Текст книги "Черная маркиза (СИ)"
Автор книги: Олеся Луконина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)
Он действительно запомнил её навсегда, свою первую – её заливистый грудной смех, гортанные стоны, родинку на точёном, гладком, как шёлк, плече, аромат её кожи и волос, похожий на аромат только что распустившегося цветка. Именно с ней он впервые познал всю красоту, желанность и уязвимость женского тела.
Он молился за Каролину каждую ночь по пути из Квебека.
Потом перестал молиться.
Но не забыл.
* * *
Родная деревушка после Квебека показалась Дидье какой-то убогой, а люди – сумрачными и чересчур немногословными. Хотя, возможно, они были такими всегда, просто раньше ему не с кем было сравнивать своих односельчан.
Почти трёхлетняя Мадлен вмиг его узнала, с радостным визгом кинувшись к нему в руки, и он со смехом подбросил её к самому потолку. Девчушка продолжала визжать и дрыгать ножками, что-то болтая, – крепкая, как розовое яблочко, щекастенькая и сияющая улыбкой. Благодарение Богу, она была жива и здорова, подумал Дидье, прикрывая глаза.
Больше никто из домашних при виде него особой радости не проявил. Возившаяся у очага Адель сдержанно его поприветствовала, остро оглядев с головы до ног, а Инес, лущившая кукурузные початки за дощатым, чисто выскобленным столом, едва глаза на него подняла, что-то невнятно пробормотав. Впрочем, обе чинно поблагодарили его за немудрёные подарки, которые он тут же с улыбкой достал из своего потрёпанного дорожного мешка – затейливо украшенные костяные гребни.
Мачеха всё-таки не преминула сухо попенять пасынку за то, что тот без толку растратил деньги на ненужные побрякушки. Глядя в её замкнутое тонкое лицо под сенью туго завязанного чепца, Дидье невольно сравнил её с Каролиной и печально подумал, что Адель выглядит лет на двадцать старше той, хотя обе женщины были почти ровесницами.
Инес же не стала ему пенять, только поджала губы, но, выходя из кухни, Дидье спиной ощутил её мгновенный цепкий взгляд.
А Мадлен заревела было, видя, что брат опять уходит, но тут же утешилась новым волчком и новой тряпочной куклой.
Дидье нашёл отца и брата в кузне у горна. Те, тоже не отрываясь от дела, просто молча кивнули ему, оглядев так же внимательно, как и мачеха с золовкой.
– Я привёз денег, – пробормотал Дидье, отступая к дверям под этими взглядами.
И правда, Рене щедро выделил ему его долю заработанного ими в Квебеке.
Отец ещё раз кивнул, поворачиваясь к горну, и Дидье, вылетев наружу, с облегчением припустил прочь.
После Квебека его жизнь расцвела новыми красками – днём он работал вместе с Рене, который подрядился латать крышу приходской церкви, а по вечерам пропадал на лужайке за деревней – его охотно приняла в свой круг молодёжь постарше, ранее считавшая его мелюзгой. Неженатые парни и незамужние девки из двух соседних деревушек собирались на этом общинном лугу, чтобы отдохнуть короткой летней порой после тяжкой рабочей страды. И позабавиться, танцуя, зубоскаля и распевая песни чуть ли не до рассвета.
Дидье был страшно рад участвовать в этих забавах, полагая, что старшие приняли его благодаря неистощимому запасу прибауток, песенок и шуточек, которые он притащил из Квебека.
Но однажды за общим ужином мачеха отрывисто и укоризненно выговорила мужу, который, не подымая головы, опустошал свою миску:
– Господин мой, знаешь ли ты, что твой младший сын растрачивает своё время в непотребных и грешных увеселениях? И неужто ты опять не выпорешь его?
Дидье, тоже только что набивший рот рыбным пирогом, едва не поперхнулся и залился румянцем до кончиков ушей.
Франсуа уставился на него, криво улыбаясь, а Инес даже не подняла глаз от тарелки.
Пьер Бланшар, не торопясь, положил на стол свою ложку, буравя Дидье взглядом, и так же неторопливо сказал:
– Ты говоришь об этих… повстречушках молодых петухов и кур на общинном лугу за деревней, Адель? Ты ходишь туда, Дидье? Отвечай.
Дидье неопределённо мотнул головой и кое-как выдавил:
– Да.
