Текст книги "Твой силуэт как иллюзия (СИ)"

Автор книги: Ольга Анафест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Позволив Тарасу наконец отстраниться, Хайруллин посмотрел вниз на бледную, но довольную физиономию с поблёскивающей на губах и подбородке слюной, перемешанной со спермой. Пошло. Грязно. Но не отвратительно. Нет, не прекрасно – в пошлости нет ничего прекрасного, – просто так, как и должно быть. Это секс. Секс – физическое наслаждение, а не эстетическое.

Динияр сполз по стене, плюхнувшись голым задом на пол. Только вот останавливаться на этом они не собирались: Опальский дёрнул мужчину на себя, заваливая их обоих. Хайруллин лишь усмехнулся, оказавшись сверху, и поцеловал Тараса в губы без какой-либо брезгливости. Глубокие мокрые поцелуи, сплетающиеся руки, шорох одежды, треск разошедшейся по шву на плече под натиском сильных рук футболки Тараса, стук отлетевших в сторону ботинок Динияра – они сдались своему желанию.

Хайруллин, почувствовав повторное напряжение в паху от их откровенных тисканий, откатился в сторону и стал снимать с себя измятую одежду. Опальский ошарашенно таращился в потолок, будто и не собирался продолжать, но вдруг в одно мгновение подскочил и разделся так быстро, что Динияр не сдержал смешка. Принцесска на поверку оказалась той ещё оторвой.

У Тараса тряслись руки. Предложить ему переместиться в спальню Хайруллину показалось невозможным: никуда не пойдёт, набросится здесь же. Мужчина расправил свой пиджак и толкнул на него любовника – не кровать, но и не холодный пол. Хотя им было уже плевать – они видели и чувствовали лишь друг друга.

Опальский был нетерпелив: снова потянул на себя Динияра, раздвинув ноги, сжал его бёдра своими, стиснул руками ягодицы, двинулся вперёд и протяжно застонал.

Чертыхнувшись, Хайруллин вырвался из захвата и пошарил рукой по полу в поисках своих брюк. Вытащив из кармана одинокий квадратик, всегда наготове ожидающий, когда его используют, он надорвал упаковку, покосившись на уплывшего куда-то далеко Тараса. И кто же знал?..

Раскатав латекс по члену, он навис над Опальским, упершись ладонями в пол по обе стороны от его плеч. Тарас шире раздвинул ноги, высоко задрав их и полностью раскрывшись, бесстыже, развратно и притягательно.

Туго. Первое, что промелькнуло в голове Динияра, когда он входил в раскрывшееся для него тело. Туго до боли в первые секунды. Пожалуй, стоило использовать смазку или хотя бы растянуть партнёра. Ни один из них не подумал об этом. И не один из них не остановился. Тарас сам попытался двинуться, но в таком положении это было довольно затруднительно. Хайруллин входил, придерживая член рукой, а другой едва удерживал себя на весу. Войдя до конца, с глухим стоном он повалился на любовника. Передышка. Несколько секунд. Опальский часто дышал и постанывал, поглаживая ладонями широкую спину Динияра. Он привыкал.

Хайруллин снова приподнялся и начал двигаться, медленно, тягуче, чувствуя, как член входит всё легче. Толчки становились глубже и размашистее. Звонкие шлепки, хлюпающие откровенные звуки, глухие стоны – ничего необычного. Действие, известное с древних времён.

Опавший после болезненного проникновения член Тараса вновь напрягся, зажатый между двух тел. Рыжие прядки липли к вспотевшему лбу, над губой выступила испарина, Опальский дышал как загнанная лошадь, вжимаясь в жёсткий пол с каждым глубоким толчком. Чужой пиджак был слабой преградой. Лопатки ныли, спина и таз гудели от напряжения, но было хорошо. А когда хорошо, можно и потерпеть. Оно того стоило.

Он пытался двигаться навстречу, хотя было неудобно, сжимался, выдавливая из партнёра хрипы и стоны, оглаживал вспотевшую спину и плечи, спускался к ягодицам и сминал их.

