Текст книги "Мой домовой — сводник (СИ)"
Автор книги: Ольга Горышина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)
Глава 41: Вечерний чай и еще один ребенок
Всю дорогу в город мы молчали. Мы слушали. И порой помогали Глебу сосчитать, сколько у него теперь сестер – какой тонкий расчет. Господин Веселкин, я не перестаю вами восхищаться! Ну разве я смогу теперь лишить ребенка такой многочисленной семейки?! А вот меня моей, кажется, уже лишили.
Лица провожающих носили похоронный отпечаток. Ничего… Что там говорила Людмила Михайловна? Семья невесту как бы хоронила, выгоняла из рода и родства почти не помнила? Отлично! Невеста на свадьбе ревет? Я, честно, еле сдерживаюсь! Мужчина женится только ради наследника? Ну так оно и есть! Боже, мне надо было в школе лучше историю учить! С женским уклоном. Тогда бы я не чувствовала никакого дискомфорта в данной ситуации. А сейчас я с трудом удерживала одно место вжатым в кожаное кресло, то и дело поглядывая на встроенный в панель экран, проверяя, сколько там еще минут до дома. Чьего, только вопрос? Похоже, уже не моего…
– Ну не мать твою!
Виктор уже перегородил выезд соседскому жигуленку, и я отстегнулась. Он смотрел назад: глаза Глеба были закрыты, а минуту назад мы, кажется, с ним разговаривали… О чем, уже не помню. Я не закрывала рот лишь для того, чтобы, не приведи Господь, Веселкин не ляпнул что-нибудь такого, чего я уже не расхлебаю.
– Ночуем в машине?
Лицо говорило о том, что его владелец не шутит. Только местоимение "мы" пусть заменит на "я". Это ты ночуешь в машине, а у меня в квартире кот. Но вслух я сказала лишь то, что его предложение неправильное.
Виктор тут же попросил меня взять из багажника сумку, а сам попытался переложить ребенка на плечи. Увы, спящим мы донесли Глеба лишь до дверей квартиры, где он разревелся в голос под аккомпанемент противного эха. Укачивать было глупо: не спать же в одежде, чумазым и, возможно даже голодным… Я предложила засунуть его по душ. Не холодный, правда, а теплый. Собственно это мы и собирались сделать по приезду – вымыть трубочиста, грядкокопателя, тюльпанообрывателя… Уезжать с дачи Глеб не хотел совсем. Это все остальные хотели, чтобы мы наконец свалили.
– Разбери диван! – я хотела говорить тихо, но пришлось перекрикивать плач. – Нет, сначала душ настрой!
Я спешно стягивала с ребенка курточку, кроссовки, свитер, футболку, штаны… Голенького подхватила на руки и, не рассчитав веса пятилетки, с трудом разминулась с Виктором в дверях ванной комнаты.
Вода подействовала не сразу. К всхлипываниям, воплям протеста и крикам, что он хочет к маме, добавилось еще и отфыркивание от струй воды. Вода вообще не успокаивала, а только будоражила ребенка еще больше. Если бы Виктор вернулся из комнаты и вырвал ребенка из моих неумелых рук, я бы не удивилась, не расстроилась, а скорее обрадовалась. Но вместо него явился Чихуня, поднялся на задние лапы на край ванны и начал тянуть под душ правую лапу. Глеб замер, а потом принялся смеяться, пусть пока еще сквозь слезы. Кот раздухарился и начал лупить по струе сильнее, наблюдая за реакцией ребенка, точно опытный циркач. Я уже сама улыбалась, и Виктор застыл на пороге, чтобы не спугнуть своего хвостатого тезку.
Я не стала терять времени и осторожно намылила малышу голову, стараясь не уронить ни капли пены на лоб. Избежать шампуневой экзекуции не представлялось возможным: Глеб умудрился обсыпаться землей. Наконец я сумела отогнать кота от воды и завернула ребенка в махровое полотенце.
– Хочешь молока? – предложила я, растирая купальщика насухо.
– С "барни"? – спросил тот про детский бисквит. Небось, хотел с шоколадной начинкой.
