Текст книги "Черная маркиза (СИ)"
Автор книги: Олеся Луконина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)
Но Жаклин была слишком ошеломлена.
– Что ты… делаешь? – пролепетала она, взирая на него совершенно круглыми глазами, превратившимися в настоящие блюдца, и Дидье, с невероятной нежностью вдруг вспомнив ту ночь, что их соединила, тихо ответил:
– Прошу твоей руки. Ты выйдешь за меня замуж, Жаклин?
Огромные глаза Жаклин начали стремительно и подозрительно темнеть, как море в шторм, и Дидье торопливо продолжал, не отводя взгляда, как укротитель перед маленькой, но очень свирепой тигрицей:
– Я понимаю, palsambleu, что ты не о таком муже мечтала, Жаклин, но у нас растёт дочь, ей нужен отец, и у меня есть такое приданое для неё, какого нет и у испанской королевы, клянусь Богом!
Чёрт, и далась же ему эта злосчастная королева, за последние несколько дней он только её и поминает!
– Что?.. – ещё раз повторила Жаклин, уже вполне себе грозно, и Грир предупредительно кашлянул.
Набрав в грудь побольше воздуха, Дидье выпалил одним духом:
– Испанский галеон, груженный индейским золотом, лежит на дне в месте, которое знаю только я… и… и я хочу, чтоб это золото стало наследством и приданым нашей малышки. И тебе больше никогда не придётся улаживать дела чёртовой Ост-Индской, у тебя будет столько новых тряпок и… судов, сколько ты захочешь… и… и я не вру! – с жаром закончил он, усаживаясь прямо на пол и с беспомощной мольбой оглядываясь на Грира. – Помоги мне, Бога ради, кэп, я ж никогда раньше этого не делал!
– Можно подумать, я делал, – огрызнулся Грир, тем не менее выступая вперёд. – Джекки, парень не врёт, и я лично, чёрт возьми, помогу вам поднять со дна эту паршивую посудину для того, чтобы ты перестала донимать меня своей клятой Ост-Индской… Давай скажи уже что-нибудь, Джекки, ты же обычно такая говорливая, провалиться мне на этом месте!
И Жаклин сказала, снова крепко хватая Дидье за волосы:
– Выйти за тебя замуж? Сейчас? Когда ты в этих жутких лохмотьях?
– Вот ещё, жутких! Зато они чистые, – обиженно бормотнул Лукас, но никто не обратил на него никакого внимания.
– Да! – отчаянно подтвердил Дидье.
– Здесь? В нашей церквушке-развалюхе? С глухим и полуслепым кюре?
Дидье кивнул, умоляюще глядя на неё:
– Я знаю, что я не подарок, Жаклин, но ради Ивонны…
– Господи, ты рискнул жизнью, чтобы только увидеться с нею… – прошептала она, закрывая глаза. А потом снова глянула на него – с тигриным прищуром. – Но ты даже не сказал мне, что любишь меня, Дидье Бланшар!
Все затаили дыхание.
А, чёрт…
Дидье прикусил потрескавшиеся губы, а потом хрипло проговорил:
– Я мог бы соврать тебе, но не совру, ma petite. Я никого не хочу больше любить. Никогда. Но ты – мой друг. Мать моей девочки. Я умру за тебя. За вас обеих.
– Ты уже чуть не умер, дурак! – сдавленным голосом прокричала Жаклин, и из глаз её вдруг брызнули слёзы. – Не смей так говорить! Я тебя сама убью! Ты понял?!
– Понял, понял, – быстро согласился Дидье, улыбаясь во весь рот с величайшим облегчением. О Боже, он был готов целовать ей ноги, но не решался. – Так значит, ты согласна, ma beaute?
– Да, чтоб тебя черти взяли! Вставай сейчас же! О Господи Иисусе, я выхожу замуж, как какая-то… нищенка! В мужских бриджах! Ни колец, ни белого платья, ни цветов, ни… Ни слова больше, Дидье Бланшар, а то я передумаю! И ничего смешного, вы, проклятые остолопы!
– Фурия, – прошептал Грир себе под нос так, чтоб его слышал только Моран.
– Гарпия, – почти беззвучно согласился тот.