Динияр чувствовал, что на пределе. Слишком долго хотел. И совсем недавно уже кончил, когда любовник едва душу из него не высосал. Через член. И такое бывает. Много талантов на Руси…

Он дёрнулся ещё несколько раз и со стоном опустился на Опальского, переводя дыхание. Он был приятно обманут. Как с малолетней шалавой: вроде девочка девочкой, ребёнок ещё, а жару даст…

Выйдя из Тараса, Динияр встал на колени и, обхватив пальцами скользкий от естественной смазки член любовника, стал дрочить ему. Опальский что-то невнятно простонал и сам принялся толкаться в ладонь Хайруллина, высоко вскидывая бёдра. Кончил он обильно, выгнувшись и хрипло простонав. А потом затих. Лежал с широко разведёнными ногами, приоткрытым ртом и пустым взглядом. Лежал и молчал. Но Динияр ни секунды не сомневался, что им обоим было хорошо. Достаточно хорошо, чтобы повторить. Не раз и не два.

Хотелось помолчать. Помолчать обо всём.

Хайруллин стянул презерватив, завязал его, поднялся и пошёл в душ. Да, не всем нужны откровенные разговоры после первого секса с новым партнёром.

Тарас пришёл в себя, услышав шум воды. Он собрал разбросанные вещи и так и стоял с ними посреди коридора, пока гость не освободил ванную. Они ни словом не обмолвились: в молчании привели себя в порядок, оделись, прошли на кухню. Динияр по заведённой привычке курил возле открытого окна, а его рыжая принцесса возилась возле плиты с туркой. Что-то изменилось? Определённо. С одной стороны. С другой – ничего. Совсем. Та же кухня, те же действия, те же люди…

– Покрепче сделай, – первым нарушил молчание Хайруллин.

– Вредно. Сердце в горле бухать будет.

– Да хрен с ним. – Мужчина улыбнулся.

– Ладно.

– Сделаешь пиццу завтра?

– Без проблем.

– Тарас?

– А?

– Всё будет нормально?

– Да.

Он был уверен в своём ответе. Ничего не случится. Потому что он не надеется и не ждёт. Он просто благодарен. Глупо? Нисколько. Привычка.

Динияр расслабленно вздохнул. Сегодня он снова останется здесь. Теперь уже точно. Потому что останавливаться на начатом он не планировал – аппетит приходит во время еды.

***

Тарас лежал на боку, рассматривая профиль Динияра. Впервые в жизни он украл. Украл у судьбы. Маленькую капельку счастья по жизненным меркам, а по его собственным – море. И это счастье – исполненное желание. Как часто его желания сбывались? Никогда. Слишком большая роскошь – желания. Грешники не имеют права желать, а он посмел…

Тело ломило: Хайруллин не давал ему отдыха почти до рассвета. Приятная ломота. Болезненная, тягучая, но приятная.

Заслужил ли он это? Нет. Но так хотелось… Хотя бы раз позволить себе…

Добрый, светлый по натуре своей, он совершил когда-то тяжкий грех, за который расплачивается и по сей день. Грех, который часто не даёт ему спать по ночам, терзает, рвёт на куски – не всё можно исправить. Даже если отчаянно хочется.

– Дыру во мне просверлишь. – Динияр повернул голову и открыл глаза.

– Давно не спит… шь? – Опальский ещё запинался, обращаясь к любовнику на ты.

– Да нет. Сваришь кофе?

– Ага. – Тарас поднялся и, потянувшись, поморщился.

– Больно?

– Нормально.

– Привыкнешь.

Хайруллин зевнул и закрыл глаза. Хорошо. Чересчур. Так бывает? Как выяснилось, бывает.

Что там Лёня говорил о спасении принцессы? Спас? Возможно. Своеобразно.

Интересно, а Костенко догадывается, что упустил? Может, знал бы Лёнечка и не воротил бы морду? Хотя… Точно знает. Не может не. Слишком проницательный. Но у него на всё свои причины, которые большинству просто не понять.

Губы непроизвольно расплылись в похабной улыбке: да уж, развратная принцесска ему досталась. И делить эту принцесску с кем-то ещё он не желает. Пока что. Не загадывая на будущее. Лишние головы всяким драконам посворачивает в случае чего. По закону. Непременно.

Победив утреннюю лень, Хайруллин встал и сразу поплёлся в ванную. Душ – спасение ото всего. Практически.

А в кухне его ждали ароматный кофе и сигареты. А ещё омлет. Но это после. Сначала жизненно необходимое.

– У тебя желудок не дырявый? – в очередной раз завёл опостылевшую шарманку Тарас.

