Текст книги "Черная маркиза (СИ)"
Автор книги: Олеся Луконина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)
Часть 4. Галеон
Позади остались ярко горящие костры, и осточертевшее пиликанье виол, и людской гам, взрывы смеха – благодарение Богу, всё, всё это хмельное, шальное, виноградное безумие осталось позади.
Как и Дидье Бланшар.
Море размеренно и безмятежно накатывалось на берег и отступало, волна за волной, оставляя на гальке кружевную пену и легонько покачивая пришвартованные к причалу шлюпки.
А в душе у Грира бушевал ураган.
Плюнув на все чудо-механизмы близнецов, он рывком вставил вёсла в уключины одной из шлюпок и принялся грести к «Разящему» так яростно, что даже механизму наверняка было бы трудно с ним тягаться. Грир ловил на себе бросаемые исподлобья угрюмые взгляды Морана, неподвижно застывшего на носу лодки, и так же мрачно усмехался углом крепко сжатого рта. Тяжёлое злое возбуждение, нахлынувшее на него там, возле проклятой бочки, требовало выхода, и немедленного.
Грир прекрасно знал, что Моран это понимает. Мальчишка был напряжён, как тетива арбалета, как струна треклятой виолы, но в синих его глазах Грир не видел и тени страха, лишь вызов, да такое же тёмное вожделение.
Если бы cтервец хоть раз опустил перед ним эти упрямые глаза, сдаваясь на его милость!
Если бы хоть раз дал понять, что нуждается в его милости, в его… ласке!
В ласке?!
Проклятье, да если бы Гриру вздумалось приласкать Морана, тот бы просто-напросто руку ему откусил!
Если б сперва со смеху не лопнул, увидев такую его непонятную, непростительную бабью слабость.
Грир был твёрдо уверен, что Моран всегда ждал от него того же, что и в первую их ночь – что Грир будет брать его, ломая. Принуждать. Распинать на койке, с наслаждением слушая, как стоны боли переходят в стоны похоти.
Да, мальчишка всегда ждал от него только этого, поэтому и нарывался до последнего.
И Грир ни разу не заставил его ждать слишком уж долго.
Кровь Христова, да если бы эти синие глаза хоть раз взглянули на него, Эдварда Грира, так, как они смотрели сегодня на Дидье Бланшара!
Ох, Дидье…
Грир стиснул зубы и снова поймал на себе вызывающий взгляд Морана. Стервец будто мысли его читал!
Свирепо выругавшись себе под нос, Грир причалил к борту «Разящего» и на сей раз не отказался от помощи рычагов, поднимающих шлюпку наверх.
Палуба была пуста. Даже часовые удрали на берег – воистину детская беспечность экипажа «Маркизы» была заразной, как чума!
Не удержавшись, Грир с силой саданул кулаком по планширу и мрачно повернулся, наблюдая, как Моран легко перемахивает через борт – тонкой и гибкой тенью.
Будто танцуя.
Надо поскорее отправиться к чёртовой матери – в свою каюту, остаться там наедине с бутылкой рома и…
– Иди уже напейся и остынь, – бросил Моран, всё с тем же вызовом прожигая его глазами – насквозь, до костей и требухи. – И подрочи на Ди… раз тебе всё равно не видать его, как своих ушей.
«Ну почему ты просто не убрался молча прочь, щенок? – тоскливо подумал Грир, одним ударом сбив его с ног. А потом поднял с палубы за шиворот и толкнул впереди себя – в каюту. – Ну почему, чёрт тебя раздери?!»
* * *
Утром капитан «Разящего» тысячу раз пожалел о том, что вообще родился на свет Божий. К адской головной боли, раскалывавшей ему череп, будто индейский томагавк, прибавлялось отвратительное чувство вины, горячей жёлчью разъедавшее душу.
И деться от этого чувства было совершенно некуда.
Кое-как разлепив запухшие веки, Грир с тоской оглядел пустую, провонявшую сивухой и похотью каюту и длинно выругался.
Не помогло.
Вот томагавк гурона – тот действительно помог бы. Раз и навсегда.
Грир еле-еле сполз с койки, пошатываясь, вывалился на палубу, отлил за борт и хмуро осмотрелся по сторонам.
Мелкая зыбь тошнотворно покачивала «Разящий», рассветные лучи солнца нестерпимо резали глаза, суки-чайки плюхались на воду с хриплыми воплями, да ещё и охорашивались при этом, как бабы, а деревушка на берегу, чтоб ей провалиться, будто вымерла после буйной пьяной ночи – даже собаки не лаяли.
