Текст книги "Мой домовой — сводник (СИ)"
Автор книги: Ольга Горышина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)
Глава 46: Жизнь не по возрасту и планы на день
– Ирина, пора вставать!
Я с трудом открыла глаза и не пожелала Зинаиде Николаевне "доброго утра", потому что не могла понять, где нахожусь и почему первым делом вижу именно ее. Быстро, впрочем, вспомнила, что ночью Глеб проснулся и разревелся. Мы с его папой добежали до комнаты раньше бабушки. Сидение в ногах не дало никаких результатов. Открывать рот папе я запретила и в итоге влезла в кресло. Папа уходил, приходил, в перерывах, надеюсь, не ругаясь с бабушкой, а лотом… Я уснула и сейчас проснулась, не в силах разогнуть ни рук, ни ног, а когда я все же сползла с кресла, то чуть не наступила на Виктора. Завернувшись в одеяло, тот спал прямо на полу рядом с креслом, даже не взяв подушку. Пусть бы и с дивана в гостиной.
Глеб тоже спал, приоткрыв распухший ротик и закикув руку за голову, совсем как папа.
– Я подумала, ты захочешь в душ? – продолжала едва различимым шепотом хозяйка.
Я кивнула и одернула, как могла, мужскую футболку. Сумка с одеждой, к счастью, осталась в ванной комнате, где меня ждали несколько полотенец. Я долго решала, залезть в ванну или в душевую кабинку и выбрала – душ. Правда, так долго долбалась со смесителем, что уже готова была в полотенце вернуться на кухню, чтобы просить у хозяйки помощи. К счастью, я оказалась не настолько тупой, как подумала о себе в начале, и явилась на кухню уже в чистых джинсах, в майке и вязаном хлопковом свитере в крупную дырку, сползающим с одного плеча – прекрасный наряд под зеленые волосы!
Хозяйка окинула меня взглядом. Скорее недоуменным, чем осуждающим.
– Я бы тебя со школьницей перепутала. Ученики держат за свою?
– Старшие, пожалуй, да, а для младших я в любом виде – старая тетка.
Зинаида Николаевна поставила на стол чашку кофе для меня, как тогда, в квартире своей матери.
– Спасибо, – сказала она, хотя благодарить должна была я. – Спасибо за воспитательную работу с моим сыном. Виктор бы никогда сам не извинился.
Я замерла. Надо было что-то сказать, но я не знала что.
– Простите его, Зинаида Николаевна. Он просто очень нервничает из-за Глеба, из– за меня, из-за работы… Короче, из-за всего.
Мы смотрели друг другу в глаза. Эти глаза пытались врать, но не могли.
– У него очень тяжелый характер, – Зинаида Николаевна присела рядом, без кофе. – Но он не был таким в детстве. Это его деньги испортили. И вседозволенность. Я упустила этот момент. Мой муж часто отправлял его в командировки одного, так что Витя совсем юнцом начал общаться со взрослыми мужиками, и от них взял эти смещенные ценности: что все можно купить, от всех можно откупиться… Но сейчас, кажется, в нем что-то изменилось, а я опять не заметила. Иначе я не могу объяснить себе ваши с ним отношения, – она схватила меня за руку, стиснула пальцы, заглянула в глаза: она в семь утра уже накрашена, я же едва расчесана. – Ирина, я очень рада, что ты с ним. Я уже не верила, что с ним рядом может оказаться нормальная женщина. Это просто как божье провидение какое-то ваша встреча… Я уже и не надеялась, что он вернется в мир нормальных людей. Я попыталась показать ему, что есть хорошие девушки, но в итоге только испортила Оле жизнь. Но ты старше, умнее, опытнее, чем была она тогда. Но тебе все равно потребуется много женской хитрости, чтобы держать его в узде. Как только ему слово поперек, он хлопает дверью. Ну же, пей кофе, пока не остыл.
Я выпила. Почти залпом, чтобы погасить огонь в груди. Кто же из них двоих прав? Или они оба ошибаются? Но они мать и сын… Как же они стали настолько чужими? И тут меня как шарахнуло последним упреком матери в мой адрес: "Ты никогда мне ничего не рассказываешь!" Мы тоже с ней будто из разного мира – мне не нужны ее советы, они пусты… Но сейчас я, кажется, сама того не желая, хлопнула перед ее носом дверью… красного авто…
– Я просила всех мальчиков в классе выучить наизусть одно стихотворение Николая Некрасова, – вдруг сказала хозяйка, забирая со стола пустую чашку. – Ты, думаю, его знаешь:
Мы с тобой бестолковые люди:
Что минута, то вспышка готова!