– Угу. Как дуршлаг.

– Смешно.

– Очень. Не будь занудой.

– Сыра нет для пиццы, – сменил тему Опальский, заведомо зная, что проиграет в споре.

– Я куплю.

Семейная идиллия? Нет. Привычка. Очередная. Из таких привычек порой складывается целая жизнь.

– Мой отец был алкоголиком. Он зарезал мою мать. Я видел это. – У Динияра чуть сигарета изо рта не выпала от такого скачка с темы пиццы на семейные тайны. А Тарас, выдав это, как ни в чём не бывало зарылся носом в холодильник в поисках нужных продуктов. Факт. Без соплей и истерик. Без придыханий и драм. Сказал, потому что счёл нужным. В ответ на давнишние откровения Хайруллина о жене.

– Где сейчас твой отец? – оправившись от шока, спросил мужчина.

– Умер. Туберкулёз подхватил на зоне.

– Давно?

– Мне было одиннадцать.

Всё. Скачущие картинки, выстраивающиеся в целое изображение: нелюбовь к алкоголю, мягкость, сострадание, забота о близких – этот чудик пережил столько всего… Кто-то ломается и поддаётся обстоятельствам, но Опальский пошёл иным путём: вынес для себя лишь хорошее, чтобы не уподобляться всякой мрази. И Хайруллин почему-то был уверен, что Тарас, несмотря ни на что, жалел отца, пьяницу и убийцу. Не мог не пожалеть. Не умел иначе. Но никогда не стал бы таким. Никогда и ни за что. Пережил бы любые обстоятельства, но не сломался. И кто из них сильный? Динияр задумчиво посмотрел в окно. Да… Он озлобился на всё и вся, когда не стало его жены, а этот чудик, недоразумение двухметровое, полюбил весь мир. Простил и полюбил. Искренне и от души. Кто прав? Оба. По-своему.

– Я съезжу в магазин.

– Яиц ещё купи.

– Моя сестра спрашивает, где я пропадаю. Может, накормишь её как-нибудь своей фирменной пиццей?

– Я передам через тебя. – Опальский улыбнулся.

Не понял намёка…

– Тормоз, – буркнул под нос Хайруллин. Ничего, принцесска рано или поздно дойдёт до этого. Наверное.

А ведь Сабинка действительно интересуется. Женское любопытство. Ей бы точно понравился Тарас. Скорее всего. Если не сразу, то потом, когда она присмотрится к нему.

– Делай две. Она любит поесть.

– Хорошо. Тогда ещё масла купи. Тут немного осталось.

– Список.

– Сейчас. – Опальский заметался в поисках клочка бумаги.

– Диктуй. – Динияр закатил глаза к потолку. – Я запомню.

========== Глава 25 ==========

Отвернуться. Или ещё лучше уйти. Разве это так сложно: встать с кожаного дивана, пройти через поток людей к выходу, сесть в машину с шашечками и забыть об увиденном и услышанном? Это просто. Только вот задница будто приросла к чёртову дивану, а глаза не желают отрываться от двух фигур напротив. На расстоянии столика, заставленного стаканами и тарелками с какой-то закуской. На расстоянии столь маленьком, что даже приглушённый свет не мешает разглядеть каждую чёрточку лица, каждую родинку, каждую царапину от острых ногтей на шее и ещё очень много «каждого».

– Гром, ты бы отвлёкся? – Олег усмехнулся и откинулся на спинку кресла.

– Ну, я бы ещё понаблюдала, – хохотнула Женя, поёрзав на его коленях.

– Прими участие, не стесняйся. Может, в последний раз отрываешься. – Слава, отсалютовав своим стаканом, подмигнул девушке и, сделав всего пару глотков, поставил его на столик.

– Миш, ты бы познакомил нас? – неуверенно спросила Киса, не надеясь услышать ответ.

Павел крепче обнял жену и покачал головой: новость о предстоящей свадьбе Смирнова и Копейкиной весьма своеобразно подействовала на Громова.

– Ему, кажется, хорошо. – Тарас старательно отводил взгляд в сторону. Он вообще не понимал, зачем здесь. Женя налетела на него ураганом, затолкала в машину и привезла в клуб, где уже собралась вся их компания, не изменяющая составу уже долгое время. Нет, повод, безусловно, потрясающий, но… Могла бы просто пригласить его на свадьбу. Всё же Опальский чувствовал некоторую скованность в присутствии Олега, Славы и Миши. Он никогда не был близок с ними.