– Нет, но у меня есть печенье… Чихуня его очень любит. Но он добрый кот, поделится с тобой…
Глеб посмотрел на кота, который сидел на пороге у ног его отца. Что оба Чихуни думали по поводу моего предложения, не знаю. Но Глеб на него согласился. Я снова собралась с силами и подсадила ребенка, закрученного в полотенце, себе на бедро. У меня, конечно, имелся опыт по тасканию детей и не только Арининых, но мальчик, на вид такой же щуплый, как и его папа, весил дай боже! И я рада была ссадить его с себя на стул. Он болтал ногами и те, к счастью, не доставали до холодной плитки.
В мешке оставалось ровно две печенюшки. Я чуть подогрела молоко в микроволновке и протянула ребенку стакан. Виктор оставался в дверях. Молча стоял и смотрел на нас, словно боялся спугнуть какое-то видение одним душераздирающим вздохом облегчения.
– А теперь марш зубы чистить! – скомандовал он наконец.
И Глеб, выпятив губу, поплелся с отцом в ванную. Я ждала их в коридоре, вооружившись феном, но сушиться мы решили все же на диване. И не зря… Я еще не досушила рыжий затылок, как обнаружила, что Глеб сидит с закрытыми глазами. И не просто сидит, а спит. Горячий воздух освободил папу от роли чтеца и вогнал меня в роль – слушательницы? Или мечтать не вредно?
– Спасибо, – руки Виктора обвились вокруг моих плеч, лоб вжался в мой так, что я почувствовала носом очки. – Один бы я с ним точно не справился. Последний раз купал его года три назад…
Один бы не справился? Будто он вообще что-то делал, кроме застилания постели…
– Мамы же как-то справляются одни, – решила я все же не пристыжать его в открытую.
– На то они и мамы…
Он коснулся моих губ, но я успела вскинуть голову, чтобы прервать поцелуй. Надо поставить точки… Надо всем.
– Но я не мама, я тетя…
Наверное, это прозвучало грубо. Виктор взял и отставил меня в сторону, а сам направился на кухню, бросив, не оборачиваясь, предложение выпить чаю. Я пошла следом, не чувствуя особого раскаяния. Чувствовала я только мокрые пятна на кофте, но переодеваться не стала. Ребенок только заснул, надо быстрее закрыть дверь и уйти.
Виктор стоял у чайника, ко мне спиной. К чаю был только его итальянский шоколад. Я достала коробочку и открытой поставила на стол. Веселкин проследил за мной взглядом.
– Не понравился? Это лучшее, что я пробовал в Италии. Специально для тебя выбирал…
Он поймал мою руку, а я – его взгляд.
– Ну зачем ты врешь? Я ведь знаю про второй билет…
– Конечно, знаешь, ведьма, я и не сомневался, что сестра донесла… И мне даже льстит, что ты мной интересовалась. Только какое это имеет отношение к шоколаду? Я выбирал его для тебя за домовенка Германа. Так ты не ответила на вопрос: шоколад тебе не понравился?
– Я не люблю шоколад… – Виктор согнул руку в локте, и я оказалась прижатой к его груди. – С наполнителем, – с трудом закончила я фразу.
В стороне шумел закипающий чайник, но кровь в моих ушах шумела куда сильнее.
– Я люблю темный шоколад, – продолжала я говорить, безуспешно ловя взгляд на стеклами очков, но его полностью скрыли густые темные ресницы: Виктор смотрел на мои губы и больше никуда. Да-да, совсем так же, как недавно глядел на темные торфяные воды реки с висячего мостика: безнадежно и потерянно.
– Странно… – его голос гремел точно из громкоговорителя. – Отчего же тогда на твоих губах столько сахара?
Он не поцеловал, как обычно – безжалостно-жадно. Он осторожно коснулся нижней губы горячим языком, очертил ее дугу и замер. Ждет ответного шага? Я сделаю его, только дотронусь до верхней губы, а потом… А потом мне нечем стало обводить контур его рта, теперь его губы оставляли на языке кровавые борозды, заставляя тонкую струйку бежать между стянутых, как у балерины, лопаток. Он будто почувствовал ее и решил поймать обжигающую каплю в ладонь, а поймав, – вытереть ладонь о ткань.
– Не надо, – взмолилась я, когда кофта скомканной оказалась под моим подбородком. – Здесь же ребенок!
– Здесь их даже два, – Виктор снова вжался в мой лоб. – Посмотри в сторону.