Облегченье взволнованной груди,
Неразумное, резкое слово.
Говори же, когда ты сердита,
Все, что душу волнует и мучит!
Будем, друг мой, сердиться открыто:
Легче мир – и скорее наскучит.
Если проза в любви неизбежна,
Так возьмем и с нее долю счастья:
После ссоры так полно, так нежно
Возвращенье любви и участья…
Она читала превосходно. Не нараспев, как экзальтированные школьницы и псевдоактеры, а, как говорится, с чувством, толком, расстановкой. Увы, я это стихотворение не знала.
– Витя тоже учил, но, как видишь, ничего не выучил…
– Чего я еще не выучил?
Виктор ввалился в кухню, как был, взъерошенный, в расстегнутой рубашке. Хорошо еще в застегнутых джинсах, которые, наверное, надел, когда ходил в ночи за одеялом для себя.
– Где Глеб? – спросила Зинаида Николаевна вместо ответа на вопрос.
– Где, где? Дрыхнет! Понедельник. К тому же, он получил свое. И, похоже, я получил тоже. Откуда и за что мне на этот раз прилетело, а, сплетницы? Нет бы кофе сварить!
– Пусть тебе секретарша кофе варит, – огрызнулась мать.
– От ее кофе я, пожалуй, откажусь.
А это был уже камень в мой огород.
– Сегодня. У меня выходной. А Ирину просить лезть в твою кофеварку я не могу. Будешь ругаться, что я командую в твоем доме.
Мать обернулась и по обыкновению проглотила палку – даже в росте прибавила.
– Это твой дом. Можешь распоряжаться.
Вот так, доброе утро… Пауза. Виктор, видимо, переваривал вместо завтрака ответ матери.
– Но пока мы живем вместе, это и твой дом. Пожалуйста, свари мне кофе. Ради твоего внука. Мне его после такой ночки в садик везти.
– Я сама отведу его в садик.
– Не надо. Мы сами справимся. Мне надо Иру познакомить с воспитателями, чтобы она, если потребуется, могла забирать Глеба.
– Познакомишь вечером…
– Вечером я работаю, – сообщила я.
– Как это, работаешь? – Виктор пока не сел за стол, поэтому сейчас навалился на спинку соседнего стула и завис надо мной. – Ты сказала, что все отменила.
Я на секунду зажмурилась, не вынеся грозного взгляда.
– Ты просил освободить утро и день. Ты ничего не говорил про вечер. Вечером тесты. Дети готовились все выходные…
– Понятно, – он сел на соседний стул. – Ну и как мы справимся? Ты об этом подумала?
– О чем? – не поняла я.
– О своих материнских обязанностях! – почти выкрикнул Виктор. – Ты работаешь до восьми. В девять ребенку спать. А без тебя он не ляжет.
– У него же есть папочка, – донеслось от кофеварки.
Виктор показал матери язык и отвернулся.
– Ну давайте прикалывайтесь дальше! С вами только баб растить! – и снова взглянул на мать. – Ты вон собаку даже нормальную завести не могла… Хоть фокстерьера бы взяла…
– Витя, – я просунула руку под его согнутый локоть и прилегла головой на плечо, которым он тут же дернул.
– А ты не подлизывайся. Променяла меня на молодого, а у меня теперь все болит… Как в поход сходил.
– Я сама отведу Глеба в сад, мне все равно с собакой гулять, – мать поставила перед сыном чашку кофе. – А ты завтра утром, когда выспишься, отведешь сына в сад и все сделаешь, как надо. Я и вечером его заберу. Так что вы свободны на целый день, если у вас есть какие-то планы. А нет, ложитесь спать.
– После кофе?
Мать под вопросительным взглядом сына забрала чашку со стола. Я закусила губу: если за бабушкой с внуком закроется дверь, мы точно окажемся в постели. Вдвоем. И не для сна. Сердце гулко ухало в обледенелой страхом груди в ожидании ответа: я не знала, чего хотела. Мне было страшно, точно в настоящий первый раз.