– Чего в угол забилась? – Бессонов положил руку Насте на плечо.

– Радуюсь за друзей, не видишь? – Перовская клацнула зубами по краю стакана и закашлялась, ощутив горечь в горле.

– С лицом палача, кайфующего от своей работы?

– Я устала. Не поверишь, но работа порой утомляет.

– Настенька, – Слава наклонился и заговорил ей в самое ухо, – я много думал после нашей последней встречи. Лёня обронил пару слов, я тогда не сразу сообразил…

– Что ещё? – Девушка напряглась.

– Думаю, я постарел или мальчик наш вырос?

– В смысле?

– В смысле, почему я не узнал, что он переспал с одной нашей общей знакомой? Удивительно. Знаешь, мы, конечно, не как вы, девочки, все секретики друг другу рассказываем, но умолчать об этом… Должно быть, на то была веская причина. Интересно, какая?

– А ты у него спроси! – Настя повысила голос.

Все обернулись к ним. Все, кроме Громова, активно изучающего руками и губами симпатичную блондинку, которую он приволок из толпы танцующих, куда удалился, предварительно накачавшись алкоголем после сообщения о грядущем радостном событии в жизни его друзей.

– Что за шухер? – Женя наклонилась вперёд, с интересом уставившись на подругу.

– Ничего, – ответил за неё Бессонов. – Мы с Настенькой охрененно рады за вас, ребята. Это ж какой выдержкой и силой духа надо обладать, чтобы столько трахать друг другу мозги и не свихнуться, а прийти к вполне разумному завершению этого страстного и извращённого полового акта?

– Просто мы ещё и друг друга порой потрахивали, давая мозгам передышку. – Копейкина обнажила клыки в улыбке. Чёрт, сейчас она была по-настоящему счастлива! Самые близкие, они должны были узнать первыми. После Лёнечки, разумеется. А вот родителей ждёт сюрприз. Родителей их обоих, так как они договорились оставить в неведении и Романа с Татьяной.

– Знатные вы извращенцы, господа. Может, тряхнём стариной? – Слава прищёлкнул пальцами и кивнул в сторону танцпола.

Предложение было принято всеми. Даже Миша, кажется, булькнул в ответ что-то и попытался встать, но буквально рухнул носом в декольте блондинки.

– Этому столику больше не наливать, – цокнула Киса.

Олег смерил друга детства долгим взглядом, вздохнул и отвернулся.

– Всё в порядке, – одними губами прошептал Бессонов, поймав его взгляд.

– Да пусть развлекается. – Женя махнула рукой и потащила Смирнова за собой, увлекая и остальных. Лишь Настя не нашла в себе сил подняться.

– Идём. – Слава дёрнул её за руку.

– Не могу. – Она усмехнулась и пожала плечами. Бред какой-то. Она сошла с ума? Совсем с катушек съехала?

Выругавшись, мужчина подошёл к Громову, рывком поднял шатающееся тело на ноги и спросил:

– Мих, свалишь на ночь куда-нибудь?

– Зачем? – хрюкнул парень, мотая головой и пьяно улыбаясь.

– Настьку нашу в гости пригласить хочу.

– М?

– Не тупи. Настя едет со мной. К нам домой. Боюсь, если ты туда со своей леди ввалишься, она смутится. Она же девушка воспитанная, не чета нам.

Громов молчал. Кажется, обдумывал услышанное. Посмотрел на Перовскую, зло посмотрел, с ненавистью какой-то, перевёл взгляд на друга и отчётливо выдохнул:

– Нет.

Настя остолбенела с самого начала этого нелепого разговора, явно предназначенного для неё, и никак не могла прийти в себя. Бессонов в своём уме? Что он несёт вообще?

Блондинка встала с дивана, неловко попрощалась, почувствовав, что атмосфера изменилась, и скрылась в толпе, покачиваясь и размахивая руками в попытке удержать равновесие.

– Нет? – переспросил Слава, продолжая удерживать Мишу.

– Нет.

– Почему?

– Я устал, поехали домой. Вдвоём. – Громов опустил голову. Нельзя сказать, что он протрезвел в мгновение ока, но слова Бессонова определённо вернули ему толику разума.

