Текст книги "Твой силуэт как иллюзия (СИ)"

Автор книги: Ольга Анафест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

– Не хочешь перекусить? – Яна приподнялась на локте.

– Позже, – Егор потянул её на себя. – Давай поваляемся.

– Вся жизнь мимо пройдёт.

– Казанова, как тебе удаётся скрывать своё занудство от окружающих?

– Годы тренировок.

– Почему передо мной ты открываешься полностью?

– Потому что нет смысла притворяться.

– Когда вернётся твоя мать?

– Когда очередной альфонс превысит допустимую в её представлениях сумму.

– Ты так спокойно говоришь об этом…

– Мне забиться в истерике? Это её жизнь. Она дала мне всё, что могла дать. Чтобы добиться того, что имеет сейчас, пахала как проклятая. Она заслуживает той жизни, какой сама желает. Я всегда поддержу её.

– Ты хорошая дочь, Ян. Правда.

– Знаю. А вот ты…

– Дерьмовый сын?

– Не так грубо, но близко по смыслу. Когда ты расскажешь родителям?

– Не знаю.

– А Хайруллиной?

– Зачем?

– Идиотом не прикидывайся, – девушка вздохнула. – Ей будет больно.

– Думаешь, это первый раз, когда я причиню ей боль? Я делаю это постоянно.

– Почему?

– Потому что не могу дать ей ничего больше.

– Странная штука любовь, да?

– А тебе знакомо это чувство? – Смирнов усмехнулся.

– Алексей Сергеевич.

– М?

– Географ.

Егор застыл. При всей своей проницательности подобного он и предположить не мог.

– Ян, ему же за сорок…

– И? Я ничего с этим сделать не могу. Знаешь, каково это? Смотрю на него и теку, как последняя… Чёрт! – Казанова зажмурилась. – С восьмого класса это. И он, паскуда, знает. Беседы со мной воспитательные проводит. Моралист херов. А когда я отсасывала ему, стонами давился. И не помнит ничего, представляешь? Реально не помнит!

– Ты ему минет делала? – Смирнов присвистнул.

– Нет, Егор, шлюхи не делают минет, шлюхи отсасывают. И я ему отсосала. В грёбаном переулке. Как сталкер выследила. Я ведь всё о нём знаю. И обо всех бабах его, и о друзьях, и даже о жратве любимой. Караулила возле бара, а потом пошла за ним. Он в стельку был. К забору припёрла, штаны с него стянула и… – Яна сглотнула. – Я всё помню: запах, вкус, как колени от асфальта горели, как трусы намокли, хоть к потолку клей. А он спустил и всё. Не смог дальше. Слишком пьян был. Меня эта нездоровая тяга убивает. Это пустота, Егор. Она засасывает. И это чертовски больно. Я не просто хочу его, он мне весь нужен, со всеми своими заморочками, проблемами и прочим.

Он гладил её по волосам. Слов не было. Чувства Казановой были распахнуты настежь, как окно в летний зной. Она обнажила перед ним душу, ничего не требуя взамен. Янка не просто любила секс, она заполняла пустоту. Не лучший способ? А кто скажет нам, что будет лучшим? Кто возьмёт на себя такую ответственность? Проще осудить, чем помочь.

– Знаешь, почему я твою сестру не люблю? – Казанова облизала пересохшие губы. – Она фальшивка. Может, у неё мужиков меньше, чем у меня, было, но корчит из себя чуть ли не святую. А я не скрываю. Потому что не жалею. Как бы мерзко, может, это ни было, но я не жалею ни капли. Я за деньги не продавалась. Я лишь получала то, что хотела. И от кого хотела. Никогда перед первым встречным ноги не раздвигала. Мне приписывают намного больше, чем было по факту. Только я оправдываться не собираюсь. Плевать, что думают все эти… Кто они? Закончу школу и забуду о них.

– И меня забудешь? – Смирнов с улыбкой посмотрел на девушку.

– Нет. Потому что ты не пачкался об меня, ты просто был со мной. Ты другой, Егор. Ты в душу не ломишься, а если пригласят, снимаешь обувь и не гадишь там, уходишь, оставив после себя порядок и осторожно прикрыв дверь. Ты можешь быть той ещё дрянью, но не для меня, потому что мы чужие друг другу. Боль обычно приносят самые близкие. Ты причиняешь боль Хайруллиной, любишь её, но продолжаешь мучить. Ты сволочь, Смирнов. Но лучше быть сволочью, чем дарить надежду, когда знаешь, что ничего не сможешь дать. Я уважаю тебя.