– Отдай чашку! Я не собираюсь спать в свой единственный выходной. И не меняю планы, даже если умираю. Никогда.
Вот те на… Раз и отказался от такой возможности. У меня от обиды аж живот свело. Бизнес превыше всего. Могла бы уже выучить.
– Лучше засранца-внука своего разбуди, – продолжал Виктор разговор с матерью.
– А то он еще час завтракать будет.
– Пусть еще десять минут поспит, пока каша варится.
Я смотрела в стол и держала руки на коленях, поэтому когда меня спросили про завтрак, я так дернулась, что больно саданулась костяшками пальцев о столешницу, и только чудом не вскрикнула. Я была согласна на все. Даже на хлеб с бужениной. Мне и того будет не съесть. Мой желудок от близости Виктора превратился в горошинку. А у него аппетит оказался завидным. Видимо, в моей кухне бедняга изголодался.
– Я рассчитывал весь день пробыть с тобой, – проворчал Виктор, когда мать ушла за Глебом.
– Я буду целый день с тобой, – проговорила я, разливая по чашкам чай. – Я только на три часа уйду. Можешь почитать в библиотеке Пройслера. "Маленькое привидение" тоже хорошая сказка.
– Еще одна такая ночка, и у тебя будет личное привидение, которое будет ночами пугать тебя чиханием. Как мы уложим монстра спать?
– Я могу приехать на метро. В девять пятнадцать, наверное, буду уже здесь. Придется только Чихуню заранее покормить…
– О, черт… – Витя откинулся на спинку стула. – Я про кота совсем забыл. Черт… Он как-то в мои планы не вписывается. До трех у нас хотя бы время есть? Думаю, еще нормально доедем.
– Куда вам надо? – спросила Зинаида Николаевна. – На метро совсем никак?
– Мам, ну хватит… Я в метро даже на экскурсию не ходил лет этак… десять. Нам кота кормить надо. И вообще… Мам, мы, наверное, домой поедем сегодня. Я заберу Глеба из сада и к бабушке сразу.
– Зачем туда? – хозяйка на секунду задумалась. – Вы живете в ее квартире?
– Да, ради кота…
– Почему ты мне не сказал, что тебе жить негде?
– А ты меня не спрашивала. Никогда не спрашивала, как я живу.
Зинаида Николаевна отвернулась к холодильнику за молоком для ребенка, и я схватила Виктора за руку – ну хватит. Он сразу переключился на сына:
– Давай, монстр, покажи бабушке, что мужики не совсем чурбаны. Расскажи стих про березу.
Глеб, еще не открывший до конца глаз, зевнул, но потом все же с папиной помощью прочитал два есенинских четверостишия:
Белая береза
Под моим окном…
Бабушка похвалила его. Я тоже. Чтец заулыбался, но тут же уставился в кашу с видом полного ее неприятия. А Зинаида Николаевна начала втолковывать сыну, что Глеб не понимает, что повторяет и что эти стихи ребенку не по возрасту…
– Мам, сейчас вообще жизнь не по возрасту! – не выдержал Виктор и повернулся к Глебу: – Жуй давай! Тебя друзья в садике заждались.
В садике! Я вскочила. Еще пять минут назад помнила, что надо позвонить заведующей и сказать, что заболела, а сейчас напрочь из головы вылетело.
– Витя, ты не видел мой телефон? Можешь позвонить на него?
– Вот он!
Это Зинаида Николаевна протянула мне его. Видимо, нашла телефон под дверью сыновей спальни. И я вспыхнула от ночных воспоминаний и потому поблагодарила совсем тихо. Эх, мы все хорошо вчера посидели. Не поседеть бы теперь от переживаний!
Наконец мы вышли из все же чужого дома и добрались до садика. Красиво, чисто, все улыбаются. Не дворовый садик, а для детей, за которых родители "моргала выколят", и все равно Глеб вцепился в меня, и Виктор с трудом убедил сына, что вечером обязательно отвезет его к тете Ире и к коту. Уходила я с тяжелым сердцем
– поскорее бы завтра, поскорее бы малыш к маме. Сколько можно ему нервничать!
– А теперь займемся делами, – объявил Виктор в машине.
