Текст книги "Черная маркиза (СИ)"
Автор книги: Олеся Луконина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)
Комендант снова кивнул, галантно пропуская Дидье вперёд.
Тот не смог удержаться от невольного вздоха и озабоченно нахмурился.
Проклятое, чудесное, волшебное снадобье близнецов действовало, да ещё как, morbleu! Пистолет и угрозы были ни к чему. Бедняга Бартон совершенно потерял волю, превратившись в раскисший воск в руках Дидье. Теперь главным было, чтоб часовые на воротах до поры до времени ничего не заподозрили.
* * *
И часовые ничего не заподозрили. В наступившей тьме, едва рассеиваемой светом нескольких фонарей, невозможно был заметить странную рассеянность на обычно сосредоточенном лице коменданта, властным голосом распорядившегося:
– Отпереть ворота!
Его люди были так приучены к дисциплине и беспрекословному повиновению, что никто не задался вопросом – для чего, собственно, Бартону понадобилось среди ночи открывать ворота форта. И лишь немолодой усатый сержант, уже отодвинув засовы, внезапно заколебался. Но было уже слишком поздно.
Дидье оглушил его, ударив рукоятью пистолета чуть повыше виска. А в щель между створками уже втиснулся Моран, нахально оттолкнув свирепо ругнувшегося Грира и прорвавшись вперёд.
Вслед за ними в форт ввалились остальные корсары, сбивая с ног одуревших от неожиданности солдат.
А Моран, завидев Дидье в треклятом платьишке, расплылся в облегчённой шкодливой улыбке и, конечно же, сразу язвительно выпалил:
– У-у, с тебя ещё не содрали эту тряпку? Да ты отвратительно сыграл свою роль, капитан!
И залился весёлым смехом, поганец.
– Отлично сыграл! – рявкнул Грир, ловя своего канонира за шиворот и затаскивая к себе за спину. – Куда ж ты лезешь, сопляк! Линьков захотел?
Моран только строптиво фыркнул.
Иисусе, как же Дидье был рад видеть их обоих!
– Чего вы опять лаетесь, palsambleu! – вскричал он со счастливым смехом, выхватывая пистолет из кармана юбки. – Шпагу мне лучше дайте! Барт, стойте! – спохватился он, загораживая собой подавшегося было вперёд коменданта и всем телом прижимая его к стене. – Шпагу, tabarnac de calice d'hostie de christ! Я без неё точно как нагишом!
Тут наконец очнулся часовой на сторожевой башне и проорал:
– К оружию!
Грохнул выстрел, и его крик оборвался, но из блокгауза горохом посыпались, стреляя на ходу, солдаты.
«Началось!» – подумал Дидье, чувствуя, как у него болезненно сжимается сердце и пересыхает в глотке. В неверном свете фонарей он словно видел всё происходящее со стороны: самого себя в обличье белобрысой расхристанной девки, бесцеремонно втиснувшей в стену разинувшего рот беднягу коменданта… Морана, рывком высвободившегося из-под тяжёлой руки своего капитана и вылетевшего вперёд… Грира, с проклятием попытавшегося поймать его за плечо…
Моран ловко сбил с ног летевшего прямо на них солдата и с той же шальной улыбкой бросил Дидье его шпагу.
Дидье с превеликим облегчением стиснул в ладони знакомую рукоять, но тут же спохватился, с тревогой обернувшись к Гриру.
– Кэп! – воскликнул он с мольбой в голосе. – Прикажи парням не убивать этих несчастных ублюдков, pour l'amour de Dieu!..
Его шпага звонко лязгнула о сабельный клинок выскочившего из-за приоткрытой створки ворот очередного синемундиринка, и он прорычал, совсем по-другому завершая свою возвышенную тираду:
– Bordel de merde!
– Ты стал так изысканно выражаться, напялив эту юбку, Дидье Бланшар! – ехидно крикнул в ответ Грир. – Чёрт с тобою, святая ты невинность… Эй, ребята! Не убивайте зазря этих олухов! Дама просит их пощадить!
Дидье вновь досадливо ругнулся, но не сумел сдержать усмешки.
За его спиной неожиданно зашевелился комендант, про которого он почти успел забыть.
– Мадам Дезире? – неуверенно осведомился Бартон, наклоняясь к его уху. – Что здесь происходит? Кто эти люди? Мы же с вами вышли на прогулку…
– О да, и прогулка удалась на славу… – не удержавшись, пробурчал Дидье.