Тоже пьяные небось.
И на борту «Разящего» было тихо, как на погосте.
Моран где-то растворился, слава Всевышнему.
А забубённая команда фрегата, видать, ударилась в загул, совершенно забыв о своих прямых обязанностях. Как и команда «Маркизы».
Грир поразмыслил над тем, не вздёрнуть ли ему самолично каждого третьего, когда паршивцы наконец соизволят вернуться на борт. Или, что ещё лучше, каждого второго. Чтоб оставшимся поганцам, включая экипаж «Маркизы», впредь было неповадно… неповадно…
Он закрыл глаза и снова тоскливо выругался.
И тут где-то на юте раздался невнятный шум. Вроде как плеск вёсел и чьи-то приглушенные голоса.
Проклятущие раздолбаи вернулись? Да нет, они бы драли глотки похлеще, чем крачки на гнездовье. Тогда кого там черти принесли?
Мимолётно пожалев, что при нём нет ни ножа, ни пистолета, Грир направился на ют, бесшумно ступая босыми ногами по палубе и чутко прислушиваясь.
Не доходя до юта, он внезапно замер.
Моран, стоя у борта, протягивал кому-то руку, помогая вскарабкаться наверх.
Дидье.
Да быть не может!
– Ты что… с «Маркизы», что ли? Ты разве не на берегу заночевал? – запинаясь, спросил Моран, изумлённый не менее Грира.
– На «Маркизе» ночевал, ага, – безмятежно отозвался Дидье, проводя пятернёй по своим вихрам и смешливо сморщив нос.
Прохвост был свеж, как огурчик, и бодр, как скворец. Будто это и не он вчера упился вусмерть и свалился возле бочки с вином, нетерпеливо дожидаясь, когда его подберёт какая-нибудь лахудра.
– Ну, а эта, как её… – Моран помедлил, нахмурившись. Его мысли двигались в том же направлении, что и мысли Грира. – Аделина?
– Ангелина, – мягко поправил Дидье и, беспечно щурясь на солнце, повёл плечом. – Ночевала в своей постели, nombril de Belzebuth! Или в чужой, откуда мне знать, garГon?
На нём была обычная заношенная моряцкая фуфайка и латаные-перелатаные штаны – никаких свежеотстиранных Ангелиной рубах и вправду не наблюдалось.
Грир поймал себя на том, что облегчённо переводит дух.
– Я сегодня и на ноги не встал бы, – добавил Дидье серьёзно, – если б вчера сразу же не добрался до «Маркизы» и не влез бы под кипяток в нашей баньке.
– Кипято-ок? – так и охнул Моран.
– Ну почти, – широко улыбнулся Дидье, и эта улыбка, будто в зеркале, отразилась на бледном лице Морана.
Перестав улыбаться, Дидье вдруг внимательно вгляделся в это лицо, и канонир ответил ему сумрачным вызывающим взглядом.
Тоскливым взглядом.
Грир едва не зажмурился. Он видел то же, что и Дидье, то, что не хотел видеть – запёкшиеся губы парня, тени под глазами, синяки на шее.
Дидье вдруг рывком сел на корточки и низко опустил голову, пряча глаза.
Повисла мёртвая тишина, и Грир тоже перестал дышать.
– Ди… ты чего? – шёпотом спросил Моран, с невольной гримасой боли присаживаясь рядом. – Ты…
– Прости, – глухо вымолвил тот, не подымая головы. – Я… подставил тебя. Я не хотел, чтоб так вышло. Проклятье, я не хотел!
Всё, что сейчас хотел Грир – немедленно исчезнуть отсюда. Лучше всего – вниз башкой, за борт.
– У нас всегда так, – Моран, покривившись, упрямо вздёрнул подбородок. – Это мой выбор. Брось, Ди.
Он неловко коснулся плеча Дидье, и тот, вскинув голову, порывисто накрыл ладонью его пальцы.
– Бери мою шлюпку и двигай на «Маркизу», – тихо сказал он, помолчав с минуту. – Иди в свою старую каюту, помойся и отлежись.
Вспыхнув до корней волос, Моран отрицательно мотнул головой:
– Вот ещё!
– И-ди, – непререкаемо сказал Дидье и встал, решительно поднимая его с палубы за локти. – Мои оглоеды дрыхнут. А ваши сейчас с берега вернутся. Я тут подожду, пока кэп… проспится. Дело у меня к нему, palsambleu! Иди-иди. Слышишь?