Я скосила глаза: Чихуня сидел на пороге, но не подглядывал, а смотрел мимо нас, делая вид, что не при делах.
– Когда они так смотрят, – Губы Виктора были рядом, но все же не на моих губах,
– говорят, они видят домового. Уверен, тот сидит сейчас на столе и нагло в одно рыло пожирает итальянский шоколад, купленный специально для маленькой бабы Яги.
Я резко обернулась, и меня удержала на ногах только удавка из скрученной кофты. На столе действительно сидел взъерошенный мальчик из моего сна. Он улыбнулся и растворился в воздухе. Вместе с конфетой. Хорошо, что меня только что нагло соблазняли, иначе пришлось бы искать хоть какое-то правдоподобное объяснение тому, что я еле дышу, не признаваясь в шизофрении. От испуга за свой рассудок я совершенно спокойно рассталась с кофтой.
– Ну как, все съел или нам оставил по одной к чаю?
Я ошалело обернулась к Веселкину и так же ошалело уставилась в стекла очков – что это было, что?
– А ты сам не видел разве? – можно проклясть себя за такой вопрос, но что поделать? Это всяко лучше признания в галлюцинациях.
– А как я мог его увидеть? Домовые показываются только котам и хозяйкам. А я кто? Гость…
– Так ты веришь в домовых? – спросила я тихо, приходя наконец в себя, уверовав за секунду в реальность самовнушения.
– Раз я связался с бабой Ягой, то просто обязан в них верить… Ведьма, знаешь, я что-то не хочу чаю…
– Прекрати! – Я уперлась ему в грудь, когда он вздумал спуститься губами к моей рвущейся из чашечек груди. – Верни мне кофту!
– Мокрую?
Выдал он со смешком и поднялся губами к подбородку, но я сумела ухватиться руками за его шею и отстранить.
– Всего лишь влажную, – сумела выдохнуть я до поцелуя в губы. – Хватит! – Я с трудом разорвала поцелуй. С трудом и щелчком… Чайника. – Мы не можем здесь…
– Я знаю… И терплю, как школьник… Который не успел еще ширинку расстегнуть, а в дверь уже позвонили вернувшиеся родители…
– Отдай кофту…
Но он взял и швырнул ее в коридор. Метил или нет, но угодил прямо в кота.
– Она мокрая, сколько раз повторять… Еще и чаем обольешься… Или измажешь шоколадом, ты же маленькая…
Я зашипела, как кошка, когда его пальцы подцепили застежку лифчика.
– Я сейчас врежу тебе между ног, понял?
Виктор театрально скривился.
– Мне сейчас без разницы. Мне уже там больно…
Но руки с моей спины убрал и спрятал за свою, уперев в столешницу.
– А что, я ничего… Я просто тренировался… На кошках!
Жалко, что он выкинул кофту. Сейчас бы я вырвала ее из его рук и отхлестала по довольной кошачьей физиономии! Но, увы, пришлось просто отступить к столу. Кота в коридоре уже не было, но кофта не ушла с ним, а так и валялась, напоминая теперь забытую половую тряпку.
– Она мокрая, – не унимался Виктор, а я, не дожидаясь, пока тот выйдет из кухни, юркнула в ванную и схватила с крючка пижамную футболку.
Но лифчик снимать не стала, хотя и понимала, что из-за отсутствия поролоновых прокладок все останется на виду. Да плевать… Пусть смотрит. Что уже скрывать…
К моему возвращению Виктор поставил на стол две чашки и положил рядом со своей очки.
– Ты не принял таблетку! – спохватилась я.
– Угу, забыл… – он судорожно тер переносицу и кожу вокруг глаз. – Она там, во внутреннем кармане пиджака. Пожалуйста…
Мне не надо было ничего объяснять. Я подскочила к вешалке, благо не убрала еще пиджак в шкаф. Сунула руку в карман – айфон и никаких таблеток. Нашла другой, но вынула совсем не то, что искала. Хорошо, что я не зажгла свет, и Виктор не заметил ни моего промаха, ни моих красных ушей. Хотя он все равно ничего не видит без очков да воспаленными глазами! Наконец я вытащила половинку упаковки таблеток и запихнула презерватив поглубже в карман. Он явно из пачки, начатой еще с Кариной… Но почему я об этом думаю? Ревную, что ли? Нет, мне просто мерзко… Наверное. И я переложила таблетку в сухую руку, а эту вытерла о джинсы.