Давай, давай. Мои семейные дела были совсем плохи. Ни звонка, ни эсэмэски от Арины. Про мать вообще молчу. Я скосила глаза на водителя – смотрит вперед, не моргая. Выходит, он теперь мне единственная семья. Плюс его рыжий довесок, который ждет вечера. Только вспомнит ли Рыжик про меня, вернувшись к маме?
Мы проехали весь Невский, свернули налево и вырулили на улицу Жуковского. Там припарковались, кое-как втиснувшись между другими довольно дорогими машинами.
– Единственная проблема здесь – парковка, но это беда всего центра. Тут уж я ничего сделать не могу, – Виктор набрал код и открыл под аркой калитку. Во дворе тоже было довольно машин. С одной стороны под козырьком курили какие-то офисные сотрудницы, по другой мыли окна работяги, позволившие нам войти в подъезд. С одной стороны табличка с названием фирм, с другой – просто черная железная дверь, но мы поднялись на второй этаж. Уже никаких табличек. Виктор вытащил из кармана ключи и открыл обе двери, одну за другой. Зажег свет и пригласил войти.
Глава 47: Снова в школу и Жемчужные Врата
Для того, чтобы понять, что это жилая квартира, хватило пяти секунд. Перехватив мой взгляд, не удивленный, а понимающий, Виктор пожал плечами, на секунду отвел глаза в сторону, нагнулся, чтобы вытащить тапочки, и… Извинился:
– Сорок второй-сорок третий. Постарайся не вывалиться. Других размеров здесь нет.
К чему он это добавил? Большой ребенок… Какой же он ребенок… И какой большой: он заслонил собой проход в комнату, и я почувствовала себя мышью в коробке. И если бы сейчас открыла рот, чтобы сказать – Виктор Анатольевич, к чему была нужна вся эта конспирация – вышел бы писк. Мышиный… Горло сдавил спазм. И я не желала признаваться даже на секунду, даже самой себе, что причиной ему были слезы… Слезы детского бессилия взять в свои руки хотя бы эту часть отношений. Сам герой запутался в своем дурацком рыцарстве. Попытался быть собой тогда в подъезде: просто взять то, что считал положенным ему по праву… по праву положения. Уверена, он бы не был груб. Даже, возможно, собрал утром диван… И не было бы этой дурацкой недосказанности… И, возможно, не было бы вообще ничего… Чему там учили советских женщин еще до перестройки всеобщего сознания под западные реалии: соблазнять, но не давать… Вот именно!
– Не нравятся тапки? – он тоже злился на себя, меня и ситуацию, и голос ходил ходуном, как от сквозняка… Сквозняка в его голове. И в моей, наверное, тоже. – Иди босиком. Здесь чисто. Я тоже буду в носках.
Он протянул руки и почти рванул с меня плащ – какое счастье, что я не подумала застегнуться на все пуговицы, выходя из дома Костровой.
– Не смотри, что тут есть… Этот ремонт еще от прежних хозяев. Все можно снести к чертовой матери. Вплоть до стен, хотя здесь и так довольно большие комнаты, исключение – прихожая, так что одну стену мы точно сломаем. Надо будет пригласить архитектора для уточнения несущих конструкций, но здесь явно как-то
– может, с помощью стеллажей возможно добиться открытого пространства, – тараторил он без остановки, не двигаясь с места. – Ну ты идешь наконец?
Я сделала шаг. Один, второй… Комната большая и светлая… Окна под высоченный потолок.
– Здесь все равно придется ставить лампы дневного света, так что можно на окна налепить из пленки веселенькие витражи…
– Витя, – я наконец поймала его взгляд. – Это твоя квартира. Ты здесь живешь…
Он вскинул голову и стал еще выше. Словно нарочно желал, чтобы я задрала голову и почувствовала себя рядом с ним маленькой девочкой.
– Это моя квартира. Но я здесь не живу. И собственно никогда не жил в том смысле, который вкладывают люди в это понятие. Приходил ночевать. Иногда. Не более того. Ты же видишь, что она нежилая.