– Вы что-то сказали? – нежно осведомилась Жаклин, склоняя голову к плечу и разглядывая их в упор.
– Спросил тебя, где здесь церковь, – без запинки отозвался Грир.
* * *
Было всё ещё темно, и Дидье вновь машинально удивился тому, что, оказывается, эта сумасшедшая, дикая, волшебная ночь ещё не закончилась. Сперва все они долго карабкались по каменистой горной тропинке, залитой лунным светом, мимо одуряюще пахнущих кустов дикой розы, а потом ещё дольше стучали в дверь маленького приземистого домика кюре. Когда тот вышел на крыльцо, подслеповато щурясь на незваных гостей, Жаклин так же долго объяснялась с ним – до тех пор, пока потерявший терпение Грир не раскрыл священнику ладони и не высыпал туда пригоршню золотых монет из кожаного мешочка, буркнув:
– На нужды вашей церкви, святой отец.
И кюре, и Дидье бурно запротестовали, но осеклись, даже при зыбком свете луны разглядев волчью усмешку Грира.
– Но брачующиеся должны исповедаться и причаститься Святых Тайн! – с жалобным негодованием вскричал наконец кюре.
– На здоровье, – исчерпывающе высказался Грир.
– Sapristi et sacristy! – обречённо прошептал Дидье, глядя на медоточивую улыбку Жаклин и чувствуя, как всё нутро у него скручивается узлом. – Исповедаться?!
– Впадаешь в грех богохульства или как он там называется? – с интересом осведомился Лукас, вертевший головой во все стороны, и Дидье только зубами скрипнул. Близнецы были совершеннейшими безбожниками, как и сочинители их любимых научных трактатов, и потому у него просто руки чесались влепить Лукасу хороший подзатыльник, искупив этим хоть какой-нибудь свой грешок. Ну хоть самый маленький…
Из исповедальни Дидье вывалился весь взмокший, с ощущением, что его вывернули наизнанку, и глубоко вздохнул, прикидывая, не сотрёт ли он колени по самое не балуйся, когда будет исполнять епитимью, наложенную на него стареньким отцом Филиппом.
Затравленно оглядевшись, он поймал на себе сочувственный взгляд Грира.
А потом, во время церемонии, он вовсе перестал думать о чём бы то ни было, только сглатывая всё время подступавший к горлу комок.
– ….Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий…
– ….И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы…
– …Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестанет, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится…
– … Pater noster, qui es in caelis; sanctificetur nomen tuum; adveniat regnum tuum; fiat voluntas tua, sicut in caelo et in terra…
– …Я, Дидье, беру тебя, Жаклин, в жёны и обещаю тебе хранить верность в счастии и в несчастии, в здравии и болезни, а также любить и уважать тебя во все дни жизни моей…
– …Я, Жаклин, беру тебя, Дидье, в мужья и обещаю тебе хранить верность в счастии и в несчастии, в здравии и болезни, а также любить и уважать тебя во все дни жизни моей…
– …Пока смерть не разлучит нас…
– …Пока смерть не разлучит нас…
– …Panem nostrum quotidianum da nobis hodie; et dimitte nobis debita nostra, sicut et nos dimittimus debitoribus nostris; et ne nos inducas in tentationem; sed libera nos a malo…
– Amen.
Старичок кюре умилённо улыбался им – все морщинки на его лице тоже улыбались:
– Вы можете скрепить поцелуем ваш союз, дети мои.
Глядя в растерянные глаза Жаклин, Дидье целомудренно прикоснулся губами к уголку её удивлённо дрогнувших губ.
Моран, оказывается, тем временем оборвал вокруг церкви все розовые кусты и теперь, безудержно смеясь, швырял в новобрачных пригоршни лепестков, когда они, всё ещё не размыкая рук, выходили из церкви. Близнецы от него не отставали, и густой тягучий розовый аромат, казалось, наполнил и берег, и горы, и самую душу Дидье.
Он снова поглядел на Жаклин, на её склоненный тонкий профиль и опущенные ресницы, и крепче сжал в ладони её холодные пальцы. Она вскинула на него вопрошающий взгляд.
Встав прямо посреди тропинки, Дидье хрипло проронил:
– Скажи мне, ma petite…
И запнулся, не зная, как выразить то, что камнем лежало у него на сердце.