Значит, кое-что Барт всё-таки помнил. Но Дидье ни за какие коврижки не желал бы оказаться на его месте – беспомощным, как младенец, совершенно потерявшим всякую волю и здравый смысл. Волшебное снадобье близнецов воистину было дьявольским изобретением, хотя и помогало своим создателям спастись от виселицы.
Дидье порывисто обернулся. Схватка за форт уже почти закончилась, лишь со стороны берега донеслась пара одиночных выстрелов.
Он встретился взглядом с Гриром, который, стоя у распахнутых дверей казармы, крепко держал за шиворот зажмурившегося от страха мальчишку-солдата, и выдохнул с невероятным облегчением.
Они все остались живы, пресвятой Боже!
Теперь осталось только найти этих обормотов Марка и Лукаса.
– Мы с вами сейчас прогуляемся – к подвалу, – с невольной жалостью пояснил Дидье, повернувшись к коменданту и успокаивающе похлопав того по плечу. – Помните, вы дали мне ключи?
Комендант зачарованно кивнул:
– И там мы наконец останемся наедине?
– Н-не совсем, – честно ответил Дидье, с усталым вздохом разворачивая коменданта за локоть и подталкивая его в сторону блокгауза. – Но спуститься туда нам необходимо.
В подвал спустился не только комендант, но и все его солдаты, включая часовых, отловленных людьми Грира на берегу. Солдаты были изрядно помяты, мрачны, косились на Дидье с ненавистью, а на коменданта – с ужасом. Но почти все они были целы и невредимы, не считая нескольких лёгких ранений и разбитых голов.
Сам Дидье считал, что люди Бартона легко отделались, неблагодарные засранцы. Как и сам комендант, который послушно брёл следом за Дидье, цепляясь за его руку так, будто боялся потеряться.
Дидье искренне надеялся, что этот морок развеется, и комендант превратится в прежнего волевого и весьма симпатичного человека. А ещё он надеялся, что когда-нибудь найдётся женщина, похожая на Дезире и готовая разделить с ним постель и груду камней, именуемую фортом Сан-Фернандо. Ибо ни один человек на свете не заслужил того, чтобы пребывать в вечном одиночестве.
Тем более этой доли не заслуживал такой честный добряк, как Бартон.
Догнав их на ступеньках лестницы, ведущей в подвал, Моран дёрнул Дидье за рукав платья:
– Мне прямо конфузно спросить, как у вас тут всё сложилось…
Синие глаза его лукаво блестели.
Конфузно ему, как же!
Дидье с досадой отмахнулся и открыл было рот, чтобы посоветовать насмешнику отправиться в самые разнообразные места, но тут сзади послышался глубокий голос капитана «Разящего», такой же ехидный:
– И насколько далеко удалось зайти этому… аисту? Судя по тому, как он благоговейно на тебя таращится, по морде он так и не получил?
Дидье сжал зубы и отозвался как мог сдержанно, машинально задрав подол клятой юбки, чтоб тот не волочился по ступеням:
– Бартон – порядочный и великодушный человек.
– Я? Я? – Комендант даже застыл на месте от неожиданности, и Дидье пришлось потянуть его за локоть. – О, спасибо вам, спасибо, мадам Дезире! Вы столь же добры, сколь прекрасны!
Моран неудержимо зафыркал, небрежно толкнув Бартона в спину, а Грир лениво осведомился:
– Он что, обещал на тебе жениться?
– Tabarnac de calice d'hostie de christ! – гаркнул Дидье, вновь беспомощно стиснув кулаки, и Моран, конечно же, укоризненно покачал головой, чёртов насмешник:
– Приличные дамы таких слов не знают!
Дидье сумрачно решил, что будет нем, как могила, несмотря на все подначки этих двоих, и немедля избавится от проклятущего платья, как только представится возможность.
Но не тут-то было!
Дидье выудил из-за решётки вполне себе бодрых Марка с Лукасом – и эти паршивцы тоже враз принялись реготать, как буйнопомешанные, тыча в него пальцами.
Вот она, людская благодарность!
Немедля в тот же подвал были водворены угрюмые пленники, и Дидье поспешно выпалил, поворачиваясь к Гриру:
– А мои лохмотья где, кэп? Вы их прихватили, надеюсь? Я не могу больше шляться в этом… в этом… – Он даже поперхнулся, дёргая за ненавистные рюши, обрамлявшие опостылевший ему корсет.