Моран крепко сжал губы, а потом зло выпалил:
– Мне жалость не нужна, понял? Ничья… ничья… а твоя – тем более! Я, может, сам так хотел, понял?! Ну что ты так смотришь? Презираешь меня? Да я сам-то себя…
Он задохнулся, когда Дидье вдруг бережно, но крепко обнял его, удерживая на месте.
– Ш-ш-ш, – шепнул он едва слышно. – Тихо, garГon, успокойся. Я понял. Понял, что ты наказываешь себя за что-то. Понял, что кэп этого не видит. Всё понял.
– Ты слишком чистый, ты… дурак! – отчаянно выдохнул Моран, пытаясь высвободиться. – Где тебе понять?!
– Я? – Дидье коротко рассмеялся, не выпуская его. А потом сказал всё так же мягко: – Помолчи. Не говори ничего. Не сейчас. Постой вот так. Просто постой.
И Моран, снова дёрнувшись было, вскинул на него потрясённые глаза, судорожно вздохнул и остался на месте, безмолвно замерев в его объятиях.
– Eh bien, eh bien, – так же полушёпотом вымолвил Дидье через минуту, разжимая руки. – Вот и хорошо. А теперь иди. Пожалуйста.
Помедлив ещё несколько мгновений, Моран кивнул, не глядя на него, и шагнул к шлюпке.
А Грир бесшумно попятился прочь. У него дрожали руки, а в глотке пересохло так, что он готов был выпить море, как какой-нибудь забулдыга Ксанф из байки про Эзопа.
А ещё ему будто бы на самом деле только что раскроили башку томагавком, и всё, что он подслушал, застряло у него в мозгу почище этого самого томагавка.
И Дидье Бланшар ещё собирался говорить с ним!
Ждал его, будь он неладен!
Грир осушил не море, а кувшин с водой, каким-то чудом оказавшийся у него в каюте, вылив остатки воды себе на макушку. Переодел мятую и вонючую одежду, содрогаясь от отвращения, и нехотя вышел на палубу, пока у чёртова шалопая не хватило ума к нему ввалиться. Нечего было делать Дидье Бланшару в его треклятом логове, пропади оно пропадом!
Появившаяся на борту команда «Разящего», как и его капитан, была помята, похмельна, не галдела, а при виде возникшего на палубе Грира все рассыпались в разные стороны, как воробьи при виде кота.
Дидье тоже не галдел. Он сидел на крышке трюмного люка и задумчиво чесал босой ступнёй лохматый живот плюхнувшейся перед ним на спину чёрной шавке, которую какие-то дурни притащили с берега.
И сам Дидье, и шавка так явно блаженствовали, что Грир не выдержал и пробурчал:
– Что, ни одной сучки не пропускаешь, garГon?
– Почему же, – парень поднялся на ноги, открыто глядя в угрюмое лицо капитана «Разящего». – Пропускаю… иногда.
Это прозвучало даже смешно, но Дидье не фыркнул по своему обыкновению, и Грир, злясь всё больше и больше, сжал челюсти так, что желваки заходили.
– Что хотел-то? – отрывисто спросил он. – Говори и проваливай.
– Галеон, – спокойно и лаконично отозвался Дидье, будто не замечая этих желваков. – Симон… старейшина рассказал вчера, что сюда причаливал испанский бриг. А потом направился как раз к тому островку… к нашему островку, morbleu! Три дня назад.
Грир на секунду закрыл глаза.
Слава пресвятым угодникам!
Самая лучшая новость за последние паршивые сутки.
Наконец-то драка!
– Значит, будет бой, – произнёс Грир с расстановкой, в упор оглядывая парня – от вихрастой макушки до босых ног. – Чего мнёшься? Боишься, что ли?
Неожиданно Дидье улыбнулся, – на левой его щеке обозначилась знакомая ямочка, – а потом посерьёзнел.
– Хочется, чтоб без крови обошлось… но бой так бой. А бояться – я и тебя-то не боялся.
– И зря! – отрезал Грир, вздёрнув бровь. – Без крови ему хочется, видали! Не ты, так тебя, это закон. Пора сниматься с якоря. Всё, убирайся, хватит уже тут… виноград давить.
Он и сам не понял, как это сорвалось у него с языка, и почему-то похолодел. Чувство вины снова обожгло его, как хлыстом.