Грир повелительно ткнул рукой вперёд, указывая близнецам на шлюпку, и те, разочарованно загудев, поплелись туда. Сами Грир с Мораном выжидательно остановились поодаль.
Мельком посмотрев на них, Дидье горячо заговорил на родном языке, понизив голос почти до шёпота:
– Мы только что принесли свои обеты перед лицом Всевышнего, мы женаты… в болезни и здравии, в счастии и в несчастии… – Он опять запнулся.
– Я помню, – царственно кивнула Жаклин, искоса поглядев на него. – Прошло всего четверть часа, и ты что думаешь, что я забыла?
Святые угодники, ну почему губернатор этого проклятого, этого прекрасного острова не приказал его вздёрнуть, в отчаянии подумал Дидье. Ему казалось, что на его руках и ногах брякают цепи не чета тюремным.
Жаклин продолжала глядеть на него снизу вверх с тонкой улыбкой на губах, а потом не выдержала и заливисто рассмеялась:
– Ты что, только стоя перед алтарём, понял, что тебе не удастся презреть таинство брака, Дидье Бланшар?
Она словно нож в сердце у него повернула. И, сделав это, захохотала ещё пуще, маленькая ведьма.
Его законная ведьма.
– Пресвятая Дева, какое у тебя лицо!
Он представлял, какое.
Оборвав смех, Жаклин сказала серьёзно и просто, взяв его обеими ладонями за щёки и притянув его голову к себе:
– Ты сделал это ради Ивонны. Я тоже. Мне не нужна твоя драгоценная проклятая свобода, ты, чёртов бабник. Бог тебе судья, а я… – она помедлила, – я отпускаю тебе твои грехи, Дидье Бланшар!
– Palsambleu… – выдохнул Дидье и наконец сделал то, что давно хотел сделать – опустился на землю и уткнулся лбом в её колени. – Ты святая, мадам Бланшар. Я тебя недостоин.
– Разумеется! – Жаклин снова царственно кивнула и снова рассмеялась, взвизгнув, когда он подхватил её и закружил, несмотря на боль в раненой руке.
– Оставь меня, прохвост! Куда ты меня тащишь?
– В «Очарование», куда же ещё? – повёл здоровым плечом Дидье, проносясь вихрем мимо остолбеневших Грира и Морана. – К Ивонне! К нашей дочке! Малышка наконец должна узнать, что её отец – вовсе не дряхлый старикашка! И что он жив, ventrebleu!
Жаклин цепко ухватила его за ухо:
– Ты с ума сошёл, что ли? Тебя же увидит мисс Дилан!
– Patati-patata! – пропел Дидье и прыснул. – Я её беру на себя! Ох!
Маленькая рука его жены, которой она от души огрела его по затылку, была-таки весьма тяжёлой.
* * *
На борту «Маркизы», взявшей курс к мысу, где находилась усадьба Жаклин, их всех ждали поспешно откупоренные Лукасом бутылки вина и хрустальные бокалы Тиш, чудом уцелевшие в очередном эксперименте близнецов с преломлением света.
Дидье залпом осушил свой бокал и снова почти робко взглянул на Жаклин, оживлённо болтавшую с Мораном. Тоненькая, такая изящная в своём камзоле и бриджах, с копной рыжих кудрей, уже не стянутых бархатной лентой, она была до того хороша, что у него защемило сердце.
Мать Ивонны.
Его жена.
Дидье незаметно вздохнул. Чёрт, он даже свадебного платья её лишил, le tabarnac de salaud!
Но вот свадебного танца он её лишать не собирался.
Бывший старпом, а нынче капитан «Чёрной Маркизы» поставил свой бокал прямо на палубу, решительно подошёл к своей жене и нежно коснулся её щеки, прохладной и свежей, как лепесток.
Она, конечно же, немедленно отстранилась, с подозрением посмотрев на него.
Дидье вздохнул и ласково сказал, аккуратно вынимая бокал у неё из пальцев:
– Свадебного платья у тебя не было, ma petite, но свадебный танец будет. – Он обернулся к близнецам. – Давайте, черти, тащите сюда виолу да гитару!