Нет, этого я не видела. Ни пылинки. Чистота. Я даже провела рукой по подоконнику, подле которого мы стояли. Пусть Витенька не думает, что я полная дура. И он так не думал:
– Я жил здесь последние две недели. И здесь да, регулярно убирают. На тот случай, если мне негде будет ночевать. Что ты так на меня смотришь? Из-за офисов внизу, уверен, легко будет оформить это помещение под школу. В крайнем случае, можем пойти как домашний детский сад… – он тряхнул головой. – Я просто не разбираюсь в этих тонкостях. На это есть специалисты. Они все сделают. Место хорошее. До метро пять минут. Это и для подростков хорошо, если утром ты сделаешь группы для малышей, а вечером продолжишь учить школьников…
– Витя…
– Что Витя?
Я действительно сделала слишком длинную паузу, подбирая подходящие слова, но никакие не подходили.
– Ты хочешь, чтобы я заткнулся? Я говорю что-то не то? – он оперся рукой о подоконник, чтобы стать чуть ниже ростом и оказаться со мной лицом к лицу. – Тогда не перебивай, а задавай вопросы. Я на любой отвечу.
– Зачем ты это делаешь?
– Что делаю?
– Это твоя квартира. Она тоже недалеко от садика, школы и твоего офиса. Зачем ты выгоняешь мать?
– Я никого не выгоняю, – прорычал Виктор. – Я возвращаюсь в свою квартиру, которую вылизал восемь лет назад. Я вбухал в ремонт столько, сколько, наверное, не стоила сама квартира, когда Костров ее покупал. Я делал ее для себя, понятно? А не для собачки по имени Ричи.
– Там живет твоя мать…
– И что? – продолжал рычать он. – Это не ее квартира. Ту, где они жили, забрали за долги. Эта квартира осталась у нас лишь потому, что Костров раскидывал имущество по кому только мог. Эту он записал на меня. И учитывая, что я вытащил со дна фирму и первую семью Кострова, я оплатил эту квартиру сполна. И мать это прекрасно знает, и вчера она закатила скандал на ровном месте.
– Но ты соврал ей про эту квартиру…
– Я ничего не врал, моя дорогая. У меня этой квартиры больше нет. Она есть у тебя, дело только за документами, а они у нас скоро будут. Это твое помещение – сумеешь сделать из него бизнес, я буду аплодировать тебе стоя. А нет, всегда можно ее продать, чтобы покрыть часть расходов. Пожалуйста, хоть ты не впадай в истерию с квартирным вопросом. У нас вообще вопроса такого не стоит. У нас у каждого по квартире. Чего еще надо?
Я отвернулась к окну, даже присела на подоконник, чтобы видеть машины и людей: все суета сует, а вот это реальная жизнь. Внутри коробки. Какая-то странная, но жизнь.
Виктор продолжал стоять рядом, не прикасаясь ко мне. И ничего не говоря.
– Ты действительно хочешь здесь школу? – наконец не выдержала я тишины. – Потому что я могу спокойно преподавать в библиотеке. У меня нет амбиций.
– Амбиции есть у меня, – теперь он положил руку мне на плечо. – Амбиции в отношении моей жены. Я не хочу видеть ее в библиотеке. Даже если эта библиотека будет самой крутой в городе. Я не хочу, чтобы она работала на кого-то, даже если сама будет уверена, что работает на себя. Не хочу. Это для тебя недостаточное объяснение, почему я отдаю тебе квартиру и спонсирую развитие школы?
Я снова отвернулась, но в этот раз его рука остановила меня. Он стиснул пальцами мне подбородок.
– Ира, раз и навсегда. Моя жена не будет работать. А если будет, то на себя. Тэ. Чэ. Ка. Понятно, кошка?
Но я чувствовала себя псом Шариком или, скорее, Шариковым – мне в голову упрямо запихивали чужой мозг.