Дидье на миг глянул вниз, сжав губы, а потом снова поднял чуть потемневшие глаза.
– Моя вина, кэп. С виноградом. С… – Он запнулся. – С Мораном. Он у нас пока. На «Маркизе». Я его позвал. Тоже… моя вина.
– Mea culpa! – зло передразнил его Грир – в памяти некстати всплыла латынь, будто это он сам каялся в исповедальне.
В глотке у него опять пересохло и прямо-таки скрежетало при каждом слове. Больше всего ему хотелось рухнуть ничком на палубу и забыться каменным сном. Или брать на абордаж испанцев, – чтоб пули свистели возле уха, чтоб в руке тяжелела шпага. Чтобы пролилась кровь – своя и чужая, чего так не хотелось Дидье Бланшару.
– Кэп… – проговорил Дидье, вдруг на миг коснувшись его руки, которую Грир с проклятьем отдёрнул. – И твоя тоже, да… но ведь, кроме смерти, нет ничего непоправимого.
И замолчал.
В наступившей свинцовой тишине даже чайки не вопили.
– Ты что городишь, сопляк? – наконец зловеще поинтересовался Грир, сглотнув. – Делать нечего? Так я тебе найду дело! Отправляйтесь на берег за припасами и подымайте якоря!
– Есть! – отсалютовал Дидье, сверкнув обычной своей ухмылочкой, и одним неуловимым движением оседлал планшир.
– Чёрт! – взревел Грир и вскинул руку, собираясь сдёрнуть паршивца вниз и отвесить хорошую оплеуху, но тот уже ласточкой нырнул в глубину. Матросня «Разящего» радостно заорала, глядя, как Дидье, легко вынырнув, со смехом машет им рукой. И широкими гребками плывёт к «Маркизе», на планшире которой повисли, заливаясь хохотом, Марк и Лукас, полуголые, тощие, белобрысые и с самого этого похабного утра весёлые, как чёртовы стрижи.
Бродячий цирк, ей-Богу.
И Грир чувствовал себя в этом цирке не то тигром, не то укротителем, не то тем и другим сразу.
Он витиевато выругался, и все олухи так и брызнули кто куда.
Да что же это за наказание за такое…
…Я и тебя-то не боялся…
…Кроме смерти, нет ничего непоправимого…
Грир опять закрыл глаза. Проклятье, этому засранцу стоило стать исповедником, а не пиратом!
– Моего канонира – на «Разящий»! – сложив ладони рупором, гаркнул он вслед взобравшемуся на борт «Маркизы» Дидье, мокрому и отфыркивавшемуся от воды. – Немед… – Он поперхнулся и махнул рукой. – К вечеру чтоб стоял у пушек!
Про себя Грир поклялся, что отныне не прикоснётся к своему проклятому канониру даже пальцем, не то чтоб чем другим.
Скорей бы уже настичь испанцев и ввязаться в драку!
* * *
Желание Грира сбылось почти через сутки, на рассвете.
«Маркиза» и «Разящий» двигались с такой скоростью, что испанский бриг стал виден, – крохотной точкой на краю безбрежной водной пустыни, – уже часов через десять после того, как оба корабля покинули побережье, где их так гостеприимно принимали.
В суматохе поспешного отплытия, пока на борт грузили визжащих поросят и вкатывали бочонки с вином, Грир всё же углядел, что Дидье Бланшар застыл как вкопанный возле своей шлюпки, любезничая с давешней красавицей, – вырядившейся в белое платье, словно невеста, – Ангелиной.
А углядев, невольно подошёл поближе.
Женщина стояла, напряжённо и странно глядя на Дидье и рассеянно отводя рукой со лба раздуваемые свежим ветром смоляные пряди волос. Босые ноги её утопали в золотистом прибережном песке.
– Я б могла попросить тебя остаться здесь… со мной, – проговорила она негромко и ровно, протягивая ему свёрток, который сжимала в руках – очевидно, с той самой отстиранной ею рубахой. – Но… я никогда не прошу. И если б ты этого хотел, ты б остался сам.
Она сказала это так, будто на берегу никого не было, кроме неё и Дидье, будто не замечала исподтишка устремлённых на них со всех сторон жадных взглядов.
Дидье лишь молча кивнул и принял у неё свёрток, свободной рукой мягко заправив ей за ухо прядку волос, и Ангелина крепко стиснула его пальцы.