– Ну, раз ты устал, а твоя леди оставила тебя, думаю, я всё же могу пригласить Настю в гости. Мы тихо попьём чайку, ты нас даже не услышишь. Едем? Настька, поднимай свою прелестную попку, домой пора.

– Нет. – Миша обернулся к Перовской, на автомате вставшей с дивана. Сузив глаза, он рыкнул: – Сидеть!

– Мих, не хами. Это же наша Настька. – Усмехнувшись, Слава отпустил друга, каким-то образом устоявшего на ногах, и, обогнув стол, приблизился к девушке.

– Что ты творишь? – Настя впилась в него взбешённым взглядом. – Прекращай этот цирк!

– Это слишком весело. Не могу остановиться.

– Перовская, – подал голос Громов, – ни одна баба между нами не встанет! Дружба, понимаешь?

– Ой, ты вообще заткнись, – ощетинилась девушка. Действительно цирк. Цирк уродов какой-то. И роль главного урода-шута отведена ей. Почему? Элементарный вопрос, на который у неё нет ответа. Почему ей так паршиво? Разве она увидела что-то новое? Разве Мишка Громов стал кем-то другим? Или она изменилась? Ему плевать, в кого совать свой член. Так было, есть и будет. Он и в неё мимоходом его засунул, потому что она оказалась тупой курицей, нажравшейся до того, чтобы позволить едва оперившемуся птенцу поиметь её. Не отпускает. Злость на саму себя. За то, что так фатально ошиблась. Это не просто оступилась – это рухнула плашмя, угодив мордой в дерьмо. Он посоветовал забыть. Забыть. Забыть и не иметь сил оторвать взгляда от его языка, вылизывающего чужой рот. И от него самого, отвратительно притягательного в своей распущенности. И ещё хуже: осознать, что стало причиной его поразительного стремления напиться. Он напивался целенаправленно, стакан за стаканом: бесконечно много алкоголя, не перестающий двигаться от сглатывания кадык, капли виски на подбородке, мутнеющий взгляд… Взгляд, направленный на одного человека. Женька, что же между вами произошло?

Разве мог Миша объяснить кому-нибудь, что почувствовал, когда Олег без лишнего пафоса сообщил друзьям о переменах в его жизни? Всё шло к этому. Невозможно было представить Смирнова и Копейкину порознь. Невозможно. И всё же… Боль? Нет. Скорее облегчение. Камень с души. Глоток свободы. Жадный глоток. Как долго он ходил по краю, опасаясь лишний раз случайно коснуться её? Он боялся потерять друга. Встав однажды между ними, Громов осознал, что Олег может вычеркнуть из своей жизни кого угодно, кроме женщины, которой отдал всего себя. Скованность, возникшая после того случая, не отпускала Мишу по сей день. Ему казалось, что Смирнов любое его слово, неосторожный жест может воспринять как попытку отобрать у него Женьку. Именно отобрать. Потому что она, вся она, целиком и полностью, его и только его. Громов, невероятно чуткий к своим близким, даже затрагивать эту тему опасался, стараясь просто держаться подальше от Женьки без ненужных объяснений. А теперь свершилось. Он просто верил, что этот брак не сломает ничто, и чувствовал облегчение. Не у всех же, как у Перовской с мужем. Перовская… Настя, Настя… Ещё одна головная боль. Какие у неё были глаза, когда она вспомнила… Будто он самое мерзкое существо на свете. Боль? Да. Мишка Громов тоже человек. Мишке Громову бывает больно. Но об этом не узнает никто.