– Чай горячий. Тебе налить воды? – спросила я нарочито небрежным тоном, а у самой заходилось в груди сердце.
Виктор кивнул и судорожно зажал двумя пальцами нос, сумев подавить чих. Ругая себя за промедление, я сунула под кран с фильтром стакан и протянула полный несчастному, который уже сунул таблетку в рот.
– Прости меня. Это противно, я знаю… Но я вот такой, – поджал он губы, возвращая мне пустой стакан.
Я села на стул. Боком. К нему лицом.
– И как ты думаешь жить с котом?
Виктор зажмурился и проморгался. Затем вернул на нос очки. Но серьезнее с покрасневшим носом не стал.
– Вот так, на таблетках… Но, может, если пылесосить, шерсти будет меньше, – выдохнул он и схватил меня за запястье: – Я не попрошу избавиться от кота. Глебу он нравится. А я… Я дома много бывать не буду, а так… Не станем пускать этого ревнивца в спальню. И второго тоже не будем пускать. Это я тебе тоже обещаю. Хотя это будет задача, конечно, посложнее, но я что-нибудь придумаю… Всегда любил решать задачки повышенной сложности. До олимпиадных, конечно, не дотягивал… Ну, до тебя… Ты, кажется, была куда круче городской олимпиады… Но задачка ведь сошлась с ответом, да? Чего скажешь? Попробуй вот эту, – Виктор неожиданно поднял к моему рту конфетку с кофейным зернышком наверху.
– Она не такая сладкая, как другие.
Я покорно открыла рот и закрыла, коснувшись губами его пальцев. Ненарочно. Он тут же схватил чашку чая и уткнулся в нее, потом скинул запотевшие почти сразу очки и тяжело выдохнул, откинув голову.
– Может, кинешь мне подушку в ванну? – вернул он на меня уже смеющиеся глаза.
– У меня нет лишней подушки и лишнего одеяла… Для лишнего мужчины, – добавила я быстро, еще до конца не поняв, какой смысл вкладываю во фразу.
– Тогда, может, поработаем, пока не свалимся замертво, а?
– Над чем? – действительно не поняла я.
– Ну как над чем? Забыла, что ли? Над построением семейного бизнеса. Я на фотках видел каких-то кукол, с которыми ты проводишь занятия с малышней. Они твои или библиотечные?
– Мои. Но они старые… И их мало…
– Давай тогда тащи свой ноут. Будем шопиться до самого утра, а поспать я и в театре смогу. Мне просто необходимо перегнать кровь в мозги. Принесешь ноут, а? Это тоже как таблетка… У меня на тебя специфическая аллергия…
Я попыталась не рассмеяться в голос. Он ведь хотел, чтобы его пожалели… И меня заодно. У меня ведь тоже дрожали коленки, когда я на цыпочках вошла в комнату и вернулась на кухню во всеоружии. Работать, так работать… Он ведь теперь тоже как бы мой босс?
Глава 42: Ревнивый утюг и рыжий актер
Стараниями Глеба я проснулась первой и быстрее убрала руку с груди спящего Виктора. Как во сне она там оказалась, оставалось только гадать – будем считать, что Веселкин-младший, обнимавший меня полночи, просто передал мне эстафетную палочку. Виктор недовольно заворочался и перевернулся на спину. Затаив дыхание, я следила за его глазами: фу, они остались закрытыми.
Снова на цыпочках мы с Глебом выбрались в коридор. На завтрак с меня опять потребовали омлет, но в середине процесса напрочь отказались помогать, так что Виктор, в этот раз нашедший очки без посторонней помощи, застал меня у плиты в пижаме, но в фартуке, а сына – на плитке в обнимку с котом, и было непонятно, кто кого лупит: наверное, все же кот, потому что Глеб закрывался руками, точно щитом, но Чихуня упорно пытался просунуть мягкую лапку между скрещенными ручками.
Я замерла, ожидая привычного окрика, и уже готовила оправдательную речь и для малыша, и для себя, и даже для кота, но Виктор вдруг сам опустился на колени и принялся катать серого задиру по полу, точно валик, и Чихуня не сопротивлялся.