– Тебе не такая женщина, как я, нужна, – горько промолвила она. – А такая… чтобы любила жизнь, смеяться, любовь… и тебя, Дидье Бланшар. Даст Бог, ты её встретишь.
– Встречу, ага, – парень вдруг так же горько улыбнулся, тряхнув русой головой. – Обязательно. Может быть, прямо завтра. Разъединственную на всём белом свете красотку, которая меня до самого сердца проймёт. Пулю.
Грир так и ахнул, окаменев.
Застыла и Ангелина.
А потом со всего размаха отвесила Дидье такую оплеуху, что он аж пошатнулся, и по всему берегу прокатилось эхо.
– Молодец баба! – сквозь зубы процедил Грир, а Ангелина яростно зашипела, подступая к Дидье вплотную и сжимая кулаки:
– Ты что мелешь, чёртов ты дурак?! Да как ты смеешь! Ты!
Она задохнулась, глаза её метнули молнию, и Грир решил было, что капитан «Маркизы» схлопочет сейчас ещё одну заслуженную затрещину, но тот поймал женщину за смуглую руку и пылко прижал её к губам.
– Прости, – покаянно сказал он, опуская голову, и потёрся щекой об её ладонь. – Прости, девочка. Я вправду дурак. Ничего со мной не случится, не бойся. – Зелёные глаза его вновь смеялись, когда он поднял голову. – Мне же черти ворожат. Вернее, чертовки, palsambleu! Ай!
Ангелина от души потрясла его, цепко ухватив за уши.
– Тогда я тоже буду ворожить для тебя, Дидье Бланшар, – с силой выпалила она, развернулась и пошла прочь, не оборачиваясь, а он так и замер, провожая глазами её статную крепкую фигуру.
«Воистину чертовка», – почти уважительно подумал Грир и наконец рявкнул:
– По местам!
И его люди горохом посыпались в шлюпки.
Капитан «Разящего» решительно шагнул было к безголовому шалопаю, чтобы добавить ему ещё пару горячих, но Дидье, искоса глянув на него, стремглав прыгнул в свою лодку рядом с притихшими близнецами и проворно ухватился за румпель.
А на рассвете следующего дня испанцы очутились от них на расстоянии пушечного выстрела, и их корабельные пушки даже отважились на один беспомощный залп в сторону «Разящего». Ядра, впрочем, шлёпнулись в океан, не причинив фрегату значительного ущерба, а потом стрелять стало уже слишком поздно. «Маркиза», как более лёгкая и быстроходная, подоспела к испанцам первой, да и корсары «Разящего» уже с ликованием готовили абордажные крючья.
Грир, который, так и не сомкнув глаз, всю ночь расхаживал по мостику, криво усмехнулся, разглядывая в подзорную трубу перекошенные бледные физиономии испанцев, обречённо наблюдавших за стремительным приближением пиратов.
Их бриг гордо именовался «Эль Халькон», то есть «Сокол», но ничего соколиного в его команде не наблюдалось. Грир мимолётно подумал о том, испугало бы его самого и его людей внезапное появление двух враждебных судов по обоим бортам, и, осклабившись, сплюнул в море.
Душа его и тело жаждали хорошей драки, а если бы с превосходящим противником, так ещё лучше!
Обострённое, воистину звериное чутьё подсказывало ему, что испанцы, несмотря ни на что, не выбросят белый флаг, а будут отбиваться, как загнанные в угол крысы. Самым разумным было бы просто вдрызг разнести их сраную посудину прицельным огнём с бортов обоих судов, но…
Но накануне вечером исповедник и пустозвон Дидье Бланшар всё-таки заявился в его каюту.
Мокрёхонький до последней нитки, – на джутовый коврик у порога аж ручьи полились, – зелёные глаза тревожно блестят из-под спутанных прядей волос, ресницы слиплись стрелками – как тогда, на озере, некстати вспомнил Грир.
За плечом Дидье неотступно маячил Моран – кто бы сомневался.
– Какого беса? – любезно осведомился Грир, неохотно подымаясь с заскрипевшей койки.
– Пощади их, кэп, – глухо вымолвил Дидье, продолжая глядеть на него исподлобья – упрямо и умоляюще.
– Кого это? – устало поинтересовался Грир, хотя прекрасно понял – кого, и от этого понимания мгновенно рассвирепел. И правда – какого беса?! – Ты что, не соображаешь, что если мы их отпустим живьём, то все Карибы…
– …все Карибы и так узнают про галеон, – мотнув своей мокрой башкой, нетерпеливо перебил его Дидье. – Ты что, боишься кого-то, кэп?