Живёшь себе, живёшь, в удовольствиях не отказываешь, но и от работы не отлыниваешь, обожаешь своих друзей, по-своему оберегаешь и вдруг однажды начинаешь замечать, что девушка, которая вроде как твоя если не подруга, то хорошая приятельница, вызывает у тебя странные желания. Нет, желания-то не странные, а вот то, что связаны они с ней… Замужняя барышня. Показушно счастливая. Ты видишь то, чего не замечают другие, но продолжаешь улыбаться, потому что тебя это не касается. Ты не грёбаный рыцарь. Ты уже сунул однажды нос не в своё дело, а теперь изображаешь из себя дурачка, не понимающего, что происходит. Да и что такого происходит? Так, ерунда: Славка трахает младшую сестру Олега. Всего-то? Друзья, ближе которых нет. И ты будешь молчать, потому что не знаешь, чем всё может обернуться. Ты не готов потерять ни одного из них. И ты не смеешь судить друга, потому что сам хорош… Не сдержался. Любовался запретным плодом, нюхал его, трепетно оглаживал, а потом в один момент сорвался и сожрал до последней косточки. Воспользовался. Мерзкое слово, гадкое, грязное, но очень точное, потому что иначе это не назовёшь. Слишком вяло сопротивлялся, слишком быстро сдался, не смог остановить самого себя. Понимал ведь, что она в неадеквате… И разозлился. Отчаянно разозлился, когда она подтвердила его мысли. Надежда, эта недобитая сука, никак не хотела подыхать, хотя уже дёргалась в судорогах. Одноразовый секс – это нормально, приятно и вообще здорово. Миша никогда не заморачивался над тем, что был для своих любовниц всего лишь членом, вовремя вытащенным из брюк, – они ведь тоже не значили для него многое. Но когда ты оказываешься тем самым «всего лишь членом» для женщины, к которой питаешь симпатию… Больно? Да. Это не любовь. Это, возможно, лишь её зачатки, но уже не юношеское любопытство, не буйство гормонов. Только кого это волнует? Ты для неё озабоченный юнец, с которым порой можно посмеяться, не более того. А теперь ты ещё и презренное ничтожество, положившее в свою копилку сексуальных побед очередной трофей. Нужно играть свою роль. Играть до конца достойно, потому что иначе никак. Ты не можешь зачеркнуть своё прошлое и переписать его заново, сделав себя другим для неё. И не хочешь. Ты – это ты. Да, ты не ангел, но разве не заслуживаешь хотя бы капельки доверия? Почему же её глаза были полны ужаса в тот вечер, кода тебе пришлось снова натянуть на лицо едва приподнятую маску? От тебя не ждут хорошего. Нет, для друзей ты самый лучший, но для неё… Ты потерял статус друга, но не имеешь права на новый, более значимый. Потому что это ты.

Ты жалок. Потому что стоишь сейчас перед ней, едва держась на ногах, пьяный, расцарапанный очередной девкой, растрёпанный, и ревнуешь её к одному из своих лучших друзей, отчаянно, до злости и боли. Достаточно лишь намекнуть Славке, и всё прекратится. Ему стоит только узнать, что ты был близок с ней, чтобы он отступил, потому что когда-то давно вы решили не пачкать одну и ту же простынь, но ты молчишь. Говоришь какую-то ерунду, но не правду. Ты хочешь обидеть её, чтобы самому не было так плохо, но лучше тебе не становится.

– Найди гостью посимпатичнее, раз припёрло. – Миша ухмыльнулся, глядя Насте в глаза.

– А мне эта нравится.

– Ну и дурак, – по-детски буркнул парень и, пошатываясь, пошёл к выходу. Сил не осталось. Совсем. Ни грамма.

– Настька, ты иди к остальным. И не злись, ладно? – Бессонов поцеловал Перовскую в щёку и подтолкнул к танцполу. – Не слушай его. Он пьян.

Слава догнал друга уже на улице. Миша курил, привалившись спиной к стене. Курил он довольно редко.

– Где гостья?

– Дурак. Сильный, но дурак. – Бессонов обнял его. – Прости.

Громов вздрогнул, выронил сигарету и закрыл глаза.

Он знает. Славка всё знает и понимает. И это заставляет говорить. Говорить долго, стоя в обнимку, забив на то, что подумают окружающие, говорить в такси, положив голову на его плечо, говорить в ванной, сидя на полу в душевой кабинке и пытаясь разглядеть силуэт друга через покрытое каплями воды стекло, говорить в своей постели, едва ворочая от усталости и не до конца выветрившегося хмеля языком, говорить о том, что творится внутри тебя. Говорить и знать, что тебя поймут.

Бессонов поправил одеяло на уснувшем Громове и усмехнулся мысли, что он как заботливая мамаша. Таких, как Мишка, мало: честный, преданный, мягкий, настоящий. И пусть он зачастую дурит, но всё-таки… Таких мало. А вот он сам был непозволительно слеп к состоянию друга. Замечал, конечно, но не понимал до конца, насколько ему тяжело. Всегда улыбаться. Всегда дарить другим радость. И умирать внутри. Сгорать дотла. Мишка Громов сильный.