Он хотел оправдаться, добавив, что он просто вместе с другими парнями поддразнивает девушек да распевает песенки, пусть и не совсем богоугодные, но проглотил язык, увидев, как отец тяжело подымается из-за стола. Душа у него враз ушла в пятки.
– В конюшню! – кивнув ему на дверь, коротко распорядился Пьер и, не оборачиваясь, направился к выходу.
Дидье кое-как выбрался из-за стола и побрёл за ним под торжествующим взором Адели и сочувственным – Франсуа.
Инес так и не подняла глаз от скатерти, а Мадлен, не обращая ни на кого внимания, что-то тоненько напевала своей новой кукле, сидя у очага рядом с мирно дремлющей белой кошкой.
Дидье прислушался – и узнал колыбельную, которую он сам пел сестрёнке когда-то.
А ему её пела мать.
Даниэль.
Подходя к отцу, молча ждавшему в полумраке конюшни, Дидье уже не собирался оправдываться. И просить о пощаде – тоже. В горле у него пересохло, сердце болезненно билось, но он знал, что не сделал ничего дурного, видит Бог, ничего.
И оправдываться ему было не в чем.
Он прикусил губу, чтоб не вскрикнуть, когда жёсткие пальцы отца сгребли в горсть его вихры и встряхнули, вынуждая поднять голову.
– Адель права, я слишком мягок с тобой, парень, – почти с сожалением проговорил Пьер. – Я ни разу в жизни не порол тебя… – Он помолчал несколько томительно долгих мгновений и разжал пальцы. – И сейчас не могу. Даниэль не простит мне.
Он снова помолчал, исподлобья глядя на сына, а потом произнёс с глухим смешком:
– А насчёт этих повстречушек на поляне… В Квебеке ты познал женщину, Дидье?
Во все глаза уставившись на отца, Дидье прохрипел:
– Да.
– Пока кобель не познал суку и не развязан, он спокоен, – бесстрастно продолжал Пьер. – Но как только он развязался, у него под хвостом будто костёр загорается. Если о тебе и о какой-нибудь сучке пойдут толки, я немедля женю тебя на ней, Дидье.
Дидье замотал головой яростно и отчаянно и выкрикнул, задохнувшись от обиды:
– Я человек, не кобель!
Ему уже было всё равно, выпорет его отец или нет – несправедливость сказанных только что слов жгла ему сердце.
– Пойдёшь к кюре Гийому, исповедуешься и получишь свою епитимью, – жёстко оборвал его Пьер. – И помни, что я сказал тебе.
Легонько отпихнув сына, он вышел из конюшни, а Дидье с размаху сел в груду соломы на полу и запустил пятерню в волосы. Старый мерин по кличке Цветок, высунувшись из своего денника, удивлённо фыркнул прямо ему в макушку, и Дидье, подняв руку, рассеянно погладил его тёплые и бархатистые, как брюшко новорождённого щенка, ноздри.
Отец был прав в одном – познав женщину, он теперь не мог не думать о том, какое воистину райское блаженство дарит мужчине женское тело. Не мог забыть, что каждая женщина носит под одеждой рай, какой подарила Адаму праматерь Ева – точёную округлость бёдер, упругость грудей, манящий жар лона…
Просто не мог, и всё тут.
Так же, как не мог не замечать теперь тех откровенных взглядов, которые начали бросать на него девки и бабы. В их глазах он перестал быть мальчиком, а стал мужчиной. И ему, конечно же, льстили эти взгляды, без слов говорившие простое и ясное «хочу».
Но ему и в самом страшном сне не могло померещиться, что его захочет жена его брата Франсуа.
Инес.
* * *
Инес Бланшар, жена Франсуа, согревавшая ему постель, будущая мать его детей, иногда казалась глухонемой, столь редко она произносила хоть слово в присутствии свекра и деверя, лишь изредка вскидывая свои огромные тёмно-синие глаза, почти чёрные на бледном лице. Всё, что Дидье знал о ней – она безропотно выполняла всю работу по дому и в огороде, а также помогала его мачехе возиться с малышкой Мадлен: с удовольствием или без, этого нельзя было определить по её всегда бесстрастному узкому лицу.
Слово «удовольствие», впрочем, было последним, которое пришло бы в голову Дидье при взгляде на жену брата.