– Ира, можешь мне рубашку погладить?
Виктор поднял на меня совсем невинные глазки. Отлично, вместо "доброго утра" в самый раз. Погладить?
– Я не умею гладить мужские рубашки, – призналась я без всякого стеснения.
– Совсем? – искренне удивился Виктор. – Свои ты тоже не гладишь?
– Не глажу. Мне лень. Просто сушу на плечиках.
Он продолжал сидеть на полу с задранной головой, а я смотрела вниз, надеясь, что у меня не вылез второй подбородок.
– И что ты предлагаешь мне делать? Идти в театр в мятой рубашке?
– А у тебя джемпера случайно в сумке нет?
Надо было вместо сумки брать чемодан со специальной вкладкой для рубашек, раз устроил себе переезд!
– А воротник? – и тут Виктор заулыбался еще сильнее. – Впрочем, мне пофигу. Я могу даже не бриться. Это тебе будет стыдно, что у тебя такой мужчина. Пусть люди думают, что ты обо мне вообще не заботишься.
Он что это, серьезно сейчас сказал? Что за бред! Приехали…
– Хорошо, я поглажу твою рубашку. Если ты найдешь мне утюг и гладильную доску.
Последняя надежда на то, что у бабки сдох утюг из советских времен. Да… Как же! С таким внуком!
– Тебе старый или новый? Новый с вертикальным отпариванием…
Нет, он надо мной прикалывается!
– Хватит ругаться всякими нехорошими словами при ребенке, – попыталась я свести игру на нет, но только подключила к ней Глеба, поинтересовавшегося тут же, какое же нехорошее слово сказал папа: – Отпаривание. Женщины это слово ненавидят. Как и утюг. Как, впрочем, и стирку.
Веселкин наконец соизволил подняться с пола.
– Я тебя от них избавлю в очень скором будущем, а сейчас позаботься о моем внешнем виде, чтобы Глебу за меня не было стыдно, если уж тебе настолько плевать, что о тебе подумают люди. Надо же подавать ребенку хороший пример, как должен выглядеть настоящий мужчина…
Нет, Веселкина переговорить невозможно. Если только взять самошьющую иголку и зашить стервецу рот. В крайнем случае – скотч, двусторонний, чтобы приклеить ко рту заодно и руки! А пока я безропотно приняла из его рук взятую с верхней полки кладовки коробку с утюгом и занялась его распечатыванием, предварительно избавившись от внешней пыли.
– И еще, – Виктор уже собрал диван и поставил гладильную доску к окну. – Брось в мою сумку свои вещи на завтра. Мы останемся на ночь у Костровой, – и заметив мои большие глаза, пояснил: – Во-первых, по трезвому я ее не выдержу, а, во– вторых, отсюда я утром два часа буду добираться до садика.
Перспектива ночи в очередном чужом доме меня, мягко говоря, напрягла. Для начала у меня не было халата и приличной пижамы. Но если я заикнусь об этом, то поход в театр обернется походом в магазин. Все, за что можно заплатить картой, не проблема для Виктора. Это я поняла по ночному онлайн-шоппингу.
– А твоя квартира далеко? – спросила я с надеждой на спасение от ночи в квартире Зинаиды Николаевны. Здравствуйте, я ваша… Тут даже не сказать пока кто…
Виктор на мгновение отвел глаза, и я поняла, что спросила не то, на что он хотел давать ответ.
– Туда пока нельзя.
В дальнейших пояснениях я не нуждалась. Могла б сама догадаться. Выставить Карину в никуда он не мог, как и она не могла собраться за один день, даже если предстояло вернуться к родителям. Выходит, даже если мы отдадим ребенка его маме, Виктор останется у меня? Или поторопит бывшую любовницу? В том случае, если она действительно бывшая. Как говорится, жена любовнице не помеха. И сердце вновь предательски сжалось, и счастье Веселкина, что у меня еще не было в руках горячего утюга, а то я бы с большой радостью прожгла рубашку насквозь за одно лишь подозрение в неверности. Любви во мне ни на грамм, а вот чувства собственничества – на целый центнер!