Они были похожи во многом. И в то же время Слава знал, что Громов никогда бы не позволил себе того, что позволил он: трахнуть Алесю. Трахнуть. Именно это слово. И не раз. Потому что хочется. Не с ней, а вообще. Так почему нет? Сестра друга? Все мы чьи-то братья и сёстры. А вот Мишка бы не смог. Он из-за Настьки-то весь извёлся, а в этой ситуации вообще никогда бы себя не простил. Он такой. А Бессонов смог. И плевать ему, кто она. Девка, каких множество. Она не друг. Она не Перовская, не Крюкова и не Копейкина. Она просто девка, предложившая ему себя. Девка, достаточно соблазнительная, чтобы её захотеть. И ничего больше. А ещё она чокнутая: притащилась на днях в один из его магазинов, довела девочек консультантов до истерики, требовала директора, а потом отсосала ему в машине на парковке. Забавная она порой. И похожа чем-то на мать, а мать у неё… Слава сглотнул. Да, Татьяна шикарна. Он бесконечно уважал эту женщину, что не мешало ему считать её безумно сексуальной. У него не было определённого типажа.

Алеся. Как эта девчонка отреагирует на сообщение о предстоящей свадьбе брата? Наверняка упьётся в хлам в каком-нибудь клубе. Плевать. Куда важнее проблемы его друзей и его собственные. И сейчас на повестке дня Мишка со своей влюблённостью в Настю. Он и сам ещё до конца не осознаёт, что вляпался по самое не хочу. Громов, каким бабником бы ни был, умел чувствовать по-настоящему. Бессонов же давно вырос из этой чуши. Он мог позволить себе влюбиться лет в семнадцать, и такое бывало, но не после. Да и желания особого не было. Его жизнь была полна приятного и без любви. В этом ему был близок Лёнечка. Нет, Слава планировал завести семью рано или поздно, но был уверен, что это будет лишь брак ради брака, а не сентиментальный порыв. Не из тех он людей. Просто нужно. Вот и всё. И желательно найти наиболее выгодную партию. Но случится это лет через пять, не раньше, да и жизнь его мало изменится. Штамп в паспорте и кольцо на пальце не преграда. Главное – наследник.

Бессонов сварил себе кофе и устроился с чашкой на подоконнике в спальне. Ночная прохлада приятно контрастировала с горячим напитком. Всё хорошо.

А станет ещё лучше, когда до Перовской и Громова дойдёт, что бегать друг от друга бесполезно, что в жизни и не такое случается, и то, что они нужны друг другу, вовсе не трагедия. Слава не презирал любовь, просто ему она была до лампочки. Он искренне радовался за Женьку с Олегом, прошедшим многое и, наконец, переставшим метаться. У них по-прежнему будут и взлёты, и падения, но они всё равно пройдут этот путь до конца. И Мишке полегчало. Он будто из пут вырвался. Только вот влез в другие сети, но таков уж он. Поймёт. Найдёт выход.

Бессонов поставил чашку на подоконник и взял в руки телефон. Интересно, его после столь позднего звонка не проклянут? Обязательно проклянут. Ну и чёрт с ним.

– …

– Лёнечка, я по голосу слышу, что ты не спал, а трахался, так что не вопи.

– …

– Ой, это сон ждать не может, а член сумеешь поднять, если загнётся. Я в тебе не сомневаюсь.

– …

– Нет, на себе испытывать не хочу.

– …

– Хотел сказать спасибо.

– …

– Именно сейчас захотел. А вдруг утром бы передумал?

– …

– Тебе, может, и насрать, но мне нет. Спасибо, Лёнь. От души.

– …

– Нет, не за твою неземную красоту. Я не ценитель. За то, что помог раскрыть глаза.

– …

– Он сам поймёт. Я хочу, чтобы он сделал этот шаг самостоятельно.

– …

– Да ничего с твоей Настенькой не случится! Видел бы ты, как она таращилась на него сегодня.

– …

– Ну да. Как всегда не один.

– …

– Лёнь, с каких пор ты осуждаешь такое поведение?

– …

– Знаю, что особенная. Но не все как Иркин муж.

– …

– Ты всё ещё не смирился?

– …

– Лучше было бы, чтобы твой цветочек завял?