– Я за это твоё «это» заплатил, – ответствовал Грир со всей невозмутимостью, привычно вздёргивая бровь. – Изделием твоих изобретателей, кстати, помнишь его? Отличное платьишко, и так тебе к лицу. – Вновь рассмеявшись, он легко прихватил за плечо лишившегося дара речи Дидье, который только и мог, что возмущённо таращить глаза. – Ну, ну, ну, garcon, не дуйся, а то лопнешь. Мы никуда не торопимся, впереди вся ночь, крепость наша. Повеселимся же! Разве ты не хочешь как следует выпить, поесть да от души погорланить свои песенки?
Угол его твёрдого рта приподнялся в спокойной всезнающей усмешке.
Morbleu, вот же демон-искуситель…
Дидье молчал, наверное, целую минуту под устремлёнными на него со всех сторон пытливыми взглядами – и наконец махнул рукой, залихватски присвистнув:
– Patati-patata! Пошли, капитан!
Корсары захохотали и, радостно подталкивая друг друга, устремились обратно к лестнице.
– Дезире! – умоляюще вскрикнул вдруг Бартон, хватаясь за решётку. – Мадам Дезире! Куда же вы уходите?
Как ни странно, никто не засмеялся и не разразился шуточками – ни корсары, ни солдаты, ни Грир с Мораном – столько искреннего недоумения прозвучало в голосе коменданта.
Дидье в очередной раз заскрипел зубами и вернулся к решётке.
Лицо коменданта было очень бледным, а светлые глаза исполнены совершенно детской беспомощности и выворачивающей душу тоски.
– Барт… – тихо и мягко проговорил Дидье, крепко сжав его ледяные пальцы, вцепившиеся в решётку. – Я обманул вас, простите. Я не Дезире. Меня зовут Дидье… Дидье Бланшар, и я самый что ни есть парень. – Он сильно сомневался, что комендант его понял, но тот смотрел внимательно и напряжённо, и Дидье, незаметно переведя дух, так же мягко продолжал: – Это чёртово платьшко и кудряшки были предназначены только для того, чтобы одурманить вас и вызволить из вашей тюрьмы моих ребят, вот и всё. Я пират, понимаете? Капитан брига «Черная Маркиза». Два обормота, что сидели вот тут под замком – мои друзья, и ради них я готов в петлю лезть, а не то, что в платьице нарядиться. – Он в последний раз поглядел в изумлённые глаза Бартона и опять тяжело вздохнул. – Прошу прощения за то, что вы так на меня… запали, palsambleu! Когда-нибудь я с удовольствием выпью и поболтаю с вами, клянусь Богом. Но только в своём истинном обличье! – Он поскрёб в затылке и поспешно повернулся к Гриру. – Пошли уже отсюда, а?
* * *
– Бартон прочухается к утру? – хмуро спросил Дидье у Марка, плюхаясь на табурет у стола, заваленного снедью, которую корсары торопливо перетаскали из гарнизонной кухни в столовую. Вино нашлось в комендантских покоях и полилось рекой. На сторожевую башню Грир выставил двух часовых, милостиво пообещав сменить их после полуночи.
– Прочу-ухается, – уверенно заявил Лукас с другого конца стола, запихивая в рот добрый кусок жареного каплуна. – Зелье выветривается из башки примерно за десять часов… сам пробовал.
Марк энергично закивал, подтверждая слова братца, и осторожно отхлебнул вино из стоявшей перед ним кружки.
Дидье облегчённо хмыкнул и рассеянно поерошил пятернёй свои взлохмаченные кудри. Платье, о сохранности которого он уже давно перестал беспокоиться, нещадно измялось, а на боках даже треснуло по швам. Всё-таки гардероб Фионы не был рассчитан на то, что в нём придётся драться, подумал Дидье с ухмылкой. Но, по крайней мере, ему сразу стало свободнее дышать.
– Коль уж мы по твоей милости оставили всю эту братию в живых, – проворчал Грир, с прищуром покосившись на Дидье, – надо будет убраться прочь, пока твой новоявленный дружок не оклемался и не выдумал чего-нибудь на наши головы. Но пока погуляем на славу! Ты у нас тут единственная дама… Дезире. – Он вскинул ладонь под общий громовой хохот, упреждая новый возмущенный вопль капитана «Маркизы». – Ешь, пей и пой! Ну же, чего ты боишься? Нас?