– Витя, у меня тоже есть амбиции: да, я не зарабатывала много даже по обычным питерским рамкам. Но я и не вкапывала от зари до зари. Как-то все шло само собой. Я захотела группу малышей, она появилась. Захотела преподавать школьникам – они пришли и уже который год со мной. Они почти мне семья. Я слишком много о них знаю. И сейчас я чувствую, будто предаю их веру. Вот возьму и уйду, а они останутся ни с чем…
– Ирочка, – Виктор вдруг протянул ко мне руки и, прежде чем я что-то сообразила, усадил к себе на колени и прижал голову к груди, точно успокаивал ребенка. – Ты взрослая-взрослая, а временами такая… – он проглотил слово "дура", которое явно собирался произнести, но я все равно дернулась, желая высвободиться, но он только усилил объятия. – Глупая, – в голос его вернулись смешки, – в плане бизнеса. За хорошими учителями ученики бегут на край света. Если ты веришь в то, что они тебя ценят, бояться нечего…
– Витя, я уверена, что ты назначишь цену, которую большинство из них не потянут, как и дорогу…
– Я ничего не буду назначать. Я даже нос сюда совать не буду. Даже ключи все тебе отдам на всякий случай и буду приходить только по твоему звонку. Но меценатство до добра еще никого не доводило. Люди не ценят хорошего к ним отношения, они любят халяву, а этого не будет. Не будет, потому что ты обязана ценить свой труд и люди обязаны понимать, что они платят намного меньше того, что приобретают. Ира, ну что ты так напряглась? Ну посмотри на это с другой стороны, – Виктор отстранил меня, чтобы я действительно видела его глаза. – Люди переезжают в другой район, меняют школы, меняют работы, иногда даже друзей, потому что у нас в порядке вещей в одном городе не видеться годами, потому что далеко, – с еще большим смешком подытожил Виктор.
Я молчала, я не могла ничего сказать. Ничего путного.
– Ира, сделай для старых учеников скидку. Ну, процентов пятнадцать плюс к бесплатному месяцу для всех. Ира… Я не люблю у тебя таких ведьминских глаз. Посмотри на ситуацию с точки зрения учителя: ты радуешься, когда твои ученики растут. Почему же твоих учеников не должен обрадовать тот факт, что вырос их учитель? Да, человек думает лишь о том, что сам потерял… Так что думай о том, что ты приобретаешь. Пусть те ученики и их родители радуются, что у них была возможность учиться у тебя. Дай эту возможность другим, а на твое место придет новый учитель английского, который еще не дорос до собственной школы, но будет пожинать плоды твоего труда, забрав готовые группы. Все движется, все изменяется… И время бежит, а я не показал тебе всей квартиры. И если просидишь у меня на коленях еще лишнюю секунду, и не покажу…
Виктор подтолкнул меня в спину, и я спрыгнула на пол.
– Эту комнату надо соединить с прихожей, сделать небольшой гардероб и поставить диванчики по стенам для ожидающих своих чад родителей. И стойку для администратора и кофе. Все любят халявный кофе, даже если это полная бурда. Кстати, у Арины получается отменный кофе, – на эту его фразу я заставила себя обернуться.
Он стоял, засунув руки в брюки, с наглой улыбкой на лице. Нет, он никогда так не смотрел ни на мою сестру, ни на кого из своих сотрудников – иначе ни о какой дружбе между ними не могло идти и речи: это была улыбка циника, безжалостного расчетливого дельца или чеширского кота, поймавшего мышку.
– Ира, люди радуются только чужому падению. Не надейся, что кто-то порадуется твоему успеху. Искреннюю поддержку трудно найти даже среди самых близких людей. Потому и ты не думай о других, думай о себе. Думай о том, что создашь из ничего нечто своими руками…
И он вынул руки из карманов. Мои же остались в джинсах, потому что секунду назад я приняла его позу, такую же наглую.
– И твоими деньгами, – дополнила я его фразу про "свои руки" без всякой паузы.
– Нашими деньгами. К тому времени, нашими. У меня нет личных сбережений для покупки новой квартиры, но для ремонта этой их будет предостаточно. Я не залезу в деньги фирмы. Это табу после истории с Костровым. Если вдруг не хватит, я возьму кредит…
– Зачем?
– Затем… Я не отвечаю на один и тот же вопрос несколько раз. Напряги память, у тебя получится, – он снова сунул обе руки в карманы, – И я не озвучу сумму, которая у нас есть, чтобы ты не ужималась. Сделай школу такой, какой бы ты попросила ее у волшебника с голубого вертолета.
Я опустила глаза, но лишь на миг.
– Витя, это слишком большой подарок. Я не могу его принять даже от самого близкого человека.
– Можешь, – ответил он ровно, не сводя глаз с моих губ. – Ты не представляешь, какой подарок делаешь мне. Будем считать это бартером, если ты все сводишь к цифрам, не видя за мной человека.