– Поговори, поговори, – вкрадчиво предложил Грир, усмехнувшись. – Хочешь рискнуть дочкиным приданым, ты… чистоплюй?
Он рассвирепел ещё и потому, что точно знал – не откажет. Сделает так, как просит этот малахольный, уподобившись ему, это он-то, Грир-Убийца!
– Потому и не хочу их крови – из-за Ивонны, – чёртов сопляк опять тряхнул головой. – Бога ради, кэп… пожалуйста!
Голос его сорвался.
«Ох, как бы я хотел, чтобы ты просил меня о другом… как бы я заставил тебя просить, Дидье Бланшар, – опять совершенно некстати подумал Грир, сжимая кулаки и от всей души надеясь, что его лицо остаётся невозмутимым, хотя от страстной мольбы, звучавшей в этом хрипловатом голосе, всё у него внутри аж зашлось. – И как бы ты сладко просил…»
Он очнулся, поглядев в сузившиеся глаза Морана, и бессильно выругался.
– Чёрт с тобой, – бросил он, отвернувшись. – Не полезут на рожон – пусть живут. Проваливайте отсюда.
Грир не поворачивался до тех пор, пока за его спиной не скрипнула, осторожно закрываясь, дверь каюты, а повернувшись, едва удержался от искушения чем-нибудь в эту дверь запустить. Хотя бы вчерашним спасительным кувшином.
И вот теперь он стоял на палубе «Разящего», в тяжёлой кирасе, давившей на плечи, с саблей и пистолетом в руках, готовясь к абордажу и понимая, что испанцы не сдадутся так запросто, как об этом мечтал Дидье Бланшар.
Которого он прямо сейчас с наслаждением вздёрнул бы на рею кверху ногами. Потому что с оборвавшимся сердцем увидел, как распроклятый босяк лихо прыгает с борта «Маркизы» – без кирасы, без шлема, – в самую гущу боя, словно в свою клятую бочку с виноградом.
Вчерашние слова Дидье отчётливо зазвучали прямо в ушах у Грира.
«…разъединственную красотку… до самого сердца проймёт… пулю».
Нарочно нарывается, что ли, стервец?!
Капитан «Разящего» утёр выступившую на лбу испарину, отчаянно переглянувшись с Мораном, который только что выскочил из трюма от своих пушек и тоже застыл, как громом поражённый, пялясь на палубу «Эль Халькона». Попробовал бы он не надеть кирасы!
– Иди прикрой этого дурня! – прорычал Грир.
Моран и без его приказа уже перемахнул абордажный мостик и мчался к Дидье, по пути уложив какого-то бородатого верзилу с аркебузой в руке.
А Грир, стиснув зубы, прыгнул следом за ним на палубу брига и принялся пробиваться наверх, к капитану этой сраной посудины, которого легко можно было отличить от других по полному боевому облачению, – вот уж кто о себе позаботится! – а также по надменной выправке и по тому, как властно он сыпал приказами.
Кисло воняло пороховой гарью, отборная многоязыкая брань висла в воздухе, как сизый дым, испанцы медленно отступали к баку, но ясно было, что без приказа капитана они не бросят оружия.
– Сдавайтесь! – взревел Грир, оглушив скользящим ударом сабельной рукояти вставшего на пути черноволосого мальчишку в залитом кровью кожаном нагруднике. В этом сопляке ему вдруг почудился Моран, и рука его дрогнула. Он пинком отшвырнул безжизненно обмякшее тело к борту и снова повернулся к испанскому капитану, до которого оставалось несколько ярдов:
– Сдайся, jiho de la puta! Спаси своих людей!
Тёмные глаза испанца сверкнули бессильной злобой сквозь прорези стального шлема. Чуть помедлив, он уронил руку со шпагой и сдавленно прохрипел:
– Santa Maria… Madre de Dios…
Грир устало и длинно выдохнул, мельком со странным удовлетворением подумав, что чертяка Дидье может радоваться, чтоб ему провалиться – кровь пролилась, но трупов, насколько он мог судить, бегло оглядев захваченное судно, было не так много, а в его команде были только легко раненные. Он вновь быстро осмотрелся, тревожно ища глазами Дидье и Морана, которые вот только что маячили возле мачты, оттесняя к ней испанского офицера, орудовавшего шпагой, как безумный.
Да где же они, чтоб их черти взяли?!