Губы его опять дрогнули в усмешке.
И Моран улыбался, откинувшись на спинку стула – улыбался с такой же ласковой ехидцей и вызовом.
Дидье до крови прикусил нижнюю губу, позабыв все попрёки Фионы.
Вот оно что.
Значит, Гриру, Морану и всем остальным хотелось видеть Дезире, ту задорную бедовую хохотушку, которая свела с ума бедолагу Барта?
Tres bien, они её увидят!
Дидье всегда любил и выпить, и спеть, и поплясать от души, всем существом ловя одобрительные взоры людей, особенно женские. Он дарил им радость и сам радовался этому. Но сейчас всё было по-другому.
Дезире, красотка Дезире, в которую он перевоплотился, надев проклятое бирюзовое платье, завладела им самим, подчинила его себе, и это было странно, страшно и сладко до головокружения, хотя он не выпил ни глотка комендантского вина. Он понимал, что это сейчас – лишнее. Его и без хмеля вновь уносило куда-то, как лодку в бурю, вертело и качало, а он изо всех сил старался, старался…
…не утонуть.
Корсары были в неописуемом восторге от разыгранного им представления, как и Марк с Лукасом, которые с разинутыми ртами таращились на своего капитана, умирая со смеху.
Дидье и сам понимал, насколько весёлым был его маскарад, который он изо всех сил старался сделать ещё уморительнее. Он паясничал, используя все известные ему женские ужимки: строил глазки, хлопая ресницами, надувал губы и поводил плечами, а также ретиво обмахивал кружевным веером себя и всех желающих, от которых просто отбою не было. На месте ребят он бы тоже живот надорвал от хохота.
Только Грир с Мораном не смеялись и не пили. Дидье даже не пытался разгадать того, что читал в их взглядах – напряжённых и тёмных, неотрывно направленных на него.
Не пытался, ибо точно знал – разгадка приведёт его в ещё большее смятение. Он и так едва дышал – от возбуждения, напряжения и сводившего с ума ощущения собственной власти надо всеми, кто находился сейчас в этой содрогающейся от громового хохота зале.
Над Гриром и Мораном.
Эта власть била в голову, опьяняя почище рома двадцатилетней выдержки. Но, mon hostie de sandessein, почему у него самого подгибались колени под их почти яростными взглядами?!
Сорвавшись с места, Дидье вдруг растолкал примолкших корсаров, с размаху опустился на табурет рядом с Гриром. Облокотился на стол, положив подбородок на руки и уставившись прямо в чеканное суровое лицо капитану «Разящего».
Видит Бог, Дидье Бланшар привык брать жизнь на абордаж и твёрдо знал – чем сильнее ты трусишь, тем отчаяннее должна быть атака.
– Капитан… – пропел он с хрипловатым отрывистым смешком. – Не угостите ли даму глотком доброго вина?
Голос у него невольно дрогнул, но глаз он не отводил, пока Грир, степенно кивнув, не отвернулся и не плеснул в подставленный им стакан щедрую толику красного вина.
Снова встретившись с ним взглядом, Дидье окончательно онемел.
Эти глаза, тёмные, как грозовая ночь, требовали и ждали… ждали его. Они повелевали и просили, подчиняли и звали, и, повинуясь этому властному зову, всё в нём так и рванулось навстречу ему – покорно, безотчётно, жадно…
Радостно.
Дидье почувствовал, что щёки его будто обожгло морозом. В голове зазвенело. Он силился отвести взгляд, но не мог. В памяти его вновь отчётливо всплыли слова Фионы.
«Чтоб понять нас до конца, надо понять нас нутром и сердцем…»
Боже Всевышний…
О да, он понял.
Наконец-то понял.
Себя.
Только что же ему теперь с собой делать?!
Дидье беспомощно пошевелил губами, пытаясь то ли выругаться, то ли взмолиться Пречистой Деве, чтобы она оставила его в прежнем невинном, блаженном неведении относительно собственных желаний.
Поздно.
Поздно, morbleu!
Никто не мог ему помочь, даже Пречистая милосердная Дева.
Он уже подлетал на своей хрупкой, как ореховая скорлупа, лодчонке прямо к самому водопаду, и рёв летящей вниз воды громом отдавался в ушах.
Но он ещё мог выплыть… ещё мог встать и уйти прямо сейчас. Заперев на сто замков это новое знание о самом себе, это новое чувство, степным безжалостным палом выжигавшее его изнутри.