Как-то ранним утром он восседал на крыше старого сарая, взявшись её подлатать. Дом Франсуа и Инес пока что так и стоял недостроенным, и Дидье никак не решался спросить у брата, почему тот вдруг забросил строительство, не возведя даже четвёртой стены. Он чинил стропила сарая и распевал во всё горло какую-то залихватскую песенку, глядя, как ласточки выпархивают из-под стрехи. Эти маленькие дурочки, видать, решили, что он подбирается к их гнездовью.
– Эй, глупышки, вы чего испугались? – весело окликнул их Дидье, свешиваясь вниз, чтобы заглянуть под стреху. – Я не трону…
Он осекся, встретившись взглядом с бездонными немигающими глазами Инес Бланшар, и даже дышать перестал. Та стояла прямо под ним и смотрела на него – без единого слова, без улыбки. И от почему-то почувствовал себя так неловко под этим взглядом, будто был… голым.
Он машинально потянулся рукой к вороту своей распахнутой рубахи, но Инес, блеснув глазами, уже исчезла, как будто её и не было.
На другой день Дидье столкнулся с ней в полутёмных сенях дома и учтиво посторонился, пропуская её к выходу. Но застыл, когда её горячая ладонь вдруг властно чиркнула по его спине от лопаток до поясницы и ниже – словно кресалом о кремень, рассыпая снопы искр. Он обернулся и распахнул глаза, неверяще, потрясённо на неё уставившись. И вновь сам себе не поверил – она улыбалась.
Улыбалась!
Вызывающе, торжествующе, маняще.
Похотливо.
Облизнув враз пересохшие губы, он кинулся в дом, не оглядываясь.
И скорее угадал, чем услышал позади себя её тихий смешок.
По своей обычной привычке до конца открещиваться от всего плохого, Дидье сперва решил, что это всё ему примстилось… или что прикосновение в сенях было нечаянным – и при этом изо всех сил старался избегал Инес.
Но та буквально охотилась за ним, как кошка за мышонком – подстерегая то там, то сям, пытаясь вновь огладить его, ущипнуть, вцепиться ногтями в плечо или в шею, дёрнуть за волосы, пока он уворачивался, не смея прикоснуться к ней даже для того, чтобы оттолкнуть.
Как-то она явилась в коровник, где Дидье чистил стойло недавно отелившейся трёхлетки Ночки, и встала в дверях, загораживая выход. Он почувствовал её взгляд, ползущий скользким слизнем по его враз заледеневшей спине, медленно обернулся и машинально утёр ладонью взмокший лоб. И хрипло взмолился не своим голосом:
– Инес, Бога ради! Ты же моя сестра!
А та всё так же торжествующе улыбалась его смятению, будто играя с ним, пока со двора не донёсся резкий повелительный оклик мачехи:
– Инес! Где ты?
Она в последний раз просверлила Дидье взглядом и скрылась. А он тяжело оперся на вилы, едва переводя дыхание и чувствуя, как трясутся коленки, а низ живота при воспоминании об этом требовательном взгляде сводит предательской жаркой судорогой.
Его тело возжелало её, жену брата, вопреки голосу рассудка и сердца.
И ему невыносимо захотелось дать ей то, чего она добивалась. Повалив её тут же на солому и задрав ей юбку выше белых бёдер… либо вогнать ей в грудь острия вил, рукоятку которых он судорожно сжимал во вспотевшей ладони, и пригвоздить её к полу, как гадюку.
Боже милосердный, да что за дьяволовы наущения!
Дидье отшвырнул вилы, со звоном брякнувшиеся на пол, и выскочил из конюшни.
Так неожиданно жизнь Дидье в родном доме превратилась в сущий ад. Он никому не мог рассказать о том, что происходило между ним и золовкой – это было столь же унизительно для него, сколь опасно для Инес. Дидье понимал, что Франсуа запросто может свернуть жене шею своими руками молотобойца. За собственную шею Дидье не опасался, так как не совершил ничего дурного. Но он не мог допустить, чтобы женщина, слабая женщина пострадала из-за него. Хватало и того, что из-за него будто лишилась рассудка.
Выхода не было.
Как бы он сейчас хотел схватить себя, пятнадцатилетнего, за плечи, встряхнуть и заорать прямо в лицо:
– Беги отсюда! Беги, проклятущий ты дурак! Спасайся, пока не поздно!
