему, как и руки, благодаря которым исполнилась моя мечта и я прижалась к обжигающему холодом металлу.
Губы мальчишки, давно не сухие, скользнули мне на шею и ниже, в ложбинку, когда он обеими руками приподнял мне грудь. Где и когда я потеряла шарфик? Уже не важно – как бы не потерять чего другого… головы и уважения к себе!
– Мы этого не сделаем! – прохрипела я, упершись руками ему в грудь, в которой сердце колотилось еще быстрее, чем в моей. – Скажи, что ты понял это. Иначе дальше я не пойду. Ключи от машины и документы у меня с собой. А шмотки мне не важны.
Паясо отступил, и мои руки, упав, прижали к коленям мятый подол.
– Я думал, вы этого хотите. Простите, сеньора. Я ошибся.
Губы снова пересохли, и я облизала их против воли. Правое веко у парня дергалось. Бедный. А ниже глаз я не смотрела.
– Я действительно хотела, чтобы ты меня поцеловал, – я говорила правду. Нельзя врать детям. – Но на поцелуях мы и остановимся. Ладно? Договорились?
Паясо кивнул и вытащил из кармана телефон: когда это он успел его туда засунуть?
– Черт, батарейка сдохла.
– Я запомнила дорогу. Пошли.
И он пошел. Рядом, но не касаясь меня даже движением воздуха, рассекаемого его тонкими, но такими сильными руками.