Заперев и выбросив ключ.
Если он хотел остаться свободным.
Но хотел ли он?
Чего ты на самом деле хотел, Дидье Бланшар, капитан «Чёрной Маркизы»?
Дидье отставил свой стакан, расплескав алые, хмельные, кровавые капли на гладко оструганые доски стола, и рывком поднялся, сжав побелевшие губы.
Все взоры вновь устремились на него, и пьяный гомон заметно стих.
– Кэ-эп… ты чего-о? – еле выговорил Марк заплетающимся языком и ойкнул, когда Дидье одним стремительным движением взвалил его на плечо, выдернув из-за стола.
– C'est assez! Хватит, вот чего, – отрезал он, отпихивая в сторону упавший с грохотом табурет и другой рукой поднимая за шиворот Лукаса. – Времени осталось только на то, чтоб проспаться. Да не трепыхайся ты, bougre d'idiot!
Грир и Моран, безмолвно переглянувшись, тоже поднялись со своих мест. Капитан «Разящего» так же легко, как Дидье – Марка, сгрёб в охапку возмущённо забрыкавшегося Лукаса, мимоходом легонько хлопнув его по тощему заду, и сдержанно подтвердил:
– Верно. Сгрузим куда-нибудь этих доходяг.
Прочие корсары разочарованно загудели, таращась им вслед, а потом снова вернулись к остаткам еды и выпивки.
Близнецы, блаженно забывшиеся непробудным сном, наконец были без церемоний сгружены похрапывающей кучкой прямо на ковёр в кабинете коменданта. Узкая койка в его почти монашеской спальне для ночёвки более чем одного человека явно не годилась.
– Плоть он тут умерщвляет, что ли? – буркнул Грир, повернувшись к Дидье, который, так ни слова и не проронив, направился в спальню и зажёг маленький светец у изголовья постели.
Отблески пламени осветили его бледное лицо с устремлёнными вниз глазами и плотно сжатым ртом. Лицо это, всегда задорное и смешливое, сейчас было похоже на каменную трагическую маску.
Грир нахмурился.
Что такое вдруг сотворилось с этим плутом и баламутом, который только что с таким упоением рьяно валял дурака всем на потеху? Или… ему это было вовсе не в радость?
Осмотрев комнату, Дидье тем временем выдвинул из-под койки небольшой сундук и откинул лязгнувшую крышку.
– Лучше обноски коменданта, чем эта тряпка, – устало произнёс он прерывающимся от напряжения голосом и криво усмехнулся. – Думаю, Барт не обидится. А вы уходите. Я не хочу…
Он запнулся, умолк и вдруг закрыл глаза, судорожно сглотнув. Горло его дёрнулось, тёмные ресницы задрожали.
Да что же за чертовщина такая с ним стряслась!
Стиснув зубы и на миг позабыв про все разившие наповал метаморфозы преображённого Дидье, видя только эти дрожащие ресницы, Грир шагнул к нему, чтоб встряхнуть, но вместо этого обнял – так крепко, что у него самого дыхание перехватило.
Глаза Дидье распахнулись – зелёные омуты, смятенные, отчаянные, молящие.
Грир накрепко зажмурился, – будто школьник в предчувствии наказания, – наклонил голову и неловко скользнул губами по гладкой тёплой щеке Дидье, ощупью отыскав его губы.
И замер.
«Всемилостивый Боже…» – молнией пронеслось у него в голове.
И так же молниеносно он вспомнил другой поцелуй – в каюте «Маркизы», в том страшный день, когда Дидье лежал без памяти после своего злосчастного путешествия на дно морское в адском аппарате близнецов.
Он разом вспомнил и вкус этих губ – медовых и горячих, раскрывшихся под его губами послушно и нетерпеливо.
Грир с усилием поднял отяжелевшие веки и впился взглядом в затуманенные глаза Дидье, в которых враз промелькнуло… что? Узнавание? Догадка?
Чувствуя, что голова идёт кругом, Грир ошеломлённо уставился на Морана, безмолвно застывшего рядом. Смуглое тонкое лицо канонира тоже будто окаменело, враз растеряв свои живые краски, и тогда Грир еле слышно вымолвил:
– Прости…
Сердце его горько и остро сжалось.