Но спасти себя тогдашнего он никак не мог.
* * *
«Разящий», как понимал Грир, шёл буквально на хвосте у «Маркизы», оказываясь всего на сутки-двое позже неё в тех же портах, что и Дидье, и это была исключительно заслуга Морана.
Один его стервец будто чуял другого, как гончая чует лису, вот о чём с угрюмой усмешкой размышлял Грир, расхаживая по мостику фрегата. И, конечно, как только он подумал об этом, его канонир оказался тут как тут, взлетев на мостик и уставившись на капитана – хмуро и выжидательно.
Так, как он всегда смотрел.
И совершенно неожиданно этот взгляд взбесил Грира чуть ли не до красных кругов перед глазами. Мгновенно развернувшись, он шагнул к Морану, который, черти бы его драли, даже не подумал попятиться. Да какое там попятиться – и бровью не повёл! Так и обжигал его своими отчаянными глазами, облокотившись на планшир даже с какой-то наглой развальцей.
Грир заставил себя опустить руку и разжать пальцы, вцепившиеся было в батистовую рубаху мальчишки.
– Ты чего ждёшь? – поинтересовался он почти ласково, не отводя взгляда от этих синющих упрямых глаз.
– Жду, когда мы догоним «Маркизу», – без запинки отозвался Моран, вздёрнув подбородок.
– А от меня чего ждешь? – всё тем же вкрадчивым шёпотом осведомился Грир.
Канонир молчал, наконец-то отведя взгляд.
«То-то же», – довольно подумал Грир и тоже умолк. Терпения ему было не занимать, и он совершенно невозмутимо и с удовольствием рассматривал чуть побледневшее тонкое лицо Морана, пока мальчишка не выдержал и снова не полыхнул глазищами:
– Да ничего я не жду!
– И правильно делаешь, – легко и с одобрением кивнул Грир. И даже провёл по его острой скуле костяшками пальцев, от чего парень отшатнулся. – Потому что ты ничего и не дождёшься. – Он выдержал долгую, очень долгую паузу и проговорил, подчёркивая каждое слово. – Пока сам не попросишь.
Как он и ожидал, Моран взвился до самых небес, будто Грир ткнул ему в лицо пылающим факелом:
– Что?! Что ты сказал?!
– Повторить? – со всей любезностью осведомился Грир, чуть наклоняя голову и продолжая внимательно разглядывать своего канонира.
– Чтобы я? Попросил? – продолжал бушевать тот. – Да скорей… скорей… – Он даже захлебнулся, яростно подыскивая слова.
– Скорее ад замёрзнет, я понял, – устало вымолвил Грир, отступая в сторону. Он и вправду ощутил вдруг давящую усталость. И грусть. – Что ж, я сказал, ты услышал. Я подожду. Я умею ждать. Ступай.
– Но… – Моран растерянно моргнул, разжимая кулаки. Весь его пыл как-то сразу угас, в глазах заметалось смятение.
– Ступай, – повторил Грир, отвернувшись, и дождался, когда за его спиной затихнут стремительные шаги канонира.
Потом сам облокотился на планшир.
Устье реки Святого Лаврентия лежало прямо по курсу «Разящего». С рассветом надо было пристать к берегу и поискать здешнего лоцмана, чтоб не сесть на мель.
Грир не знал, что там было на душе у Дидье Бланшара, и что задумал этот шалопай.
Но он твёрдо знал, что готов драться за него, если потребуется, хоть со всей Новой Францией.
– Nombril de Belzebuth! – выпалил Грир любимое ругательство Дидье и тихо рассмеялся.
Часть 6. Мадлен
– Nombril de Belzebuth! – пробормотал Дидье Бланшар, откидывая скрипнувшую крышку окованного железом сундука из морёного дуба.
Всё-таки Грир с Мораном не зря вынудили его купить попугайские тряпки перед губернаторским балом. Теперь он не мог этого не признать.
«Ты стал капитаном», – строго сказал тогда Грир, взглянув на него в упор своими непроницаемыми тёмными, как омуты, глазами, и, проклятие, оказался прав.
Как обычно.
Дидье глубоко вздохнул, рассеянно ероша вихры.
Да, он стал капитаном «Маркизы» и должен был нынче предстать перед односельчанами и родными как капитан, а не как оборванец, бродяга с большой дороги.