– К цифрам все сводишь ты. Я лишь играю по твоим правилам.
– Тогда играй дальше. Я люблю, когда играют по моим правилам. Пойдем, а то будто нас дальше стойки администратора не пускают…
Думала, он протянет руку. Нет. Даже не вынул ее из карманов, так и пошел вперед к двери, грозясь порвать карманы растопыренными пальцами.
Я вытерла о джинсы вспотевшие ладони и вошла следом за Виктором в коридор. Перепланировку наметили, но не закончили. Дальше квартира напоминала коммуналку – коридор и комнаты по обе его стороны, но мы прошли прямо в кухню. Большую и соединенную с последней комнатой. Но была тут еще дверь, ее и открыл Виктор.
– Кладовка или комната для кухарки. Размерами в скромный рабочий кабинет. Без окон, увы. Но ты не будешь проводить в нем двадцать четыре часа, так что, думаю, это хорошее место, чтобы закрыться на пять минут от проблем внешнего мира и выдохнуть. Ну или поплакать.
И он закрыл дверь.
– Тут кухню оставим кухней. Ты за столом тогда говорила, что в американских садиках детей с пеленок учат обслуживать себя самостоятельно. Сюда можно поставить столики для еды, ну, а со старшими проводить какие-нибудь кулинарные мастер-классы – учить названия ингредиентов на английском и, может, даже снимать для ютуба и родителей клипы. Что скажешь?
– Идея мне нравится, – и она мне действительно нравилась.
– Туалет сама посмотришь? Там надо будет сделать два входа – для мальчиков и для девочек. А остальное зависит от инженерного плана. Но здесь достаточно квадратных метров, чтобы ты сделала и отдельный класс аля настоящий школьный класс. Еще вопросы есть? Берешься за дело?
Я кивнула.
– Не слышу, – сказал он как-то развязно и грубо.
Я проглотила последнее сомнение и сказала:
– Я сделаю здесь школу.
Больше я ничего не добавила. Виктор вдруг улыбнулся. Добро. Будто скинул маску дельца.
– Хочешь чаю? Покрепче ничего не предлагаю. Не думаю, что ты станешь пить одна. Я не хочу, чтобы ты хоть что-то делала одна с этого дня. Если только в туалет я могу отпустить тебя одну. Вымой руки, у меня есть вкусный шоколад. Пока Глеб не видит.
Когда я вернулась, нельзя сказать, что из самой маленькой комнаты в квартире, перед Виктором на столе стояли две кружки. Одну он придвинул ко мне.
– Это ирландский горячий шоколад. Если растапливать его в молоке, будет вкуснее, но молоко скисло с четверга. Так что чем богаты…
Он улыбнулся. Я присела за стол напротив него, сделала глоток. Обжигающий. Как и его взгляд. Ну чего он тянет? Эта квартира не настолько нежилая, чтобы в ней не нашлось кровати… Диван в ней уж точно имеется. Не ждет же он, что я предложу ему это сама?
– Знаешь, о чем я подумал?
Ну наконец-то! Я сделала еще глоток. Шоколад уже не такой горячий. Наверное, передал всю горячность мне. Пусть в моих глазах отразится заинтересованность. Но язык пусть остается за зубами. Предлагать себя мальчикам против правил хороших девочек.
– О том, что было бы классно разнести все тут к чертовой матери самим… Помнишь, это у Родари, кажется, было… Раз в месяц детям всего города позволялось громить целый дом. И они потом весь месяц вели себя хорошо.
Я даже вздрогнуть не сумела от удивления. Только отпить еще шоколада, чтобы подсластить горечь обиды.
– Не помню такого. Но, может, ты и прав, и у него есть подобный рассказ.
– Ты совершенно не умеешь пить шоколад. Сейчас дам салфетку.
Я чуть не крикнула: слижи его лучше с моих губ! Что продукту пропадать! К счастью, сдержалась. Это все как-то троесортно и пошло.
Виктор протянул салфетку, но не отдал. Сам вытер мне лицо и отошел от стола, чтобы бросить салфетку в мусор.
– Я хочу еще кое-что тебе тут показать. Только закрой глаза и пообещай открыть их, только когда я разрешу.
– Хорошо, согласна.