Лукас ликующе подпрыгнул и помчался куда-то, Грир с Мораном длинно и весело присвистнули, а Жаклин вдруг покраснела и отшатнулась. И промямлила, запинаясь, невнятным шёпотом, совсем не похожим на свою обычную самоуверенную скороговорку:
– Н-нет. Это… глупо. Ты сам говоришь – у меня даже платья нет.
– Святые угодники, да танцевать можно хоть… – запальчиво начал Дидье и тут же сам запнулся, понизив голос. – В чём дело, ma petite?
Не глядя на него, Жаклин едва заметно покачала головой, а потом всё-таки подняла свои изумрудные глаза, сейчас трогательно растерянные:
– Я… плохо танцую. Не получается. Не попадаю в такт… Я даже на балах стараюсь не танцевать. А если ты сейчас ляпнешь своё «patati-patata», я тебя просто убью, Дидье Бланшар!
Глаза её привычно метнули в него испепеляющую молнию, а кулачки крепко сжались.
Господи, она была прекрасна, как какая-нибудь… чёрт, Дидье забыл то слово, которым её назвал Моран, объяснив заодно, что оно означает… Comme сa, амазонка! Женщина-воин, которой не нужны мужчины.
Как жаль.
Но…
Он махнул рукой таращившемуся на них Марку, бережно прижимавшему к груди свою виолу:
– Пусть они просто немножко поиграют, ma puce, чтоб было веселей плыть к «Очарованию».
А когда она упрямо мотнула головой, собираясь что-то возразить, он на миг коснулся её полураскрытых губ и тут же отдёрнул пальцы, с весёлым ужасом спрятав руки за спину.
– Прохвост! – сердито воскликнула Жаклин и топнула ногой. – Не думай, что…
– Это ты ни о чём не думай, – твёрдо прервал её Дидье. – Вообще не думай. Просто слушай музыку. И смотри мне в глаза. Не на ноги. В глаза.
Он и сам смотрел ей в глаза – глубокие, недоверчивые, упрямые, хмурые. Пресвятая Дева, как же ему хотелось разгладить напряжённую складочку между её бровями!
– Но… – прошептала она, снова прижав кулачки к груди, а Дидье легко поймал её за руку, разжимая эти тонкие пальцы, и поцеловал их. И сказал, лукаво усмехнувшись:
– Ну ты же не боишься, ma puce?
– Вот ещё! – строптиво фыркнула Жаклин, пытаясь скрыть улыбку, неудержимо расцветавшую на губах в ответ на его нахальную подначку.
Тысяча чертей, этот прохвост всегда точно знал, что, кому и как сказать!
Но руки она не отняла.
– Ты можешь наступить мне на ногу, – с готовностью предложил Дидье, озорно блеснув глазами. – Да чего там, на обе ноги! Оттопчи мне их нахрен. Знаю я в Порт-Ройяле одного отличного плотника, он мне деревянные выстругает, такие, что любо-дорого…
– Болтун! – Жаклин невольно рассмеялась и так же невольно прижала ладонь к его губам, а он тут же ловко перехватил её. – Ты что, никак обольщаешь меня, Дидье Бланшар? У нас с тобой уговор – я просто твой друг, ты разве забыл?
– По-омню… – с глубоким вздохом протянул Дидье. – И я тебя не обольщаю, мадам Бланшар, как бы мне этого ни хотелось. Я с тобой танцую.
– Я не… – начала Жаклин и осеклась, растерянно глянув вниз. Она действительно танцевала с этим хвастуном и балаболом! Её туфельки легко скользили рядом с его грубыми башмаками, тело само собой поймало тот плавный ритм, в котором двигалось его крепкое тело.
Она вдруг вспыхнула, вспомнив… вспомнив…
– Не думай ни о чём. Смотри мне в глаза, – приказал Дидье, уверенно взяв её за подбородок. – Слушай музыку.
Он знал, что оба они запомнят это на всю жизнь. Палуба «Маркизы» покачивалась под их ногами, над головами покачивалось светлеющее предрассветное небо, хрупкое тело Жаклин покачивалось в его руках. Виола пела и плакала, распарывая сердце смычком, будто ножом, и это было так печально, так пронзительно и сладко…
Дидье увидел изумлённые глаза Морана и Грира и остановился, тряхнув головой. Снова поднёс к губам ладонь Жаклин и мягко прошептал:
– Как мне жаль, что у нас с вами уговор, мадам Бланшар. Может, мы просто забудем про него, а? Хоть ненадолго? Первая брачная ночь… в «Очаровании» наверняка найдётся мягкая постель…
Жаклин тоже потрясла головой, будто стряхивая с себя наваждение, и запальчиво фыркнула:
– Размечтался! Даже не надейся на это, ты, чёртов бабник!