Дидье оделся так тщательно, как только мог без большого зеркала и чужой помощи. Невольно ухмыльнулся, вспомнив куаферские ухватки ворчавшего Морана, и решительно высунулся из каюты:
– Эй, Кэл, Сэмми! Подите-ка сюда, вы, бездельники!
Раздался топот босых пяток по палубе, и, взглянув на огорошенные физиономии своих новых матросов, Дидье удовлетворённо хмыкнул, безмерно довольный произведённым впечатлением. Ворот клятого серебристого камзола резал шею похлеще пеньковой верёвки, – и даже шёлковый платок не спасал, – вычурная вышивка царапалась и кололась, манжеты кандалами охватывали запястья. Про кюлоты и чулки с туфлями и поминать не следовало, как про дьяволово измышление… но все эти адовы муки того стоили.
Дидье лихо нахлобучил белую с серебром треуголку, прицепил к голубой расшитой перевязи шпагу и гаркнул:
– Чего застыли, le tabarnac de salaud! К пушкам!
– Есть, капитан! – в один голос проорали Кэл и Сэм, и их пятки вновь пробарабанили по палубе.
А Дидье подошёл к борту «Маркизы» и чуть дрогнувшей рукой навёл подзорную трубу на зелёный берег, где в синевших прохладных сумерках виднелась пристань и деревушка в три сотни дворов – убогое, проклятое, единственно родное на всей земле место.
Красную крышу своего дома, стоящего на отшибе рядом с кузницей, и флюгер на этой крыше – жестяного блестящего петушка – он тоже увидел.
Он сам когда-то прилаживал туда этого петушка, и – глядите-ка! – тот до сих пор бойко вертелся на ветру.
А вон и церквушка с устремлённым к сумрачному предгрозовому небу шпилем. Он помогал кровельщику Рене чинить это шпиль.
А вот и кладбище возле церкви – ряды могильных крестов, под одним из которых спит его мать.
Дидье плотно стиснул губы и махнул рукой Кэлу, беспокойно высунувшемуся из трюма.
Пушка «Маркизы» рявкнула страшно, коротко и неумолимо, и Дидье на мгновенье оглох.
Сэмми навёл пушечное жерло как раз туда, куда он указал – меж двух сосен на пригорке.
С этого пригорка все деревенские мальчишки зимой катались на ледянках…
Столб дыма и земли взвился вверх, и после мига оглушительной тишины стало слышно, как залились паническим лаем собаки и суматошно засуетились, загомонили люди.
Его односельчане, его соседи.
Его родня.
Хотя навряд ли его отец и брат стали бы суетиться пред лицом опасности, – подумал Дидье с внезапной гордостью. Бланшары не из таких.
Живы ли они ещё? Здесь ли они? Здесь ли Инес и Адель?
И Мадлен.
Малышка Мадлен.
Дидье поймал себя на том, что лихорадочно ищет глазами родных среди смятенно толкущихся на берегу людей.
Но его семьи там не было. Более того, все лица – перепуганные, злые, растерянные – были ему совершенно незнакомы. Он никого не мог узнать, как ни вглядывался.
Что ж, те мальчишки, с которыми он приятельствовал сопляком, просто-напросто выросли, а старики, такие, как мастер Рене или кюре Гийом, должно быть, померли, par ma chandelle verte!
Ведь прошло уже восемь лет со дня его ухода.
Его изгнания.
До боли сцепив руки за спиной и наклонив голову, Дидье угрюмо глядел, как к деревянной пристани торопливо спускаются трое – женщина, придерживающая обеими руками длинную тёмную юбку, и двое крепких мужчин. С ружьями.
Все они тоже были ему незнакомы.
– Что ж, сейчас и познакомимся, tabarnac de calice! – пробормотал Дидье, вызывающе сощурив глаза.
Сердце у него так отчаянно ныло, словно его сжимала в кулаке чья-то беспощадная ладонь.
Не чья-то.
Его собственная.
* * *
Женщина в тёмном одеянии и накинутом поверх него шерстяном плаще, – вечера и ночи в Квебеке даже летом были холодными, – оказалась Жозефиной Сорель, старейшиной селения. Пристально рассматривая её тонкое строгое лицо, по которому невозможно было угадать её возраст, Дидье подумал про себя, что времена воистину меняются – восемь лет назад он и вообразить не мог, что во главе его родной деревни встанет женщина!