– …

– Грубо, Лёнечка, грубо. Воспитанный человек…

– …

– Ой, пойду я спать, пожалуй. А ты там помни ладошкой, если что.

– …

– Нет, Лёнь, ты хам всё-таки.

– …

– Всё, я пошёл. – Сбросив звонок, Слава усмехнулся под нос. Он одновременно любил и ненавидел перепалки с Костенко. Трудно было выйти из них победителем и чаще всего не удавалось, но всё же…

Лёня Костенко. Счастье, что они не враги. Не хотелось бы. Бессонов осознавал, что не бессмертен. Быть врагом Костенко – ходить по краю.

========== Глава 26 ==========

Тайное всегда становится явным. Но, даже зная это, Алеся не была готова к последствиям. С одной стороны, ей хотелось расхохотаться, с другой – чужая рука, сжимающая горло, особой радости не доставляла.

– Отпусти, – сиплым голосом сорвалось с губ.

– Шваль. Антонова, что ж тебе спокойно не жилось, а? Я ведь предупреждал…

– Никит…

Артамасов разжал пальцы и отступил на шаг. Алеся сползла спиной по стене и уселась прямо на землю, потирая покрасневшую шею и откашливаясь.

Он смотрел на неё сверху вниз. В его взгляде не было злости, лишь презрение, брезгливость и едва уловимое удивление. Так, будто человек наступил в кучу дерьма и пытается осознать всю гадость произошедшего.

За углом школы, где они находились, воцарилась тишина. Никита перевёл взгляд в сторону и вздохнул. Он устал. Чертовски устал. Сначала отец затеял никому не нужный разговор, переросший в ссору, в ходе которой они перешли черту. Артамасов-младший перешёл. Не сдержавшись, он затронул отца за живое. Татьяна. Не стоило говорить о ней. Тем более в таком тоне… Пощёчина обожгла. Только вот получил он её не от взбешённого отца, а от невесть откуда появившейся новоявленной мамаши. Лиза ударила пасынка от души: с размаху, хлёстко, обжигающе. Раз, другой, третий… Пощёчины сыпались колючим градом. Семён Георгиевич растерянно смотрел на жену и молчал. Никита с трудом отцепил от себя разъярённую молодую женщину и, выплюнув напоследок очередную гадость, скорее от обиды и раздражения, нежели специально, покинул дом отца. Нет, он не намеревался устроить вечер срывания масок и открыть глаза влюблённой дурочке. Просто так вышло.

А потом его решили добить. Один из приятелей нашёл не самое подходящее время, чтобы сообщить о похождениях Антоновой. И с кем? С сукиным сыном Бессоновым. Даже не с его болонкой блохастой, а именно с ним…

Артамасов снова посмотрел на девушку. Красивая. Красивая холодная сука. Всегда была такой. Ничего не изменилось. Она сколь угодно могла изображать покорность, но он знал, что всё это не больше, чем игра. Они оба играли.

– Вставай.

– Не хочу.

– Простынешь, дура. – Никита подошёл и рывком поднял её на ноги.

– Тебе не плевать?

– Плевать.

Действительно плевать. Дурацкий день. Сумасшедший. Неправильный.

– Это всё. – Он слишком устал. Слишком. Его руки ещё сжимали плечи Антоновой, когда из-за угла буквально вылетел высокий парень и оттолкнул его от Алеси.

– Не прикасайся к ней.

Артамасов замер. Что это вообще? День открытых дверей в психушке?

– И кто у нас тут такой смелый? – Он даже засмеялся от нелепости ситуации.

Антонова испуганно таращила глаза. Это удивляло и одновременно напрягало.

– Не узнал? – Смельчак улыбнулся краешками губ.

– Не надо! – Алеся вцепилась в руку парня. – Уходи!

Никита вглядывался в смутно знакомые черты лица. Что-то неуловимое, что-то… до отвращения знакомое. Это… Глаза. Ровно три секунды. Ни больше, ни меньше.

– С возвращением, убогий. – Собственный голос показался чужим. Этого не могло быть. Воображение? Нет. Галлюцинация нагло скалилась. До одури захотелось стереть ухмылку с этого лица. Апофеоз дерьмового дня.

– Ты не рад мне? – Егор притворно вздохнул.

– Антонова, исчезни. – Артамасов даже не посмотрел на девушку.