Музыка оборвалась. Марк опустил свой треклятый смычок, Лукас – гитару, сжимая её гриф крепко и нежно, как девичье запястье, и все возбуждённо захлопали в ладоши.
– Вот и мыс, – вымолвила Жаклин, указывая вперёд и через силу улыбаясь. – Добро пожаловать в «Очарование»!
* * *
Дидье цыкнул на Марка с Лукасом, требуя, чтобы они остались на «Маркизе», покачивавшейся в бухте.
– Мы не свадьбу туда идём гулять, олухи!
– Да пусть бы засранцы шли с нами, – проворчал Грир к немалому его удивлению. – Механический часовой какой-нибудь имеется тут, оглоеды?
– Только швабра, капитан, – виновато отрапортовал Лукас, опасливо косясь на Дидье, и Моран невольно прыснул, вспомнив, как нынешний капитан «Маркизы» в бытность старпомом отсиживался на мачте, спасаясь от разъярённой швабры.
Дидье тоже это вспомнил и усмехнулся:
– Сидите, изобретайте часового, черти.
– Ну, вы скоро там? – нетерпеливо окликнула их Жаклин из спущённой на воду шлюпки.
Наконец-то эта бесконечная ночь пришла к рассвету. Пришвартовав шлюпку к причалу в крохотном заливчике, куда, наверно, и вынес когда-то ручей их с Ивонной кораблик, Дидье соскочил на берег и подал руку Жаклин. Всё в нём бурлило от нетерпения, когда он нёсся вверх по знакомой, как свои пять пальцев, тропинке. Он даже не оборачивался, чтобы узнать, поспевают ли за ним остальные, пока запыхавшаяся Жаклин не ухватила его сзади за рукав:
– Подожди же ты… ты что, забыл? Мисс Дилан…
– Дай ей Бог… – проворчал Дидье, нехотя останавливаясь и пропуская Жаклин вперёд. Он провёл ладонью по лбу и мельком подумал, что его, несмотря на все старания Грира, всё-таки накрывает лихорадка, а потом так же мысленно махнул рукой. Главным сейчас было повидаться с Ивонной и успокоить малышку, а там… он выкарабкается, он же сильный и столько раз выкарабкивался…
Немедля выбросив из головы подобную ерунду, Дидье стал ждать, пока Жаклин зайдет внутрь чёрного хода в особняк, объяснится там с кем-то, – вероятно, с лакеем, – и махнёт ему рукой.
Сильная ладонь Грира опустилась ему на здоровое плечо, и хмурые тёмные глаза проницательно на него посмотрели:
– Тебя лихорадит, парень.
– Patati-patata! – нетерпеливо оскалился Дидье, и Грир бесстрастно проговорил, не выпуская его плеча:
– Что тебе сказала мадам Бланшар? Если ты ещё раз ляпнешь это, она тебя просто убьёт. Так вот, я ей помогу.
Дидье мотнул головой и высвободился, рассеянно бросив:
– Да всё в порядке, кэп, чего вы все…
И стремительно прянул к чёрному ходу, не оборачиваясь.
Жаклин, прижав палец к губам, цепко ухватила его за локоть и повела вверх по лестнице, слабо освещённой пробивавшимися сквозь узкие окна рассветными лучами.
Дидье замер у двери детской, переминаясь с ноги на ногу. Он волновался так, как не волновался перед спальнями чужих жён. Точнее, перед спальнями чужих жён он вообще никогда не волновался. Подумаешь, разъярённый муж с ружьём, эка невидаль! А вот если Ивонна его забыла… если она его просто-напросто испугается… если…
Она не забыла.
И не испугалась.