Его внимательный изучающий взгляд её не смутил – она лишь сдвинула тёмные брови, отвечая ему столь же пытливым пронизывающим взором.
– А где старик Вилар? Умер? – отрывисто спросил Дидье.
Реми Вилар был прежним старейшиной, суровым и неразговорчивым, очень похожим на кюре Гийома, вместе с которым он неусыпно и беспощадно правил своей маленькой покорной общиной.
– Как и отец Гийом, – помедлив, кивнула Жозефина, будто угадав его мысли. – Два года назад.
Дидье тоже кивнул, принимая этот ответ.
В его капитанской каюте они были вдвоём – сопровождавшие Жозефину парни остались на палубе «Маркизы» под бдительным присмотром Сэма и Кэла. Одного из прибывших Дидье всё-таки узнал – это был Симон Готье, сын мясника, его ровесник, с которым они когда-то вместе играли, дрались и дразнили девушек. Симон тоже наверняка узнал блудного сына семьи Бланшаров, но виду не подал.
– Чего вы от нас хотите, капитан Бланшар? – резко и без обиняков спросила Жозефина, откидывая со лба прядь тёмно-русых волос. Чепца она, видать, не признавала, и это тоже было совершенно необычным для родимой деревушки – чтоб женщина вышла на люди с непокрытой головой! Отец Гийом наложил бы немалую епитимью на эдакую развратницу.
Вновь встретив острый взгляд Жозефины, Дидье криво усмехнулся, но ничего не ответил.
Сам того не замечая, он следовал обычаям капитана «Разящего» – прежде чем нанести удар, Эдвард Грир всегда заставлял противника суетиться и дёргаться, сам оставаясь каменно-спокойным.
Сейчас эта стройная горделивая женщина была его, Дидье, противником.
Хотя с женщинами он раньше никогда не сражался, предпочитая уступать. Или, что чаще всего, побеждать их совсем другим оружием.
Дидье опять усмехнулся, забавляясь её замешательством.
– Вы ведь прибыли сюда не для того, чтобы броситься в объятия семьи и устроить пирушку в честь своего возвращения? – так и не дождавшись его ответа, язвительно осведомилась Жозефина. – Ваш пушечный выстрел… салютом не был.
Голос её против воли дрогнул.
«Да она любит эту деревню!» – с удивлением подумал Дидье и не спеша кивнул:
– Это военная экспедиция, мадам, и она уже началась. И, кроме того, – он сощурися, – в притче Спасителя нашего вовсе не блудный сын заколол упитанного тельца и устроил пирушку, а его отец.
– Вы даже не спрашиваете, жив ли ваш отец, – горячо воскликнула женщина, не сводя с него своих чуть раскосых тёмных глаз, и Дидье опять некстати подумал, что в её жилах наверняка течёт немало индейской крови. – Жива ли ваша семья!
Дидье легко пожал плечами и так же легко отозвался:
– Не спрашиваю. Но если это так волнует вас… скажите мне.
Полные губы Жозефины гневно поджались, но больше она ничем не выказала своего негодования.
– Господь хранил вашу семью, капитан Бланшар, – ровно произнесла она, и Дидье незаметно перевёл дыхание. – Лишь ваша золовка, Инес Бланшар, жена вашего брата Франсуа, скончалась от болотной лихорадки три года назад. Все остальные ваши родственники живы и здоровы. Ваш брат больше не женился. Его жена осталась бесплодной, и он по-прежнему живёт вместе с вашим отцом и мачехой. Как и ваша сестра Мадлен.
Итак, Инес умерла.
Что ж…
Дидье медленно кивнул в знак того, что услышал и понял.
Жозефина помолчала, видимо, ожидая от него ещё какой-то реакции, но так и не дождалась. И запальчиво бросила:
– Скажите же, чего вы хотите!
О, Жозефина Сорель поистине была страстной женщиной.
– Вы замужем, мадам? – внезапно спросил Дидье с искренним интересом. И продолжал, даже не удосужившись услышать ответ: – Думаю, что нет. Мужчина нипочём не допустит, чтобы над ним верховодила женщина. Вы одиноки, и ваша семья – вот эта община.
Жозефина на миг опустила длинные тёмные ресницы, из-под которых упрямым огнём блеснули её раскосые глаза.