– И хочешь.

– Не вижу смысла отрицать очевидное. Но, поверь мне, и без этого я была бы о тебе того же мнения.

Она нравилась ему вся: от кончиков пальцев до корней каштановых волос. И её потрёпанная душа казалась ему прекрасной.

Яна Казанова, какая она? Красивая, сексуальная, неглупая, богатая – это знали все. А вот то, что она самый верный друг, очень искренний и честный человек, понимал далеко не каждый. Это мог понять лишь тот, кому она позволяла приблизиться. С такой и в разведку можно: сдохнет, а своих не выдаст, до последнего за них бороться будет. Только это никого не волнует. Внешний блеск притягивает куда сильнее, за ним не хотят видеть то, что скрыто внутри. На Янины мечты всем было плевать. Да и кто знал о них? У неё никогда не было близкой подруги. Все те, кто метил на это место, исчезли в том возрасте, когда девочки начинают осознавать, что большинству парней нравится та, у кого грудь сформировалась быстрее, чем у остальных. Искренности в её жизни было так мало, что можно собрать крошками в ладонь. Появление Смирнова стало своего рода спасением. Он первым спросил, чего она хочет от этой жизни, что любит, о чём мечтает, и стал первым, кому она смогла честно ответить на эти вопросы.

Казалось бы, чего может хотеть красивая обеспеченная девушка, перед которой открыты все двери? Наверняка её мечта должна быть связана со славой и деньгами. Актриса? Певица? Модель? Казанова с детства мечтала служить в полиции. Кто-то бы расхохотался, услышав это, но не Егор. Он, напротив, поддерживал её стремления. Он знал, как много усилий она прилагает на пути к своей мечте. Хрупкая на вид Яна на деле могла завалить здорового мужика несколькими ударами, а то, как она владела ножом, вызывало мурашки и нервную дрожь у тех, кто видел это. Смирнов же восхищался её навыками и поражался, как ей удалось сохранить женственность и не заработать отметин на теле.

– Я просто удачлива! – хохоча, обычно говорила Казанова.

Егор же надеялся, что эта удача не оставит её никогда.

Они были похожи: оба имели цель в жизни и шли к ней, невзирая на трудности, и оба были готовы на жертвы ради достижения своих целей.

Смирнов по-своему любил Яну. Не как Женьку, его божество, не как Сабину, которая первой жертвой легла на алтарь его целей, но любил.

Были ли сильны его чувства к Хайруллиной, раз он так легко жертвовал ими? То, что мы видим, не всегда является тем, что есть на самом деле.

Это в кино ради любви отказываются от всего и в итоге бывают счастливы, но наша жизнь не фильм с хеппи-эндом. Здесь, отказавшись от мечты ради кого-то, рано или поздно начнёшь задумываться, а стоило ли оно того, и, возможно, будешь обвинять его в том, что всё сложилось не так, как хотелось изначально.

Так же как Егор не мог отказаться от своей мечты, он не имел права заставлять Сабину отказываться от своей. Кто он такой, чтобы вырвать девочку, и без того познавшую немало горя, из её мира и втянуть в свой? Он по себе знал, каково оказаться в чужой стране, вдали от дома и родных. Теперь он был готов к этому.