Маленький тёплый вихрь, пахнущий молоком, путаясь в подоле ночной рубашонки, кинулся ему на шею, мягкие ладошки неловко вцепились в волосы, когда он присел на корточки, и тонкий голосок зашептал прямо в ухо:
– А я знала, я знала, что тебя вовсе не за-са-ди-ли ни в какую тюрьму, потому что ты хороший, и ты вовсе не хотел украсть меня, вот!
…На самом деле он хотел украсть её – прямо сейчас.
…А сушёная грымза всё-таки не сказала Ивонне, что его должны казнить…
…И… чёрт, что же теперь делать-то…
Дидье судорожно вздохнул, продолжая прижимать к себе хрупкое, как веточка, тельце Ивонны и пряча лицо в её шёлковых светлых кудряшках.
Неожиданно ему на плечо легла другая ладонь. Узкая, в перстнях, ладонь его жены.
– Это твой отец, Ивонна, – негромко произнесла Жаклин, тоже присев рядом с ними на корточки.
Святые угодники, да она просто решила его добить!
Или спасти.
– Но ты же говорила, что он старичок и умер! Почему? – изумлённо воскликнула Ивонна, и Дидье наконец через силу усмехнулся, незаметно, как он надеялся, мазнув рукавом по глазам.
– Я… – Жаклин запнулась и беспомощно посмотрела на него.
Дидье проглотил вертевшееся на языке: «Да твоя мама просто забыла», понимая, что тут-то ему и конец придёт, и серьёзно объяснил, глядя в круглые глазищи девчушки:
– Потому что мы только сейчас обвенчались в церкви, малышка.
Ивонна сосредоточенно нахмурила брови, обдумывая услышанное.
– Но только об этом никому нельзя рассказывать, – быстро добавил Дидье, перебирая пальцами её кудряшки. – Это секрет, понимаешь?
Зелёные глаза-блюдца вновь уставились ему в самую душу:
– Это потому что ты пират?
Оторопев, Дидье рывком повернулся к Жаклин, которая уже выпрямилась и стояла у притолоки, глядя на них и едва заметно улыбаясь.
– Да уж, мадам Бланшар, наша дочь пошла в вас, в уме ей не откажешь. – Он снова взглянул на Ивонну. – Именно поэтому. Так уж получилось, малышка. – Дидье глубоко вздохнул и потёр лоб. – И поэтому ещё я не смогу жить тут с тобой и с мамой… и каждый день запускать кораблики в ручье… и кататься верхом… и носить тебя на плечах… и… – Он замолчал, чувствуя, что голос опять вот-вот сорвётся, и встал, держа Ивонну на руках и отчаянно глядя на Жаклин поверх её растрёпанной головы.
– Я придумаю что-нибудь, – откашлявшись, тихо сказала Жаклин. – Чтобы ты мог появляться здесь беспрепятственно и видеться с нею… с нами. Я… тоже хочу этого и придумаю что-нибудь, обещаю. Только вот сейчас тебе надо уходить.
– Да, пора, – хрипло вымолвил Дидье, чувствуя, как бьётся сердечко Ивонны под его ладонью. – Но я скоро вернусь, малышка, и привезу тебе… Господи… – Он крепко зажмурился. – Жаклин, это несправедливо.
– Я знаю, – прошептала та, неловко обнимая его и утыкаясь лбом ему в плечо. – Но я же тебе сказала – я что-нибудь придумаю. Положись на меня и скажи ей, что ты привезёшь ей…
– Щенка! – радостно прокричала Ивонна, и Жаклин застонала, а Дидье с облегчением прыснул:
– Золотые украшения с изумрудами, такими же яркими, как глаза твоей мамы, малышка… ожерелья и браслеты, и… – Он сделал драматическую паузу. – И конечно, щенка. А пока вот… – Он торопливо пошарил по карманам, проклиная себя за то, что не догадался выпросить у Марка с Лукасом какую-нибудь замысловатую финтифлюшку. Ну что же он за отец такой… – А! Вот!
– Ты обезумел, Дидье Бланшар? – грозно осведомилась Жаклин, выдёргивая Ивонну у него из рук и сердито уставившись на целый арсенал в его ладонях.
– А что? – заморгал Дидье, со вздохом отправляя за пояс пистолеты с серебряной насечкой на рукояти. – Ладно, но вот нож-то в ножнах. Им можно вырезать… куклу, и…
– Дидье Бланшар!!