Он сам не осознавал, кому же это говорит – Дидье, чьи плечи под шелестящим бирюзовым шёлком он неистово сжимал, или Морану, чья тёплая ладонь вдруг на один бесконечно долгий миг так же крепко сомкнулась на его запястье.
Никто из них больше не произнёс ни слова. Моран, переведя пылающий взгляд синих, как морская пучина, глаз на лицо Дидье, разжал пальцы, стиснувшие руку Грира, и провёл ими по скуле Дидье, властно поворачивая к себе его бедовую встрёпанную голову. А тот, кажется, даже не дышал, подчинившись этому невыносимо медленному, как в томительном сне, притяжению. Их губы наконец встретились и слились – в хмельном виноградном безумии.
Грир и сам чувствовал на языке терпкий пьянящий вкус винограда, когда торопливо освобождал Дидье от проклятого корсета и задирал бесстыдно шуршавший шёлк. Он отчаянно и так бережно, как только мог, гладил его гибкую спину, покрывшуюся ознобными мурашками под его ладонью, и тёплые твёрдые бёдра. Дидье лишь коротко стонал, подаваясь к нему всем телом и отвечая на поцелуи Морана с такой же пылкой отчаянной нежностью.
Совершенно задохнувшись, все трое наконец оторвались друг от друга в полном ошеломлении.
«Это всё сон, это не может быть явью», – потрясённо подумал Грир.
– Mon… Dieu, – шепнул Дидье, машинально дотронувшись пальцами до своих распухших, запёкшихся, как в лихорадке, губ. – Я что… сплю?
Глаза его блестели, словно в них стояли слёзы, одной рукой он цеплялся за плечо Грира, будто боялся упасть, а другой – сжимал руку Морана, переплетя его пальцы со своими… и это было так невыносимо и прекрасно, что Грир вздрогнул всем телом и закусил губы.
Он так давно не преклонял колен перед Всевышним, но сейчас готов был рухнуть на обшарпанный пол спальни коменданта Бартона, шепча полузабытые слова благодарственной молитвы.
Вместо этого он накрыл ладонью пальцы Дидье, вцепившиеся ему в рукав, и хрипло проговорил:
– Не здесь. Не сейчас. Ты не в себе, парень. – И, переведя глаза на Морана, ответившего ему таким же прямым взглядом, отрывисто закончил: – Мы… пойдём. Надо сменить часовых. А ты… давай, переоденься, garcon. И отдохни.
Он не ждал, что непослушные ноги сумеют вынести его из этой комнаты. Но он всё-таки вышел прочь и прошёл бок о бок с безмолвным, как статуя, Мораном через кабинет, где продолжали преспокойно похрапывать Марк и Лукас, а потом – по коридору и вверх по ступенькам узкой лестницы – на сторожевую башню.
Он всё ещё видел перед собой Дидье Бланшара, каким тот остался в спальне – ошеломлённого почти до беспамятства, полураздетого, с глазами, полными слёз и… любви.
Любви.
Грир всё-таки не встал на колени, а просто опустился на камни смотровой площадки наверху башни, когда с неё наконец убрались изумлённые часовые, опрометью помчавшиеся вниз, в залу, откуда всё ещё доносился весёлый и пьяный гомон.
Моран сел с ним рядом, касаясь тёплым плечом его плеча.
– Если только нас завтра не убьют… – вымолвил наконец Грир, открывая глаза и пристально всматриваясь в его ясное и совершенно безмятежное лицо.
– Не убьют, – тихо откликнулся Моран, снова крепко сжав его руку.
– И… если он не захочет куда-нибудь от нас улизнуть… – тяжело проронил Грир.
– Не захочет, – отозвался Моран всё с той же убеждённостью и вдруг заулыбался во весь рот, ткнув пальцем вниз. – Слышишь?
Кто-то подымался к ним по лестнице, прыгая сразу через несколько ступенек, спотыкаясь и чертыхаясь по-французски.
Дидье Бланшар, кто ж ещё.
Вот он наконец взлетел на последнюю ступеньку и остановился, балансируя на ней. Белая рубаха с подвёрнутыми рукавами, кое-как застёгнутая, плескалась под ветром на его плечах, зелёные глаза мягко светились, а на припухших губах медленно расцветала улыбка.
За его спиной подымалось из моря солнце, заливая бирюзовую гладь горячим, ослепительно ярким сиянием.
И всё это снова показалось замершему Гриру похожим на хмельной бред, на предрассветные видения, накрывающие разум невыносимо сладким и стыдным мороком.