С чувством выполненного долга я вернула рубашку ее владельцу, а он демонстративно стянул с себя футболку и нарочно помедлил – будто и вправду верил, что я буду представлять его обнаженным не только по пояс. Нет, я не выдам даже взмахом ресниц, что у меня внутри все сжалось. На что собственно смотреть: ничего не висит скорее всего от того, что он просто ни черта не жрет! Во всяком случае, в отличие от кота, он до сих пор не попросил у меня завтрака.
Наконец Веселкин обернулся, и я, вот так же, как когда-то, уже слишком давно, держала для него пиджак, расправила сейчас голубую рубашку. И вот он снова стоит ко мне лицом: наглость – его первое счастье, и я покорно принялась застегивать пуговицу за пуговицей, пока не добралась до пуговицы на джинсах, за которую схватилась не нарочно, а машинально. И тут меня разобрало не на шутку
– надо было срочно ляпнуть что-то обидное, чтобы не запылали уши и другие части тела от комичности ситуации.
– A их ты будешь носить третий день подряд?
Ага, будто я буду в состоянии их с него содрать!
– Ты смотришь мне только в глаза, – Веселкина не проберешь ничем! Когда он того не хочет… Аллергия на кота, конечно, исключение, а в остальном он почти что лед… – А если бы смотрела куда еще, заметила бы смену оттенка джинсы. Я просто ремень пока еще не вынул из старых. Прости, конечно, что иду в театр в джинсах, но если бы я заставил тебя еще и брюки отпаривать, в театр я бы пошел один, верно?
Я лишь кивнула, не в силах оторвать рук от пуговицы. Да откуда же в нем столько мужского магнетизма! Ну ведь реально Веселкин не представляет из себя ничего интересного ни в очках, ни без них, ни без…
– Галстука у тебя нет?
– Есть, – его губы расплылись в кошачьей улыбке. – Но его ты точно не умеешь завязывать, так что я как-нибудь сам…
От низких ноток в его голосе по спине пробежал холодок. Глаз не отвести, а они ведь как зеркало… Мои-то уж точно все скажут без слов… И слишком близко, он бы и без очков прочитал в них мое подростковое замешательство. Величайшей силой воли я убрала руки с пояса джинсов и понесла утюг на кухню, чтобы слить воду.
Глеб продолжал возиться с котом, тоже не напоминая мне про завтрак. Исползал весь коридор на четвереньках, и черные пижамные штанишки стали лакмусовой бумажкой моей несостоятельности, как хозяйки: они все были в шерсти. Хорошо, не переоделся еще в парадное, как его отец. Если Веселкин-старший уделается сейчас кофе, то переодевать его будет не во что.
– Не мог одеться после завтрака? – выдала я раздраженно, когда он замер на пороге кухни, чтобы я не пропустила момента завязывания галстука.
Мне надо было выдохнуть, а он не давал мне и шагу ступить, не наступая на пятки…
– Я не из породы свиней, – улыбнулся засранец еще шире. – Хотя некоторые в этом сомневаются…
Под "некоторыми" он подразумевал меня. Отлично, пусть садится за стол. Кому– кому, а ему уж точно лучше жевать, чем говорить. Иначе у меня самоуничтожатся все нервы за этот день. А мозги я и так уже растеряла, прикидывая, во что одеться. Самое приличное на мне Зинаида Николаевна уже видела. К тому же, шарфик тоже следует выкинуть. Подчистить все до последней крошки, что досталось мне от семейки Орловых. Благо ничего особо и нет. Подарками меня не баловали. До последнего месяца.
Молясь создателям антиперспирантов, чтобы их продукты не подвели, я надела простые брюки, простую белую кофту и повязала на шею непростой, но купленный лично мною, шелковый шарфик с яркими цветами. Пусть Зинаида Николаевна думает, что шарфики – моя фишка. Сюда бы еще жилетку и… Нет, хорошо все же, что жилетки нет, а то сошла бы за офисную крысу.
– Ты что так официально? – все равно выдал Веселкин, притащив упирающегося ребенка переодеваться.
Я на секунду задержала дыхание. Спокойствие, только спокойствие.
– Это у меня единственная подходящая для театра одежда. Остальное все крестьянско-рабочее, чтобы с детьми и котами по полу ползать.