– Что ж, вы правы, – бесстрастно ответила она. – Община избрала меня старейшиной, потому что я обладаю некоторыми… способностями, и я приняла эту честь. И отвечаю за благоденствие этой деревни, так же как и за благоденствие вашей собственной семьи, капитан.
Дидье лениво поднял бровь, забавляясь и опять же не замечая того, что копирует обычные манеры Грира:
– Способности? Какие же это способности, мадам, если не секрет?
– Всемилостивый Господь сподобил меня исцелять людей, капитан, – после некоторого раздумья спокойно пояснила Жозефина, сцепив перед собой тонкие смуглые руки.
– Во-от как? – хмыкнул Дидье. – Отец Гийом сказал бы, что вы ведьма, мадам, и повелел бы выгнать вас вон из деревни, вываляв перед этим в смоле и в перьях.
– Он умер, – проронила Жозефина с ледяной улыбкой, и Дидье тихонько рассмеялся:
– В вас ни на грош нет христианского смирения, верно, мадам?
– Так же, как и в тебе, мальчишка! – крикнула она, прожигая его яростным взглядом. – Как ты смеешь раздевать меня своими бесстыжими глазами?! Я знаю, из-за чего тебя изгнала твоя семья и деревня, Дидье Бланшар!
– Я сам ушёл, – ровно отозвался Дидье, но Жозефина уже не слушала. Гневные обвинения так и рвались с её уст.
– Я презираю таких, как ты! Ты самовлюблённый щенок, который привык вытворять то, что ему заблагорассудится! Ты не был здесь много лет, и твоя семья тебя не интересовала! Чего же ты хочешь от нас теперь? Доказать, как ты могуч? – Голос её вдруг опять сорвался. – Твоя проклятая пушка изувечила наш пригорок!
Ventrebleu!
Она умела больно жалить, эта женщина. Похуже целого роя ос.
И она действительно любила эту деревню.
Наклонив непокрытую голову, Дидье сдержанно проговорил:
– Вы вольны думать обо мне всё, что вам угодно, мадам. Да, я не был здесь восемь лет. С того пригорка я когда-то катался на санках. И скажите спасибо, что я не приказал своим людям целиться по церковной колокольне. Для меня, в отличие от вас, здесь нет ничего святого или дорогого. Кроме моей сестры Мадлен, из-за которой я сюда и пришёл.
В каюте воцарилась тяжкая, давящая тишина. А потом Жозефина воскликнула, криво усмехнувшись:
– Вот оно что… Ты же пират! Висельник! Распутник! Ты ни одной юбки не пропускаешь! Кто же доверит тебе девочку?
– Возможно, вы, мадам? – подняв бровь, спокойно предположил Дидье. – Иначе ваша колокольня, как пить дать, отведает ядер из моих пушек. – Он помолчал и добавил уже мягче, взглянув в её побледневшее лицо: – Вы сказали, что знаете, как я уходил отсюда, мадам. Я вернулся и вынужден действовать так, как сейчас, чтобы получить возможность хотя бы поговорить с Мадлен. Если б я пришёл с миром, мне не позволили бы даже на минуту увидеть её.
– Это право вашей семьи, – отрезала Жозефина.
– Поэтому вы, мадам, побеседуете с моей семьёй и убедите их дать мне разрешение увидеться с Мадлен, – всё так же мягко, но непреклонно произнёс Дидье. Он ненавидел давить на людей, особенно на женщин, но у него просто не оставалось иного выбора. – И если она захочет, я увезу её отсюда. – Он вскинул руку, обрывая протестующий возглас Жозефины. – Я буду ждать вашего ответа до утра, мадам, а если не дождусь, открою огонь по церкви, уж не взыщите. И не вздумайте посылать кого-нибудь брать «Маркизу» штурмом. Мы будем начеку, так что вам нет смысла глупо жертвовать членами своей драгоценной общины. И… знаете что ещё? – Он почти весело усмехнулся, сделав над собой усилие, и вкрадчиво закончил: – Вашу юбку я, так и быть, пропущу.
Не сказав в ответ ни слова, Жозефина ещё раз смерила его острым взглядом, а потом резко повернулась и шагнула прочь из каюты, брезгливо подобрав пресловутую юбку кончиками смуглых пальцев.