Дидье мигом очутился возле них – одним лихим прыжком, будто нёсся в атаку. Он молча бухнулся на камни, улыбаясь всё так же лукаво и растерянно, косясь то на Грира, то на Морана из-под длинных ресниц, и Грир сжал губы, чтоб не рассмеяться от совершенно мальчишеского ликования, забурлившего в крови, словно вырвавшийся на волю весенний ручей.
– Хотел удрать небось? – несколько раз глубоко вздохнув, чтобы хоть чуть-чуть придти в себя, сурово спросил он, не касаясь Дидье и пальцем. Несмотря на то, что отчаянно хотел немедля сграбастать его и с силой провести руками по всему его литому гибкому телу. У него прямо-таки ладони заныли от этого яростного желания.
– От себя-то не убежишь, кэп, – тихо, но твёрдо отозвался Дидье, не подымая глаз, а когда поднял, Грир едва не задохнулся – столько противоречивых чувств отражалось в глубине этих глаз – словно в водовороте.
Решимость и растерянность.
Страх и страсть.
И прежнее неистребимое озорство.
Моран вдруг опустил руку на плечо Дидье и стиснул, поворачивая его к себе, как во время недавнего поцелуя. И почти сердито воскликнул:
– Ты вот только в жертву себя не приноси, как праотец Авраам своего первенца! Я-то помню, что было… тогда, на озере…
– Угу, – вымолвил Грир, так же крепко сжав другое плечо Дидье, который протестующе замотал головой. – Агнец хренов на заклание. Мы тебе не волки!
– Я знаю, – шепнул Дидье, блеснув глазами, и вдруг на мгновение прижался щекой к руке Грира, отчего тот так и вздрогнул. – Знаю, кэп.
Знает он, Господи Боже!
Не в силах удержаться, Грир неловко потянул рубаху с его плеча, торопливо запуская под неё пальцы, слепо и жадно касаясь тёплой кожи, вмиг покрывшейся испариной – то ли от испуга, то ли от возбуждения.
Дидье почувствовал, что сердце у него вот-вот разорвётся, так оно заколотилось. Он поспешно зажмурился, позабыв, как надо дышать, и так же вслепую, жадно притянул Грира к себе, ища губами губы. О да, он знал. Он мог не знать себя, но этих двоих он знал. И хотел узнать до конца – до самого что ни на есть.
До последней страшной, сладчайшей близости.
Неотвратимой, как смерть.
Прямо здесь.
Прямо сейчас.
«Вино берёт и даёт тебе… ты берёшь и даёшь вину… – прозвучал у него в ушах его же собственный голос. – Ты никуда не можешь уйти от него… ибо ты принадлежишь ему!»
– Это же навсегда… – дрогнувшим голосом выпалил Дидье, едва оторвавшись от губ Грира и откинув голову Морану на плечо. Любые слова были так бедны, так скудны и беспомощны по сравнению с обуревавшими его чувствами, что ему хотелось просто взвыть от досады. – Вы понимаете? Понимаете?! Это же навсегда. Пока… mon Dieu! – Он наконец нашёл подходящие слова. Единственно верные. – Пока смерть не разлучит нас.
Богохульством, сущим богохульством были сейчас эти слова брачной клятвы… но Дидье отчего-то твёрдо знал, что греха в них не было.
Не было греха, как не было похоти – только любовь.
– Смерть не разлучит, – сказал вдруг Моран срывающимся шёпотом – в самые губы Дидье. – С чего ты взял, что разлучит? Не-ет…
– Я вас ни в аду, ни в раю не оставлю, – эхом отозвался Грир, обхватывая за плечи обоих и неловко, блаженно ероша пятернёй и чёрные, и русые вихры. – Не знаю, что там на сей счёт есть в Священном Писании… но так и будет, не сомневайтесь, garcons!
И от глубокой убеждённости, звенящей в его словах, Дидье вдруг окончательно успокоился. Всё было таким, как должно – мир вокруг и люди рядом. Они ведь всегда были рядом с ним, эти двое, всегда, когда он нуждался в их помощи. Готовые умереть и убить ради него. Готовые его утешить и утихомирить. Вздуть, если провинится. Защитить, если ослабеет. Принять таким, каков он есть, ничего не требуя взамен.
И любить таким, каков он есть.
Любить.