И я действительно схватила с полки липкий валик и принялась водить им по ногам Глеба, чтобы как-то спасти пижаму для бабушкиного дома. Веселкин внимательно смотрел на меня сверху вниз, и я поняла, что еще секунда и я не разогну коленей под таким взглядом.
– Я пока не доехала до родителей, чтобы обновить гардероб, – выдала я сразу, чтобы он не подумал, что мне действительно нечего надеть. – Ну, что? Это же детский театр!
– А я что-то сказал? – вдруг выдал Виктор растерянно. – Я просто так на тебя смотрю… Потому что ты мне нравишься. Что тут такого?
Я сумела подняться. И встать с ним вровень, пусть для полного соответствия мне не хватало по крайней мере одиннадцатисантиметровой шпильки.
– Ты мне нравишься, очень, – повторил Виктор еще тише, будто таился от сына, который на диване стягивал с себя пижаму. – Если бы ни Герман, я никогда бы с тобой не познакомился. Я даже боюсь об этом думать…
Я застыла, точно повисла в воздухе, загипнотизированная его расплывающимся за стеклами очков взглядом, и непроизвольно слишком громко сглотнула. Или это сделала не я, а он?
– Здесь только один носок! – вернул нас к действительности обиженный детский вопль.
– Так найди второй! – огрызнулся Виктор, но я успела пробраться к сумке первой и отыскать пропажу. – Ну почему надо поперек моего слова идти? Он что, безрукий?
Я уставилась в его пылающий взгляд: я снова внизу, а он сверху. Он снова сжимает губы, а я непроизвольно облизываю свои.
– Потому что мы опаздываем.
Зачем он так себя ведет? Он же не такой… В нем же есть и выдержка, и нежность… Зачем же отыгрываться на беззащитном ребенке?
Я одела Глеба и, покидав в сумку одежду, бросив сверху пакет с умывальными принадлежностями, шагнула к двери.
– Ира, – Я обернулась. – Ты уроки отменила на завтра?
Нет, я этого не сделала. Тогда не хотела, а сейчас напрочь забыла за хлопотами, но ему не призналась: он устроит мне разнос и, возможно, будет прав.
– Да, все в порядке, – солгала я без зазрения совести.
А что такого? Я ведь лишь на пару часов опередила события. Он обязательно поведет сына в туалет, тогда я и поговорю с родителями. А в садик все равно можно позвонить лишь утром. Скажу, что заболела. И не особо привру. На голову я уже точно больна.
Да, все именно так и вышло: судьба впервые повернулась ко мне лицом. Потом она, конечно, отыгралась на мне. Билеты оказались в первом ряду: Виктор в голос чихвостил выбор Ольги, а я захотела молча сунуть руку в карман пиджака за таблеткой и только тогда поняла, что пиджака-то на нем нет, только джемпер.
– Взял таблетки? – спросила я с надеждой.
Виктор отрицательно мотнул головой.
– Знаешь, я, наверное, подожду вас в холле…
– Витя, ну это не балет. Пылить не должно.
– Я не хочу портить людям спектакль. Меня накрывает мгновенно, я даже выйти из зала не успею, – он сжал мои пальцы и наклонился к щеке для поцелуя. – Ты справишься. Увидимся через час, – и потрепал по голове сына: – Эй, разбойник, вести себя хорошо. Если она мне на тебя пожалуется…
– Я не пожалуюсь, – прервала я озвучивание угрозы. – Иди уже…
И я даже подтолкнула его в спину, а Глеб тут же перегнулся через ручку кресла и прижался ко мне.
– Что ж вы папу своего выгнали? – послышалось со стороны от бабушки-соседки.
– У папы важный звонок по бизнесу, – нашлась я тут же и отвернулась к сцене, краем глаза наблюдая за рыжим чудом и другими мамашами, начиная испытывать непонятную мне пока гордость.
Они все фотографировали своих чад в разных позах, и я тоже вытащила телефон, но Глеб тут же отвернулся.