Я закрыла глаза, решив не строить никаких догадок. Все они были грубые, не соответствующие моему рыцарю очень печального образа.
Виктор сжал мне руку и пригласил следовать за ним. Я поднялась со стула и тут же почувствовала спиной его грудь, которая должна была уберечь меня по дороге от острых углов. Вот он открыл дверь, мы вошли, и Виктор сразу закрыл ее у нас за спиной и попросил по-прежнему не открывать глаз. Выполнить просьбу было достаточно сложно – у меня так чесались глаза, будто в них попало мыло.
– Долго еще? – почти взмолилась я после, кажется, вечности вслушивания в шорохи, хлопки, шаги… Что он там делает?
– Терпение нужно не только мужчинам. Вам, женщинам, оно просто необходимо для общения с нами, но вам его при рождении втрое меньше отсыпают. Наверное, Бог так и не простил Еву…
– Витя, я сейчас открою глаза! – скорее предупредила, чем пригрозила я.
– И нарушишь данное мне слово! И как я смогу тебе после этого верить?
Я стиснула глаза до красных кругов. И через пару секунд почувствовала на плечах руки Виктора и в ушах его шепот – он теплой волной прокатился по телу и лишь потом облекся в слова:
– Теперь можно открывать, самая терпеливая женщина на свете.
А я уже не хотела открывать глаз. Я хотела, чтобы его губы с мочки уха скользнули на шею и вернулись к губам.
– Открывай…
Он явно не собирался меня целовать. Ну вот… Я зажмурилась опять и наконец сумела удержать глаза открытыми, не моргая. Мы были в спальне. Самой обыкновенной. Я даже шею вытянула, чтобы понять, что тут не так… Все было так: вплоть до аккуратно свисающих кистей бахромы на золотисто-белом покрывале.
– Что-то не так? – голос Виктора дрогнул, и он развернул меня к себе, испугавшись, похоже, что я откажусь сейчас лечь с ним в постель.
– Все так, – я растянула губы в извиняющейся улыбке. – Просто пытаюсь понять, что ты делал все это время.
Он тоже улыбнулся, даже губу закусил.
– Убирал бардак, который оставил ночью. Сказал же, что меня в два часа Аркашка поднял. Я на ощупь вещи собирал. Еле ключи нашел…
Я не смогла не улыбнуться шире. Грудь наполнилась теплом. Теплом совершенно невинным. Надо было что-то сказать, похвалить за такую щепетильность, а я снова молчала.
– А сейчас я что-то не нашел, – продолжил мой рыцарь, сползая руками с плеч до моих прижатых к телу локтей. – Что-то, что нам очень нужно. Как быть?
Тепло из груди спустилось в живот.
– И не найдешь. Он в вельветовом пиджаке, а пиджак дома на вешалке. Если, конечно, Чихуня не разодрал его в клочья из ревности или от злости, что мы нагло бросили его.
Улыбка исчезла с лица Виктора. И следом с моего тоже. Зачем я напомнила про кота?
– Если минуту назад я еще немного сомневался в том, что ты ведьма, то теперь уверен на все сто. Долго бы я искал…
– Мог бы спросить, – я вернула усмешку на лицо и в голос.
Добрую, мягкую, как лапки играющейся кошечки. Но вот словами еще можно немного поцарапаться. Для острастки, так сказать.
И я подняла руку с кольцом, но Виктор перехватить ее у своего плеча и поднес к губам.
– Есть вещи, о которых мальчики девочек не спрашивают. Это одна из них.
– Я принимаю таблетки. Впрочем, я пойму, если ты мне не поверишь, – добавила я уже со смехом.
– Сейчас мне очень хочется тебе поверить, потому что я уже закрыл дверь. Самое время открыть новую…
– "Перли гейт", например, – не сумела сдержать я накатившую волну страха перед первой нашей близостью. И хотелось, и кололось. Особенно на языке дурацкими шутками.
Виктор не улыбнулся. Он смотрел на меня с непонятной надеждой, держа мою руку, стиснутую горячими ладонями, у таких же горячих губ. Ну что я должна еще сделать? Все сказано. Вперед! А он молчал и даже пальцы не целовал. Господи, он шутки не понял…
– Перли гейт, жемчужные ворота… Ворота в рай…