– Залюбите же вы меня уже, garcons, – пробормотал Дидье, едва шевеля горящими губами, расплывающимися в неудержимой улыбке. – S'il vous plaНt, нам ведь суждено быть вместе, так что вы меня не бойтесь! Vous comprenez?
О да, они поняли, ещё как!
Дидье Бланшар расхохотался счастливо и безудержно, опрокинутый навзничь двумя парами крепких рук.
* * *
Месяц спустя Эдвард Грир, капитан пиратского фрегата «Разящий» и его канонир Моран Кавалли стояли бок о бок на эшафоте и молча смотрели вниз, на толпу, возбуждённо гудевшую в предвкушении интересного зрелища. Не каждый день на Фуэнте-Рок казнили пиратов, да ещё таких отъявленных, известных всем Карибам. Опасных смутьянов, которые, бывало, брали штурмом целые гарнизоны, а теперь, избитые и закованные в кандалы, беспомощно ждали позорной смерти.
Их так торопились побыстрее казнить, схватив в прибрежной харчевне Фуэнте-Рока, что это было даже смешно.
Всё происходило словно во сне – в том кошмарном сне, что снился Гриру несколько лет подряд.
Скрывая леденящую тоску, он с кривой презрительной усмешкой поглядел на грубо сколоченные доски наспех возведённого эшафота, на две толстые колючие петли, болтающиеся над его головой, и только потом – в синие спокойные глаза Морана. Левая бровь канонира была рассечена наискось, и кровь коркой запеклась на смуглой щеке. «Шрам останется», – машинально подумал Грир и тут же криво, тяжело усмехнулся собственной глупости.
И смерть их тоже будет не только позорной, но и глупой. Он, Эдвард Грир, попросту зарвался. Как беспечный мальчишка, он возомнил себя хозяином островов… а между тем здесь уже давно вовсю хозяйничала Ост-Индская торговая, со своим флотом и своими законами, вне которых он оказался, уйдя с её поганой службы и ограбив пару её посудин. Эмиссары Ост-Индской эдакого не прощали, и суд над пойманными пиратами был скорым. Очень скорым, даже без отправки в метрополию, на что Грир втайне надеялся – ведь на пути в Англию так легко можно было сбежать.
Но нет, сука-судьба не предоставила им с Мораном даже такого призрачного шанса. И теперь, после нелепой поимки и немедленного, на закате того же дня, суда, им предстояло умереть.
Что ж, Грир знал, что прожил славную жизнь, и на бессмертие, равно как и на райские кущи, никогда не рассчитывал. Но он ни на миг не желал, чтобы Моран последовал за ним. Адово пламя, ведь сорванцу и двадцати не исполнилось!
Под его отчаянным взглядом Моран слабо пошевелил запёкшимися разбитыми губами, и Грир скорее разобрал, чем услышал:
– Не разлучит нас…
В глазах у Грира потемнело, он скрипнул зубами и кое-как вымолвил:
– Да лучше б разлучила, проклятущая карга… я, знаешь ли, мог бы там и подождать… годков эдак пятьдесят!
– Нет, – с прежней безмятежно улыбкой откликнулся Моран и облизнул закровившие вновь губы. – Хочу с тобой. И буду с тобой. Хорошо, что мы вместе… и ещё лучше, что Ди здесь нет.
Грир молча прикрыл глаза, всей душой соглашаясь.
Благодарение Господу, рядом с ними на проклятом эшафоте не было чертяки Дидье, который, видно, не успел столько нагрешить, как они с Мораном, сбившие парня с пути истинного. Всевышний в безграничной милости своей решил, что огольцу ещё рано отправляться на небеса, что тот ещё не отсмеялся вдоволь, не допел всех своих песенок.
Не долюбил.
Пускай даже ему отныне придётся любить не их.
Какое счастье, что им довелось узнать любовь Дидье Бланшара – щедрую, верную и весёлую, как вся его простая жизнь! Какое счастье, что они, скрепя сердце, были вынуждены расстаться с ним неделю назад. Какое счастье, что его «Маркиза» сейчас мирно качалась на волнах в бухте Пуэрто-Сол, куда доставила индейское золото, снятое с испанского галеона – золото, которому суждено было стать приданым для дочки и сестрёнки Дидье. Какое счастье, что этот баламут сейчас веселит всю свою многочисленную семейку в усадьбе «Очарование» и узнает о казни канонира и капитана «Разящего», захваченных врасплох людьми Ост-Индской, только через пару дней, а то и позже!