– Ой… – Ивонна вдруг испуганно указала пальчиком на дверь, и оба родителя, как по команде, поглядели туда.
В дверях стояла окаменевшая, словно садовая статуя, мисс Дилан в длинной и даже на вид плотной, как панцирь, ночной сорочке.
– Par ma chandelle verte! – звонко вскричала Ивонна, нарушив всеобщее потрясённое молчание, и тогда все трое уставились уже на неё.
– Я ведь тебя просил не говорить этого вслух! – укоризненно покачал головой Дидье. – Приличные дамы этак не выражаются…. вот и мисс Дилан скажет…
О да, она скажет!
Он рванулся вперёд, вылетая в коридор, и едва успел ухватить гувернантку за плечо. И мельком подумал, что плечо это вовсе не такое уж костлявое, как ему показалось при первом взгляде. И накрепко зажал ей рот ладонью, притискивая её к стене. И проговорил, пристально глядя в её широко распахнувшиеся от ужаса глаза, совсем чёрные:
– Не бойтесь… а, чёрт! – Ему вовсе не хотелось злорадствовать при виде её отчаянного испуга, ему хотелось лишь, чтоб она поняла, что он не мог причинить Ивонне ничего дурного. – Мисс Дилан, она моя дочь, понимаете? – Глаза гувернантки ещё больше округлились, и Дидье, выпуская её, пробормотал почти виновато: – Так получилось, знаете… и… я не держу зла на вас за тогдашнее. Я рад, что вы так хорошо смотрите за Ивонной, учите её всему и всё такое… – Он внимательно посмотрел на гувернантку. Глаза мисс Дилан уже не были испуганными, они становились… строгими. – Я сам шалопай и даже читаю-то с трудом. – Он вдруг улыбнулся, озорно и открыто. – Но я бы не возражал, если б вы взялись меня учить, мисс Дилан.
Теперь он видел, что глаза у неё не чёрные, а серые, вовсе не холодные и не суровые. В них вспыхнуло… смятение?
– Этот плут и непутёвый обормот – мой законный супруг, мисс Дилан, – прозвучал сзади сухой голос Жаклин, и Дидье, взъерошив волосы ладонью, покаянно кивнул. – Отец Ивонны. И я вам обещаю, что обучать его чтению вам не придётся никогда.
– Но это было бы весело… – разочарованно протянула Ивонна, высовываясь из-за двери.
Дидье снова глубоко вздохнул и присел перед ней на корточки:
– Я буду скучать по тебе, малышка, но я скоро вернусь, обещаю. Будь хорошей девочкой, слушайся маму и мисс Дилан.
– И няню, да? – прошептала она, крепко обнимая его за шею.
– Конечно, – согласился Дидье, сморгнув.
– Уложите её, пожалуйста, в постель, мисс Дилан, – властно распорядилась Жаклин. – Я сейчас приду.
Дидье прекрасно понимал, что из него вот-вот вышибут последний дух, и потому ничуть не удивился, когда, едва спустившись следом за ним с лестницы, его жена изо всех сил притиснула его к стене, как он совсем недавно притиснул гувернантку, и зашипела, раздувая ноздри:
– Когда я говорила, что ты свободен, Дидье Бланшар, я не имела в виду, что тебе стоит обольщать наставницу собственного ребёнка в собственном доме! И это что ещё за «par ma chandelle verte»?! Я тебя спрашиваю!
Дидье мог только охнуть от боли, когда она с удовольствием пихнула его ещё раз. И выдавить:
– Я не обольщал. Я объяснял ей…
– И она поняла достаточно, чтобы отныне грезить о тебе, растреклятый болтун, ночами в своей холодной постели! Он хочет научиться читать, надо же!
На сей раз Дидье был настороже и вовремя отклонился от её острого локотка, нацеленного ему в живот. И промямлил:
– Я что-то даже не подумал…
– Пресвятая Дева! – воскликнула Жаклин, внезапно остывая и тоже прислоняясь к стене рядом с ним. – Какой я была бы дурой, если бы согласилась на деле осуществить этот брак! Да я бы спалила дотла своё сердце, вытаскивая тебя из разных постелей, холодных и горячих!
Обернувшись к ней, Дидье посмотрел ей в лицо и поднял было руку, но не решился до неё дотронуться.
– Нет! – так же горячо промолвил он, поймав за цепочку свой серебряный крестик, и поднёс его к губам. – Я никогда бы не нарушил брачных обетов без твоего разрешения, клянусь кровью Христовой. И я был верен Тиш с первой до последней минуты – всё время, пока был вместе с нею. Но ты дала мне свободу, а любви в моём сердце больше нет. И я не хочу её знать. Никогда! Моя свобода мне дороже.
– Но без любви в сердце пусто, – почти неслышно возразила Жаклин. Изумрудные глаза её блестели в полутьме коридора. – Пусто и черно, как в погасшем очаге.
Дидье на миг крепко сжал губы.
– Рatati-patata!
И снова со смехом увернулся от её локтя. А потом, отдышавшись, спросил:
– А что же тогда в твоём сердце, ma puce? И кто? Надеюсь, не я?
– Надейся! – сурово отчеканила Жаклин, сдвинув свои тонкие брови и пронизывающе глядя на него. – Я дала тебе свободу… и я желаю тебе, Дидье Бланшар, чтобы нашёлся кто-то, кто даст тебе любовь! Даже если ты её и не желаешь!
– Рatati-patat! – опять пропел Дидье, чмокая её в щёку и вываливаясь наружу, где он тут же наткнулся на Морана и Грира. Оба они посмотрели на него так, что он сразу понял – всё слышали, ventrebleu!
Да и пусть.
– Фурия! – сочувственно проговорил Моран, нахмурившись.
– Скорее пифия, – спокойно возразил Грир, разглядывая Дидье так, будто видел впервые. – Ну-ка, парень…
Тяжело дыша, Дидье привалился спиной к захлопнувшейся за ним двери и низко опустил голову, понимая, что больше не в состоянии сделать ни шагу.
Vertudieu, за одну эту бесконечную ночку он бежал из тюрьмы, спасся от смерти, женился и повидал свою дочь… Ей-Богу, это было немного слишком!
– Немного слишком, – повторил он заплетавшимся языком, не зная, как объяснить Гриру, что с ним творится.
Но ему не пришлось ничего объяснять.
– Станешь егозить – всыплю, – коротко пообещал Грир, легко взваливая его на плечо. – Командовать на «Маркизе» будешь, а пока заткнись и… отдохни уже.
В голосе его прозвучало что-то вроде усмешки.
Дидье трепыхнулся было, но тут же, мрачно вздохнув, прикрыл и рот, и глаза. Он только немного отдохнёт, правда. Совсем немного.
Впереди ждало столько весёлого.
Столько интересного!
Голова кружилась, мир вокруг покачивался, и это тоже было весело.
Дидье почему-то вспомнил последние слова Жаклин.
Его жена была умницей, но какую же глупость она сказала, patati-patata!
Он не хотел никакой любви. Да она вовсе не была нужна ему!
Он желал побед, драк, песен, сражений и приключений. Вот всё, что ему было нужно, и жизнь раскинулась впереди, словно яркий, жаркий, буйный, пронизанный солнцем сад.
«Чтобы нашёлся кто-то, кто даст тебе любовь… даже если ты её и не желаешь…»
Дидье снова услышал эти слова, будто прозвучавшие совсем рядом. И другие слова, произнесённые несколько часов назад во время свадебной проповеди старым отцом Филиппом.
И он пробормотал одними губами, как молитву:
– Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто…
Тёмные глаза Грира тревожно глянули на Дидье исподлобья:
– Эй, парень, как ты?
– Tres bien, – нетерпеливо мотнул головой Дидье.
Чайки пронзительно вскрикивали, плескалась вода под килем шлюпки.
– Любовь никогда не перестаёт, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится… – хрипло продолжал Дидье, снова закрывая глаза. – Ладно, Господи, давай договоримся… если и впрямь снова хочешь от меня эдакой глупости… то дай мне знать, и я всё приму, клянусь. Приму эту самую любовь.
Налетевший порыв ветра взъерошил ему волосы, пробившийся сквозь тучи солнечный луч коснулся лба, будто тёплые пальцы, волна ударила в борт шлюпки, обдав Дидье колючими брызгами.
И он понял, что слова его услышаны.