Будто боялась испачкаться.
Дидье услышал её повелительный голос, приказывающий сопровождавшим её парням спускаться в лодку.
Он сел за стол и устало опустил голову на скрещённые руки, упершись в них лбом.
Распутник.
Висельник.
Самовлюблённый щенок.
Дидье поднял голову и потёр ладонями лицо.
Как же точно она его описала.
Он именно таков.
Patati-patata!
* * *
«Разящий» мирно покачивался на волнах в устье реки Святого Лаврентия, там, где желтоватая пресная вода смешивалась с солёной и прозрачно-бирюзовой морской водой. Моран, сумрачно косясь на Грира, сам вызвался поискать на берегу лоцмана из местных, и Грир ему не препятствовал. Пусть мальчишка доказывает ему и себе собственную деловую сметку в своё удовольствие.
Капитан «Разящего» скупо улыбнулся, глядя, как к борту фрегата приближается маленькая шлюпка с Мораном и предполагаемым лоцманом на борту. Нахохлившийся угрюмый Моран страшно напоминал Гриру сердитого воробья, но упаси Боже было сказать ему об этом – заклюёт ведь насмерть!
От этой крамольной мысли Грир ещё пуще развеселился.
Хотя поводов для веселья, прямо сказать, было немного.
Со времени последнего откровенного разговора, когда Грир непреклонно сообщил парню, что отныне прикоснётся к нему, только если тот сам его об этом попросит, они лишнего слова друг другу не сказали. Добровольный целибат давался Гриру не так уж и легко, но он утешал себя мыслью о том, что безруким-то калекам живётся ещё труднее.
Моран тоже не был безруким, но явно страдал бессонницей, о чём свидетельствовали предательские круги под его лихорадочно горящими синими глазами. Но упрямец явно не собирался сдаваться.
Это раздражало Грира столь же сильно, сколь возбуждало и умиляло. Ему так и хотелось притиснуть стервеца к планширу, пусть даже на глазах всего экипажа, и впиваться губами в припухший упрямый рот, пока тот наконец не запросит пощады.
Но он, чёрт побери, дал себе и ему слово и вынужден был его держать.
Тем временем второй его стервец был уже где-то совсем рядышком. В гаванях, куда заходил «Разящий», Гриру сообщали, что видели «Маркизу» три дня… два дня… день назад.
Грир не знал, что станет делать, настигнув наконец Дидье Бланшара, но совершенно точно знал, что капитану «Маркизы» отчаянно требуется его помощь.
Прямо сейчас.
– Поднять якорь! – зычно скомандовал Грир, едва дождавшись, пока шлюпку, на которой пришвартовались Моран и лоцман, втащат на борт.
Надо было торопиться.
* * *
На рассвете следующего дня к борту «Маркизы» подплыл чернявый, как галчонок, мальчишка на плотике, – на таких вертящихся в воде юрких плотиках не раз плавал в детстве сам Дидье, – и, запрокинув голову, тонко прокричал, что капитана Бланшара ждут в доме его отца нынче же в полдень. И, не дожидаясь ответа, поспешно налёг на свой шест.
Ровно в полдень Дидье, который не спал и не ел больше суток, прицепил к поясу, кроме шпаги, ещё и пару пистолетов и прыгнул в самоходную шлюпку. Он строго-настрого приказал Сэму и Кэлу не спускать глаз с берега, но огня без его приказа не открывать, что бы ни происходило там, на берегу.
Дидье твёрдо знал, что если даже Жозефина Сорель подстроила ему ловушку, его смерть или увечья не стоят гибели его деревни.
Но больше никто не должен был об этом знать.
Запретив себе думать о чём бы то ни было, кроме предстоявшего разговора, Дидье выбрался из шлюпки на шаткие деревянные мостки пристани, поймав канат, брошенный ему давешним мальчишкой, и отправил шлюпку обратно на «Маркизу». Он усмехнулся, заметив изумлённо округлившиеся глаза этого галчонка, увидевшего, как шлюпка сама собой, без людей, руля и паруса, послушно плывёт назад к кораблю.
Дидье подмигнул мальчишке, швырнул ему серебряную монетку и легко взлетел на знакомый пригорок.
Интересно, как там Лукас с Марком… Моран… Грир…
Дело, которое Дидье предстояло сейчас сделать, он должен был сделать один.