Грир снова с облегчением выдохнул, встретившись взглядом с Дидье, летевшим на мостик с шальной улыбкой на губах, – стервец был цел и невредим, и бурые брызги крови на его рубахе были брызгами чужой крови, – воистину его ангел-хранитель не дремал…
Или те чертовки, что ему ворожили? Тиш Ламберт, например?
И тут кто-то словно толкнул Грира в плечо.
Стремительно обернувшись, он только успел увидеть, как тот молокосос, которого он несколько минут назад, бесчувственного, отшвырнул к борту, трясущимися руками подымает невесть откуда взявшийся пистолет.
Целясь прямёхонько в грудь Дидье Бланшару.
«… до самого сердца проймёт…»
Грир не колебался ни на мгновение. Он понятия не имел, выдержит ли его старая изношенная кираса удар пистолетной пули, как она исправно выдерживала до этого удары сабель, шпаг и индейских стрел. Он только знал, что Дидье не должен погибнуть – вот и всё.
Чтобы встать между ним и летящей смертью, Гриру достаточно было просто шагнуть под выстрел.
И он шагнул.
Удар был таким, что мир перед его глазами враз померк, а дыхание оборвалось. Боль прорубила грудь, и только через несколько мгновений он осознал, что жив, что всё-таки дышит, что старуха-кираса выдержала и спасла его в очередной раз от другой старухи – с косой.
Его отбросило назад, прямо на Дидье, который, подхватив его, не смог удержаться на ногах, и оба они грохнулись на доски мостика, почти что под ноги остолбеневшему капитану испанцев.
Тот в полном ошеломлении ещё раз помянул Пресвятую Деву, а Грир, глянув в отчаянно расширившиеся глаза Дидье, кое-как отпихнул его от себя, с хрипом вобрал воздух полной грудью и проскрежетал:
– Idiota de los cojones! Моран! Не трожь!
Канонир «Разящего» уже замахнулся саблей на прижавшегося к борту окровавленного мальчишку, но, услышав приказ Грира, только свирепо сплюнул и кинулся к нему. Глаза у него блестели тем же отчаянием, что и глаза Дидье, и это очень удивило Грира, но он подумал, что Моран, конечно же, испугался за этого проклятущего обормота.
Руки и ноги у Грира ходили ходуном, когда он поднимался с палубы, оперевшись на плечо Морана. Но он тут же оттолкнул канонира, как до этого оттолкнул Дидье, и бешено процедил сквозь стиснутые от боли зубы:
– Соберите на «Маркизу» всех этих испанских сhungos, живых и дохлых, и выкиньте где-нибудь, por que cono!
Про себя он решил, что «Эль Халькон», почти не пострадавший при абордаже, ему ещё пригодится. На худой конец, можно было бы подарить его маленькой ведьме Жаклин, которой так не повезло с супругом.
Грир мрачно усмехнулся, ощутив во рту знакомый медный привкус крови, и машинально утёр ладонью прокушенные губы.
Он только мельком глянул на белого, как мел, Дидье Бланшара и тут же отвернулся.
* * *
Очутившись наконец у себя в каюте после того, как часть команды его фрегата перекочевала на «Эль Халькон», «Маркиза» высадила уцелевших испанцев во главе с капитаном где-то на побережье, а кровь с палубы захваченного брига была смыта, Грир кое-как распутал ремни спасительной кирасы и с превеликим облегчением грохнул её на пол.
Самое смешное, что он отлично понимал Дидье – боевая броня была очень тяжёлой и адски стесняла движения. Но, Господь свидетель, Грир просто покрывался ледяным потом, представляя себе, что это кровь Дидье сейчас смывали бы с палубы «Эль Халькона».
Он передёрнулся, пытаясь наконец изгнать из головы эту картину, и покривился от нового укуса боли, торопливо скидывая с плеч поддоспешник.
Раскрыв шкафчик в углу, он достал оттуда бутылку с лучшим лекарством – ромом. Присев на койку, содрал зубами пробку и щедро глотнул прямо из горлышка.
Рот и горло загорелись пламенем, и хмель враз ударил в голову.
Вот и славно.
Сейчас полегчает. Сейчас он наконец перестанет видеть, как тело Дидье, завёрнутое в парусину, медленно опускается в океанскую бездну с пушечным ядром в ногах.
О том, что сам он вполне мог отправиться на дно в парусине вместо савана, Грир подумал лишь вскользь. Так же, как и о том, что святой апостол Пётр пинком развернёт его от райских врат по направлению к геенне огненной, едва улицезрев.