Никто не знал, как тяжело ему давались короткие встречи с семьёй, как он рыдал ночами в подушку после этих встреч, как задыхался в немых криках после каждого телефонного разговора. Но он выдержал. Поставив себе цель, он упрямо шёл к ней. Его отказ от переезда в Москву, безусловно, изначально был связан с обычной детской надеждой на материнскую ласку. Разве может ребёнок понять, за что его не любит родная мать? Разве такое бывает? Она же мать… После, даже осознав, что матери он никогда не был и не будет нужен, Егор уже не мог отступить: он решил уничтожить в себе то жалкое ничтожество, коим он считал себя прежнего. Началась долгая борьба с самим собой, становление личности. Смирнов не верил, что в любви и заботе, которые ждали его в Москве, он станет тем, кем хочет стать. В своём одиночестве он стал злее и зачастую проявлял агрессию, над подавлением которой потом тоже долго работал. Он изматывал себя не только морально, но и физически: до красных глаз сидел за учебниками и книгами по медицине, ежедневно занимался с репетитором по немецкому, едва дыша уползал с тренировок в школе бокса. В этом круговороте со временем ему стало легче переносить разлуку с близкими. О матери он научился думать, как о ком-то постороннем. Смешно, но её муж куда больше интересовался жизнью Егора, нежели она. Марат не раз предлагал пасынку переехать к ним в Штаты, где они с супругой прекрасно устроились, не планируя возвращение в Россию. Конечно, он всегда получал отказ на своё предложение и искренне расстраивался, потому что в силу мягкости характера успел привязаться к сыновьям Ларисы. Даже то, что Олег совсем не поддерживал с ним связь, не ослабило его привязанности. Он всегда спрашивал о нём и с гордостью рассказывал о его достижениях друзьям. Его бедой была любовь к Ларисе, любовь отчаянная и всепрощающая. Он закрывал глаза на все её недостатки и даже её нелюбви к собственным сыновьям пытался найти оправдание. Она просто не умела любить никого, кроме себя. Упиваясь собой, она не находила времени на чувства к кому-то. Её отношение к детям было каким-то вымученно-вынужденным. Олег быстро привык к этому. Казалось, ему всё равно. Он уже давно прекратил всяческое общение с матерью. Егору было труднее справиться с этим, но, в конце концов, он смог. Материнскую любовь и заботу им обоим сполна отдавала Татьяна. Олег даже называл её мягко матушкой или маменькой, что всегда вызывало улыбку на лицах окружающих. Егор не мог так. Тётя Таня, какой бы родной ни была, оставалась тётей Таней, пусть и его семьёй, а мать… она не нужна ему так же, как и он ей. В его словаре отсутствует слово «мама».

Возвращение в Москву было вынужденным: поступление не за горами, последний год в школе необходим для адаптации – всё же Москва и Санкт-Петербург далеко не одно и то же. Нужно прожить несколько лет в обоих городах, чтобы понять, как велика разница. Почему та же гимназия? Потому что она одна из лучших, высокий уровень подготовки учащихся, возможность углублённого изучения интересующего предмета. Всё ради мечты.

– Ты с сестрой помирился? – Яна умела задавать неприятные вопросы.

– Мы не ссорились.

– Я серьёзно. Как бы я ни относилась к ней, она твоя сестра и имеет право знать. Для неё ты предатель, сам же понимаешь.

– Думаешь, что-то изменится, если я объясню? Она не хочет слушать.

– А ты пытался?

– Слишком много воды утекло, поздно пытаться исправить что-то.

– Или ты идиот, или очень невысокого мнения об окружающих тебя женщинах, – Казанова недовольно поджала губы. – Ты не даёшь им шанса. Ты решаешь за них. Сейчас ты поступаешь с сестрой так же, как с Сабиной – не даёшь права выбора. Это жестоко.

– Ты сама говорила, что я сволочь, – Смирнов усмехнулся. – Так и есть, как видишь.

– Неужели ты не хочешь вернуть былое?

– То есть стать ничтожеством? Нет, спасибо.

– Ты никогда не был ничтожеством. Ты просто был мягким. Но я не об этом. Разве ты не хочешь нормальных отношений с сестрой? Ты ведь по-прежнему любишь её. Ты всегда ищешь её взглядом в толпе и успокаиваешься только тогда, когда находишь. Тебе необходимо знать, что она в порядке. А твои постоянные звонки домой, когда ты остаёшься у меня? Ты же всегда пытаешься ненавязчиво выяснить, где Алеся! Себя хоть не обманывай.

– А теперь представь: мы помирились, и я вдруг снова уезжаю. Уезжаю навсегда. Представила?

– Она поймёт!

– Не думаю.

– Вот именно, что не думаешь! Антонова та ещё дрянь, может, но что такое мечта и как больно её терять она лучше других понимает. Она грезила спортом, а что вышло? Ты просто не замечаешь. Она на физ-ре еле сдерживается. Ощущение, что ей выть хочется. Одна из первых спортсменок школы вдруг становится вечной тенью на скамейке освобождённых. Думаешь, ей легко? Думаешь, она не поймёт, что значит для тебя мечта?

– Казанова, мне казалось, ты следователем стать хотела, а не адвокатом.

– Ты считаешь, что разбираешься в жизни лучше других. Возможно, во многом лучше, но у тебя нет права решать за них. Это не твой выбор.

– Достаточно, Ян. Давай остановимся на этом.

– Самое паскудное – сожаления. Я делаю всё, чтобы потом не сожалеть, потому что когда-то давно сделала вещь, которая до сих пор грызёт меня изнутри.

– Какую?

– Сказала отцу, что не люблю его из-за того, что он не купил мне какую-то игрушку. Представляешь, из-за какой-то жалкой игрушки!

– Ты всего лишь была ребёнком. Дети от обиды и не такое сказать могут.

– Согласна. Только вот отец умер на следующий день.

– Что с ним случилось?

– Слышал о промышленном альпинизме?

– Да.

– Отец занимался этим. Сорвался со стены и разбился.

– Мне жаль.

– Знаешь, как мне жаль? Я не хочу, чтобы ты когда-нибудь испытал подобное. Не делай того, о чём будешь сожалеть. Есть то, что нельзя исправить. Не стоит упускать шанс, пока он ещё есть.

– И ты думаешь, что он всё ещё есть?

– Он есть практически всегда.

– Я не уверен, что хочу…

– Хочешь. Просто боишься всего, что может пошатнуть твою решимость. Ты не слабак. Ты всё равно не сдашься и будешь двигаться вперёд. Только не оставляй за спиной сожаления, иначе будет очень больно.

– Казанова, откуда ты взялась такая? Я люблю тебя, – Егор крепко обнял девушку и поцеловал в макушку.

– Знаю. И я тебя.

Они действительно любили друг друга. Есть любовь на уровне духовном, когда души притягиваются. И всё же эта любовь отличалась от той, что они испытывали к другим мужчине и женщине. К тем, кто был не только в душе, но и в сердце. К тем, кому эти простые, но полные глубоко смысла слова не так просто сказать.

Подростки, какие они? Зачастую они делят всё на чёрное и белое, без полутонов. Да или нет, без компромиссов и вариантов. Они готовы перейти черту и прыгнуть в пропасть. Они считают, что уже достаточно знают жизнь и не доверяют взрослым.

Они умеют любить. Любить отчаянно, до боли. Они знают цену дружбы. Они ненавидят предательство, но порой предают сами. Они врываются во взрослый мир, стараясь познать всё одним махом, ошибаются, падают и иногда не находят в себе силы подняться.

Они совершают ошибки и учатся исправлять их. Они ищут свой путь.

Они становятся взрослыми.

========== Глава 29 ==========

не бечено

Может любовь измеряться в сантиметрах? Чёрт его знает, но ты любишь его сильнее с каждым проникающим в тебя сантиметром. Пошло? Развратно? А кого, мать его, это волнует? Грёбаная любовь не спрашивает разрешения войти, не деликатничает и не мнётся у порога – она к херам сносит с петель дверь и вихрем врезается в тебя с ядовитой гаденькой ухмылочкой. И это не сказочно красиво, – долбаные сказки заканчиваются в детстве, когда узнаёшь, что бородатого мужика с мешком подарков за спиной не существует, – это до отупения больно и невыносимо. Это наркотик, без которого ломает и корёжит, а после принятия очередной дозы мозг улетает, как докуренный до фильтра и обжёгший пальцы бычок в форточку. Чем больше принимаешь, тем больше и отчаяннее хочется. Только вот время между принятием доз, как бы тебе этого ни хотелось, не сокращается. Не ты решаешь. И плевать, что выглядишь потрёпанной шлюхой на исходе удачной ночи, с фонарями любви под глазами, когда приползаешь домой, шатаясь как пьяная, потому что больно свести ноги и сделать нормальный шаг. Между вами не искра пробегает – между вами вечно работающий сварочный аппарат. И пусть умом ты понимаешь, что являешься всего лишь одним из верблюдов в огромном караване, тянущемся через пустыню, сердце отказывается принять этот факт и жаждет большего. Сердце слишком жадное, чтобы довольствоваться малым.

Злишься, бесишься, куришь вдвое больше прежнего, но не можешь сделать ровным счётом ничего, только бросаешься на него как ненормальная при первой же возможности. Он никогда не отказывает. Потому что ему всё равно. Не ты, так другая – желающих достаточно.

И ты терпишь это, проживая свой личный ад, потому что он для тебя слаще эфемерного Рая.

Алеся с грохотом поставила стопку на барную стойку и закрыла на мгновение глаза. Она как натренированная ищейка снова выследила его. Подойти и обломать девку, тискающуюся с ним?

– Привет, – Громов встал возле неё, уперевшись коленом в высокий стул. – Каким ветром?

– Всё тем же.

– Тебе разве завтра не нужно в школу?

– Миш, – Антонова устало взглянула на него, – убери от Славки эту дрянь. Не могу смотреть…

– А ты не смотри. Не надоело ещё?

– У тебя всё просто, да?

– Нет, детка, у меня всё сложно, но это мои личные проблемы, а вот ты занимаешься самотрахом, прекрасно осознавая всю глупость этого малоприятного процесса.

– Ты любил когда-нибудь?

– Не разочаровывай меня, Алесь, – Громов обнял девушку за плечи, развернув к себе.

– Потанцуешь со мной?

– Конечно.

Он прижимал её в танце, весьма откровенно касался, но ни на секунду не допускал мысли о переходе черты. Ему было искренне жаль эту девочку. Совсем ещё соплюшка, она просто выбрала не того человека для любви, хотя он, как никто другой знал, что выбирать в этом случае не приходится. Мишка Громов тоже знал, что такое любить, как бы абсурдно это ни звучало, и потому ему действительно было жаль её.

Слава сам подошёл к ним, не дожидаясь очередного спектакля, где главной героиней непременно стала бы Антонова.

– Привет. Мих, можешь уже отлипнуть от неё, я здесь.

– Ревнуешь? – Алеся подмигнула ему.

– Ревность – это венерическое заболевание сродни гонореи: противно, болезненно и передаётся половым путём. Предпочитаю избегать всяких болячек.

– И даже чуть-чуть? – Собственный голос показался Антоновой омерзительно жалким.

– Если дружба мужчин заканчивается между женских ног, то это не дружба, – Бессонов усмехнулся.

– Громов, – девушка сжала чужие руки, – вызови мне такси, пожалуйста.

– Уже уходишь? – Слава был настолько равнодушен, что ей становилось тошно.

– Да, завтра рано вставать.

– Бывай. Мих, мы тебя за столиком ждём. Не тормози там.

Выйдя на улицу, Алеся закурила, нервно вздрагивая и часто моргая в попытке сдержать злые слёзы.

– Ты в порядке? – Громов сочувствующе смотрел на неё.

– Можешь сегодня остаться со мной? Мне кажется, я с ума сойду в одиночестве…

– Могу, – просто ответил он и улыбнулся.

– Только не к тебе.

– Конечно. Мне номер снять?

– Не нужно. У меня с собой ключи от квартиры. Только там в холодильнике шаром покати.

– Как ты смотришь на то, чтобы устроить ночь вредной пищи? Закажем какую-нибудь китайскую муть и пиццу, м? – Миша увидел приближающуюся машину с шашечками и рванул к дороге, размахивая руками.

– Громов, ты офигительный, знаешь? – Шёпот девушки утонул в холодном ветре.

Такси промчалось мимо и, матерясь под нос, Мише пришлось звонить диспетчеру.

В машине они оба молчали. Громов сбрасывал звонки от Славы, не имея ни малейшего желания объясняться. Может, к лучшему? Хотя бы сегодня он не натянет на свой член очередную девку, имея достойное объяснение для самого себя. Не в Перовской же дело… Он просто не может оставить младшую сестрёнку своего друга, глупую девчонку, влюбившуюся в того, в кого не следовало. И Настя здесь не при чём. Он ведь всё решил. Кажется.

Он сделал заказ, убрал телефон в карман джинсов и откинулся назад, запрокинув голову. Тёплые пальцы коснулись его щеки.

– Что ты делаешь? – прикрыв глаза, спросил он.

– Размышляю.

– Да ладно?

– Угу. Думаю, что в тебя нужно было влюбиться. Ты хороший.

– Я хороший, Алесь, потому что не спал с тобой и не собираюсь.

– А если бы подобное случилось?

– Тогда сейчас ты уезжала бы в одиночестве, проклиная не Славку, а меня.

– Вы действительно похожи?

– Да.

Антонова отвернулась и уставилась в окно. Ночные огни Москвы мутными пятнами пролетали перед её глазами. Хотелось завыть. То, что она чувствовала когда-то к Олегу, не шло ни в какое сравнение с тем, что с ней творится сейчас. Это настоящий ад. Ад, который она не променяет на сады Эдема ни за что на свете.

Вспомнились последние соревнования. «Тащи, тащи её!» «Дожимай, Антонова!» Она вымоталась, но впереди оставалась схватка за первое место. Золото или ничего. Победа и разряд. Алеся ощущала странный дискомфорт в спине, но списала всё на бросок в первом бою: жёстко её приложили. Увидев противника, Антонова нахмурилась, какое-то неприятное чувство грызло изнутри. Невозможно объяснить… Но это не страх. Страха перед схваткой не должно быть, иначе вообще не стоит выходить на ковёр. Соперница сразу пошла в атаку, пытаясь перебросить её, но Антонова вывернулась. Нога вперёд, нет, назад, чтобы не попасться, снова рывком вперёд. Самбовки отчего-то скользят. 0:0 Ничего не происходит, кроме попыток покрепче ухватить друг друга, а потом вдруг всё перевернулось: захват, бросок, удержание и гул в ушах от удара собственного тела. «Уходи, Антонова!» «Выкручивайся!» «Отрывайся!» Она задыхалась под тяжестью чужого тела. И в этот момент она поняла, что именно не давало ей покоя: вес! Килограмма три, не меньше. Какого чёрта? Как допустили подобную ошибку? Куда смотрят судьи и рефери? Её соперница из другой весовой категории. Внешне сразу и не скажешь, но тело знает предел и чувствует. Как эта кобыла взвешивание проскочила? Только после схватки разведут руками и посоветуют искать причину поражения в самой себе. Знаем, проходили. Алеся разозлилась. Она проигрывала уже четыре очка. Чёрта с два она позволит этой корове забрать у неё медаль. Тело ломит так, что дышать больно. Антонова рванулась из последних сил. Перекат, захват, крепко стиснуть, зажать.

«Держи, держи её, Антонова!» Время на исходе. Злость душит. «Болевой!». Алеся тянет чужую руку, давит что есть силы, при этом терпя ответную боль. «Дави её, дави!» Больно почти до слёз, но она продолжает жать. «Ломай!» И всё же соперница сдаётся. Хлопки ладони о ковёр кажутся победным маршем. Она сделала это. Застывшие в чужих глазах слёзы она не забудет никогда. Это действительно больно и физически, и морально – сдаться в шаге от победы. Со стороны всё кажется простым и даже порой забавным, но там, на ковре, много боли. Ты или терпишь её, или проигрываешь. Её соперница поднялась, сжимая повреждённую руку. Алеся встала с трудом. Невыносимая боль пронзала спину. Ещё немного. Рефери поднимает вверх её руку, и зал взрывается аплодисментами. За неё болели с самого начала. От резкой вспышки боли она с надорванным вздохом опускается на колени. Кто-то из судей подбегает, пытается поднять её, тянет в сторону. Перед глазами плывёт. Это чертовски больно. До слёз. Теперь уже до слёз.

– Эй, мы приехали, – Миша толкает её в бок, вырывая из воспоминаний.

– Ты заказал еду?

– Ты где витаешь? – Громов придержал дверцу, помогая девушке выбраться из машины.

– Прости, вспомнилось вдруг…

– Что?

– Что значит вкус настоящего поражения. Однажды я проиграла. Проиграла, несмотря на золотую медаль. В жизни бывает и так.

– К чему ты это?

– Я больше никогда не проиграю, Громов, никогда.

***

– Тарас, чего ты ломаешься как баба? – Динияр устало вздохнул: сколько ещё он будет объяснять любовнику, что Сабина давно знает о пристрастиях брата и нормально относится к ним? – Она каждый день спрашивает меня, когда я вас познакомлю.

– Мы знакомы, – Опальский бормотал под нос, ковыряясь в холодильнике.

– Тебя ей представили как Женькиного друга.

– А сейчас, как ты хочешь представить меня?

– Сам не понимаешь?

– Ты торопишься.

Хайруллин недовольно цокнул. Это он торопится? Да он терпеливее буддистских монахов!

– Думаю, ей сейчас не до знакомства со мной.

– Почему? – Динияр закатил глаза к потолку.

– Репетиции. Их дуэт с Новаком хорошо приняли, но, чтобы двигаться дальше, нужно много работать.

– Вот об этом ты с ней и поговоришь. Собирайся.

– Куда?

– Я заказал столик в ресторане. У тебя полчаса на сборы.

– Ты мог бы посоветоваться…

– Ой, не начинай! Ты найдёшь тысячу отмазок, чтобы отменить встречу. Хватит, не в детском саду.

– Деспот.

Сабина немного задержалась. Опальский весь издёргался, хотя старался не подать вида, что нервничает.

– Всем привет! – девушка поцеловала брата в щёку и то же проделала с Тарасом, очаровательно улыбнувшись ему.

– Как в школе? – Динияр расслабленно откинулся на стуле.

– Отлично, как и всегда.

– Слышал, что твой женишок лохматый вернулся? – мужчина усмехнулся. Он помнил Егора совсем ещё мальчишкой.

– Не знаю, чей он женишок, – передразнила его сестра, – но точно не мой.

– У неё же кавалер имелся несколько лет назад, – Хайруллин повернулся к любовнику, продолжая ехидно усмехаться. – Ты должен знать его. Сын Татьяны.

– Да, мы знакомы. Хороший парень.

– Чучело лохматое, – хмыкнул Динияр, но без злобы, а чтобы просто подразнить сестру.

– Вероятно, вы давно не виделись.

– Ну а вы? – Хайруллина решила сменить тему. – Встречаетесь?

– Ну… – замялся Опальский.

– Нам же не по пятнадцать, чтобы встречаться. Мы просто вместе.

– Диня, я как бы не тебя спрашивала.

– Поверь, у него лучше ничего подобного не спрашивать. Не добьёшься нормального ответа. Стеснительный.

– Я просто не люблю спешить, – Тарас уставился в свою тарелку.

– Диня, ты бываешь очень противным, – Сабина поморщилась. – Но у тебя хороший вкус, – она мягко улыбнулась, взглянув на любовника брата. Сразу чувствовалось, что он замечательный человек.

Опальскому было комфортно. Девушка была весёлой, разговорчивой и внимательной. Она, казалось, была везде, обволакивая собой всё пространство вокруг.

За соседним столиком устроилась пара с двумя весьма шумными дочками. Опальский даже обернулся от неожиданности, когда одна из девочек, возясь с сестрой, уронила столовые приборы. И вдруг он замер. Тот самый случай, когда рушится мир. Мать неугомонных девчушек смотрела прямо на него, не в силах отвести взгляд, полный изумления и какой-то отчаянной тоски и боли.

– Лика… – выдохнул Тарас. И жизнь понеслась перед его глазами пёстрой кинолентой, перематываемой назад, в прошлое, в тот день, который он хотел бы забыть, да не мог.

Она рыдала, заламывала руки и умоляла. Её мать, бледная, превратившаяся за несколько дней в живой труп со стеклянными впалыми глазами, держала его за руку и молча просила сказать твёрдое «Нет».

– Лика, нельзя. Ты убьёшь себя, – выдавил он с трудом, боясь посмотреть в глаза той, которую любил больше жизни.

– Это же наш ребёнок… Мне всё равно… Пусть он живёт, пусть только… – Анжелика захлёбывалась слезами.

– Нет. Всё уже кончено, понимаешь? Он не выживет!

– Он жив, жив! – она повалилась на пол и завыла, накрывая руками выпуклый живот.

– Лика, перестань, прошу. Ты… мы должны сделать это. Ты сама знаешь, что нужно.

Её крики, полные боли, отчаяния и ненависти, по сей день гремели в его ушах. Она ненавидела его так, будто это он убил их дитя. В этой грёбаной жизни слишком много несправедливости.

Искусственные роды. Ожидание. Нервозность. Боль. Страх. Отчаяние. Опальскому казалось, что не его ребёнок умер, так и не увидев свет, а он сам. Последнее, что он услышал от Анжелики – это измученное, выстраданное «Ненавижу».

Он приходил в больницу и топтался под дверью. Мать Лики не пускала его, потому что психическое состояние девушки было нестабильно и любое вмешательство из вне могло вызвать срыв.

Тарас чувствовал вину. Его слово стало решающим. Он знал, что она сделает всё, что он скажет. Этот ребёнок не мог выжить. Если бы Лика родила, увидела его и тут же потеряла… Если сейчас это так тяжело, то как после? Посмотрев на своего ребёнка, увидев его, тут же потерять… Врачи не гарантировали, что и сама девушка будет в порядке, если не проведут искусственные роды.

Опальский не видел её с того самого дня. Слышал тихий голос из палаты, говорил с её матерью, но Лике на глаза не попадался. Она не могла его видеть. Потом, уже после всего этого ада, сообщили, что шанс забеременеть у неё всё-таки есть. Ей было семнадцать, как и ему. А потом была армия и новая жизнь, через которую он тянул бремя своего греха перед этой девушкой. И вот теперь, спустя столько лет, она смотрит ему в глаза с неменьшим удивлением, чем он сам.

– Я отойду, – Тарас поднялся на дрожащих ногах и вышел на улицу. Сердце громко лупило в грудной клетке, вырываясь наружу.

– Здравствуй, – она стояла сзади, кончиками пальцев касаясь его спины.

Опальский обернулся: такая же симпатичная, круглолицая, румяная, как когда-то давно, кажется, в прошлой жизни.

– Лика, – он мог лишь назвать её по имени.

– Столько лет прошло… – она улыбнулась. – Как ты жил?

– Не спрашивай. А ты?

– Теперь всё хорошо. Прости меня, Тарас.

– Как ты можешь просить прощения у меня? – он порывисто обнял её, целуя в светлую макушку. – Я искал тебя. А потом перестал.

– Мы с мамой уезжали. Вернулись в Москву лет пять назад – Лика обняла его в ответ, стискивая в пальцах рубашку.

– Это… твои дети? – Опальский замер в ожидании ответа.

– Да. Это мои дочки. Но если ты хочешь спросить о… Я родила младшую. Сама. Старшая от первого брака мужа.

– Спасибо, Лика, спасибо, – Тарас плакал. Плакал по-настоящему. Так, как плакал в тот день, когда умер его ребёнок. – Я люблю тебя, маленькая. Люблю.

– И я тебя.

– И снова рыжий? – немного отстранившись, через всхлип, с улыбкой спросил мужчина.

– Это моя слабость, – открыто рассмеялась Анжелика. – Он хороший. Как и ты. Он всё знает. Я рассказала ему о тебе.

– Значит, будут мне сейчас морду бить? – Опальский хохотнул.

– Нет, у него и характер такой же, как у тебя.

Они улыбались, глядя друг на друга. То, что уже казалось невозможным, случилось спустя много лет. Камень рухнул с плеч, рассыпавшись на мелкие куски. Камень, который не давал дышать.

– Как дедуля? – Лика и не думала разжимать объятий.

– Умер.

– Мне жаль. Ты остался совсем один… Или женился?

– Маленькая, в этом мире была лишь одна девушка, на которой я хотел жениться. Другой такой нет и не будет.

– Не зарекайся.

– Это то, в чём я готов поклясться.

– Может… зайдёшь к нам как-нибудь? Навестим маму вместе. Она будет рада.

– С удовольствием, честно. Я и не надеялся, Лик…

– Всё прошло. Никто не виноват. Я поздно осознала это.

Они обменялись номерами телефонов и вернулись в ресторан. Муж Анжелики приветливо кивнул Тарасу и снова переключил внимание на шебутных дочек.

– Знакомая? – спросил Динияр, с подозрением косясь на скалящегося во все тридцать два любовника.

– Да.

Когда они собирались уходить, Лика окликнула его:

– Тар!

Он обернулся, вздрогнув. Как же давно никто не называл его так…

– М?

– Позвони, Тар. Обязательно позвони.

– Обещаю.

И что-то тёплое растеклось в душе. Мягкое, обволакивающее. Боль отступила. Жизнь всё-таки сжалилась над ним.

========== Глава 30 ==========

не бечено

Вернувшись с мачехой из её родного города, Никита окончательно поверил, что человек сам творец своей судьбы. К чёрту отцовские деньги, к чёрту всё.

Родители Лизы за пару дней подарили ему столько тепла, сколько отец не смог за все годы. Чего стоят деньги в сравнении с тем, что осознал он? Они были из другого мира, даже на свадьбу дочери не приехали. Нет, они верили в её выбор, но всё же… Как Лиза ни упрашивала, как ни упрашивал сам Артамасов, они, сославшись на плохое самочувствие матери женщины, не приехали. Никита узнал от них, что отец поддерживал с ними общение, даже после ухода жены он звонил им, спрашивая о ней. Потерял игрушку? Найдёт новую. Забавно, что пропажа была у него под носом, но в его голове не могла даже зародиться мысль, что жена и сын строят собственные планы у него за спиной.