– Эй, я хочу маме послать твою фотографию…
Эта мысль пришла мне второй по счету. В первой мне просто хотелось заиметь фотографию Рыжика на свой телефон. Глеб обернулся. Я сфотографировала его и нажала на кнопку "поделиться". Слова не шли, и я написала просто: у нас все хорошо. У нас у всех. Ответ пришел почти мгновенно: "У нас тоже" вместе с фотографией Агаты в чепчике и с закрытыми ручками. Интересно, Ольга в курсе, что ее муж поделился с Виктором фотографиями с родов? О том, что их видела я, ей точно лучше не знать. И я написала: "Какое чудо!" И тут же получила в ответ: "Нас завтра могут выписать. Во вторник Аркадий заберет Глеба из садика, если все будет хорошо…" А если нет? Ребенок же с ума сойдет столько дней без мамы! Но это не мое дело. Мое – написать в ответ: "Договорились!" И выключить телефон. После напоминания Глеба. Теперь можно и на сцену смотреть.
Там появились двое будущих похитителей и принялись делиться своими соображениями, кого бы им украсть для улучшения своего материального положения и когда сошлись во мнении, принялись осматривать зал в поисках… Ну почему на этом месте оказалась я! В поисках рыженького мальчика… Да, Виктор бы ни в жизнь не позволил увести сына на сцену, а я что… Мы с Глебом переглянулись, и он получил от меня разрешение пойти с незнакомым дядей, который издалека все же пожурил меня за такое безответственное отношение к собственному ребенку. У меня сердце остановилось – только бы Глеб не испугался, только бы не заплакал – как его успокаивать, у меня не было никакого понятия.
– Слушай, кажется, все же не он, – усомнился в похищении нужного мальчика подельник, но первый начал убеждать компаньона в правильности своих действий:
– Ну как же! Все приметы сходятся. Рыжий…
Второй покачал головой: ох, недотепа достался ему в напарники!
– Ты б расспросил его для начала… Ну, малыш, – актер присел перед Глебом на корточки. – У твоего папы деньги есть?
Я вместе с залом затаила дыхание. Глеб кивнул. Но кивок не удовлетворил похитителя:
– Я говорю про большие деньги. Тыщ сто у него есть?
– Есть, – ответил Глеб уже в голос, глядя актеру прямо в глаза.
– Я про доллары говорю.
– Есть, – снова ответил мой бедняга.
– Во врет! – тряхнул головой второй актер, и тогда Глеб в полный голос на весь зал выкрикнул свою обиду:
– Я никогда не вру! Врать нехорошо.
Актеры сначала опешили, а я поняла, что блузка моя уже мокрая в самых неприличных местах.
– Хорошо, – выдохнул актер, который, видимо, как и я, успел вспотеть. – Твой папа в зале? Пойдем спросим у него про деньги.
Я зажала рот ладонью, позабыв и про помаду, и про приличия: смех рвался наружу: нервный. И если бы прорвался через зубы и пальцы, все бы зрители оглохли. Глеб сначала обернулся на меня и, только увидев пустое кресло, вспомнил, что папы в зале нет.
– Ну, где он? – пытался продолжить интерактив актер.
Глеб растерянно обернулся к нему и ничего не смог ответить. На выручку пришел второй горе-похититель. Он взял Глеба за руку и повел со сцены, приговаривая:
– Наверное, ушел доллары зарабатывать. Ну, когда заработает, приходи к нам опять, – добавил он под смех зала, возвращая ребенка на место, а Рыжик, уже с глазами на мокром месте, схватил меня за руку и громко, снова на весь зал, завопил:
– Я ведь им правду сказал! Почему они мне не верят?!
Боже, мне хотелось схватить ребенка и выскочить из зала, точно спасаясь от настоящих похитителей. Елы-палы, господа-актеры, работайте с подсадными утками, черт вас дери!
Я обняла малыша и ткнулась губами ему в макушку, шепча:
– Все хорошо, все хорошо… Давай смотреть.
Может, на нас и оборачивались, не знаю, но актеры подсуетились с началом настоящего спектакля, и я с горем пополам сумела переключить внимание Глеба с собственной обиды на театральное действо.
Когда я рассказала про происшествие Виктору, он расхохотался в голос, наплевав на расходящихся по домам зрителей. Глеб надулся, и Виктор присел подле сына, как недавно актер.
– Слушай, парень. Никогда и никому нельзя говорить, сколько у тебя денег. А вдруг это не актеры, а настоящие плохие дяди? Вдруг тебя действительно украдут?
Глаза ребенка наполнились слезами. Я опустилась подле него на колени прямо на пол и прижала к себе, глядя с неприкрытой ненавистью на его папашу.