Оба паршивца – Дидье и Моран – были живёхоньки и здоровёхоньки, по тысяче чертей им в глотки! Вот что было главным.
И конечно же, стоило ему об этом подумать, как канонир «Разящего» и капитан «Маркизы» даже без стука ввалились в его каюту и статуями застыли у порога.
Глаза у обоих блестели прежней тревогой, а Дидье крепко прикусил нижнюю губу. Парень успел сменить испятнанную чужой кровью одежду на свежую, но осунувшееся лицо его было всё ещё вымазано пороховой копотью.
– Пошли нахуй, – исчерпывающе высказался Грир, тяжело глянув на них, отставил на столик бутылку и снова невольно поморщился, расстёгивая нижнюю рубаху.
– Дай помогу, – Моран шагнул к нему, тоже почему-то морщась.
– Я тебе куда велел идти? – устало осведомился Грир, не отстраняясь, впрочем, от его рук, неловко потянувших рубашку с плеч.
Странное тепло – и не только от рома – разлилось у него внутри, когда он почувствовал осторожное прикосновение тёплых пальцев – под виноватым и смятенным взглядом зелёных глаз Дидье Бланшара.
Тепло и неимоверную радость – вот что он ощущал. Потому что оба засранца с такой тревогой на него пялились. Потому что чертяка Дидье был жив и, видит Господь, обязан именно ему, Гриру, этой самой жизнью. Обязан тем, что его бесшабашная душа не взлетела в райские кущи, – вот уж кого апостол Пётр принял бы без колебаний, – а ладное тело не отправилось на корм рыбам.
Воистину, как раз ангел, хранивший Дидье, так вовремя подтолкнул Грира на палубе «Эль Халькона»?
Моран так и охнул, сняв наконец с Грира рубашку и онемело уставившись на его грудь.
Тот тоже скосил глаза вниз – огромный багрово-чёрный кровоподтек расползался по всей правой стороне груди там, где броня кирасы вдавилась в рёбра под ударом пули.
– Б-будто лошадь лягнула, – ошеломлённо пробормотал Моран.
– Прости, кэп! – одновременно с ним выпалил Дидье и снова крепко и отчаянно закусил губы.
Если б мог, Грир, право слово, ликующе прыгал бы, как выпущенный на волю школьник, при виде этих прикушенных в отчаянии побелевших губ, но он лишь проворчал, в упор рассматривая парня:
– Я тебе не девка и не кюре какой-нибудь, чтоб тебя прощать. Бог простит. Только вот что… – Он помедлил, всё с тем же удовольствием наблюдая, как Дидье опускает вихрастую голову, и как напрягается рядом Моран. – В любой следующей стычке ты либо надеваешь броню, либо сидишь запертым в трюме, вот и всё. Выбирай сам, garГon, я тебя не неволю.
Моран нервно хмыкнул, и Дидье яростно сверкнул глазами в его сторону, отчего тот ещё пуще разулыбался.
– Tabarnac de calice! – бессильно воскликнул наконец Дидье. – Она же тяжеленная, как… как конь, броня твоя! И… и это несправедливо – в трюм!
Теперь рассмеялся и Грир, не выдержав. А оборвав смех, вкрадчиво спросил:
– И много коней ты перетаскал, garГon? – Не дожидаясь ответа, он спокойно продолжал: – Тебе дай волю, ты бы не только без брони, но и без штанов бы носился, разве нет? Но ты теперь – капитан. Видел, как капитан «Эль Халькона» был снаряжен?
– Это ему не помогло, palsambleu! – строптиво вскинувшись, отпарировал Дидье.
– Зато мне помогло, – с ударением на каждом слове медленно проговорил Грир, не спуская с него жёсткого взгляда. – Если б не эта броня, я бы здесь не сидел. Подсказать, где бы я был? – И, поскольку Дидье, вновь повесив свою бедовую голову, упорно молчал, Грир беспощадно закончил: – И не толкуй мне тут про справедливость, потому что как раз по справедливости вот эта вот твоя разудалая жизнь, которой ты играешь, как младенец волчком, принадлежит мне. Понял? Мне!
Дидье зыркнул исподлобья, и на его замурзанном смятенном лице так явственно проступило: «Ещё чего!», что Грир опять едва не расхохотался. Однако капитан «Маркизы» упрямо вымолвил:
